Признание

Она боялась спускаться в холл. Она боялась даже выходить из номера! Казалось, он все еще стоит там, за убогой дверью, элегантный и вежливый, ожидая объяснений.

Стоило себе это представить, как тут же возникала потребность побыть здесь еще немного. В спасительном коконе одеяла. Спасительном, но не комфортном.

Первое, что она почувствовала, еще даже не проснувшись, — как сильно саднит горло. Немудрено, если вспомнить вчерашнее возвращение. Только вот лучше не вспоминать.

Не думать, не представлять себе снова и снова эту картину. То, как она выблевывала все те изысканные удовольствия вместе с милыми мыслями, необоснованными надеждами и глупыми расчетами.

Не дано ей, видимо, быть своей среди счастливого мира роковых женщин — организм не позволяет. И ведь такого, действительно, не бывало еще никогда — чтобы просто наизнанку! А он невозмутимо стоял рядом. И наблюдал, чуть ли не с интересом, чем все это у нее закончится.

Но — нет худа без добра. Зато теперь четко определилась задача дальнейшего Юлиного пребывания здесь: больше никогда в жизни не попасться ему на глаза.

Вторая задача, чуть менее важная, но все-таки насущная — привести себя в порядок. Потому что с такими телесными ощущениями, как сейчас, после всего того, что с ней случилось за последнее время, да еще в одиночестве и тоске этого маленького городка, она долго не протянет! А тянуть еще больше двух недель, между прочим.

Она, конечно же, даже лекарств никаких с собой не взяла. Кроме анальгина, случайно оказавшегося в косметичке.

Ближе к обеду, усилием воли заставив себя встать, Юлия вяло умылась. Надела дежурный синий сарафан.

А сверху, несмотря на разгар жаркого дня, уютную вискозную рубашку с длинными рукавами — Юлию не на шутку знобило. Собравшись с духом, она осторожно приоткрыла дверь.

В коридоре никого не было. Кроме горничной, везущей по полу здоровенный пылесос.

— Хола! — радостно улыбнулась горничная.

— Хола, — прохрипела Юлия, поняв, что ко всему прочему еще и голос садится.

Она проскользнула, стараясь быть невидимой, по холлу. Шмыгнула по улице. Торопливо прошла мимо набережной, дальше от пляжа, за замок. К совсем крошечной каменистой бухте, где никто не купался из-за неудобного входа в море. Той самой, где она чуть не утонула.

Здесь можно было попробовать прийти в себя. Восполнить ушедшие силы, восстановить желание жить. Которое еще вчера, было таким могучим. А оказалось всего лишь очередной вспышкой пустых иллюзий.

О еде думать было невозможно. Ни о какой. Даже аромат кофе моментально вызывал неприятный привкус во рту.

Однако горло болело все сильнее, и две чашки горячего чая, выпитые в маленьком баре на берегу, оказались необходимыми. Пить было трудно. Заканчивалось обеденное время, и запахи еды, вместо обычных слюны и желания жить, вызывали обратные чувства. К тому же, тело сковали болезненные ломота и слабость. Все правильно. Ведь для полного счастья ей не хватало только заболеть?

Юлия расстелила полотенце рядом с теплыми розовато-желтыми камнями, рыхлыми, словно пемза или морская губка. Заставив себя снять одежду, обессилено повалилась на спину.

Она надеялась, что все будет как обычно: если как следует погреться на солнышке, кости перестанет ломить, а вода чудесным образом смоет сомнения и грусть. Но в этот раз все было по-другому. Солнце вызывало стук в висках, а от воды легкий озноб заметно усилился. Юлия инстинктивно придвинулась ближе к скале, стараясь согреть спину о горячую шершавую поверхность.

«Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах...» — вертелось в голове безостановочно, пока она впадала в тяжелую нездоровую дрему. В результате, после двух часов сна на солнцепеке стало, разумеется, еще хуже. Доигралась, одним словом.

Снова рефлекторно прячась, — уже неизвестно от кого, может быть, от себя самой? — Юлия плелась в сторону «Дон Жуана», поддерживаемая единственной мыслью. Только бы лечь. В теплую ванну. Или нет. Лучше уж сразу в кровать.

Она уже подходила к отелю. И удивилась, заметив, что из дверей ей навстречу движется знакомый силуэт. Эти белесые мелкие кудряшки ни с чем не перепутаешь, даже если видел их всего один раз в жизни.

— Хола, Julia!

— Привет...

Только когда он подошел совсем близко, Юлия увидела, что он вовсе не улыбается ей приветливо и дружелюбно, как по идее должен бы был. Скорее, напротив. Весь его вид, от вытянувшегося и без того слишком узкого лица до нервных жестов розовых рук, говорил о нерадостном и неспокойном душевном состоянии. Последующие его действия лишь подтвердили догадку, что Ришар сегодня не в себе. Он крепко взял ее за плечо тонкими худыми пальцами.

— Julia, iremos... iremos...[20]

Он стал настойчиво разворачивать ее от дверей отеля обратно, к улице. При этом он повторял негромко, но непрерывно:

— Senorita, iremos...

— В чем дело?!

Юлия раздраженно дернула плечом, стараясь вырваться из цепких пальцев Ришара. Однако это оказалось не так просто сделать — он не собирался ее отпускать. Еще крепче сжав ей плечо, так, что она стала опасаться, что на нем останутся синяки, он умоляюще заглянул ей в лицо, произнеся уже знакомое слово:

— Porfavor... iremos. Antonio.

Только тут до нее дошло. Он так это сказал, что кровь мгновенно отхлынула от Юлиного лица, чтобы толкнуть полетевшее куда-то сердце. Больше она не сопротивлялась. А Ришар больше ничего не говорил. Поэтому расстояние от «Дон Жуана» до его квартирки они преодолели за каких-то три-четыре минуты, идя в молчании по маленьким улочкам сосредоточенным, быстрым шагом — так, как здесь обычно никто не ходит.

Юлия не знала, что ожидает увидеть. Поэтому зрелище, которое предстало перед ней, ее потрясло. Даже, несмотря на свою предсказуемость.

Антонио лежал там же, где она его оставила, — на узкой кушетке напротив открытого окна. Правда, теперь он не был расслабленно распластан на животе в антично-невинной обнаженности. Он был в джинсах, майке, босиком. На комьях из сбитых простыней, полотенец и клетчатого покрывала он скрючился в позе эмбриона. И ритмично стонал, легонько покачиваясь из стороны в сторону — как младенец, пытающийся сам себя усыпить. Зрелище было диковатое. Особенно если учесть разбросанные по полу рядом с кушеткой пузырьки лекарств, пачки с таблетками и какие-то тряпки. Еще там был таз с мутной водой и упаковка одноразовых шприцев.

— Что... случилось? — почти исчезнувшим голосом просипела Юлия. Хотя и так было понятно, что здесь случилось.

Услышав новые звуки, Антонио вскочил. Вид его был ужасен. Сероватая кожа, темный провал побледневшего приоткрытого рта и глаза, нездорово блестящие в ореолах синих кругов. Но еще хуже было то, что он сделал.

Коротко, глухо вскрикнув — не то от боли, не то от радости, он буквально скатился с кушетки. Плохо координируя движения, подполз ближе и, так же стоя на коленях, обхватил ноги Юлии, спрятав лицо в складках синего сарафана. Его трясло крупной дрожью, от ладоней шел болезненный жар. В испуге и растерянности Юлия молча, глядела на Ришара. А он, пронаблюдав эту сцену, грустно и обреченно всплеснул худыми руками, хотел что-то сказать, но не смог или передумал. И стремительно выбежал из мансарды.

Они остались вдвоем. И Юлия совершенно не знала, что делать. Стоять было трудно, смотреть было больно. Простуда, акклиматизация, нервное истощение или все это вместе взятое набирало обороты. Она провела рукой по спутанным темным волосам Антонио. Он поднял голову. Снизу вверх глядя на нее осуждающе и преданно, он стал хрипло повторять, то ли ругаясь, то ли заклиная:

— Donde fuiste... Donde fuiste... Donde fuiste?!! Ti miangel-mi angel...[21]

Он явно не собирался ни отпускать ее, ни вставать. Но когда Юлия сама опустилась рядом с ним на колени, схватил ее в объятия и вдруг разрыдался на ее плече. Она прижимала к себе его голову. Гладила по спине. Целовала в макушку, чувствуя, что то ли его дрожь передается ей, то ли ее саму начинает колотить из-за повышенной температуры. Голова болела и была словно в тумане, горло щипало и... и что-то нужно было делать. Хотя бы понять, в конце-то концов, о чем он ей все время говорит?!

— Ты можешь идти?

Она спросила это непонятно у кого. Антонио смотрел на нее как верующий на ожившую икону и молчал.

— Пошли, — сиплым шепотом приказала Юлия, потянув его за руку.

Он шел с трудом, даже, несмотря на то, что она поддерживала его всеми силами, крепко обняв за талию. Выглядели они оба, наверное, ужасно, судя по удивленным взглядам, которыми их провожали загорелые туристы в ярких шортах и шапочках. Антонио еле волочил ноги, все больше наваливаясь на нее, и у Юлии уже дрожали коленки, когда, наконец, она толкнула стеклянные двери «Трамонтаны».

Сегодня здесь, даже были посетители. Как нельзя кстати.

Дон Мигель, громогласно объяснял что-то двум элегантным седовласым англичанкам. Хуан ссутулился за компьютером. А Хуанита, наверное, как всегда пряталась в подсобке.

Стараясь не обращать внимания на осуждающие, встревоженные лица присутствующих, Юлия кивнула сеньору Мигелю и тихо произнесла:

— Хуан. Пожалуйста. Мне нужна помощь.

Хуан выглядел растерянным всего лишь пару секунд. Потом, бегло взглянув на онемевшего отца, оставил свое занятие. И решительно вышел из «Трамонтаны» вслед за Юлией и Антонио, который висел на ней, как лемур на ветке.

Они вдвоем помогли Антонио подняться на второй этаж.

Первым, что они увидели, ввалившись в тесную прихожую, оказалась капельница. Дверь в комнату Моники находилась прямо напротив входной и сейчас была широко распахнута. Сама Моника лежала в кровати. Увидев неожиданных гостей, она инстинктивно дернулась, но не смогла встать, так как в руке у нее торчала игла. Прозрачная гибкая трубка соединяла иглу и пакет с темной жидкостью, прикрепленный на капельнице. Хуан, бросив поддерживать Антонио, ринулся вперед и быстро закрыл дверь. Но не так быстро, как ему бы хотелось. И не так быстро, как следовало бы.

Юлия не поняла, что произошло. Вид лежащего под капельницей человека зрелище, разумеется, не из веселых. Но Антонио отреагировал на него совсем уж неадекватно. Он вздрогнул, словно увидел что-то жуткое. Напрягшись, схватил Юлию за руки и несколько раз поочередно переводил взгляд с нее на Хуана и обратно. При этом вид у него был совершенно дикий, будто он только что узнал о них двоих страшную тайну.

Решив, что это издержки его теперешнего состояния, Юлия подвела его к тому самому дивану в гостиной и уложила на подушки. Все это время он не отрывал от нее обеспокоенного и восторженного взгляда, старался не выпускать ее руки. Ей пришлось присесть рядом с ним на диван, тем более что ноги подкашивались.

Хуан сделал для Антонио большую чашку горячего крепкого чая. Но, посмотрев на Юлию, отправился в кухню за второй.

— Что случилось? — спросил он без особого энтузиазма в голосе.

— Не знаю, — честно ответила она. — В том-то и дело. Мне... нам нужен переводчик.

Тогда Хуан кивнул, сделал им знак подождать и отправился на кухню за третьей чашкой чая. Все это время Антонио, лежа на диване, смотрел с опаской и недоверием то на Хуана, то на дверь Моники, то на проход в кухню, за которым виднелся холодильник. Когда Хуан, наконец, уселся рядом с ними за круглый стол, накрытый брусничной скатертью, и выжидающе посмотрел на Антонио, тот сказал только одну фразу, но звучала она как требование. Или даже — как приказ.

— Что он говорит? — нетерпеливо спросила Юлия.

— Он говорит, — на лице Хуана почему-то появилась растерянная улыбка, — он говорит, что вы должны быть... Очень осторожной.

У Юлии было такое чувство, словно ее разыграли. Она бы не удивилась, если бы из комнаты Моники вышел человек со словами: «Улыбнитесь, вас снимали скрытой камерой!» Но никто не вышел. И ей пришлось спросить:

— Это все?

— Нет, — сказал Хуан, обжигая губы, слишком горячим чаем, — еще он говорит, что вам грозит серьезная опасность.

Похоже, его это все забавляло. Что, в общем, неудивительно — она и сама с удовольствием посмеялась бы над столь абсурдной ситуацией. Когда тебя предостерегает от мифической опасности тот самый человек, от которого до этого предостерегал другой человек. У которого, они все находятся, сейчас в гостях. Она повеселилась бы, еще как! Если бы не вид Антонио, словно только что вернувшегося с того света. Не собственные отвратительные ощущения и не менее неприятные предчувствия. Поэтому, дав Антонио в руки чашку и взяв свою, она потребовала:

— Рассказывай.

Антонио стал говорить, обращаясь к Юлии, взволнованным, часто срывающимся голосом. И по мере того как он говорил, лицо Хуана становилось все более обескураженным. В конце он даже снял очки, начав нервно протирать их отглаженным носовым платочком.

— Что он говорит?! — не выдержала Юлия.

— Он... говорит... говорит, что он...

— Что?! Что — он?

— Он... — Хуан, будто извиняясь, пожал пухлыми плечами, — он — прямой потомок Антонио Гауди.

— А-а-а...

Ни хрена себе, как его зацепило. Хуан, наконец, смог проглотить чай.

Юлия ждала, когда ей объяснят, в чем прелесть шутки. Антонио устало откинулся на подушки дивана. В этот момент входная дверь открылась, и в квартирку вошли Мигель и Хуанита. Они, видимо, от любопытства даже закрыли агентство раньше срока. Одновременно из своей комнаты появилась изможденная Моника. Ничего не говоря, все они уселись на стулья, а Хуанита рядом с Юлией на диван — и приготовились слушать, при этом внимательно разглядывая ее и Антонио, который продолжал говорить. Что ж, подумала Юлия, они имели на это полное право. Коль скоро представление происходило в их доме.

Антонио замолчал, и все опять выжидательно поглядели на Хуана, который чувствовал себя героем дня от такого повышенного внимания.

— Он говорит, что его прапрабабушка вынуждена была бежать в Россию. Спасаясь от какой-то опасности... я точно не понял.

— И что?

Юлия пока тоже не понимала, какое отношение прапрабабушка Антонио, бежавшая в Россию, имеет отношение к его нынешнему непотребному состоянию.

— В это время она была беременна. И уже там родился его дед, который... который стал коммунистом.

— Угу.

Она с трудом промычала это, чтобы хоть что-то сказать. Она слишком плохо себя чувствовала, чтобы догадываться, какой от нее ждут реакции на эти странные сообщения.

— Он помогал Испании бороться против Франко. После победы, благодарные патриоты даже выделили ему квартиру в Барселоне, как многим коммунистам из России. Там он и поселился, взяв в жены каталонскую девушку.

Юлия потрогала лоб. Он пылал. Вообще, все они здесь выглядели не лучшим образом. Просто какое-то собрание пациентов психушки с туберкулезным уклоном.

— Прелестно, — закашлялась Юлия. — Пожалуйста... можно мне еще чаю?

Пока Хуанита звякала на кухне ложечками и чашками, Антонио продолжал. Все слушали с неослабным вниманием: Моника притихла на краешке стула, как привидение, готовое слететь от первого дуновения ветра, сеньор Мигель шумно дышал. А Хуан, явно все отчетливее, чувствовал себя клоуном. Особенно под Юлиным взглядом.

—...потом у них родился отец Антонио, который тоже женился...

Все это время Антонио смотрел на нее так, будто всерьез ждал какой-то реакции на повествование о своей генеалогии. От чая и внимания он чуть порозовел, но все еще был очень слаб и разбит.

— Потом... — начал Хуан.

— Потом у них родился Антонио, — перебила Юлия, — я поняла. Это все?

— Нет, — Хуан медленно помотал головой, — нет. Это не все, — тон у него стал такой, что она невольно понизила голос до шепота.

— Что же еще?

— Прабабушка вашего друга бежала в Россию, чтобы спасти не только себя. Она должна была сохранить от злых... от злых сил... тайну.

— Тайну... — без всякого выражения повторила Юлия, — от злых сил. Ага. Какую тайну?

— Тайну проклятия Гауди, — ничуть не смутившись, кивнул Хуан, — она передавалась из поколения в поколение и приносила семье ужасные несчастья. Отец вашего друга, сделал целью своей жизни уничтожить чертежи...

Все, и даже Хуанита, буквально превратились в слух и не дышали. Причем, кажется, все они понимали, о чем тут идет речь. Все, кроме Юлии.

— Он долго и тщательно разрабатывал план проникновения в SAGRADA FAMILIA, и в один несчастный день все было готово... Он трагически погиб, так и не сумев их уничтожить. До этого, всю жизнь подвергался преследованиям, и несчастья сыпались на его голову и головы его близких постоянно. Как теперь, они сыплются на голову вашего друга.

— Понятно, — выговорила Юлия, — его зовут Антонио.

— Еще он просит вам сказать, что его мать умерла от потери крови, потому что была... Она была... — Хуан замолчал, и почему-то беспомощно повернулся в сторону Мигеля и Моники.

Сеньор Мигель решительно встал. Открыл нижние дверцы темного деревянного буфета. Шумно и долго рылся в его недрах, после чего распрямился и поставил на середину стола литровую бутылку водки. Ту самую, которую Юлия вручила ему в первый день своего здесь пребывания. Сейчас казалось, что это было ужасно давно — чуть ли не в прошлой жизни. Сеньор Мигель молча, разлил водку по узким рюмкам для портвейна. Про закуску он и не думал. Только, когда все выпили — кто по глотку, а кто и, как Юлия, залпом, — он сделал знак Хуану продолжать.

— Мать Антонио была донором вампиров, — сказал тот с каким-то даже облегчением.

Юлия жестоко поперхнулась. Горькая, едкая жидкость попала в нос, прошла не в то горло, и слезы, так долго сдерживаемые, все-таки выступили на глазах.

— Кем-кем она была?!

— Донором...

— Ясно, — кивнула Юлия.

И допила то, что оставалось в рюмке. После этого, стало немного легче. По крайней мере, ей пришла в голову здравая мысль. Нужно не задавать вопросов и со всем соглашаться, без удивления и возражений. Ведь так, кажется, ведут себя с ненормальными?

— Его любимая девушка...

При этих словах Юлия впервые за время этого бреда внимательно посмотрела на Антонио. В его глазах цвета горячего кофе, устремленных на нее, светилась не поддающаяся объяснению надежда.

—...ее насильно подсадили на героин. А потом ее нашли... кх-м... нашли умершей от передозировки...

Антонио плакал. По-настоящему. Крупная тяжелая слеза, за ней другая и третья текли по его щеке медленной дорожкой. Лицо при этом не двигалось, а глаза в красной сетке лопнувших сосудов заполняла все та же надежда. И это было самое жуткое.

— Теперь они преследуют его...

— Кто — они? — пришлось все-таки задать вопрос.

— Он не знает. Думает, что это сатанисты или что-то вроде того... их сейчас много. Эти люди, которых вы видели, когда... — У Хуана расширились и без того круглые глаза, — когда были ночью на Арене корриды...

При этих словах Моника страдальчески закатила глаза к потолку. Сеньор Мигель обалдело открыл рот. А Хуанита радостно улыбнулась.

— В тот день он хотел умереть, — продолжал Хуан. Юлия напряглась, вспомнив тот вечер. И, правда, было что-то необычное во всем этом... теперь она начинала понимать его странное поведение и отрешенный взгляд, и выпавший из кармана шприц... но все-таки это казалось бредом. Особенно то, что сказал Хуан дальше.

После того, как она заставила Антонио, которого трясло все сильнее, выпить залпом полную рюмку смирновки.

— Еще он говорит, что когда вы, сеньорита Юлия, спасли его от этих людей... от этих... сектантов...

Все посмотрели на Юлию с уважением и страхом. Она бы рассмеялась, если бы так не драло горло.

—...тогда он подумал, что это знак. И решил не отдавать чертежи...

— Да какие еще чертежи-то?! — не выдержала Юлия и, конечно, снова закашлялась.

— Чертежи собора. Настоящие чертежи Гауди, которые, как всегда считалось, были уничтожены при пожаре в его квартире. Только по ним можно восстановить собор в том виде, в котором его задумывал гений. В мельчайших деталях. Не искажая первоначального замысла.

— Но почему же их не отдать, в конце концов — раз они так просят?

— Существует гипотеза, — терпеливо объяснял Хуан, прекрасно видя, что она не в себе, — что когда Собор Святого Семейства будет полностью достроен по истинным чертежам Гауди, настанет конец света.

Опс. А ведь нечто подобное она уже, вроде бы, слышала — совсем недавно. Неужели... Нет, не может такого быть. Юлия с упованием, что все это сейчас окажется просто неудавшейся шуткой, взглянула на Хуана.

— А почему, они сами их не заберут, эти чертежи?

— Смысл проклятия в том, что потомок Гауди сам, по собственной воле и понимая, что он делает, должен отдать их. Имея целью, именно воссоздание собора и все, что за этим последует.

Круг замкнулся. Незаметно наступил вечер, и ветерок из открытого окна постепенно сделался прохладным. Юлия зябко поежилась. Ее странное предчувствие там, у стен SAGRADA FAMILIA, и ночные мысли, и готы... и даже встреча с доном Карлосом, хоть он и не имеет к этому прямого отношения, — все не случайно?!

— С тех пор он и вы, сеньорита Юлия, в огромной опасности. И поэтому вчера, он чуть не сошел с ума, думая, что с вами что-то случилось...

Случилось? Это уж точно. Случилось переесть, перепить и обкуриться чересчур крепкого табаку. А потом вытошнить все это по дороге в номер дешевого отеля, куда она вожделела затащить почти незнакомого мужчину.

— И еще он говорит... — Хуан замялся, но Антонио посмотрел на него требовательно, — он говорит, что вы — его ангел.

Юлия вскинула глаза на лежащего Антонио. Который, поймав ее взгляд, расцвел усталой, но совершенно счастливой, мальчишеской улыбкой. От которой совесть вгрызлась в душу Юлии острыми, как у хорька, зубами. Вот только этого не хватало. Ко всему остальному.

— Все? — с огромным трудом прохрипела Юлия, у которой голос вдруг пропал совсем.

— Нет, — будто нарочно издеваясь, произнес неутомимый переводчик Хуан, — еще он говорит, что любит вас...

Это уже слишком. Если не сказать — лишнее. Она, конечно, не ханжа, да и ложной скромностью не страдает, вроде бы. Но так ведь тоже нельзя... Понимая, что не в состоянии поднять взгляд ни на кого из этих людей, смотрящих на нее с нескрываемым любопытством, а тем более — на Антонио, Юлия вспомнила спасительный прием. И принялась, словно не слышала последней фразы, разглядывать картины Хуаниты. И снова, как в прошлый раз, взгляд ее остановился на одной.

Сейчас, отличный случай рассмотреть ее поближе. Тем более, это даст возможность хотя бы несколько минут постоять к ним ко всем спиной. И попытаться прийти в себя.

Словно в задумчивости, изо всех сил стараясь выглядеть естественной, Юлия поднимается с дивана и подходит к акварели на стене напротив.

На картине странный световой эффект... Фигура, стоящая по пояс в воде на фоне широкой лунной дорожки, выглядит огромной. При этом она вовсе не черная — как казалось издалека — а темно-лиловая. И как будто, светящаяся черным изнутри, каким образом, Хуаните удалось добиться такого эффекта? Юлия подумала, с невольным уважением, что у нее и вправду талант! Темный силуэт казался нереально большим еще и потому, что составлял броский контраст — тоже, наверное, художественный прием? — с тонкой, будто бы невесомой фигуркой то ли эльфа, то ли какого-то другого сказочного создания, мягко светящегося у него в руках. Теперь понятно, что белый взгляд чудовища — лишь отражение света, исходящего от тонкого существа.

Под картинкой не было никакой подписи. Не было названия или чего-то еще, объясняющего странные сюжеты, приходящие в голову Хуаниты. Но Юлия почему-то была уверена, что здесь была изображена Любовь.

Творения этой девушки, видимо, обладали способностью влиять на чувство времени. Юлия не знала, сколько стоит у этой стены, не в силах оторвать взгляда от двух существ, застывших на полотне в вечном счастье первого признания.

За это время, что-то произошло в комнате, освещенной розовым торшером. Пока Юлия смотрела на картину, за спиной у нее шла какая-то возня. Сеньор Мигель, Хуан и Моника беззвучно спорили о чем-то — жестами, взглядами и тихими восклицаниями. В результате чего они все вместе вдруг встали. И без объяснений, к Юлиному удивлению, заперлись в комнате Моники. Хуан только коротко извинился, сообщив, что они, мол, ненадолго.

Антонио по-прежнему лежал на диване. И по-прежнему смотрел на Юлию полным обожания и преданности взглядом темно-коричневых глаз.

Ничего другого не оставалось делать. Да и не хотелось ничего другого. И Юлия сделала то, что хотела. Медленно подошла к дивану. И, уперев руки в полотняные подушки по обе стороны от головы Антонио, склонилась над ним.

Все время, пока длился поцелуй — глубокий, томный, бесконечный, — из комнаты с капельницей доносились приглушенные голоса явно спорящих о чем-то чудиков.

Души влюбленных, как считается, разговаривают в поцелуе. О чем разговаривали их души? Ни о чем конкретном. Их обоих лихорадило — каждого по своей причине. И они, жадно прильнув, друг к другу, обменивались этой лихорадкой. Страхом. Сомнениями. Желаниями. И надеждой. У каждого — своей.

Юлия оторвалась от горячего, снова яркого рта несколько позже, чем рядом раздался звук открываемой двери. А оторвавшись, увидела, что Антонио не собирается открывать глаза. Он уснул мгновенно. И еще она увидела, что все семейство, посланное ей то ли на благо, то ли на беду, вежливо мнется у круглого стола.

Мигель, Хуан, Моника и Хуанита молчали, из чего можно было сделать вывод, что их горячий секретный спор не привел ни к какому конкретному результату. Hу и слава богу. Наступила ночь. Антонио крепко спал. Было совершенно очевидно, что эти незапланированные посиделки подошли к концу.

— Э... Можно я пойду?

— Я провожу... — вызвался воспитанный Хуан.

Ветер, метущий по узким тротуарам опавшие ночные цветы, был, скорее всего, теплым. Но — не для Юлии. Простое человеческое желание — болея, лежать в постели, неожиданным образом превратилось сегодня в идею-фикс. А теперь, вообще, представлялось несбыточной мечтой.

— Хуан, — она откашлялась, держа рукой саднящее горло, — Хуан, ты... веришь во все то, что там говорилось? — она кивнула в сторону их гостеприимного дома несколько небрежно.

Он не обиделся. Только грустно кивнул, поправив на потном носу тяжелые очки.

— Да... — вздохнул он, — да, верю.

— Но почему?!!

Хуан виновато пожал плечами.

— Потому... Потому что это правда.

Date: 2015-07-11; view: 248; Нарушение авторских прав