Думы Атамана

Прошли зимние богатые ярмарки. Ох, богатые были, особенно Никольская, Кич-Городецкая, да и в Ильинском товару было полным полно. Казаки с войны вернулись, получили прогонные, да и служивые выдали вовремя. При деньгах, амуниции новые справили, невестам платков, шалей, бус, колечек — всего набрали. Гуляют казаки, гарцуют от села до села, отцы их не беспокоят, работой не загружают.

Старый Атаман Лука решил после Рождества Христова собрать круг, да решить дело со вдовами. Казак Емельян убит, осталась молодая вдова Авдотья Бурка и малец казачок, считай, седьмой годик пошёл. Чудно назвали его — Квеня, Квинтилиан значит. Выдумщик поп наш, говорит, дал ему имя богозаступника, воина храброго. Ничего малец, славный, весь в Емельяна, донская порода. Черные курчавые волосы, и быстр на слова. А Авдотья сохнет, нет мужа. А то как жить — баба молодая, помять надо, ан некому. Да и у Паутова Николая Мария осталась с дочкой Верочкой, тоже шесть годков ребёнку.

«Эх, — тяжело вздыхает Лука, — решать нужно со вдовами, таков казачий порядок». Самое нелюбимое для Атамана дело. Как решать? Тут с плеча наотмашь не срубишь, кочевряжиться начнут бабы. Бабы, они и есть бабы, нечто хоть и казачки. Попробуй, скажи ей: «Передаю тебя Бесу Леониду. Он будет за тобой и за дитём твоим заместо Емельяна», так что ты, хай поднимет да ещё обсмеёт. Скажет: «Лешой старый, бери меня за себя». Знаю, острая на язык Дуня.

Помнит Лука, как молодым с Крымской войны пришёл. Тогда пять вдов осталось. Атаманом был Федор Паутов с Шарденьги родом, потомок прямой Атамана Чегая. Всё пугачёвские осколки. Сколько тогда было шуму на кругу, но ни одну вдову без внимания не оставили, всех прибрали.

Вот и теперь надо собрать всех казаков с жёнами, отцами, матерями, снохами и взрослыми детьми. Пусть решают сами, кто вдов возьмёт. Да и холостых казаков много, но ить увиливать начнут: им девку подавай. А не понимают того дурьи головы, что казак убит может быть, на то и казак — воевать, значит, должен. А как его жена останется да, может, с тремя, с четырьмя малышами. Нет уж, таков обычай казачий, закон, можно сказать. Не бросишь вдову с детьми — так завещали нам предки наши. Чтобы не было беспризорных жен и детей. Какой — бы ни была, а будь при муже, не ходи, не болтайся от казака до казака.

Ходит по двору, перекидывает дрова старый Лука. Да всё думает, как это круг провести лучше да сподобнее. «Ох, тяжки мои дела, Господи», — перекрестился Лука.

Был бы помоложе, хоть на десяток годков, взял бы Авдотью с мальцом, ей богу, взял бы. А что, вырастил бы из Квинтилиана славного казака. Дело благородное. Но стар, да и хром. Всё-таки второй год на восьмой десяток. Вон внуки уже усы пустили. Прошло твое время, Лука. Прошло. Болят раны. Не гарцевать тебе больше в боевых цепях по широкой степи. Не свистеть шашке над головой. Висит на стене любимая. Перед каждым праздником подойдет к ней Лука, крякнет, вытащит из ножен любимицу, протрёт белым платочком и повесит на место. Отойдёт, сядет на лавку, опустит седую голову. Подойдет жена его Клавдия, погладит шероховатой ладонью по костлявой спине, присядет рядом, помолчит. И видится им, что оба ещё молодые купают гнедых коней на реке Юг. Высоко в небе солнце — жарко. Поют под голубым куполом жаворонки. Видится, как провожала его Клава на первую войну, рубахи крестиком вышивала да все шептала: «Сохрани его, Господь, сбереги для детей наших»... Молилась на коленях перед иконой Божьей матери.

Он в первый бой шёл, исповедовался у полкового батюшки, причастился и оставил всё земное. И совсем не страшно, он себя уже в Раю видел. Врывался в бою в самую гущу. Сёк с обеих рук и очень был удивлён, когда все кончилось. Отгремели пушки, отсвистели пули, а руки по локоть в крови, и белое нижнее бельё в крови, которое он только надел перед боем — собирался в нем предстать перед Господом. А тут такой непорядок вышел. Он живой остался. Хорошо помнит: видел в ту ночь свою Клавочку во сне, целует она его. Так жить захотелось, домой захотелось. Но служба, впереди война.

Прошлое всё. Нет его боевых товарищей. И доживает он, Атаман Шемяка Лука, горькие годы старости со своей Клавдией не на Дону — родине своих предков, а на тихой северной реке Юг. Хранит царский указ, выданный его деду, казаку Шемяке Лавру, сыну казака Якова Булавы, в котором чётко прописано: «Губернатору Вологодскому и Архангельскому выделить пожизненно земли пахотные и сенокосные казакам за верную службу по расширению и приращению земель к Государству Российскому. Дабы и впредь верно служили и были опорой престола, передавать те земли потомкам их отныне и вовеки». Помнит потомок их — Лука — строки эти дословно и детям своим передаст написанное. При посвящении во взрослую казачью жизнь каждому казачонку прокол в левом ухе сделал. А серьгу заслужить надо, таков обычай у казаков — северюков, родством с Доном повязанных.

Из поколения в поколение передают казаки обычаи и учения, и как в походы ходили на татарские улусы и возвращались с добычей в северные леса; и как липы маленькие привозили в седельных сумках и сажали здесь на севере в память о казаках, погибших в бою — вон их сколько растёт по берегам Юга, а ведь раньше не росли; и как золото на великоустюгские Божьи Храмы отдавали; и как вдов с детьми малыми не оставляли. «Всё на кругу скажу. Что заведено дедами, отцами нашими — исполнять будем. И пока я — Лука — Атаман избранный — не отступлю».

* * *

Через три дня после Рождества Христова съехались казаки с жёнами и подростелью молодой, которым шестнадцать годков перевалило, на Романово. Верхом, кто холостой, а многие в расписных кошевках, набитых душистым луговым сеном. Коней разместили в сенникак, в конюшне. Есаулец Никита Нагаев со строгим видом размещает всех, сани расталкивает, проходы делает. Его помощники — вестовые Фома Коробов и Костя Ордин из деревни Хомяково, оба нестроевые, раненые ещё в первую Крымскую, бойко ковыляют, скрипя по морозному снегу палками, то в приказную казачью избу, то в конюшни, хлопочут, всех устраивают.

Молодёжь вся группами. А служивые, для такого случая все с крестами и медалями, важно дымят самосадом, здороваются, обнимаются — давно не виделись. Вспоминают со смехом как воевали, кто где обмишурился, как выкрали Мухтар-пашу и с кошачьей лапкой на заднице отпустили. А Бес-Стужа Леонид, Конев Садило, Платонов Макар, Панкратов Лука, Курдюмов Василий уже и калдыкнуть по кружечке успели — стоят гогочут. Глотки лужёные, плётками и шашками по голенищам постукивают, казаков подначивают. Бурки из лосиной кожи, вороты распахнуты, напали смушковые — им сам чёрт не брат.

Казачья изба жарко натоплена, скамейки из свежих досок гладко отструганы и полукругом расставлены. Старики бороды разглаживают, беззубыми ртами шамкают, кресты и медали постоянно поправляют, лампасы разглажены, но, видно, утюги были шибко горячие — по бурели лампасы. А казачки шушукаются, кому вдовых передадут. «А мой бы взял Емельяна жинку, вот кобелюка, так и поговаривает мне об этом», — недовольна казачка Наталья своим Сергеем. Высокий, стройный Сергей, чёрный чуб разлохматился из-под папахи. Любят его жинки и девки, любит и Наталья и страшно ревнует.

Круг

Есаулец Никита Нагаев чинно ходит между рядов, нагайка в правой руке, пересчитывает казаков, их жён, молодых казаков, тоже рассевшихся полукругом на самом заднем ряду. Старики за атаманским столом. У казаков уважение к дедам с детства.

Входит при всех крестах и медалях в парадной форме Атаман Лука, с ним священник с иконой в блестящей ризе — Александр Алёшинцев, недавно окончил курс духовной семинарии в Вологде, настоятель храма Николая Чудотворца, что в Фильтяево. Все шумно встали, перекрестились.

— Слава тебе, Господи, что мы — казаки, — гаркнул Лука.

— Слана! Слава! Слава! — крикнули казаки, тонкие стекла в оконцах задребезжали.

— Послужим матушке России!

— Послужим, послужим, послужим!

— Слава нашим великим предкам!

— Слава! Слава! Слава!

— Да святятся их имена, положивших головы за Россию нашу.

Священник поднял вверх икону. Атаман поцеловал крест. Началась молитва.

Помолились, надели папахи, все сели.

Атаман стал у стола. Писарь, фамилией Везунчиков, тощий казак с жиденькой рыжей бородкой, пристроился сбоку записывать, обмакнул пером в чернильницу, привязанную двумя ниточками на растяжку к краю стола, то вовсе не лишнее — круги всякие бывают, иногда тихие, скорбные, иногда бурные, как море в шторм. Бывает, столы переворачиваются, и плеть есаульца не помогает.

— Братья казаки! Сегодня стоит два вопроса. Первый почётный,

— Лука хитро подмигнул старику Окуловскому, — и, думаю, мы его в начале бегло решим, а после круга отметим. Наш гулевой атаман братыни уже носит.

И правда, запах жареного мяса и разлитого пива наполнял избу сладко — хмельным дурманящим запахом.

— Второй вопрос, — Лука сморщился и продолжил, — определим наших вдов.

— Любо—ли, братья казаки, а может дополнит кто? — спросил есаулец.

— Любо, любо! Давай, Лука, решай, не тяни!

Это кричали со второй скамейки Конев Садило, Бес-Стужа и другие, уже хорошо поддатые казаки. Зашикали на них казачки, есаулец погрозил нагайкой и подошёл вплотную, чтобы огреть по широкой спине Бес-Стужу. Но Лука поднял вверх руку с растопыренными пальцами, и есаулец вышел на середину избы и смирно стал возле стола.

— Братья казаки! Хочу я прочитать письмо командующего закавказским фронтом с великой благодарностью к нашим казакам. И я очень горд и счастлив сегодня, и нет у меня сил, чтобы сдержать слёзы счастья к нашим молодцам, вернувшимся с войны полными победителями. С Георгиями и медалями на груди. Слава Вам!

— Слава! Слава! Слава! — рявкнул круг.

У Атамана действительно выступили слёзы на глазах. Встал писарь Везунчиков, медленно, по слогам, начал читать письмо: «...военоначальника Мухтар-пашу ночью пластуны доставили в наш штаб, где он был допрошен, а также пластуны...», — писарь перечисляет фамилии, — разведали все выходы подземных ходов крепости и составили схему, вследствие чего наши войска без особых потерь взяли главную турецкую крепость Карс и двинулись к морю...».

Писарь дочитал письмо до конца и передал Атаману.

— Кто что хочет сказать? Прошу.

С третьего ряда встала казачка Худякова Фаина, стройная, румяная, коса ниже пояса, в расшитой овчинной шубке. Покраснела, застыдилась от всеобщего внимания:

— Казаки! Мне шибко любо за наших казаков!

— Любо! Любо! — понеслось по рядам.

— Кто ещё что сказать хочет?

— Хватит, Лука, заканчивай, першит в глотке, — донеслось со второй скамейки. Есаулец опять погрозил нагайкой.

— Ладно, второй вопрос, — сказал Лука.

Встал Алёшинцев.

— Братья! Светлые имена казаков Николая, Емельяна, не вернувшихся из похода, погибших, чтим, — все встали, — в человеколюбии, братья мои, святость. Не оставим их вдов и чад, не нарушим обычая предков наших, — и начал читать молитву.

После молитвы все сели. Атаман остался стоять.

— Авдотья, Мария, выйдите сюда.

К столу вышли две молодые, очень симпатичные казачки. Авдотья, заплаканная, с мальчиком. Мария с девчушкой — тоненькая косичка с белым бантиком выглядывала из—под серой шали.

— Казаки, эти женщины во имя нашей жизни и России потеряли своих мужей, дети у них малые. Вы всё это знаете. Но оставить без призора жену нашего брата казака мы не можем. Кто сказать хочет? — всё тихо, — Кто сказать хочет? — повторил Лука.

— Я прошу у круга отсрочку, дайте мне побыть одной до следующего года, прошу меня не опекать, а пусть круг мне поможет по ремонту дома, — опустив глаза, сказала Авдотья.

— Кто просьбу Авдотьи не согласен удовлетворить? — спросил Атаман, — Кто что скажет?

Встал старик Пантелеймон. Старый казак, на смуглом лице отчётливо виден сабельный шрам. Огладил бороду:

— Я согласен с Авдотьей, она любила Емельяна, дружно они жили, но мальца пора учить казачьим премудростям. А так что? Пусть вдовствует, но за мальчиком нужно закрепить справного казака. Семь лет мальцу, пора к коню привыкать и темляк держать, и в Югу плавать, и тесак кидать — сейчас у него тело гибкое. И умом мальчонка хваткий, грамоту тоже надо бы освоить, хоть читать-писать.

— Что скажете, казаки? — спросил Лука, — Кто поблизости её земель живет? Иван Яковлевич, что молчите? Вы самый близкий сосед.

Встал Бес-Стужа.

— Я, братья, навряд ли смогу. Меня б кто поучил. — Он улыбнулся и сел.

— Нет, не пойдёт, Иван холостой, погулять любитель, пображничать...

— Што тебе не пойдёт?...

— Нет, тут по согласию надобно, не хочет — не заставишь...

— А ты Сам возьмись...

— Мне не с руки, своих трое... — покатилось препирание по рядам. Атаман поднял руку, все затихли. Встали старики.

— Говори, Фёдор Семёнович.

— Казаки! Мальца без обучения нельзя оставить, другое дело дочка. А казака к службе готовить надобно. Наше предложение — Курдюмов Сашко. Казак основательный, молодых учить умеет. На службе себя хорошо показал. Прогоны для него невелики, поучит, а там поглядим. Что скажешь, Сашко?

Встал казак Курдюмов, серьёзный, строгий.

— Коль мне доверяете — я не против, но любо ли это Авдотье будет? Да вот и моя жинка сидит, какое её слово будет?

— Я не забороняю, пусть ездит, учит. Но Авдотья на него глаз не положит ли? Пусть скажет при всём мире.

— Нет, Галина, пусть упадут твои сомненья, а мальца моего пусть Сашко учит, я согласна.

— Ну, слава богу, — вздохнул Атаман.

— Ох, Атаман, ну и тяжёл ты...

— Пиво выдохлось, мясо засохло... — зашумели казаки.

— Целый день сидим — темнает вон.

— Тихо, тихо, казаки. У нас Мария с девочкой.

Мария подняла руку.

— Лука Михайлович, прошу дать мне отсрочку до следующего года. У меня мама, два брата, два брата мужа. Помогут. А там видно будет.

— Слышали казаки? Кто что скажет? — спросил Лука.

Встал старик Нестор, два Георгия на груди. Широк, кряжист, ещё крепок.

— Не было бы блуда, Мария, вот ведь для чего это. А баба ты справная — кровь с молоком. И хозяйка добрая, женой доброй будешь. А блуд бабу портит, не жди тогда от неё добра. Да и вот ещё что, год

— это много, казаки.

Встал старик Маслов.

— Давайте разрешим до Спасова дня. А там, голубушка Мария, хватит одной вековать. Да и казаков пополнять надо. До тебя, Авдотья, это тоже касательно.

— Кто за это? — встал Атаман.

— Любо! Любо!

— Кто против? Нет.

Против загалдели женщины.

— А может они за простого мужика замуж захотят, спокойнее: не воюет и в походы на год-два не уходит, на сборы опять же не забирают, всё дома...

— Ну-ка, не баламутьте, жинки, я не вас спрашивал, когда спрошу какую, тогда скажет, а тут круг решает — казаки. А вас пригласили, так не шумите, а то вон у есаульца плётка весь день без дела. Запиши писарь: до Спасова дня. Всё.

— Именем Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, — торжественно и громко провозгласил есаулец. — Встать на молитву, шапки долой!

Легкий шум прокатился по рядам. Все встали. Как ветром сдуло с голов папахи. Чинно и торжественно читал молитву батюшка. И даже с улицы не доносилось ни звука. Казалось, всё замерло на время молитвы. Батюшка закончил молитву, все хором произнесли: «Аминь».

Атаман одёрнул мундир и сказал:

— А теперь, братья, прошу всех хлеба-соли отведать да кровь разогреть!

И раскололась тишина, загремели лавки, зазвенели кресты и медали, есаулец Нагаев спрятал нагайку в голенище сапога, облегчённо вздохнул и улыбнулся, отыскав Взглядом свою жену и дочь, которые с другими женщинами выходили в соседнюю комнату к накрытым столам, чтобы сделать последние приготовления и разложить на лавках полотенца.

А казаки вывалили на крыльцо, доставая кисеты, зная, что без них гулевой атаман не даст начать ужин.

* * *

Так в январе 1879 года провёл круг подосиновских никольских казаков их Атаман Лука Михайлович Шемяка.

До первых петухов пировали казаки, вспоминали прошедшие бои, поминали своих погибших товарищей.

Так жили казаки на рубеже столетий на берегах северной реки Юг. Миром все дела решали. В беде никого не оставляли. Радостно было им, победителям, что живы остались, что живут в достатке. И даже трескучие морозы не омрачали радости. Не за горами весна, а там паши, сей, коси...

И неведомо им было, что недолго это все ещё продлится, скоро их сыновья будут призваны, пройдут обучение, а там новая война, революция, закрутит огненная метель, и на долгие годы раскидает жизнь по всему свету тех, кто жил с радостью и верил в своё будущее и будущее своих детей.

Сегодня мало кто помнит, а некоторые и совсем не знают, есть даже такие, которые не верят, что наши деды жили так не на Кубани и Дону, а здесь, в Подосиновском районе (ныне) Кировской области.