Глава II. Стиль и методы внутриполитического руководства. Взаимоотношения с канцлерами

· Бисмарк

9 марта 1888 года скончался первый правитель объединённой Германской империи Вильгельм I. Его сын Фридрих III, отец Вильгельма II, царствовал всего 99 дней, так как был смертельно болен раком гортани. После его смерти 15 июня того же года Вильгельм II взошёл на престол. Таким образом, 1888 год стал годом трёх императоров.

Естественно, что в центре внимания сразу же оказываются взаимоотношения нового императора с харизматичным канцлером Отто фон Бисмарком, являвшемся одним из творцов Германской империи. Поначалу Вильгельм относился к нему с обожанием, он видел в нём национальную гордость; немаловажную роль сыграло и неприятие Бисмарка со стороны родителей Вильгельма, вследствие чего принц встал на его сторону- антидемократическое мировоззрение канцлера было ему куда ближе, чем либеральное фрондирование отца[47]. Виктория в письме своей матери от 22 апреля 1888 года так говорила о своём сыне: «Рассудок Вильгельма замутнён, его мозги буквально отравлены!,, его подозрение вызывает всякий, кто хоть в чём-то себе усомниться в мудрости Бисмарка…»[48].

Между кайзером и канцлером завязались узы теснейшей дружбы. Так, австрийский посол в Берлине пишет о «настоящем медовом месяце, полном глубочайшего уважения и взаимопонимания…»[49]. Да и сам Вильгельм подтверждает это в своих мемуарах: «С князем Бисмарком мои отношения были … прекрасны и полны взаимного доверия»[50]. Но такое положение вещей не могло продолжаться долго – Вильгельм, с его убежденностью в божественном происхождении власти, большой активностью и самолюбием, не смог бы долго терпеть в своём окружении независимого и сильного человека с собственным взглядом на то, какую политику нужно проводить. Об этом же пишет в своих воспоминаниях и сам Бисмарк: «Император Вильгельм II не испытывает потребности в сотрудниках, которые имеют собственные взгляды и могли бы по соответствующему вопросу противоречить ему, опираясь на авторитет своих знаний и опыта»[51]. Он считает, что кайзер был предубежден против него, ещё когда тот был принцем, а главными виновниками этого он считает герцога Баденского, министров Беттихера, Верди, Геррфурта[52]. Однако нужно отметить и вину самого Бисмарка в своей отставке. Вильгельм в его глазах был всего лишь увлекающимся и порывистым мальчиком, и для того, чтобы держать его в узде, он избрал следующую тактику: специально создавать проблемы для молодого монарха, чтобы тот мог убедиться – он не способен решить их самостоятельно, без помощи старого лоцмана[53].

Одним из первых внутриполитических испытаний для Вильгельма стала забастовка горняков в Вестфалии в мае 1889 г. В ней приняло участие около 100 тысяч человек, они требовали 8-часового рабочего дня и повышения заработной платы[54]. Именно рабочий вопрос явился основным камнем преткновения между Бисмарком и Вильгельмом: если канцлер выступал за жёсткие меры против забастовщиков (высылки, лишение избирательных прав и т.д.), то кайзер исходя из патерналистского характера монархической власти (император – отец своих подданных, который должен одинаково заботиться об интересах всех сословий) был за реформы социального законодательства. Вероятно, что подобные идеи сформировались у него во время обучения в Кассельском лицее, когда принц непосредственно общался с рабочими.

14 мая император принял делегацию рабочих и рекомендовал им воздерживаться от всякого сближения с социалистами, в противном случае он примет «строжайшие меры для подавления этого движения; но если горнорабочие будут спокойны, они могут рассчитывать на моё покровительство»[55]. Через два дня император разговаривал с предпринимателями, которым посоветовал «посерьёзнее отнестись к положению и стараться на будущее время, по возможности, избегать таких осложнений»[56]. Он не хотел подавлять забастовку насильственными методами: «Было бы ужасно, если бы мне пришлось начало моего царствования обагрить кровью моих подданных!.. Я хочу быть Le Roi des gueux! (Королём бедных!)»[57]. Бисмарк не готов был идти навстречу рабочим, считая, что с социалистами можно бороться только силой: «Рост надежд у социалистически настроенных классов, никогда не знающих удовлетворения своим вожделениям, толкнёт монархию и правительство на скользкий путь»[58]. Бисмарк ратовал за бессрочное продление исключительно закона против социалистов, срок действия которого истекал в 1890 году. Рейхстаг же отказался продлевать его, предпочитая политику социального примирения. Вильгельм II не сочувствовал агрессивным намерениям канцлера: он выставил программу широкого социального законодательства. Так, 4 февраля в рескрипте канцлеру он указывал «принять меры к улучшению положения немецких рабочих», в связи с этим канцлеру поручалось позаботиться о созыве международной конференции «для обсуждения соответствующих проблем»[59].В рескрипте новому министру торговли и промышленности Берлепшу говорилось о том, что «наряду с дальнейшим развитием законодательства о страховании рабочих надлежит пересмотреть ныне действующий промышленный устав… следует предоставить рабочим возможность свободного и мирного выражения своих пожеланий и жалоб…»[60]. Такая широкая социальная программа противоречила убеждениям Бисмарка, он сообщал представителям прессы, что в рабочем вопросе император находится «на наклонной плоскости» и что это не доведёт его до добра[61].

В феврале политическая ситуация обострилась еще больше. В результате выборов в рейхстаг «картельные партии», на которых опирался Бисмарк (национал-либералы и консерваторы) утратили большинство; увеличилось представительство социал-демократов и партии свободомыслящих. Это означало провал политики Бисмарка, за которым отказался идти не только император, но и вся страна[62]. Тогда канцлер решился на государственный переворот: его сценарий включал сложение Вильгельмом II полномочий императора и разрыв союза; затем предполагалось восстановить империю на основе новой, более консервативной конституции[63]. Вильгельм, отнюдь не довольный полевением рейхстага, некоторое время колебался, но в конце концов, под давлением его либерального дяди герцога Баденского отказался от нарушения конституции, боясь непредсказуемых последствий[64].

Ещё одним поводом для недовольства Вильгельма Бисмарком послужил тот факт, что канцлер не осведомлял императора о событиях во внешней политике. Бисмарк получил донесение от германского консула в Киеве о передвижениях российских войск, но не придал этому особого значения, поскольку не верил возможность войны между Россией и Австрией. Вильгельм же, ознакомившись с донесением, решил, что речь идёт о военных приготовлениях против Австрии. Для Бисмарка эта ситуация была абсурдом: «Итак, из-за того, что консул сообщил о событиях военного характера частично трёхмесячной давности… надо было поднять военную тревогу в Австрии, угрожать России, готовиться к войне…»[65]. Император же считал военное дело своей исключительной областью, поэтому был крайне раздражён[66].

Другим яблоком раздора стало постановление кабинета 1852 года, согласно которому обсуждение политических вопросов с прусским королём было прерогативой канцлера: лишь с санкции последнего министрам предписывалось обращаться с предложениями к монарху[67]. Бисмарк настаивал на своём распоряжении: «только этот приказ создавал министру-президенту авторитет, дававший ему возможность взять на себя ответственность за политику кабинета…»[68]. Здесь видно стремление канцлера не столько следовать конституционным нормам, сколько желание держать всё под контролем, удовлетворяя властные амбиции. 17 марта 1890 года Вильгельм послал ему требование – либо отменить указ 1852 г., либо уйти в отставку. Бисмарку ничего не оставалось, как подать в отставку, которая была утверждена кайзером 20 марта.

Таким образом, Вильгельм смог уживаться с Бисмарком только на протяжении двух лет. Властная натура, склонная к единоличному правлению и имеющая свой взгляд на проведение внутренней и внешней политики, кайзер не смог взаимодействовать со столь же сильной личностью. Оба не желали идти на компромисс друг с другом, хотели вести самостоятельную политику и не умели уступать. Бисмарк, привыкший к уступчивости Вильгельма II, считал, что ему удастся подстроить под себя и его внука, однако тот оказался куда более настойчивым и энергичным, чем он предполагал.

· Каприви

Преемником Бисмарка стал начальник адмиралтейства Германии генерал Лео фон Каприви. Назначая его на пост канцлера и министра-президента Пруссии, Вильгельм руководствовался следующими соображениями: новый канцлер должен был принадлежать к поколению князя [Бисмарка – Д.Р.], занимать ответственную должность во время войны и работать на государственном посту под руководством бывшего канцлера, дабы его не считали узурпатором и был бы менее критикуем приверженцами Бисмарка[69]. Каприви полностью соответствовал этим условиям. В мемуарах император называет его умным, не лишённым тщеславия, что свидетельствует о том, что Каприви не собирался быть марионеткой и имел собственное мнение на проведение политики. Сам Вильгельм предпочитал вообще обходиться без канцлера и министров, сформировав свой «кухонный кабинет». В него входили генерал Ферди, граф Дуглас, Хинцпетер, Беттихер (вице-канцлер), Филипп Эйленбург (дипломат, ближайший друг кайзера)[70]. Уже к концу первого года правления Каприви кайзер сам менял послов и подбирал новых министров, порой забывая проинформировать канцлера о новых назначениях[71].

Желание Вильгельма править самостоятельно выражалось и в том, что за всё время Каприви не обращался за советом к Бисмарку, что скорее всего, было инспирировано самим кайзером, «дабы не ослаблять впечатления, что император правил сам, не нуждаясь в канцлере»[72]. Бисмарк в мемуарах прямо осуждает такой стиль правления, когда император не считает нужным советоваться с министрами по поводу проведения политики и когда «простой приказ прусского короля встречает молчаливое повиновение цепляющихся за свои места министров… то в таком случае королевская власть остаётся беззащитной перед критикой парламента и прессы…»[73]. Помимо всего прочего, в руках монарха находились решающие инструменты власти: полномочия кадровых назначений и абсолютная власть верховного главнокомандующего, благодаря которой он мог единолично решать все вопросы[74]. Понимание абсолютности своей власти хорошо фиксирует запись, оставленная Вильгельмом в золотой книге мюнхенского магистрата: «Suprema lex regis voluntas» («Воля короля – высший закон»)[75].

Каприви в своём первом выступлении перед рейхстагом провозгласил «новый курс», направленный на примирение классов. Его основой стал экономическая «Срединная Европа» как альтернатива колониальной политике: он отказался от проводимой Бисмарком политики протекционизма в пользу создания таможенного союза в Центральной Европе[76]. Каприви создал систему двусторонних торговых договоров с твёрдо обусловленными пошлинами на 12 лет, что соответствовало интересам экспортной промышленности и торговли[77]. Эти идеи гармонировали с планами кайзера по созданию Соединённых штатов Европы, которые стали бы экономически независимыми от США[78]. К тому же, снижение пошлин способствовало притоку российского зерна, что повлекло за собой снижение цен на хлеб – таким образом Вильгельм стремился повысить популярность у простого люда[79].

У кайзера был целый проект «либеральной империи», состоявший из нескольких пунктов: путём улучшения жизни рабочих он хотел свести на нет влияние социал-демократов; провести школьную реформу, предусматривающую расширение образовательной программы; улучшить армейскую подготовку[80]. Однако с течением времени он успел разочароваться в этом проекте: кайзер был недоволен ростом социал-демократической партии (так, на выборах 1893 года она получила на 300 тыс. голосов больше, чем в 1890), невозможность установить который он относил насчет неумения Каприви[81]. 3 января 1893 года можно назвать датой прощания кайзера с идеей «либеральной империи», когда, выступая перед генералитетом он заявил: «Я добьюсь утверждения (военного) бюджета – любой ценой. Что понимает в военных делах это сборище шпаков? … если посмеют ослушаться, я разгоню к дьяволу этот рейхстаг полупомешанных!»[82]. В этой речи находятся истоки того пренебрежительного отношения Вильгельма к рейхстагу, которое он будет проявлять на протяжении всего его царствования.

Император находился под влиянием крупных промышленников Круппа и Штумма, которые убеждали его, что социальная политика расшатывает дисциплину среди рабочих и идёт на пользу социал-демократии[83]. Это не могло не сказаться на охлаждение Вильгельма к канцлеру. Сильное впечатление произвела на императора новость об убийстве анархистами французского президента Сади Карно. Отныне кайзер окончательно сворачивает либеральный курс, выступая за проведение жёстких, реакционных мер. В кёнигсбергской речи он призывал депутатов «на борьбу за религию, нравственность, и порядок против партии бунтовщиков»[84]. Каприви для таких целей не подходил.

В 1894 году возник конфликт имперского канцлера с главой прусского правительства графом Бото фон Эйленбургом, который ратовал за новый, более жёсткий закон против социалистов; Каприви же выступал резко против[85]. 26 октября Вильгельм дал отставку обоим.

Итак, поначалу политика нового канцлера согласовывалась с социально-политическими идеями императора, который хотел реализовать проекты по созданию либеральной империи и Соединённых штатов Европы. В рабочем вопросе Каприви был также солидарен с монархом. Однако рост социал-демократической партии и покушения анархистов на глав государств заставили кайзера пересмотреть своё отношение по этому вопросу. Всё сильнее у него выражалось стремление к личному управлению государством, осуществлению которого Каприви был помехой.

· Хлодвиг фон Гогенлоэ

Преемником Каприви стал дядя императрицы, крупный землевладелец князь Хлодвиг фон Гогенлоэ. Вильгельм пишет, что, опять же, при выборе нового канцлера он исходил из общественного мнения, поскольку он вступал на свой пост при тех же условиях, что и предыдущий канцлер: "Бисмарк уважал Гогенлоэ и можно было ожидать, что к этому преемнику князь не будет питать неприязни»[86]. Скорее всего, кайзер руководствовался другими соображениями: тяготевший к «личному правлению», Вильгельм нуждался в канцлере, который беспрекословно подчинялся бы его воле. Таким был Гогенлоэ. Он плохо говорил свои речи по бумажке, туго усваивал мысли своих противников и не имел своих убеждений[87]. Ко всему этому прибавлялся старческий возраст (76 лет), и тот факт, что из-за своего дорогостоящего образа жизни он получал тайные выплаты из личных средств кайзера и находился в полной зависимости от него[88].

Приход Гогенлоэ означал прекращение «нового курса» и резкий сдвиг государственной политики вправо. Так, по требованию Вильгельма, канцлер отклонил предложения группы прусских чиновников принять более обширное трудовое законодательство, гарантировать рабочим подлинное равенство в правах[89]. Консервативный поворот символизировал и законопроект против социал-демократов (декабрь 1894 г.). Он предусматривал ужесточение наказаний за подстрекательство солдат и матросов к неповиновению начальству и властям, за оскорбление монархии, религии, покушение на собственность, брак, семью[90]. Этот законопроект, так же, как и последующая инициатива двора и Генштаба совершить гос. переворот с целью установления личного правления Вильгельма II, был отклонён рейхстагом. В 1895 Вильгельм II отреагировал на очередное отрицательное голосование парламента открытой телеграммой канцлеру: «Как последнее средство остаются брандспойты и картечь»[91]. Это свидетельствует о негативном отношении Вильгельма к рейхстагу, который являлся неприятной помехой к установлению неограниченной власти.

Как уже было сказано выше, император вначале своего правления, руководствуясь идеями патриархального управления, стремился оберегать рабочих от произвола промышленников, проводя социально направленную политику. Но при Гогенлоэ он окончательно отошёл от неё, поняв, что без поддержки немецкой индустрии и коммерции невозможно было как следует вооружить армию, построить конкурентоспособный сильный флот. Интересы рабочих и промышленников были абсолютно противоположными, кайзер решил сделать выбор в пользу последних.

Особенно ярко он проявился в «каторжном законопроекте» 1898 года. Если раньше император поддерживал бастующих рабочих, находя их требования справедливыми, то он был раздражён стачечным движением. На одном банкете в Эйнгаузе Вильгельм решительно заявил, что его правительство готовит новый закон о наказании каторжной тюрьмой всякого, «кто попытается мешать немецкому рабочему выполнить свою работу, или будет подстрекать его к забастовке»[92]. Гогенлоэ, как послушный исполнитель, взялся подготовить соответствующий новому курсу законопроект. Рейхстаг, в котором консерваторы составляли меньшинство, отклонил его, опять встав на пути планов Вильгельма.

В октябре 1900 года Гогенлоэ добровольно ушёл в отставку. На протяжении своего канцлерства он послушно исполнял волю императора, смог сблизить его с консерваторами. Однако вследствие своего старческого возраста (81 год) он уже не мог помогать Вильгельму проводить энергичную внутреннюю и внешнюю политику; кайзер нуждался в более молодом канцлере. Таковым стал Бернгард фон Бюлов.

· Бернгард фон Бюлов

Ещё в 1897 году Бюлов был назначен на пост статс-секретаря по иностранным делам Германии. Во многом это случилось благодаря Филиппу Эйленбургу, чьё влияние на кайзера было довольно значительным. Именно по его инициативе произошла смена руководства в морском министерстве (новым морским министром стал адмирал Тирпиц – создатель германского военного флота). Отныне курс был назначен: переход Германской империи к «мировой политике» вовне (об этом подробнее будет идти речь в третьей главе) и политике сосредоточения внутри страны (объединение промышленников и аграриев против социалистов)[93]. Интересы кайзера, Бюлова и Тирпица здесь полностью совпадали. Перед назначением Эйленбург так писал своему протеже о Вильгельме: «Он всё воспринимает на сугубо личном уровне... Он любит поучать других, но сам не любит, чтобы его поучали… Он гонится за славой, он амбициозен и ревнив… Никогда не забывайте: Его Величеству нужно время от времени высказывать похвалу»[94]. Здесь отмечена нетерпимость кайзера к чужому мнению, его падкость на лесть. Как мы увидим впоследствии, фон Бюлов не забывал об этом наставлении и старался следовать ему в построении доверительных взаимоотношений с Вильгельмом.

Сам Бюлов буквально боготворил императора. Так, в письме Эйленбургу от 1898 года он писал: «Я испытываю всё большую и большую сердечную и душевную привязанность к кайзеру. Он так велик!»[95]. Однако в процессе близкой работы с императором пелена спадала, Бюлов не мог не видеть недостатков политики Вильгельма: «Мне предстояло … предупреждать его слишком быстрые, скороспелые решения, исподволь направлять его на путь известного постоянства»[96]. Он считал своей задачей защитить империю от опасностей «при наличии этого во многих отношениях одарённого, любезного человека, но вместе с тем склонного к заблуждениям, преувеличениями всякого рода иллюзиям»[97]. В разговоре с Гогенлоэ Бюлов, по нашему мнению, довольно точно характеризует психику Вильгельма, которая отражается на его стиле политического управления: «Наш император физически вполне нормален … Но он неврастеник и как таковой переходит иногда от слишком большого оптимизма к такому же преувеличенному пессимизму… Он в сущности не смелая, а боязливая натура. Кроме того, император очень бестактен…»[98].

Новый канцлер был человеком талантливым, трудоспособным, не боявшийся ответственности. Опыт дипломатической службы позволял ему избегать прямых возражений Вильгельму II, исподволь корректировать его импульсивные поступки и решения, оставляя кайзеру при этом возможность без помех осуществлять «личное правление»[99]. Он не имел твёрдых принципов, что помогало ему лавировать между партиями, не позволяя ни одной получить перевес.

Бюлов так характеризовал систему управления при Вильгельме: «Идеалом Вильгельма II была бы система управления через посредство личных кабинетов чистом её виде.». Он подчёркивает наивность императора, стремящегося проводить решения через кабинеты, дабы «быстрее всего устранить все затруднения и препятствия, мешающие его стремлениям, которые, как ему казалось, могли только осчастливить страну»[100]. Таким образом, стремление управлять самому оставалось у кайзера неизменно.

Безусловно, Бюлов не мог положить конец режиму «личного правления» императора (это не удалось даже Бисмарку), однако влияние на принятие решений правительства эта харизматическая личность, конечно, оказывала. Сам Вильгельм ценил Бюлова за его широкую эрудированность, ораторское мастерство (что было важно во взаимодействии канцлера с ненавистным кайзеру рейхстагом); не последнюю роль в его назначении сыграл фактор близкого знакомства («отношения были уже твёрдо установлены»), а также относительно молодой возраст Бюлова[101].

Первое время Вильгельм был в восторге от нового канцлера. Он писал Эйленбургу: «Я предоставляю Бернхарду Бюлову полную свободу действий; с тех пор как он есть у меня, я могу спать спокойно»[102]. Бюлову часто приходилось сдерживать императора от необдуманных решений. Так, в 1899 г. во время путешествия на север Вильгельм, взволнованный сведениями о рабочих волнениях в Аугсбурге, стал вынашивать планы государственного переворота: «Германская буржуазия совершенно обанкротилась! Правительство должно действовать, иначе всё пойдёт прахом! … Нам нужен закон, по которому можно было бы каждого социал-демократа сослать на Каролинские острова»[103]. Бюлов возражал, что социал-демократическое движение можно побороть и без насильственных мероприятий и исключительных законов. Канцлер отмечает, что подобные заявления императора не всегда надо было воспринимать всерьёз; зачастую он делал их лишь для того, чтобы импонировать слушателям[104]. Опять же, здесь отражается импульсивность кайзера, стремление его сыграть на публику, не рассчитывая при этом последствий, которые могли вызвать его неосторожные слова. Эйленбург предупреждал его: «Своими речами и телеграммами ваше величество создаёт впечатление, точно вы хотите снова возродить власть самодержавного короля, а это теперь уже отказываются понимать все до единой партии во всей империи. Парламентаризм глубоко въелся во всех немцев…»[105]. В ответе Вильгельма выражено его отношение к своей власти как патерналистской, он считал себя отцом нации, который должен наставлять на путь истинный неразумных детей: «Я должен говорить всё, что хочу, для того, чтобы разумные элементы знали, за кем им следовать. Если я буду молчать, то мои подданные не будут знать, что они должны делать»[106].

Подобные методы не могли импонировать народным представителям. В 1907 году к Бюлову явились представители партии центра, консерваторов и национал-либералов. Они передали ему меморандум, в котором говорилось о том, что «необдуманность речей и выступлений Вильгельма II представляет собой большую опасность для монархии… Своими ошибками и промахами он подрывает престиж и будущее монархии»[107].

Несмотря ни на что, Вильгельм хотел стать символом единства страны, но у него это не получалось. Несовпадение настроений немецкой общественности со взглядами кайзера обнаружил эпизод с интервью Вильгельма английской газете «Дэйли телеграф»[108]. В течение нескольких недель кайзер гостил у английского полковника Стюарта Уортлея, которому он выразил желание, чтобы «английское общество было ознакомлено с его англофильскими чувствами». Полковник составил интервью из давних рассказов Вильгельма, тот подтвердил подлинность своих высказываний, после чего он отправил её Бюлову, чтобы тот «внёс изменения, какие сочтёт нужным»[109]. Бюлов, бывший в это время в отпуске, не придал статье особого значения и отослал её в Берлин, оттуда, с незначительными изменениями, была возвращена Бюлову, который отослал её обратно кайзеру. Интервью начиналось следующими словами: «Вы, англичане, попросту ошалели!». Вильгельм упрекал англичан в том, что они подозревают его в скрытой вражде к ним. Он утверждал, что всегда искал дружбы с Англией, хотя в этом его поддерживает меньшинство германского народа. Германский флот, который так беспокоит Англию, является лишь средством заставить мир считаться с немцами.

Разразился скандал. Одна часть английского общества восприняла интервью с насмешкой, другая – как выражение вражды и высокомерия по отношению к стране[110]. Это событие переполнило чашу терпения германской общественности. Вильгельму II припомнили многочисленные промахи за годы его «личного правления». В ноябре 1908 г. состоялось обсуждение скандала в рейхстаге, и все фракции осудили кайзера[111]. Его клеймили как англофила – как он может править в стране, которая настроена против англичан?[112] Бюлову пришлось выступить в рейхстаге: он выразил своё «твёрдое убеждение, что Его Величество в дальнейшем также в своих частных беседах будет соблюдать сдержанность… Если этого не произойдёт, то ни я, ни любой из моих преемников не сможем нести ответственности»[113]. В воспоминаниях Вильгельм II пишет, что «канцлер, говоря в рейхстаге, слабо защищал задетого императора, я по правде ожидал другого». В этих словах явно сквозит обида на Бюлова, который не отстоял кайзера перед рейхстагом. Он говорил, что канцлер «предал его… он никак недолжен был говорить в рейхстаге, что моё поведение противоречит конституции»[114]. Последствием истории с «Дэйли телеграф» стала утрата доверия кайзера к Бюлову.

Поводом для его отставки финансовая реформа. Пытаясь восполнить дефицит бюджета, образовавшийся в результате гонки морских вооружений, Бюлов проводит повышение налога на прямых наследников. Консерваторы и центр, скрыто поддерживаемы императором, отклонили реформу, усмотрев в ней покушение на право земельной собственности, брак и семью. По мнению Бюлова, кайзер «больше прислушивался к голосу своего тщеславия, оскорблённого в ноябрьские дни 1908 года, нежели руководствовался государственными соображениями или политической мудростью и разумом»[115]. Фон Бюлову не оставалось ничего, кроме как подать в отставку, которая была принята 14 июля 1909 года.

· Бетман-Гольвег

Как отмечает Вильгельм, он ещё в юности был знаком с Бетманом-Гольвегом и уже тогда убедился в его больших способностях и трудолюбии, благородном характере[116]. На фоне яркой личности фона Бюлова Бетман-Гольвег был довольно бледной фигурой. Он обладал типичными качествами прусского чиновника: был исполнительным, энергичным, коммуникабельным. Ранее Бетман-Гольвег занимался внутренней политикой и не был искушён во внешнеполитической и военной вопросах[117]. Новый канцлер не имел отличительных особенностей и не обладал ораторским талантом; он во всём потакал императору, не желая сдерживать его импульсивные порывы, и во всех сложных ситуациях полагался на него, что не могло не нравиться кайзеру (об этом свидетельствует его фраза «Верен, как деньги»). Однако не во всем Бетман-Гольвег удовлетворял Вильгельма – «его склонность к слишком большому обсуждению задачи и мучительная нерешительность … тормозили работу»[118]. Кроме того, «у него развилась склонность у самомнению … и желание поучать несогласных с ним»[119].

Снова начались личные выступления Вильгельма II. Особенно ярко это отражено в Кёнингсбергской речи кайзера 21 августа 1910 г. Она вновь символизирует абсолютистские стремления в управлении, противоречащие конституции: «Считая себя орудием в руках Всевышнего и глубоко равнодушный ко взглядам и мнениям текущего дня, я следую своей дорогой, посвящённой исключительно благоденствию и мирному развитию отечества»[120]. В отличие от Бюлова, который в своё время осудил неосторожные высказывания монарха, Бетман-Гольвег поддержал его в рейхстаге, заявив, что «конституция германской империи не препятствует императору делать такие заявления»[121]. Бернгард Бюлов отметил это в своих воспоминаниях: «Непоследовательность и неуравновешенность Вильгельма II при бетмановском управлении … приняли такие размеры, что в Европе перестали серьёзно относиться к германскому императору»[122].

Выборы в рейхстаг в начале 1912 г. привели к очередному внутриполитическому кризису. На них большинство завоевала Социал-демократическая партия Германии, став сильнейшей фракцией рейхстага. Бетман-Гольвег старался как можно реже обращаться к парламенту с его постоянно дискутирующими депутатами и проводить надпартийную политику. Вильгельм II в одном из писем презрительно называл рейхстаг «бандой обезьян», «собранием болванов»[123].

Таким образом, в своём внутриполитическом управлении Вильгельм II исходил из принципов божественного происхождения своей власти. Считая себя абсолютным монархом, зачастую забывая о существовании рейхстага и конституции, он позволял себе делать неосторожные и резкие заявления, чем вызывал недовольство и возмущение германского общества. Очень тщеславный, не желающий идти на уступки, кайзер назначал канцлеров, которые во всём были бы согласны с его политикой и как можно меньше вмешивались бы в управление государством. Поэтому вначале царствования был уволен Бисмарк, являвшийся личностью с собственным взглядом на проведение политики; последним же довоенным канцлером стал Бетман-Гольвег, во всём подчинявшийся воле Вильгельма. Такая концентрация власти в конституционном государстве на одном человеке не могло не отразиться пагубно не только во внутренней политике, но и во внешнеполитической сфере, которую мы затронем в следующей главе.