Человек из прошлого

В этот день было много больных. Прием заканчивался.

– Есть еще кто‑нибудь? – спросила я дежурную фельдшерицу.

– Да, – сказала она и подала незаполненный бланк истории болезни.

– Больная пришла сама?

– С родственником.

– Хорошо. Пригласите сначала его.

Вошел довольно полный человек с приятным лицом, на котором проглядывала озабоченность. Вошедший отрекомендовал себя зятем больной. Он сел против меня и тихо заговорил:

– Доктор, дорогой! Умоляю вас, скорее направьте мою родственницу в больницу. Это сейчас она такая тихая, а совсем недавно задала нам жару.

– Посмотрим.

– Я вас очень прошу. Вы должны войти в мое положение. Не могу я оставаться с ней наедине. Она убить может! Ведь это ужас! В течение целого месяца совсем не спит. Чуть не убила в института своего жениха уважаемого доцента Лугова. Вот направление поликлиники министерства.

Я ознакомилась с врачебным документом: «Наследственность патологическая, – гласил документ, – в роду больной у близких по крови родственников наблюдались тяжелые психозы. Заболевание началось остро несколько дней назад, но и раньше за больной замечались странности. Первого октября во время лекции набросилась на своего товарища.

С психической стороны: больная не вступает в общение с окружающими, недоверчива, тревожна, подозрительна. Общий фон настроения: тоска, отчаяние. Видимо, имеются и бредовые переживания, которые больная скрывает».

Ниже следовала приписка: «По состоянию подходит для беспокойного отделения».

Я сначала прониклась доверием к врачебному документу, в котором многое указывало на шизофрению. Когда я окончила чтение, родственник больной сказал:

– Должен вам сообщить, что в их роду (я женат на сестре Марины Николаевны) сумасшедших видимо‑невидимо. Даже моя собственная жена иногда бывает не совсем нормальным человеком. А уж наследственность, сами знаете, не перешибешь.

Выяснив все подробности, относящиеся к характеру и поведению больной, я предложила ввести ее в кабинет.

Родственник вышел. За дверью послышался неясный шум, подавленный стон.

«Надо готовить путевку в беспокойное отделение больницы», – подумала я и на чистом бланке путевки уже написала фамилию больной и те краткие сведения, которые узнала из документов и со слов родственника.

Вдруг открылась дверь и вместо ожидаемой больной вошел поспешным шагом высокий статный мужчина лет тридцати.

– Простите, доктор. Я без стука. Моя фамилия Лугов. Я – друг Марины Николаевны. Она сейчас снова набросилась на меня.

Лугов сел и рассказал мне о больной, которую я еще не видела.

– Простите меня, доктор, за откровенность. Я Мариной Николаевной горячо увлекался, я ее глубоко уважал. Я, наконец…

– Любите ее? – подсказала я, выводя собеседника из смущения.

– Да… – Он склонил голову, задумался и затем продолжал. – Разрешите быть откровенным. Кажется, меня никто в институте не осуждал за мое чувство, которое и нельзя было скрыть. Я вам должен сказать, что Марина Николаевна – очень способный научный работник. Вы себе и не представляете, сколько энергии проявляла она. Лекции, которые она читала, нередко заканчивались аплодисментами студентов. Даже мы – ее товарищи – посещали эти лекции. Она проживает совместно с сестрой и ее мужем, Аврелием Арсентьевичем. Надеюсь, вы о нем слышали. Он занимает большой пост…

– Я только что познакомилась с ним.

– Вероятно, он просил поместить Марину Николаевну в спокойное отделение больницы?

– Кто он? – не сразу поняла я.

– Зять Марины Николаевны. Так вот я должен предупредить вас, доктор, что это чрезвычайно опасная больная.

– Нет, он меня об этом не просил, – ответила я, не понимая, к чему этот разговор.

Ход мыслей Лугова был непонятен. Он поднял голову, и мне показалось, что глаза его были скорее пытливыми, чем грустными. Я постаралась успокоить его. Безнадежно покачав головой, он сказал, что у любимой женщины «тяжелая наследственность».

– Не смею указывать психиатру. Но, наблюдая Марину Николаевну, я понял, что это – психоз.

Тут же Лугов подробно нарисовал мне картину помешательства больной, ее нелепых высказываний и неправильного поведения, снова упомянул о ее «тяжелой наследственности».

– Кто вам рассказывал о наследственности Марины Николаевны? – спросила я. Лицо Лугова сделалось напряженным, но ответил он спокойно и мягко:

– Она сама мне рассказала, что в ее семье все были сумасшедшие. Бабушка, у которой она воспитывалась, во время одного из приступов облила себя керосином, подожгла и сгорела. С тех пор у Марины Николаевны во время сильных волнений наступают обмороки. Она мне сама об этом рассказывала. Ее отец и дядя – наследственные алкоголики. Дядя, брат отца, в пьяном виде повесился. Отец умер от какой‑то горячки. Мать ее страдала от пьянства отца, плакала, и ей установили диагноз – эндогенная депрессия, одним словом, возникшая без внешних причин, но в результате предуготованности.

Я с иронией подумала: «Какой он просвещенный». Лугов продолжал:

– После рассказа Марины Николаевны я стал замечать у нее странности. Видно начиналось…

– Она рассказывала это только вам?

– Вы, доктор, задаете странный вопрос. Откуда же я знаю? Вероятно, не только мне.

– Что было дальше?

– Дальше? Она окончательно сошла с ума. Достаточно вам сказать, что во время лекции она вдруг впала в буйство, разбила на столе стекло… Думаю, что больше добавить нечего.

Простившись со мной, Лугов вышел, и я видела, что лицо его недовольно и встревожено.

Открылась дверь, родственник пропустил больную вперед, усадил ее на стул.

– Разрешите нам остаться наедине, – сказала я.

Извинившись, он вышел.

Я ожидала увидеть больную, возбужденную бредовыми идеями, а встретила вялую, равнодушную женщину, с потухшим взглядом. Ее продолговатое, тонкое лицо было бледно. Голубые глаза смотрели безучастно. Приподнятые тонкие брови словно застыли в удивлении. На бледный лоб падали пряди сбившихся каштановых волос.

– Вы давно больны? – спросила я.

Не взглянув на меня, она ответила:

– Не знаю…

– Расскажите о себе все.

Ее взгляд нехотя скользнул по моему лицу. Она слегка повернула ко мне голову и темная тень под глазами выделилась резче. Ответа не последовало.

– Давно вы испытываете тревогу?

– Несколько месяцев…

– Расскажите о наследственности!

Что нам от меня нужно? – раздраженно спросила больная.

– Давно у вас подозрительность, тоска?

– Не знаю… Не помню… Они меня считают сумасшедшей. Впрочем, может быть, я действительно такая и есть…

– Вы не сумасшедшая, но сейчас больны и вам надо лечиться… Возможно, это у вас необычная нервная реакция на какую‑то неблагоприятную для вас ситуацию…

– Больна… Надо лечиться… – повторила она и встала. Затем вдруг схватилась за голову, застонала и снова села.

В то время я была еще молодым врачом и придавала большое значение наследственности. Однако в своем первом впечатлении, в значительной степени навеянном документами и рассказами о больной, я была не совсем уверена. Смутило меня одно обстоятельство: когда я по‑дружески взяла ее за руку и попросила все о себе рассказать, она не отняла руки, что часто делают такого рода больные, а внимательно, почти доверчиво посмотрела мне в глаза.

– Зачем? – Если мне на роду написано быть сумасшедшей, что может мой рассказ изменить?

– На роду ничего не написано, – убежденно сказала я.

В самом деле, мне были известны многие люди, на которых никакое наследственное отягощение почти не оставило следов только потому, что условия работы и жизни этих людей были благоприятными.

Я назвала Марине Николаевне фамилию одного видного профессора, которого она, конечно, знала. У него в роду было много психически больных, и это на нем никак не отразилось.

К моему удивлению, моя пациентка заговорила без всякого принуждения.

– Знаете, доктор, вот в такие сумерки – перевела она взгляд на окно, – мы катались с Сергеем Петровичем на лодке.

– С Луговым?

– Да. И тогда я ему все рассказала. А потом он стал совсем другим. Как‑то, проходя по коридору мимо открытых дверей аудитории, я услышала, как Лугов кому‑то говорил о моей наследственности, о том, что он замечает во мне странности… Когда я услышала, что обо мне так говорит любимый человек, я растерялась, перестала спать ночами, все думала: может быть, я и в самом деле сумасшедшая? Оттого и произошло это на лекции.

– Что произошло? – спросила я.

– Я много ночей не спала, не ела, переутомилась подготовкой к лекциям и потом все думала о себе, о нем. Перестала верить в себя… Однажды провожу занятия со студентами и вдруг вижу: входит он и садится у двери. Это бывало и раньше. Но на этот раз мне показалось, что он зашел неспроста, а чтобы доказать, что я сумасшедшая. Я похолодела от мысли, что вдруг скажу что‑нибудь не то или забуду что‑либо, и наследственное сумасшествие будет доказано. У меня так забилось сердце, что я действительно потеряла нить мыслей и в остолбенении несколько минут смотрела на студентов. Я не могла произнести ни одного слова. И, как в тумане, я увидела Лугова и услышала, как он сказал: «Товарищи студенты, лекция прекращается. Разве вы не видите, что Марина Николаевна больна?» Помню, я тогда неистово крикнула: «Мерзавец!» Больше не помню ничего. Говорят, я что‑то разбила, куда‑то побежала. Я очнулась после обморока… Ах, доктор, как все это страшно! – Она в отчаянии горько заплакала.

Беседуя с Мариной Николаевной, я начинала убеждаться, что психической болезни у нее нет. Передо мной был откровенный человек, правда чувствительный, с возбудимой нервной системой, с порывами, с какой‑то сосудистой слабостью, выражавшейся в обмороках при сильных волнениях, слабостью, может быть переданной по наследству от алкоголика‑отца. Никаких симптомов психической болезни и ничего такого, что мы называем бредом и галлюцинациями. Скорее это была психогенная, болезненная нервная реакция на неприятные переживания. Стало ясно, что по своему состоянию Марина Николаевна скорее нуждается в санаторном лечении.

Успокоив взволнованную женщину всеми возможными способами, я выписала рецепт на снотворное лекарство и объяснила все ее родственнику. Он сначала удивленно пожал плечами, потом искренне порадовался.

– Я так и предполагал, – сказал толстяк, – что это у них в роду. У моей жены тоже такое бывает, но в меньшей степени, и потом она приходит в норму…

Я думала о Марине Николаевне весь вечер. Хотелось понять, в какую ситуацию она попала. Сыграл ли роль в этой ситуации Лугов и какую?

Чтобы разобраться в этом, я на следующий день посетила больную на дому. Ночь она спала. Я увидела ее более спокойной и грустной, и снова долго с ней беседовала. На этот раз я твердо убедилась в психологической ситуационной основе ее «срыва». Теперь оставалось самое трудное, – логически доказать этой женщине, что ее временная болезнь – результат тяжелой для нее ситуации.

– Вы считаете себя больной? – спросила я Марину Николаевну.

– Да, по‑видимому. Все говорит об этом. Я не умела себя сдерживать. Я не спала и не ела. Наконец, во время лекции теряла память.

– Но ведь это случилось с вами только один раз и в присутствии человека, который вам, кажется, сделал неприятность? Многие уже были осведомлены о вашем так называемом «болезненном состоянии».

– Вы же сами говорили, что я больная, – сказала она, взглянув на меня с укором.

– Да, в тот момент вы были больны. Но все дело в том, что это обойдется. А вообще‑то было другое…

– Что же именно?

– Ваша временная болезнь – нервная реакция на тяжелую жизненную ситуацию. В этом я разобралась. Теперь настала ваша очередь заглянуть в свое недавнее прошлое.

– Недавнее прошлое, – повторила она и вдруг горько, по‑женски заплакала.

Я сказала, что выхлопочу ей путевку в нервный санаторий. Вечером того же дня совсем неожиданно навестил меня Лугов. От прежней его уверенности не осталось и следа. Он был бледен, небрежно причесан.

– Хорошо, что пришли. Могу вам сообщить приятную новость: Марина Николаевна скоро едет в санаторий и будет совсем здоровой. Психической болезни у нее нет. Есть сильное нервное потрясение – залпом сказала я, чтобы скорее его обрадовать.

На лице Лугова мгновенно вместо радости и восторга выразилось недоумение, беспокойство, почти испуг. Он даже не сразу нашелся, что сказать, но когда, наконец, сказал, то, видимо, и на моем лице появилось недоумение и беспокойство.

– Не может быть, доктор! Это – неизлечимая душевнобольная!

Лицо Лугова вдруг стало жестким, неприязненным. Он продолжал:

– Доктор, я вами не доволен. Вы посылаете в санаторий сумасшедшего человека одного… Она может покончить самоубийством… Мало ли что может быть? Ответственность лежит только на вас. Вы меня простите за грубость, но это – результат врачебного недомыслия. И вы… только вы будете отвечать за это…

– Вы как будто хотите, чтобы я обязательно признала ее сумасшедшей? – задала я вопрос.

– Конечно! – вырвалось у него. – Ведь это так и есть!

– Любите ли вы ее? – не удержалась я.

Он приложил платок к глазам. Кажется, слезы были искренние.

– Вы меня удивляете, доктор. Допустим, что вы ее подлечите. Она на время успокоится, будет выглядеть совсем здоровой. Но ведь это в ней сидит! Это в нее вложено природой! Пройдет два – три года, и болезнь вспыхнет. А ее дети, если они будут? Ведь вы же врач! Кому знать, как не вам?

Я сразу поняла Лугова. Все стало ясно. Он, может быть, когда‑то действительно любил Марину Николаевну. Но любовь исчезла, как только он узнал о наследственности. Он был поверхностно знаком с устаревшей идеалистической теорией неизменной наследственности, и это стало причиной его страхов и несчастья в личной жизни.

Он ушел, а я подумала: «Зачем ему официальное признание Марины Николаевны сумасшедшей, почему он добивается этого? Видимо, он ищет предлога, чтобы, не теряя уважения окружающих, отказаться от намеченного брака».

Этот человек стал мне неприятен.

Брак не состоялся. Впоследствии Марина Николаевна выздоровела, хотя потрясение для ее психики было тяжелым. Она успешно продолжала работать.

Измена

Когда Ольга бывала с мужем в театре или появлялась с ним в обществе, ее часто спрашивали:

– Это ваш отец?

– Муж! – с гордостью отвечала Ольга. Несмотря на разницу в двадцать лет, она очень любила своего мужа.

Да и можно ли было его не любить? Он был умен, заботлив, интересен. У нее с ним было много общего. Он – главный инженер, она – конструктор. Оба работали в одном учреждении. И разве он старый, если плавал быстрее ее, ходил на лыжах увереннее и был вынослив в работе, как юноша?

У Ольги были все условия для хорошей жизни. Горячая любовь мужа, уютная квартира. Они никогда не разлучались надолго. Последнее лето вместе провели у ее родственников на Кубани. Когда Ольга куда‑нибудь уходила, Лев Адамович неохотно ее отпускал. – «Мне скучно будет, Олеся», – говорил он.

Однажды она собралась поработать в технической библиотеке.

– Олеся, ты опять уходишь? – спросил Лев Адамович и, как всегда, сквозь толстые стекла очков Ольга увидела знакомое выражение неподдельной грусти.

– Да, мой друг. Надо приготовиться к докладу.

– Ну, иди, – неохотно согласился он и спросил, скоро ли она возвратится.

– Часа через три.

Библиотека оказалась закрытой и Ольга вернулась.

– «Сделаю ему сюрприз», – подумала она и тихо вошла в квартиру. Раздался телефонный звонок. Ольга услышала сдержанный голос мужа. Она прислушалась к приглушенным словам, но смысла не поняла.

– Встретимся у СКМ? Все готово? Когда? Сегодня в десять? Хорошо… и прибавил несколько слов по‑французски.

«Что за странный разговор?», – подумала Ольга и решительно открыла дверь. Лев Адамович повесил трубку.

Сдержанность в голосе, странные слова, тревожное выражение лица и то, что он сразу повесил трубку при ее появлении, – все показалось Ольге необычным.

– Ты кому звонил?

– Это звонили мне по службе, – ответил Лев Адамович и крепко обнял жену; знакомое выражение радости снова засветилось в его глазах. Затем он сообщил жене, что сегодня в министерстве у него совещание.

– А ты никуда не собираешься?

– Нет. Пораньше лягу спать, – солгала она, внезапно вспомнив телефонный разговор мужа и загадочное «СКМ».

«Что‑то тщательно выбрился и галстук надел новый», – ревниво подумала Ольга.

Все происшедшее было так необычно, что она решила проверить мужа. Прежде она никогда этого не делала. Эта мысль и теперь оскорбляла ее. Но жгучая ревность заставила забыть все доводы рассудка. Быстро накинув пальто и платок, Ольга осторожно вышла вслед за мужем.

Был темный сентябрьский вечер. Моросил дождь. Изредка с деревьев слетали начинающие желтеть листья и прилипали к мокрой мостовой.

Лев Адамович торопливо шел вперед. У трамвайной остановки несколько раз взглянул на часы и быстро вошел в первый вагон трамвая. Ольга едва успела вскочить на ходу в прицепной. На пятой остановке он вышел из вагона и, перейдя на другую сторону, медленно направился вперед. Ольга устремилась вслед за ним.

«То спешил, а сейчас словно гуляет», – подумала она, стараясь не потерять его из виду.

Он пошел еще медленнее и вдруг оглянулся. Ольга наклонила голову и стала рыться в сумочке. «Только бы не узнал», – подумала она, чувствуя, как горит ее лицо. «Нет, не узнал», – решила она. Лев Адамович быстро скрылся в парадном большого дома. Она подождала секунду и вошла следом за ним.

Его тяжелые медленные шаги гулко раздавались в каменных сводах подъезда.

«Может быть, он просто зашел за кем‑нибудь? Но тогда к чему это загадочное СКМ?. Вот поворачивает по лестнице. Опять поднимается… Остановился! Кажется, третий этаж. Звонит. Один, два, три, четыре, пять… Странно! Почему так много звонков? Может быть населенная квартира»?

Открылась и захлопнулась дверь. Ни одного слова не было произнесено. Значит его ждали… К женщине пошел, если такая тайна…

С бьющимся сердцем Ольга стала подниматься на третий этаж. Голова ее вдруг отяжелела. К горлу подкатил клубок.

Внизу хлопнула дверь. Кто‑то быстро поднимался по лестнице. Она пошла выше. Негромко разговаривали двое мужчин. Если они начнут подниматься сюда, она пойдет им навстречу. Но голоса вдруг затихли. В просвет лестницы Ольге не удалось разглядеть людей на площадке третьего этажа. Она услышала пять отрывистых звонков. Дверь открылась и закрылась без единого звука. Ольга спустилась на третий этаж и, подойдя к двери, прочитала: «инженер Семен Казимирович Мигульский».

«Отдельная квартира, – подумала Ольга. – Почему же звонили пять раз?»

Она вышла на улицу и записала номер дома.

«Что же это такое? Может быть, холостая вечеринка? Но как он может мне лгать?»

Вечер показался Ольге еще темнее. Сырость липла к лицу, как будто туманом застилало глаза.

Дома Ольга быстро разделась и легла в постель. Мысли путались, и она никак не могла понять, что случилось.

«Семен Казимирович Мигульский», – произнесла она вслух, и внезапно стало ясным загадочное СКМ.

Она последовательно вспоминала разговор мужа по телефону и все, что произошло дальше.

В первый раз она почувствовала себя одинокой. Стала вспоминать свое прошлое. Жизнь ее сложилась так, что незаметно она потеряла друзей: Лев Адамович заменил ей всех. Теперь, когда у нее появилась мысль, что она может остаться одна, ей стало страшно.

Муж вернулся трезвым, чем окончательно сбил жену с толку. Она притворилась спящей и украдкой наблюдала, как он раздевался, лег и долго ворочался в постели. Он был явно озабочен. Наконец, послышалось его глубокое дыхание. Ольга смотрела на мужа широко открытыми глазами. При слабом свете ночной лампочки его лицо выглядело бледным, страдальческим. Ольга старалась в чертах любимого лица разглядеть правду. Но даже во сне оно было непроницаемо, как маска. Тонкий, красивый изгиб рта, острый прямой нос, густые черные брови, высокий лоб и резкая проседь у висков – все это было ей так знакомо!

Спустя несколько дней раздался телефонный звонок. Ольга взяла трубку.

– Льва Адамовича нет дома, – ответила она.

– Передайте ему, что сегодня в одиннадцать вечера ему надо заехать по важному делу, он знает куда… в министерство. Скажите, звонил Мигульский.

– Хорошо, – ответила она и, ослабев, опустилась в кожаное кресло.

«Еще раз проверю», – решила она и написала мужу записку:

«Звонил какой‑то Мигульский, просил тебя сегодня в 11 часов вечера заехать в министерство по важному делу. Я буду у Ельцовых. Твоя О.».

Телефона там нет, и он не сможет проверить. Ольга долго бродила по улице. Вечер выдался еще темнее, чем в тот раз, только не было дождя. К одиннадцати часам она была у дома, где жил Мигульский. Скоро показалась стройная фигура мужа. Он вошел в парадное, а Ольга следом за ним. Как и в первый раз, послышалось пять звонков. Дверь захлопнулась. «Вот оно, министерство!»

Был момент, когда Ольга хотела позвонить, ворваться в это таинственное убежище и сразу покончить с мучительным сомнением. Удержало благоразумие. Она решила до конца действовать осторожно.

Происходило что‑то странное, но с кем? А вдруг она только набросит тень на любимого человека?

У Льва Адамовича и Ольги был общий друг и сослуживец – Гвоздев. Не было человека милее Гвоздева. Простое, открытое лицо. Веселый и добродушный, он всегда готов был помочь друзьям и товарищам. По крайней мере Ольга была о нем такого мнения. С ним‑то и решила она поговорить и узнать, нет ли любовной истории у мужа?

На следующий день в обеденный перерыв Ольга встретилась с Гвоздевым и ему все рассказала.

– Дорогая Ольга Ивановна! – с неподдельной искренностью воскликнул он, – откуда у вас такая нелепая мысль? Дай бог, чтобы еще кто‑нибудь так любил, как любит вас Лев.

– Вы правду говорите?

– Он чист, как агнец… Я по секрету вам сообщу:… готовится один проект… и авторы – мы…

Ответ Гвоздева успокоил Ольгу, и она сразу заметила яркий солнечный день и голубое небо.

Они шли по гранитной набережной широкой реки. Живой блеск воды успокоил ее. Однако она спросила:

– Почему я никогда не видела работы мужа над проектом? Зачем такая конспирация?

– Тс… с… значит, так надо… Серьезные изобретения до поры следует тщательно скрывать…

– Ну, тогда я спокойна!

– Вы никому об этом не говорили? – равнодушным тоном спросил Гвоздев.

– Нет.

– Пока этого делать не стоит, а за Льва я ручаюсь.

Ольга признательно пожала ему руку и почти совсем успокоилась.

Прошло две недели. Поводов к беспокойству не было, но в начале сентября у Ольги начался озноб и повысилась температура. Это заставило ее пойти в поликлинику.

Осмотрев Ольгу, врач рекомендовал исследовать кровь. В мазке крови, взятой из пальца, были найдены малярийные плазмодии.

Передавая рецепт на акрихин, врач высказал предположение, что, возможно, пациентка заболела малярией во время отдыха на Кубани, где эта болезнь еще появляется в отдельных местах. Объяснив Ольге, как принимать акрихин, он отпустил ее домой.

– Я не доверю тебя ни одному амбулаторному врачу, – заявил муж. – Ты будешь лечиться только у нашего друга Ивана Карловича Крофельда.

Вечером Лев Адамович привез жену к доктору.

Крофельд любезно улыбался, его водянистые голубые глаза выражали сочувствие. Он приставил трубку к груди пациентки, выслушал ее, а затем прощупал увеличенную селезенку.

Его руки показались Ольге холодными, липкими, как и его водянистый взгляд.

– У вас тяжелая форма малярии. Надо серьезно лечиться. Ассистентом я назначаю вашего мужа. Доверьтесь нам, и с малярией мы быстро покончим.

Крофельд вручил рецепты Льву Адамовичу и, добродушно улыбаясь, распрощался.

Вечером у Ольги повторился сильный приступ малярии. В последующие дни Лев Адамович никуда не ходил. Он много раз в течение дня давал жене желтые таблетки акрихина и какую‑то микстуру.

Прошло несколько недель. Приступы малярии прекратились. Ольга решила не принимать больше лекарств. Но Лев Адамович продолжал давать ей большие дозы акрихина.

– Надо заглушить малярию, – настаивал он, заботливый и внимательный больше обычного. – Ты еще очень больна!

У Ольги кружилась голова, ее поташнивало, дрожали ноги, плохо спала по ночам, чувствовала странное напряжение во всем теле. Принимала акрихин, но лучше ей не становилось.

В выходной день пришли в гости два инженера и Гвоздев с доктором Крофельдом.

Накануне Ольга не могла уснуть, но странное дело, она казалась более бодрой, чем всегда. Мало этого, она ощущала необычайное возбуждение.

После первой рюмки вина Ольга почувствовала прилив безотчетного веселья. Она хохотала, обнимала Льва Адамовича, мешала ему говорить по телефону.

Ольга видела, озабоченное лицо мужа, слышала недоуменные вопросы гостей, но это ее веселило еще больше. Впечатления были ярки, стремительны, она не успевала их осмыслить.

Лев Адамович спешил закончить разговор по телефону. Ольга сзади обняла мужа и, вырвав трубку, с силой бросила ее на крышку рояля. Трубка разлетелась на куски. Ольга хохотала.

Вслед за резким звонком появился человек в белом халате. Он считал пульс, говорил о каком‑то «экзогенном типе реакции». Слова были непонятны. Ольга задыхалась от хохота. Человек в халате был похож на Льва Адамовича, и Ольга пыталась его обнять. Двое санитаров потащили ее из квартиры. Теперь она была в состоянии гневного исступления. Она приняла санитаров за участников совещаний в квартире Мигульского и закричала, забилась в их руках. В последнюю минуту Ольга увидела около себя бледное лицо мужа. За толстыми стеклами очков тревожными и страшными казались его глубоко сидящие карие глаза, а рот нервно подергивался.

Вырываясь, Ольга задела его очки. Они упали на пол и разбились. Затем ее куда‑то везли, а она словно забылась в тяжелом сне.

…Тусклый свет лампочки едва освещал огромную палату. Ольга открыла глаза и удивилась, что муж ввернул в люстру такую маленькую лампочку. «Сейчас, наверное очень поздно», – решила она и снова задремала. Разбудил плач какой‑то женщины. «Странно, – подумала Ольга, – кто может плакать в нашей квартире?» Хотела приподняться, чтобы выпить воды. Страшная тяжесть в голове потянула ее обратно на подушку…

«Пить хочется», – подумала Ольга и протянула руку к тумбочке, на которой всегда стоял графин с водой. Рука не нашла знакомого предмета. Это ее удивило еще больше, чем маленькая лампочка в люстре.

Напрягая ослабевшие мышцы, Ольга приподнялась на постели и огляделась. В плохо освещенной комнате стоял ряд кроватей. Вокруг двигались люди в больничных халатах.

«Это еще сон, – решила Ольга, – сейчас проснусь!» Широко раскрыв глаза, она увидела то же самое и начала цепенеть от страха.

Головокружение, тошнота мешали вспомнить, как все началось. «Где я? Как сюда попала?»

Стало невыносимо душно. Громко, редкими толчками билось сердце.

К постели Ольги подошла женщина. Размахивая широкими рукавами серого халата, она поманила Ольгу и вдруг, нахмурившись, удалилась в сторону. Ольга не разглядела ее лица, но горящий, напряженный взгляд женщины поразил ее. «Я в психиатрической больнице!» – в ужасе подумала она. Все сразу стало понятно. Отсутствие тумбочки с графином, синяя тусклая лампочка, плач…

Невероятная сила подбросила Ольгу с постели. Она бросилась вперед, к огромной двери, застучала в нее кулаками. Женщина с горящим взглядом устремилась прямо к ней и, схватив за рубашку, оттащила от двери. Ольга закричала диким голосом. Изнутри поднималось что‑то мутящее, сдавливающее дыхание.

Прибежали санитарки, оттянули Ольгу от двери. Она сопротивлялась и исступленно кричала, но скоро обессилела.

Синяя лампочка, женщина, люди в белых халатах – все качнулось и поплыло. Во рту стало горько. Ольга вцепилась в чью‑то руку, словно стараясь вылезти из душной ямы, но стремительно, неудержимо упала в темную глубину. Больше она ничего не слышала и не чувствовала…

В эту ночь я была дежурным врачом и меня вызвали к больной. Она лежала без сознания. Желтоватое лицо, частый, неровный, слабый пульс, расширенные, неподвижные зрачки, затрудненное дыхание – все это заставляло тревожиться. Больной сделали подкожное впрыскивание сердечных средств и осторожно перенесли в отдельную спокойную комнату – изолятор.

Подозревая острое отравление, я распорядилась произвести анализы, а больной промыть желудок и кишечник. К утру пульс несколько выровнялся, дыхание стало более глубоким. Больная пришла в себя.

– Где я нахожусь? – спросила она.

– В больнице.

– Нет… Это сумасшедший дом, – силясь что‑то припомнить, возразила она.

– Это больница и я – ваш врач.

– Как все смешно! – вдруг рассмеялась больная и попыталась вскочить с постели.

По ее напряженному лицу, по импульсивным поступкам видно было, что она еще не в полном сознании.

В палате осталась медицинская сестра, а я ушла.

В течение последующих дней больная начала ходить, но оставалась еще в том же состоянии. Легкая желтушная окраска лица не была похожа на обычную печеночную желтуху. Дежурные медицинские сестры записывали в дневник состояние больной. Отмечалось, что она еще плохо спит, не к месту весела и, видимо, галлюцинирует, что подтверждалось приступами внезапного страха.

Результаты специальных исследований показали наличие в организме большого количества акрихина и белладонны – яда, который в народе называют беленой. Видимо, больная без разрешения врача принимала не совместимое с акрихином лекарство, что и привело к отравлению.

– Как вы думаете, – спросила я старшего врача, – чем еще можно помочь больной?

– Сделайте спинномозговой прокол.

– Выпустить некоторое количество спинномозговой жидкости, чтобы облегчить внутричерепное давление?

– Не только это, но если окажется отравление.

– То яд можно обнаружить в спинномозговой жидкости?

– Конечно! – твердо ответил старший врач.

Я сделала прокол. Небольшое количество прозрачной жидкости было собрано в стеклянную пробирку и отправлено в лабораторию.

Исследование выявило наличие в организме большого количества акрихина. Вероятно, больная принимала его без врачебного контроля. Вместо несомненной пользы, которую обычно приносит акрихин больным малярией, произошло отравление, при котором нормальная психическая деятельность нарушается. Причина болезни была найдена.

Скоро произошло знакомство и с ее мужем. О сущности ее болезни я умолчала. Опыт научил меня этому.

Искренность заботы мужа о жене не вызывала сомнений. Он много рассказывал о своей Олесе.

Я спросила его о дозах акрихина, которые принимала больная. Он вынул из бумажника подписанный врачом рецепт со штампом поликлиники и показал мне. Дозы были минимальные и не могли вызвать подобное состояние.

– Может быть, она принимала акрихин помимо этого?

– Это, пожалуй, могло случиться… Ей хотелось поскорее выздороветь и пойти на работу…

Он рассказал мне о начале ее болезни, подчеркнул, что в течение нескольких месяцев Ольга была неестественно подозрительна, выслеживала его (он узнал это от товарища), высказывала ряд нелепых бредовых предположений.

«Может быть, – подумала я, – это начало шизофренического процесса, который просто совпал с лечением малярии? Но откуда и каким образом больная получила такое огромное количество акрихина?» Не верилось, чтобы так бесконтрольно лечил врач. Я позвонила в районную поликлинику к доктору, фамилию которого запомнила из рецепта. Врач сообщил мне, что больная была у него только один раз и он ей выписал минимальные дозы акрихина. Значит, имелся другой источник, из которого больная черпала акрихин.

Если произошло отравление организма, то следует не только оказать скорую помощь, но также выяснить, где, чем и при каких условиях отравлен человек. Мало того, надо не допустить и других случаев отравления людей. Условия отравления оставались неясными. С нетерпением я ждала полного возвращения сознания больной, но оно возвращалось медленно. По мере того, как из организма выводился акрихин, менялась и картина болезни. Напряженность и веселость Ольги сменились тоскливым, угнетенным настроением.

– Вас что‑то тяготит? – спросила я ее. – Вы тоскуете, озабочены и поэтому плохо спите? Поделитесь со мной, расскажите о себе. Поверьте, вам станет легче.

Ольга неожиданно согласилась. Осторожными вопросами я втянула ее в дружескую беседу. Она рассказала мне о страстной любви к мужу, о ее «преступлении» перед ним. Винила себя за недоверие к нему, унизительную слежку. Она рассказала о друзьях мужа – докторе Иване Карловиче Крофельде, его методе лечения.

Рассказ больной о таинственном посещении Львом Адамовичем квартиры Мигульского заинтересовал меня.

– Удалось вам что‑нибудь выяснить?

– Да, наш общий друг Гвоздев рассеял мои сомнения. – Больная сообщила мне и ответ Гвоздева.

После беседы с больной мне было многое неясно. Почему муж больной показал мне только рецепт на акрихин, выписанный врачом поликлиники, и ни слова не сказал о лечении жены у частного врача Ивана Карловича? Скрыл и то, что он руководил ее лечением. Почему друг дома Гвоздев так неясно ответил Ольге на вопрос. Кто эти люди, с которыми она советовалась?

Надо было и мне с кем‑нибудь посоветоваться, чтобы разрешить свои сомнения.

Видимо, Ольга еще не совсем выздоровела и доверять ей полностью не следовало.

В больнице секретарем партийной организации был старый, всеми уважаемый терапевт Петр Андреевич К. Я рассказала ему об этой больной, о своих сомнениях. Он сам вызвался побеседовать с больной.

На следующий день Петр Андреевич так же, как раньше Гвоздев Ольгу, спросил меня:

– Вы никому не говорили о том, что рассказали мне?

– Нет.

– Прошу вас, помолчите денек‑другой и, главное, ничего не говорите мужу больной.

Непривычно взволнованный, Петр Андреевич пожал мне руку и снова направился к больной. В течение нескольких часов он внимательно исследовал мою пациентку, читал историю ее болезни, делал какие‑то пометки в своей тетради. Он вызвал лаборантку, которая по его указанию проводила специальные анализы.

Волнение секретаря партийной организации свидетельствовало о том, что отравление акрихином не случайное. Эта мысль не давала мне покоя. Несколько дней я не видела старого терапевта. Но скоро он появился – как‑то вдруг и рано утром, еще до моего обхода больных.

Петр Андреевич плотно прикрыл дверь кабинета и сказал:

– Муж вашей больной и его сообщники арестованы. Их разоблачению помогла наша пациентка. Они изменники Родины! Думаю, что мы будем выступать свидетелями на судебном процессе…

– Мы?

– Да, мы!