Глава III. Личная дипломатия Вильгельма II

В начале своего царствования молодой кайзер в глубине души не желал и боялся войны и всячески стремился избежать её. Он решил постараться завязать дружеские отношения с иностранными державами путём личных переговоров, и с этого момента начались поездки по Европе и посещения иностранных монархов[124]. Своей любезностью и личным обаянием он вызывал симпатию у них.

Что касается личных взглядов Вильгельма на внешнюю политику, то нужно отметить, что он критиковал организованную Бисмарком систему континентальных союзов и считал, что канцлер упустил шанс договориться с Великобританией. Он выступал за «метод Кобургов» - править миром с помощью династических связей[125].

Бисмарк во внешнеполитическом курсе ставил две основные задачи: превратить Германию в великую европейскую державу и сформировать систему международных союзов, которая её обеспечит её безопасность[126]. Но эта внешнеполитическая система, построенная Бисмарком, уже тогда проявляла кризисные явления: она грозила рухнуть из-за усиления Франции и сближения её с Россией, чему способствовали некоторые ошибочные акции канцлера[127]. «Договор перестраховки» мог только замедлить это сближение, но не предотвратить его[128]. Учитывая эти соображения, а также отдавая предпочтения Австрии в качестве союзника (так, в августе 1889 года в Берлине он заверил Франца Иосифа в своей безусловной поддержке на случай войны с Россией[129]), Вильгельм отказался продлевать этот договор.

Кайзер критически относился к России, считая, что она вот-вот развяжет войну, будучи уверенным в её агрессивных намерениях (Вильгельм даже обещал турецкому султану в октябре 1889 года помочь, если русские вознамерятся захватить проливы). Во многом это было связано с влиянием начальника Генерального штаба Вальдерзее, от которого император получал доклады о сосредоточении русских войск на границе, тем самым толкая его на войну с Россией[130]. Однако кайзер не разделял идею Вальдерзее о превентивной войне, о чём свидетельствует его выступление на открытии сессии рейхстага: «Ввергнуть Германию в пекло войны, даже победоносной, - это несовместимо с моим пониманием тех обязанностей, которые я взял на себя в качестве императора немецкого народа»[131]. Своё миролюбие Вильгельм выражал и русскому царю в мае 1890 года: «Я хочу мира на международной арене и порядка внутри страны, ничего иного»[132].

Канцлер Каприви проводил курс на сближение с Англией, который соответствовал настроениям Вильгельма. Так, в марте 1890 года кайзер появился на банкете перед своим дядей, английским принцем Эдуардом, в форме адмирала британского флота, где «выразил надежду, что английский флот совместно с германской армией обеспечит всеобщий мир»[133]. Летом 1890 года был заключён англо-германский договор: Германия соглашалась с установлением британского протектората над Занзибаром; за это она получила стратегически важный остров Гельголанд в Северном море[134].

Впоследствии отношения с Англией стали ухудшаться, и во многом это было связано со стремлением Вильгельма создать флот, достойный статуса нового рейха. В январе 1892 года Вильгельм назначил начальником Главного морского штаба Тирпица, который сказал ему: «Лишённая морской мощи Германия в мире будет выглядеть как моллюск без раковины», чего хотела бы Великобритания[135].

Благодаря заключённому в 1894 году торговому договору с Россией Вильгельм II укрепил российско-германские отношения, хотя против него яростно выступали немецкие аграрии. Император вновь проявил своё миролюбие: «Я не желаю быть втянутым в войну с Россией из-за сотни глупых юнкеров»[136]. Продолжались отношения и при новом царе, Николае II, которому кайзер приходился двоюродным братом. Так, 7 февраля 1895 года в послании Вильгельм жаловался царю на свой парламент: «Рейхстаг ведёт себя отвратительно…». Он призывает своего кузена крепить принципы монархизма[137]. В их переписке видна склонность германского императора отвлечь Россию от европейских дел, в частности, от предполагаемого нападения последней на Германию. Вильгельм предложил Николаю II в письме от 26 апреля 1895 года взять на себя роль защитника Европы от «жёлтой опасности» и обещал «охранять Россию с тыла, дабы никто не помешал Вашим действиям на Дальнем Востоке»[138]. Мысль отвлечь внимание царя восточноазиатскими делами и таким образом обезопасить свою восточную границу стала излюбленной идеей кайзера[139]. Кроме того, Вильгельм шантажировал «Никки», чтобы разрушить сложившийся русско-французский союз: «…если Франция и дальше будет вести себя так же … то в один прекрасный день ты, мой драгоценный Никки, окажешься вовлечённым в самую страшную войну, которую когда-либо знала Европа»[140].

25 октября 1895 года Вильгельм отправил русскому царю очередное послание, намереваясь вбить клин в отношения между Россией и Францией: он утверждал, что в последней – республика, а республиканцы в своё время отрубали головы королю и королеве; «у нас, христианских королей и императоров, есть священный долг, возложенный на нас небесами, - отстаивать принцип божественного происхождения нашей власти»[141]. Вновь Вильгельм исходит из принципов легитимизма и понимания власти монарха как абсолютной – так же, как и в своей внутренней политике.

Вильгельм II считал, что внешней политике Германии не хватает динамизма. Целью провозглашённого нового курса было возвышение Германии от уровня континентальной – до ранга мировой держав, равноправной с Британской империей[142].Умеренная политика, которую проводили Бисмарк и Каприви (она заключалась в отказе от колониальных захватов и усилении Германии только на Европейском континенте) не могла удовлетворять императора: германии нужны были новые колонии, новые сферы влияния.

Отношения с Англией стали ухудшаться. Вильгельм II больше не мог спокойно наблюдать за расширением её колониальных владений в Африке. Германские политические круги были обеспокоены планами Великобритании установить протекторат над Трансваалем, где располагалась немецкая диаспора. В октябре 1895 года кайзер он выражает своё недовольство после разговора с английским послом Малетом: «Из-за нескольких квадратных миль, населённых неграми, Англия чуть ли не угрожает своему лучшему другу, германскому кайзеру, войной. Ваше поведение положительно заставляет меня действовать заодно с франко-русским союзом»[143]. Полковник Свэн пытался объяснить Вильгельму, что посол не имел намерения выступать с угрозами; к тому же Солсбери самым определённым образом дезавуировал высказывания Малета. Но кайзер проявил отсутствие гибкости, проигнорировав это и решив использовать ситуацию для пропаганды увеличения военно-морского флота[144].

30 декабря английский доктор Джемсон с отрядом из пятисот человек совершили нападение на Трансвааль с целью свержения правительства Пауля Крюгера. 2 января 1896 года Вильгельм отправляет Николаю телеграмму, где сообщает, что не позволит Британии «стереть название Трансвааль с географической карты»[145]. У него был план посылки пятидесяти морских пехотинцев в Южную Африку для защиты немецких интересов[146]. Однако это грозило войной с Великобританией, и министру иностранных дел Маршаллю и директору департамента по делам колоний Паулю Кайзеру удалось убедить Вильгельма отправить поздравительную телеграмму Крюгеру. В ней говорилось о том, что «Германия преисполнена решимости восстановить мир и отстоять независимость страны от внешней угрозы»[147]. 3 января о телеграмме узнал весь мир.

В мемуарах Вильгельм пытался оправдать себя тем, что он поддался возбуждению народа, сочувствовавшему бурам. Неотправка телеграммы, как его убеждал Маршалль, повлияет на падение популярности монарха в стране, в которой его подозревают в проанглийских симпатиях: «он находится под влиянием своей бабки, королевы Виктории, это, наконец, должно прекратиться, император должен сбросить английскую опеку»[148]. Маршалль и канцлер Гогенлоэ обещали взять всю ответственность на себя[149]. Судя по всему, Вильгельм пытается здесь обелить себя, переложив всю вину на своих министров, поскольку якобы миролюбивым настроениям монарха не соответствуют его планы по защите Трансвааля и телеграмма Николаю II от 2 января.

Эта телеграмма вызвала гневное возмущение в Англии. Королева Виктория сказала, что «Акция доктора Джеймсона была, конечно, крайне нелепой и неоправданной; однако, учитывая специфический статус Трансвааля по отношению к Великобритании, я думаю, (Вильгельму) лучше было бы промолчать»[150]. Принц Эдуард осудил телеграмму как «абсолютно беспричинный акт проявления недружественных чувств»[151]. В среде простого народа произошёл всплеск антигерманских настроений: немцы подверглись нападениям и избиению дубинками[152]. Зато в Германии поступок кайзер снискал большое одобрение: народ единодушно аплодировал ему[153].

Таким образом, необдуманное и импульсивное решение Вильгельма помочь бурам и пресечь колониальное продвижение англичан (им не учитывался договор от 1884 года, по которому Великобритания получала определённые права в плане контроля над внешней политикой Трансвааля[154]) привело к резкому ухудшению отношений между Германией и Англией. Это соответствовало проведению нового курса кайзера на «мировую политику», хотя на протяжении нескольких лет до него он пытался сближаться с Англией.

Удивительно, но во время англо-бурской войны 1899-1902 годов Вильгельм II решительно выступил с поддержкой англичан, что шло вразрез с общественными настроениями. Он послал телеграммы солидарности членам королевского дома, предложил посредничество между Бурской республикой и Великобританией и даже разработал план кампании, который должен был принести англичанам победу[155]. Причины такой дипломатии Вильгельма, вероятно, кроются в его экспрессивной и переменчивой натуре, а также в противоречивом отношении к Великобритании, которое сформировалось у него ещё в раннем возрасте.

Ещё одним необдуманным решением, сбившим дипломатов с толку, являлось то, что во время восстания греков на Крите в 1897 году Вильгельм поддержал турок, заявив иностранным дипломатам, что великие державы должны блокировать порт Пирей, через который повстанцам поступала помощь из Греции. Эйленбург, которому удалось утихомирить экспрессивного императора, писал своему другу в Рим: «К сожалению, должен тебе сказать, что отношения между его императорским величеством и министерством иностранных дел достигли пределов напряжённости: теперь уже министры совершенно открыто считают его величество невменяемым!»[156].

31 января 1896 года кайзер принимает решение о форсированном строительстве военно-морского флота. Это было прямым следствием телеграммы Крюгера – по мнению Вильгельма, англичане продемонстрировали образчик «ненависти, зависти и злобы» по отношению к Германии[157]. Творец военно-морского флота А. фон Тирпиц создавал его не для обеспечения мира с Англией, а для возможной войны с ней. По его замыслу, германский флот должен быть таким мощным, чтобы нападение на него было рискованным для любой страны, в том числе и для Великобритании[158]. Так же считал и Бюлов, ставший в 1897 году министром иностранных дел: необходимо было «довести строительство флота … до такой мощности, при которой нападение на нас являлось бы уже серьёзным риском для нападающей стороны, но в то же время не допускать, чтобы строительство флота повлекло за собой войну с Англией»[159].

Эти настроения германского общества и ближайшего окружения разделял и сам Вильгельм II. Он очень переживал об отсутствии флота у Германии и даже отправлял директиву Гогенлоэ – выяснить возможность подписания соглашения Германии с Россией и Францией о совместной защите колоний от враждебных акций со стороны Великобритании[160]. 28 июня в Киле он произнёс речь, обращенную к британской общественности, в которой убеждал её, что морская программа имеет исключительно мирный характер: «Военные эскадры на рейдах – символ мира, символ общих усилий всех цивилизованных стран Европы…»[161]. Миротворческие порывы Вильгельм демонстрировал и в июне 1897 года, когда на открытии памятника своему деду Вильгельму I он заявил: «Я искренне желаю, чтобы Господь дал мне силы продолжить дело моего предшественника и сохранить мир во всём мире»[162]. Эта риторика не могла нравиться «партии войны» в Германии, в которую входили крупные немецкие промышленники и банкиры, тесно связанные с юнкерством. Начальник Генерального штаба Вальдерзее, хорошо знавший Вильгельма, писал: «Кайзер, как я с некоторых пор понял, никоим образом не тот человек, который даст приказ на наступление»[163].

Вступление на путь «мировой политики» Германия ознаменовала приобретением опорных пунктов в Китае. Немалую роль в этом сыграло влияние промышленных кругов на Вильгельма, которым нужны были угольные станции в Китае. Вильгельм использовал свою личную дипломатию, чтобы заполучить их: во время визита в Петергоф в июне 1897 года Николай II дал согласие своему кузену на германскую экспансию в этом районе, поскольку «места южнее линии Тьензин-Пекин не представляют для него интереса, а, следовательно, нет никакой причины мешать нам обосноваться в Шантуне»[164]. Причём сначала кайзер пытался договориться с Англией, но она «в довольно невежливой форме прервала переговоры»[165]. Воспользовавшись убийством в Шаньдуне немецких миссионеров, Германия в конце 1897 года высадила в бухте Киао-Чао военно-морской десант, подписав в следующем году с китайским правительством договор о предоставлении ей в аренду на 99 лет этой бухты. Таким образом, в данном случае личная дипломатия Вильгельма оказалась довольно эффективной в плане расширения немецкой сферы влияния, но с другой стороны, произошло ухудшение отношений с Великобританией.

Кайзер по-прежнему стремился настроить Николая II против Англии и Франции. 20 октября 1898 года он пишет ему из Стамбула о коварных замыслах англичан, которые хотят захватить Крит. Вильгельм посоветовал русскому царю взять тамошних мусульман под своё покровительство[166]. Находясь в Дамаске, он оповестил Николая II насчёт «дела Дрейфуса»: «Французы барахтаются в своей трясине и разбрасывают грязь направо и налево, так что скоро будет вонь по всей Европе»[167]. Но уже через год кайзер откажется от предложения России и Франции выступить с совместным демаршем с требованием к Великобритании прекратить военные действия. Очередное сближение с Англией проявилось в посещении её Вильгельмом в 1899 году, которому удалось смягчить эффект от телеграммы Крюгеру. Вальдерзее пишет, что такие скачки во внешней политике вызывала опасения у широких берлинских кругов «очутиться меж двух или, вернее, меж всех стульев»[168].

В переписке с Николаем II он говорил о своей ненависти к жёлтой расе и однажды послал ему картину «Народы Европы, оберегайте ваши священнейшие достояния!», где Германия и Россия символически изображались как провозвестники Евангелия на Дальнем Востоке[169]. Свою ненависть к китайцам Вильгельм в полной мере выразил в гуннской речи в июне 1900 года, связанной с отправкой в Китай немецких войск из-за убийства германского посланника: «Пощады не давать, пленных не брать!... Пусть имя Германия станет известно таким же образом, чтобы китаец даже не отважился косо взглянуть на немца»[170]. Стоит отметить, что подобные заносчивые выражения нередко только вредили Германии и ссорили её с теми, с кем ей невыгодно было ссориться[171].

Эта нетерпимость к нехристианским народам не мешала Вильгельму дружить с Османской империей. В 1898 году он во время паломничества по святым местам Палестины в Дамаске заявил о том, что является другом и защитником 300 миллионов мусульман, почитающих турецкого султана как своего халифа[172]. Такая беспринципность была связана с конкретными стратегическими целями: кайзеру удалось получить концессию на строительство Багдадской железной дороги, которая должна была связать Берлин через Босфор, Малую Азию и Месопотамию с Персидским заливом[173].

При назначении Бюлова канцлером Вильгельм объяснил ему своё видение того, как надо общаться с Англией: «… лучшей системой относительно Англии я считаю полную откровенность. … Лукавить и хитрить с англичанами не следует, это возможно лишь с романскими и славянскими народностями…»[174].

В 1901 году Вильгельм вновь приехал в Лондон, на этот раз, из-за печального повода – смерти его бабушки королевы Виктории. На банкете император не преминул затронуть тему общей миссии Германии и Великобритании: «Я верю, что самим провидением предопределено, что обе великие нации, породившие таких личностей как Шекспир, Лютер и Гёте, ожидает великое будущее. … Мы должны создать англо-германский союз, причем вы будете присматривать за морями, а мы – за сушей»[175]. Таким образом, Вильгельм II выразил здесь идею начала своего царствования – господство Англии на морях, а Германии на суше, которое смогло бы обеспечить всеобщий мир. Неизвестно, насколько эти слова в действительности соответствовали настроениям кайзера, давно уже нацеленного на строительство мощного военно-морского флота.

23 августа 1901 года состоялся визит короля Великобритании Эдуарда в Германию. Со времени последнего визита кайзера особого прогресса в отношениях не наблюдалось: англичане требовали в качестве предварительного условия заключения пакта с Германией, чтобы Вильгельм порвал с союзниками[176]. Император в беседе развивал свои старые идеи о европейском экономическом сотрудничестве и о совместных усилиях по поддержанию мира[177].

Наряду с Англией, следуя старой тактике «усидеть на двух стульях», кайзер пытался договориться с Россией. В сентябре 1902 г. после встречи на яхте в Ревеле он писал Николаю, что союз двух блоков (германо-австрийского и русско-французского) необходим, чтобы держать Европу в повиновении: «Если два союза, т.е 5 держав решат, что мир не должен быть нарушен, - то и весь мир его сохранит и будет наслаждаться его благодеяниями»[178]. Вновь Вильгельм упомянул о жёлтой угрозе, а также назвал русского царя адмиралом Тихого океана. Эта игра слов привела к возмущению в английской прессе, которая приписала ему «стремление вырвать у старой Англии трезубец Нептуна, тогда как в действительности император никогда не носился с наполеоновскими планами»[179]. В итоге, парламент выступил против подписания договора, и вскоре она заключила союз с Японией.

Встретившись с Николаем II в Вольфсгартене в конце 1903 года, Вильгельм продолжил настраивать русского царя против его союзников. Он хвалился Бюлову, что смог убедить его в безбожии французской республики: «Франция – угасающая нация с несомненной тенденцией к упадку; кровь убитого короля и дворян лежит на нации, которую губит атеизм»[180].

Судя по воспоминаниям фон Бюлова, Вильгельм очень хотел заключить русско-германский союз. Он осознавал, что именно на нём лежит главная вина в прекращении договора перестраховки, которое подтолкнуло Россию к союзу с Францией. Поэтому он всячески стремился оторвать Николая II от неё и с нетерпением ожидал русско-японской войны, которая заставила бы русского царя просить доброго совета у своего немецкого коллеги[181]. Бюлов точно отмечает, что Вильгельм хотел осуществлять внешнюю политику прежде всего путём влияния на других государей, что «проистекало из его натуры и из ложного понимания положения монарха»[182].

В конце концов, давление на Николая начало приносить плоды. В июле с Россией был заключён новый торговый договор[183]. В апреле Вильгельм убеждал его, что англо-французское соглашение (Антанта) содержит отказ Франции оказывать помощь в случае военного конфликта, а Англия собирается захватить Тибет[184]. Кайзер применил старую тактику – попытку рассорить российского монарха с его союзниками.

В ночь с 8 на 9 октября 1904 года произошёл инцидент в Северном море: российская эскадра Рожественского, отправлявшаяся на Дальний Восток, обстреляла флотилию английских рыбаков, так некоторым командирам показалось, что их атакуют японские торпедные катера[185]. В этом конфликте Вильгельм занял сторону России. Николай II, возмущённый «англо-японским высокомерием и нахальством» отправил германскому монарху телеграмму с предложением набросать договор объединения Германии, Франции и России[186]. Вильгельмом был выработан план, согласно которому кайзер должен был заключить с царём «оборонительный союз для поддержания мира в Европе». В случае нападения на одно из этих государств каждый из союзников обязывался помочь другому всеми своими сухопутными и морскими силами. Николай II должен был известить Францию и предложить ей присоединиться к союзу[187]. Об этом не знало даже германское министерство иностранных дел – это был плод личной дипломатии кайзера. Исходя из своего понимания монархической власти, Вильгельм пишет российскому императору, что сперва им, кайзеру и царю, нужно сговориться между собой, так как французское правительство «не князья и не императоры»[188]. Также он опасался, что Франция может сообщить Англии о готовящемся германо-русском проекте, что вызовет нападение Англии и Японии на Германию в Европе и Азии[189]. Но кайзер потерпел фиаско: из-за решения Великобритании о передаче разрешения конфликта международной комиссии срочность германо-русского соглашения отпала[190].

Антианглийская риторика Вильгельма и продолжающаяся гонка морских вооружений вызывала антинемецкие настроения в Англии. Журнал «Вэнити фэйр» опубликовал статью, в которой предлагалось затопить все немецкие военные корабли: «Круглые сутки, днём и ночью, Германия готовится к войне с Англией»[191]. Вильгельм был вне себя: «Наглая ложь» - была его ремарка. Неудачи его личной дипломатии выражались в том, что какие бы аргументы он ни приводил в доказательство искренности и легитимности своих надежд на заключение союзов ради поддержания мира, никто не хотел иметь с ним дела: например, на запланированную в Риме встречу не явился президент Франции Лубе[192].

Не способствовала развитию франко-германских отношений и высадка Вильгельма в марокканском порту Танжер. Правда, она произошла по настоянию Бюлова, который хотел избавиться от настроенного антигермански министра иностранных дел Делькассе, который к тому же желал установить протекторат над Марокко[193]. Вильгельм проявил не свойственный для него такт – он опасался, что Франция воспримет этот визит как провокацию, а Англия поддержит её в случае войны[194]. В Танжере он завил о том, что султан Марокко как суверенный правитель всегда может рассчитывать на дружбу германского кайзера и потребовал для Германии равных с другими державами прав в этой стране[195]. Этот пассаж вызвал войну возмущения в Англии и Франции (Эдуард VII назвал его примером «самой неуклюжей дипломатической акции, о которой я когда-либо слышал»). Бюлов достиг своей цели – Делькассе, хотевший воевать с Германией, был смещён, но Германия в итоге оказалась в изоляции: на Альхесирасской конференции 1906 года она, получив поддержку только Австро-Венгрии, была вынуждена признать особое положение Франции в Марокко[196].

Вильгельм продолжал раздавать советы российскому монарху. Сперва поддерживавший военные действия против «жёлтой расы» и которую он считал «решительной борьбой между христианством и буддизмом», в июне 1905 года, после Цусимского сражения, Вильгельм сменил тон: «Совместимо ли с ответственностью правителя упорствовать и против ясно выраженной воли нации продолжать посылать её сынов на смерть тысячами только ради своего личного дела?»[197]. Монарх решил, что не только для русской монархии, но и даже для жизни Николая II возникает серьёзная опасность, поэтому советовал ему пойти на мир: Вильгельм просил президента Рузвельта через американского посла в Петербурге предложить России своё посредничество[198]. Таким образом, император внёс весомый вклад в заключение мира.

Безусловно, поведение кайзера не могло не повлиять на Николая II: он увидел в нём настоящего союзника. Оба монарха стремились к заключению германо-русского договора, и этому стремлению был дано развитие в Бьёрке (близ Выборга). 7 июля русский царь послал своему кузену приглашение прибыть в финские шхеры и 10-11 июля состоялось их свидание на яхте «Полярная звезда». Николай II выразил недовольство поведением Франции во время русско-японской войны, которая пошла на поводу у англичан: «Мой союзник меня бросил»[199]. Вильгельм II воспользовался шансом напомнить царю о проекте русско-германского оборонительного союза, возникшем в момент обострения англо-русских отношений из-за инцидента в Северном море. На вопрос кайзера о том, хочет ли Николай подписаться под соглашением, тот ответил: «Да, конечно. Ты единственный друг России во всём мире»[200]. Бъёркский договор был безусловным успехом личной дипломатии Вильгельма II: он радостно писал Бюлову, что «наконец, освободил себя от жутких тисков Галло-России»[201].

В МИДе Германии и России не разделили энтузиазма монархов. По мнению Бюлова и Гольштейна, условия о помощи только «в Европе» означало, что Россия не была обязана оказывать Германии поддержку при возможных столкновениях на Дальнем Востоке, в Индии (в случае войны с Англией), Иране, т.е. там, где конфликты могли быть наиболее вероятными[202]. Вильгельм выразил согласие распространить сферу действия договора на весь земной шар, причём со свойственной ему импульсивностью угрожал покончить жизнь самоубийством, если Бюлов уйдёт в отставку[203].

Резкое неприятие договор вызвал и в Петербурге. Министр иностранных дел Ламсдорф и Председатель правительства Витте убеждали Николая II, что, согласно ему, русским пришлось бы помогать Германии, если бы Франция выступила против неё войною. Поскольку в Бьёрке речь шла о союзе против Англии, то такая маловероятная возможность даже не обсуждалась, но это давало противникам договора «зацепку» для критики[204]. Николай II написал Вильгельму 24 сентября, что если Франция откажется, редакция договора должна быть изменена, иначе «можно толкнуть Францию в объятия противника, и она может не сохранить предложения в тайне»[205]. Кайзер был раздражён колебаниями своего кузена: понятно, что Франция проявляет неудовольствие сближением России с Германией, но ведь «твоя союзница бросила тебя на произвол судьбы во время войны, а Германия тебе помогала всеми способами»[206]. Император здесь забывает, что отношения между Францией и Россией не были устроены сиюминутно: союз существовал уже 15 лет.

27 октября Николай вновь настаивал на изменении I статьи договора: «Россия не имеет оснований бросать свою старую союзницу»[207]. Вильгельм же настаивал на сохранении первоначального текста, утверждая, что договор уже юридически действителен[208]. Кайзер проводит политику двойных стандартов, забывая, что он под давлением Бюлова позволил изменить формулировку «в Европе». Таким образом, настаивая на прежнем тексте ради чисто теоретической возможности, правительство Вильгельма II фактически уничтожало договор, устанавливавший германо-русскую солидарность[209].

В конце концов, Бьёркский договор потерпел неудачу. Он ярко показал, что в условиях начала XX века монархи уже не могут самостоятельно решать судьбы Европы и мира. Не учитывая интересов своих министерств иностранных дел, правители были обречены на неудачу, несмотря на то, что их личные интересы полностью соответствовали. Вильгельм II, желавший реабилитироваться за прекращение договора перестраховки, был вынужден признать, что «росчерком пера нельзя изменить группировку держав, существующую в течение 15 лет[210].

Несмотря на недавно отгремевший Марокканский кризис, кайзер вновь пытается сблизиться с Францией. В 1907 году он делился на борту яхты с французским дипломатом Раймоном Леконтом своими мечтами о единой Европе: «Решение великих мировых задач будущего требует создания Объединённой Европы, и именно здесь Франция и Германия пойдут вместе, рука об руку»[211]. Не оставлял он надежд (в общем, беспочвенных) и на союз с Англией: во время визита в Лондон Вильгельм заявил: «Самое простое решение – это достижение взаимопонимания и заключение союза с нами»[212]. Своё отношение к кайзеру Эдуард VII, по сути, выразил тем, что отказался от намеченного в 1908 году визита в Берлин. В апреле 1908 года Вильгельм говорил английскому капитану Марку Керру, своему старому знакомому, что необходимо «создать союз англоязычной и тевтонской рас»[213]. Вильгельм искренне не понимал, почему его страну подозревают в агрессивных завоевательных планах: «Я поддерживал мир в течение свыше двадцати лет и не намерен начинать войну, насколько это зависит от меня… Мы и так завоёвываем мир – мирным путём»[214].

Не добавило Вильгельму популярности в Великобритании и уже упоминавшееся нами интервью «Дэйли телеграф». Ряд неосторожных заявлений (он чуть ли не спас Англию во время англо-бурской войны, разработав план действий; большая часть германского народа не питает к ней дружеских чувств и т.д.) вызвал волну возмущения в Британском королевстве. Казалось, что двенадцатилетние попытки к сближению свелись к нулю[215].

Масла в огонь на международной арене подлила аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией в октябре 1908 года. Её министр иностранных дел Эренталь осуществил её, не испрашивая на это санкцию Германии или России, чем буквально взбесил Вильгельма. Он писал Бюлову: «Это просто разбойничье нападение на Турцию. Оно даёт в руки Англии удобный повод для выражения недоверия по адресу центральных держав. … Это вероломство! Такова благодарность Габсбургов!»[216]. Вильгельм достаточно здраво оценил обстановку и боялся осложнения международной ситуации из-за действий Австро-Венгрии. Но боязнь потерять единственного союзника, а также политика Бюлова, аксиомой которой был безоговорочный союз с Австрией, вынудили кайзера в конце концов поддержать её.

Этот эпизод не мог улучшить отношения между Вильгельмом и Николаем, которые после Бьёркского договора и так были прохладными. Российский император считал, что Вильгельм пытался извратить смысл соглашения, настаивая на его букве, а кайзер обвинял его в отказе от собственных обязательств под давлением своих советников[217].Министру иностранных дел Извольскому удалось убедить царя, что Вильгельм обманывал его начиная с 1899 года, а в истории с Боснией он вновь проявил вероломство[218].

Кайзера очень беспокоило сближение России и Англии, проявившееся во вступлении первой в Антанту и заключении летом 1908 года торгового соглашения между этими странами после встречи Эдуарда VII и Николая II в Ревеле. Поэтому Вильгельм решил пойти на примирение и 9 января 1909 года возобновил переписку с Николаем. Он заверял его, что был в полном неведении относительно австрийских планов аннексии и предлагал установить союз: «Я более чем когда-либо твёрдо уверен, что Германия и Россия должны быть в возможно более тесном единении; их союз будет могучей опорой мира и монархических учреждений»[219].

Наметилось потепление и в отношениях с Англией и Францией. Эдуард VII впервые после его восшествия на престол посетил Германию. Вильгельм уведомил его о франко-германском соглашении, которое зафиксировало равные возможности обеих сторон в экономической эксплуатации Марокко, и добавил: «Я надеюсь, что это соглашение станет отправной точкой на пути к лучшему взаимопониманию между обеими странами»[220]. Также он заявил, что рассматривает визит как «новую гарантию дальнейшего развития мирных и дружественных отношений между обеими нашими странами»[221].

Со смертью Эдуарда в том же году Вильгельм надеялся на изменение англо-германских отношений. При жизни короля это было невозможно во многом из-за личного антагонизма монархов. Кайзер считал, что при новом монархе Георге британские внешнеполитические позиции ослабнут, и англичане начнут искать сближения с Германией[222]. Вильгельм продолжал воспринимать внешнюю политику как личное дело монархов и не брал в учёт существование министерств иностранных дел, парламентов, общественного мнения и т.д.

В ноябре 1910 года с визитом к германскому император в Потсдам прибыл российский самодержец. Он выступал за то, чтобы «установился прежний тон дружеских отношений»[223]. Исходя из солидарности монархических интересов и отсутствия прямых объектов спора между Россией и Германией, оба императора дали друг другу обещание: Николай II – не поддерживать антигерманскую политику Англии; Вильгельм II – не поощрять австрийскую экспансионную политику на Балканах[224]. Правители пошли навстречу друг другу; их желания в кой-то веки совпали с настроениями министерств иностранных дел; это и обусловило успех переговоров.

Начало 1911 года явилось апогеем популярности Вильгельма в Англии. Его визит, длившийся немногим более недели, был сопровождаем радостными приветствованиями лондонцев. Второй марокканский кризис положил конец надеждам на сближение и сотрудничество[225]. В 1911 году, воспользовавшись восстаниями местных племён, французские войска заняли столицу Марокко. Германия направила в порт Агадир канонерскую лодку «Пантера», якобы для защиты жизни и имущества немецких предпринимателей[226]. Кайзер был настроен миролюбиво и считал, что Марокко всё равно будет принадлежать французам; он противился посылке судов и десанта[227].Эта демонстрация силы была воплощением непродуманной идеи министра иностранных дел Кидерлена[228]. В итоге от популярности Вильгельма в Англии не осталось и следа.

В отличие от своего окружения, император был настроен антивоенно. Он понимал, что во франко-германском конфликте на стороне Франции выступит Великобритания, тогда как нынешние союзники Германии не имеют для неё никакой ценности. 17 августа Вильгельм провёл совещание со своим окружением. Было решено не предпринимать каких-либо шагов, могущих привести к войне. В итоге, авторитет монарха в стране упал: военная партия (т.н. «ястребы») прозвала его Вильгельмом Робким[229].

Тем не менее, Вильгельм продолжал раздражать Англию гонкой морского вооружения. Он считал, что «добиться лучшего тона по отношению к Германии можно только созданием большого флота, внушающего британцам основательный страх»[230]. Старая риторика обиженного кайзера – с Германией не считаются, поэтому надо строить сильный флот, чтобы встать вровень со страной, которую он то любил, то ненавидел – Великобританией. В феврале 1912 года, выступая перед рейхстагом, Вильгельм подтвердил свои намерения, заявив, что стремится к союзу или нейтралитету с Англией, а цель сохранения мира – высшая ценность[231].

В феврале 1912 года в Берлин прибыл военный министр Великобритании Холден для того, чтобы добиться от Германии ограничения программы строительства военного флота. Канцлер Бетман-Гольвег надеялся получить от министра гарантию нейтралитета. Ради него Вильгельм готов был даже урезать морскую программу вдвое, но когда министр иностранных дел Англии Грей стал выдвигать дополнительные условия, лишь при выполнении которых Германия могла бы получить португальские колонии в Центральной Африке, терпение у кайзера лопнуло[232]. К тому же, он имел неосторожность заявить в беседе с немецким послом Меттернихом, что он спокоен до той поры, пока канцлером является Бетман, а ведь в будущем придётся считаться с другими лицами. Такое умаление личности монарха не могло не покоробить Вильгельма: «Грей понятия не имеет, кто является повелителем, и что управляю государством я»[233]. Личная дипломатия переплелась здесь со стилем управления – в Вильгельме заговорило оскорбленное чувство самодержца, которым пренебрегают и пытаются действовать в переговорах через его сотрудников. После бестактной речи Черчилля о германском «игрушечном флоте» переговоры окончательно были сорваны. Показательны строки, написанные вскоре Вильгельмом; они демонстрируют его стремление самому держать все нити дипломатии в своих руках: «Я надеюсь, что мои дипломаты извлекут уроки из этой истории и в будущем больше, чем до сих пор, будут прислушиваться к мнению своего суверена … особенно когда речь идёт о том, чтобы образумить Англию; они не знают как, а я знаю!»[234].

Во время первой Балканской войны, вспыхнувшей в 1912 году между Турцией и балканскими странами, Вильгельм поначалу стремился не втягивать Германию в войну и даже поддерживал славян: «Зачем ждать такого момента, когда Россия будет готова? Пусть дойдёт до войны. Пусть балканские государства себя покажут»[235]. Габсбурги хотели отхватить кусок рушившейся Османской империи, но Вильгельм предостерегал Австрию от воинственной политики, не желая даже допустить мысли о войне, «при которой всё будет поставлено на карту и возможно падение Германии»[236]. Но вскоре настроение императора изменилось – он либо сам решил, либо дал себя уговорить поддержать союзника в его амбициях – видна прежняя переменчивость и неустойчивость характера кайзера. Он заявил, что момент «крайне серьёзен, и мы не можем дольше брать на себя ответственность за удержание Австрии от нападения»[237]. В декабре Холден предупредил германского посла в Лондоне, что Англия не останется равнодушной при нападении Австро-Венгрии на Сербию; Англия не допустит нового разгрома Франции Германией. Вильгельм, узнав об этом, был в бешенстве: «Из-за того, что Англия слишком труслива, чтобы бросить Францию и Россию на произвол судьбы, из-за того, что она так нам завидует и так нас ненавидит … собирается выступить против нас! В решающей битве между немцами и славянами англосаксы – на стороне славян и галлов!»[238]. В этих словах сквозит старая обида на Великобританию и непонимание Вильгельмом того, что Англия выступит на стороне Франции и России не с целью унижения Германии, а лишь потому, что она связана с ними союзническими обязательствами. Нейтралитета здесь быть не могло.

8 декабря 1912 года состоялся Военный совет, на котором Вильгельм вместе с высшим военным руководством определил курс усиленной гонки сухопутных вооружений, дипломатической и психологической подготовки Германии к «ограниченной» - по меньшей мере – континентальной войне против Франции и России[239]. Английский историк Макдоно пишет, что остаётся невыясненным, что представляли собой произнесённые на нем слова кайзера – чётко сформулированную военную программу, демонстрацию своих качеств волевого и решительного политика или же простое выражение отчаяния из-за того, что Германию припирают к стене[240].

Уже в мае 1913 года Вильгельм стал менее воинственным и не испытывал прежнего энтузиазма по отношению к Австрии. В марте он писал Николаю II: “Эта проклятая балканская неразбериха лишает меня возможности отправиться в мой земной рай на Корфу»[241]. Кайзер стал выражать несогласие с австрийскими планами экспансии на Балканах; в итоге, Германия не оказала ей поддержки во время балканской войны, в результате чего Сербия и Болгария расширили свою территорию более чем вдвое[242].

Вильгельма бросало из крайности в крайность: то он готов был отказаться от идеи превентивной войны, склонив Турцию на заключение с ним союза, то убеждал Франца Иосифа о славянской угрозе. В марте 1914 года он имел разговор с австрийским эрцгерцогом Францем Фердинандом, в ходе которого Вильгельм согласился на войну в союзе с Австро-Венгрией в случае, если русские нападут первыми. Ягов отметил, что «кайзер хотел сохранить мир и постоянно отгонял от себя мысли о войне, соглашаясь рассматривать такую возможность только на случай, если наши противники нам её навяжут»[243].

В начале июня 1914 года Германию посетил советник президента США Вильсона полковник Хаус. В беседе с ним кайзер заявил, что «он хочет мира, потому что, как представляется, это соответствует интересам Германии»[244]. Хаус говорил, что, по словам Вильгельма, «война между Англией и Германией - нечто, чего не должно случиться ни при каких обстоятельствах, что общеевропейская война была бы непростительной глупостью»[245]. Вильгельм не разделял воинственные настроения императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа, считая, что русские не готовы к войне и вряд ли отреагируют на удар по Сербии. Он понимал, что связал себя с полуразвалившимся государством, к союзу с которым его не побуждало никакое личное чувство. Но за неимением других союзников Вильгельм готов уже был идти за кем угодно[246].

Вильгельм был уверен, что Россия готовит нападение. Несмотря на донесения графа Пурталеса, убеждавшие его в обратном, кайзер говорил: «... Россия ведет систематическую подготовку к войне против нас, именно на этом и основана моя внешняя политика»[247]. Но в целом он был настроен миролюбиво - вплоть до рокового выстрела Гаврилы Принципа, убившего эрцгерцога Франца Фердинанда.

Это происшествие задело основу мировоззрения Вильгельма: он считал личность монарха неприкосновенной и священной, так как Бог связывается с ним непосредственно. Кроме того, обострился никогда не оставлявший его страх, что и его ждет такая же судьба[248]. «Сейчас или никогда... С сербами нужно покончить и чем скорее, тем лучше»[249]. 5 июля он заявил своему канцлеру, что необходимо дать понять Францу-Иосифу: Германия не покинет её в эти тяжелые времена, она заинтересована в сильной Австрии[250]. Вильгельм был уверен в том, что Россия к войне не готова, и что русский царь не вступится за цареубийц[251]. Тем более, по его мнению, Австрия не стремится к территориальным приобретениям за счёт Сербии, поэтому кайзер советовал Николаю «остаться только зрителем австро-сербского конфликта»[252]. По сути, Австро-Венгрии со стороны кайзера дан был карт-бланш в своих действиях. В отношении к Сербии он был непримирим: «Негодяи агитировали за убийство, их необходимо согнуть в бараний рог... Сербия - разбойничья шайка, которую нужно наказать за убийство!»[253].

На предупреждение Грея о том, что опасность европейской войны приблизилась вплотную, кайзер ответил: «Это неизбежно». На предложение созвать конференцию для предотвращения войны Вильгельм сказал: «Это излишне. Я приму участие только в том случае, если меня об этом попросит Австрия, а это маловероятно»[254].

Настроение Вильгельма радикально изменилось с получением им сербского ответа на австрийский ультиматум. Воинственный пыл кайзера мгновенно угас: «Блестящий результат, добытый в течение 48 часов. Большое нравственное удовлетворение для Вены. Но ведь этим самым устраняется всякий повод к войне...»[255]. Своему статс-секретарю он написал: «Это капитуляция самого унизительного свойства. Теперь отпадают все основания для войны»[256]. 27-го Вильгельм отправил в Вену телеграмму: «Остановитесь с Белградом". Но она не была отправлена: военные и канцлер сговорились за спиной монарха, нарушив его инструкции[257].

29-го июля принц Генрих вернулся из Англии с сообщением от Георга: Англия будет сохранять нейтралитет. Вильгельму этого было достаточно, как-никак, слово короля. Однако он не понимал политических реалий Великобритании: правил там парламент, а не монарх. И точно: Вильгельм узнал на следующий день о заявлении Грея: Англия ни в коем случае не останется нейтральной в случае нападения Германии на Францию. Кайзер был в бешенстве: «Гнусная торгашеская сволочь!»[258]

30-го июля Россия объявила о частичной мобилизации. Вильгельм изо всех сил пытался остановить пришедший в движение военный механизм. Он отправил телеграмму Николаю: «Я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам безусловно воздерживаться от малейшего нарушения наших границ»[259]. Российский император также не хотел эскалации конфликта: он отправил Вильгельму письмо с просьбой оказать давление на Австрию в целях сохранения мира[260]. Но министр иностранных дел Сазонов и генерал Янушкевич убедили Николая в том, что мобилизацию отменить уже невозможно[261]. В телеграмме Николай сообщил об этом Вильгельму, пообещав, что его войска не предпримут никаких вызывающих действий, пока будут длиться переговоры по сербскому вопросу[262]. Кайзер посчитал, что она вызывает угрозу для безопасности Германии, что вынуждает его принять предварительные меры защиты[263]. Первая мировая война становилась неизбежной.

На этом мы завершаем рассмотрение личной дипломатии Вильгельма II. Возглавлявший Германскую империю около 30 лет, кайзер на протяжении всего этого периода сдерживал её от войны, стараясь решать всё мирным путем. Нужно учитывать, что его окружали люди, которые были отнюдь не прочь повоевать (военное окружение - "ястребы"), и Вильгельм пытался охладить их пыл. Вообще, ведение внешней политики тесно переплеталось у кайзера с его стилем управления: он считал свою власть неограниченной и все попытки покуситься на нее были, по его мнению, кощунственными. То же относилось и к сфере внешней политики. К сожалению, из него не получилось искусного дипломата: своими неосторожными и необдуманными заявлениями он приносил головную боль своим канцлерам и министрам иностранных дел, а также, сам того не желая, провоцировал международные конфликты. Постоянно меняющееся настроение Вильгельма, также не добавляло ему популярности в европейских странах. Первая мировая война продемонстрировала крах личной дипломатии кайзера.

Заключение

На 1914 году заканчивается период личного правления Вильгельма II, когда он активно вмешивался во внутреннюю политику государства, несмотря на то, что был конституционным монархом, а также сходит на нет его личная дипломатия, которая вопреки его желанию привела к общеевропейскому конфликту. Во время Первой мировой кайзер являлся Верховным главнокомандующим лишь формально. Фактически он лишь подписывал приказы, знакомился с диспозициями. Он никогда не был в курсе военных дел или стратегических планов своих генералов – по сути, власть теперь была в их руках[264].

Вильгельм искренне считал, что он наделён свыше монархической властью и что никто не имеет права с ним её разделять; так он был воспитан. Отсюда такое скептическое отношение к рейхстагу и нежелание считаться с ним. Но не следует принимать все высказывания монарха за чистую монету: за этой внешней бравадой скрывается неуверенный в себе человек, что отчасти было вызвано его врождённым физическим недостатком. Несмотря на гневные высказывания в адрес парламента, он так и не решился ни разу за время своего правления распустить его или отменить конституцию. Кайзер не был тираном, хотя хотел казаться сильным правителем с непреклонной волей. Но так или иначе ему приходилось считаться со своими канцлерами, министрами, деловыми кругами, военными и т.д.

Считать Вильгельма агрессивным милитаристом, вынашивавшим планы о мировом господстве Германской империи, было бы неверно; но и агнцем он, конечно, тоже не был. Его стиль правления и личная дипломатия были тесно связаны с его собственным характером: они были такими же импульсивными, непоследовательными, самолюбивыми. Вильгельм то хотел договориться о создании Соединённых Штатов Европы в противовес США, то искал союза с Англией (в чём сказалось влияние матери и семейные связи), то, не пожелав продлевать «договор перестраховки» с Россией и тем самым толкнув её в объятия Франции, 15 лет тщетно пытался сблизиться с ней, апогеем чего стал неудавшийся союзный договор в Бьёрке. В силу своих представлений о божественном происхождении своей власти, он предпочитал вести переговоры лично с монархами как равными себе по достоинству, игнорируя при этом парламенты и общественное мнение других стран. Кайзер хотел быть главным актёром на арене европейской дипломатии, но в нём отсутствовало важное для дипломата качество – чувство такта. Зачастую своими неосторожными высказываниями, сделанными необдуманно, в силу сиюминутной вспыльчивости, император провоцировал международные конфликты и отталкивал от себя потенциальных союзников, зарабатывая себе репутацию взбалмошного монарха-неврастеника. Поэтому неудивительно, что германская дипломатия, руководимая Вильгельмом, в конце концов, потерпела банкротство.