Поиски золотого века

Идея национального самоопределения, охватившая в 1917 г. многие народы России, заставила представителей интеллектуальных элит задуматься о самобытности и корнях своих этнических культур, о славе предков, способной втянуть массы в «возрожденческое движение». Эта тенденция не обошла и ингушей с чеченцами. В 1918 г. энтузиаст ингушского просвещения, автор азбуки и первого букваря на ингушском языке работник Алагирского и Сунженского лесничества Ф.И. Горепекин (1874-?) [10] выступил с сенсационной концепцией происхождения ингушского народа. Проведя любительские раскопки в Ингушетии, он без каких-либо серьезных оснований настаивал на том, что предки ингушей пришли на Кавказ из Индии через Армянское нагорье и едва ли не с самого начала обладали письменностью. Справедливости ради следует отметить, что автором двигало благородное желание наделить ингушей славной древней историей, которая помогла бы им выбраться из вековой отсталости (Горепекин 1997) [11]. Впрочем, идея прихода предков чеченцев и ингушей (яфетидов) с юга из переднеазиатских областей высоких цивилизаций, пропагандировавшаяся академиком Н.Я. Марром, была в те годы достаточно популярной (см., напр.: Туманов 1913. С. 9-40, 117; Пожидаев 1926. С. 11-12, 17) и, как мы уже знаем, вполне соответствовала местным родовым преданиям. Похоже, в 1920-е гг. она нашла благожелательный прием у местных интеллектуалов. Один из них, филолог X. Яндаров, рассматривая вопрос о создании чеченской письменности, включал чеченцев в число творцов древней средиземноморской культуры и помешал их древнюю прародину в район озера Ван. У него не было сомнений в том, что они могли участвовать в составлении урартских надписей. Впрочем, он соглашался, что своей письменности у чеченцев в прошлом не было (Яндаров 1929. С. 263).

Развитие археологии позволяло проверить надежность всех этих спекулятивных рассуждений. Интересные перспективы для этого открывали находки Л.П. Семенова, обнаружившего ряд надписей XII-XIV вв., сделанных грузинской графикой, но не имевших отношения к грузинскому языку. Он предложил видеть в этом попытки ингушей использовать грузинскую графику для выработки своей письменности (Семенов 1930. С. 385-387, 408; 1934. С. 185: 1963. С. 151. См. также: Яковлев 1927. С. 20; Генко 1930. С. 733; Чентиева 1958. С. 14).

Тем не менее средневековая история чеченцев и ингушей, не говоря о более ранних временах, оставалась туманной. Поэтому даже питавшим особую страсть к древним временам эмигрантам эта область знаний особых надежд не оставляла. Бывший в 1920-х гг. корреспондентом польской газеты «Справы обще» В.-Г. Джабагиев составил для нее в 1930 г. экскурс в историю Кавказа. Единственное, что он смог сообщить о древнейшей истории северокавказских народов, это то, что они жили там с первой половины I тыс. до н. э. Ничего больше он к этому добавить не мог и ограничился самыми общими сведениями о появлении в регионе хазар, гуннов, арабов, половцев и монголов (Джабаги 2001. С. 319-320). В своих мемуарах, написанных в послевоенные годы, А.Г. Авторханов также давал краткий экскурс в далекое прошлое чеченцев и ингушей. Упоминая о том, что их предки жили на Северном Кавказе с античных времен, он считал необходимым подчеркнуть, что они веками сохраняли свою независимость, мужественно отражая все нашествия, начиная со скифского [12], и что они якобы отвергли христианство, навязывавшееся им Византией. Правда, он признал, что они приняли христианство из Грузии, а затем к ним пришел ислам (Авторханов 2003. С. 15-16).

Самую впечатляющую концепцию происхождения ингушей создал в середине 1930-х гг. тогда еще молодой ингушский исследователь М.М. Базоркин (1902-1965), старший брат будущего ингушского писателя И.М. Базоркина. Он родился в селе Базоркино Пригородного района Ингушетии в семье потомственных военных, служивших в царской армии. Его дед, Бонухо Базоркин (1830-1906), был первым ингушским генералом, отличившимся в годы Русско-турецкой войны 1877-1878 гг., а отец командовал Уланским казачьим полком. Дед Базоркина по материнской линии был швейцарским инженером. Начальное образование Мурад Базоркин получил в гимназии г. Владикавказа в 1910-1917 гг. Затем в составе вначале отряда самообороны Владикавказа, а затем Ингушской народной армии он участвовал в боях с бичераховцами и Добровольческой армией Деникина. С 1925 г. он обучался на рабфаке, затем в Горском педагогическом институте. Закончив там курс аспирантуры, Базоркин с 1936 г. работал в Чечено-Ингушском НИИ и регулярно участвовал в научных экспедициях в Горную Ингушетию. В конце 1943 г. он стал сотрудником Чечено-Ингушского краеведческого музея, а 22 февраля 1944 г. был назначен его директором. Но в этой должности ему довелось проработать лишь один день, ибо 23 февраля произошла депортация ингушей и чеченцев. На чужбине работа по специальности оказалась для него недоступной, и более десятка лет он проработал простым каменотесом. После возвращения на родину он в 1958-1962 гг. был сотрудником Чечено-Ингушского краеведческого музея, после чего ушел на пенсию (Базоркина 2001. С. 7-8; Куркиев 2002. С. 278-279).

Свои основные труды о происхождении ингушского народа Базоркин подготовил в 1934-1936 гг., будучи аспирантом Горского педагогического института. Хотя углубленное изучение этой темы не вписывалось в вузовскую программу и молодой исследователь не имел ни подходящего научного руководителя, ни доступа к нужной литературе, он видел в занятиях этой проблемой свой гражданский долг и испытывал желание «заполнить белые пятна истории своего народа». При этом он искренне полагал, что «знание далекого прошлого даст предпосылки для успеха в развитии отсталых национальных областей» (Базоркин 2002. С. 207-208). Будучи аспирантом первого года обучения, он подготовил рукопись «История ингушей по известиям Вахушти о дзурдзуках», а в следующем году начал самостоятельно разрабатывать тему «Хетто-вайнахская проблема, или Происхождение ингушей».

Подобно другим кавказским ученым 1920-1930-х гг., Базоркин находил вдохновение в двух популярных тогда идеях. Во-первых, вслед за академиком Марром он связывал этногенез кавказских (яфетических, по Марру) народов с мощным импульсом, полученным из древней Передней Азии, а во-вторых, отождествлял носителей этого влияния с хеттами, чья вновь открытая цивилизация привлекала в те годы внимание ученых всего мира. По Марру, хетты включались в яфетическую общность, и Базоркин готов был с энтузиазмом отстаивать эту гипотезу против чешского ученого Б. Грозного, обнаружившего связь хеттского языка с индоевропейскими. Базоркин даже считал, что «Грозный чуть не увел хеттологию с правильного пути» (Базоркин 2002. С. 213) [13]. Отождествляя хеттов с хатами [14] и всеми силами стремясь обнаружить в ингушской культуре и языке связи с хеттским миром, Базоркин восхищался могуществом древнего Хеттского государства и, называя хеттов одними из главных предков ингушей, делал последних наследниками высоких достижений хеттской культуры. По его мнению, потерпев поражение от могущественных соседей, хетты в течение I тыс. до н. э. продвигались по Кавказу, ассимилируя местное население и передавая ему свои религиозные и культурные ценности. В этом отношении Базоркину казалось естественным утверждение о том, что «ингуши и грузины есть потомки хеттов», и он даже пытался ввести в оборот неологизм «хетты-ингуши» (Базоркин 2002. С. 254-256).

Полагая, что эти «хетты» пришли на Северный Кавказ в VI в. до н. э., Базоркин предпринимал все усилия для того, чтобы обнаружить там следы ингушей во второй половине I тыс. до н. э. Их он находил у античных авторов (Страбона, Феофана, Арриана, Птолемея и др.), в «Армянской географии» VII в., в рукописи грузинского царевича Вахушти (XVIII в.) и в грузинской летописи «Картлис Цховреба» в виде этнонимов «гелаи», «дзурдзуки», «глигви», «кисты», «цови», «туши», «туски», «гаргары». В них он видел воспоминания об ингушских племенах, якобы господствовавших в центральной части Северного Кавказа до возникновения древнейшего грузинского царства и затем взаимодействовавших на равных с первыми грузинскими царями. Он полагал, что тем самым ему удалось углубить прошлое ингушей на Северном Кавказе вплоть до IV в. до н. э., т. е. на 1000 лет (Базоркин 2002. С. 92-93, 218-225).

Поднимая престиж ингушей в первые же годы после слияния Ингушской и Чеченской автономных областей в единое политико-административное образование, Базоркин обращал внимание на то, что Вахушти, во-первых, уделял большое внимание ингушам, почти не упоминая о чеченцах, а во-вторых, размешал ингушей («дзурдзуков») на значительной территории между верховьями Терека и Дагестаном. Это представление нашло свое отражение на карте «Древней Ингушии», составленной Базоркиным (Базоркин 2002. С. 10, 204). Любопытно, что он не был склонен придавать этнониму «дзурдзук» слишком широкое значение. Он полагал, что так арабы IX в. называли вначале лишь обитателей Джераховского ущелья, но в силу могущества последних их имя было со временем перенесено на всех вайнахов (Базоркин 2002. С. 20-21). В то же время, следуя грузинской легендарной традиции, Базоркин доказывал, что Дзурдзукетия как территория обитания вайнахов существовала еще во второй половине I тыс. до н. э., и с ней тогда должны были считаться первые грузинские цари (Базоркин 2002. С. 48-52). Не остался Базоркин в стороне и от спора о нартском наследии: в своей работе он утверждал, что нартский эпос был создан аборигенами Центрального Кавказа, двалами, по его мнению, «родственными грузино-вайнахам», и именно от них его получили предки осетин (Базоркин 2002. С. 42).

С конца I тыс. до н.э., по Базоркину, начался постепенный закат прежнего могущества древних ингушей. Вначале Дзурдзукетия распалась на ряд самостоятельных обществ, затем она попала под влияние алан-овсов, еще позднее ей пришлось стать хазарской данницей, после чего Ингушетия на время была включена в Кахетинское княжество. Окончательный ее упадок Базоркин связывал с монгольским нашествием и походами Тамерлана, хотя и подчеркивал, что в силу своей относительной изоляции она пострадала от этого меньше, чем соседние народы. Все же она была отброшена назад к родовому строю. Описывая длительный период регресса, Базоркин находил предмет для гордости в том, что никто так и не смог ассимилировать «дзурдзуков». Он даже благодарил «татар» за то, что те якобы спасли ингушей от «поглощения грузинским государством» (Базоркин 2002. С. 42, 95-99).

Рассмотренные работы молодого аспиранта отличались ярко выраженным этноцентризмом и достаточно вольным обращением с историческими источниками, не отвечавшим требованиям профессионализма. Он и сам сознавал, что они нуждаются в доработке (Базоркин 2002. С. 7, 58, 207-208). Неудивительно, что при его жизни они оставались неопубликованными.

Создание региональной истории требовало привлечения более подготовленных научных кадров. Во второй половине 1930-х гг. местные власти поставили перед исследователями задачу написания истории чечено-ингушского народа, и с 1936 г. в ЧИ НИИ шел сбор необходимых для этого документов. Одновременно была продолжена работа по систематизации и изучению чечено-ингушского фольклора, с 1935 г. в области ежегодно проводились археологические исследования, началась систематическая публикация работ по археологии и истории Чечено-Ингушетии. Правда, во избежание неприятностей археологи тщательно обходили позднесредневековые памятники, связанные с исламом (Джамбулатова 1964. С. 124-125; Виноградов, Лосев, Саламов 1963. С. 17-19). Однако вскоре события обернулись таким образом, что чеченцам и ингушам пришлось надолго отбросить мысль об обретении своей собственной истории.