Система практической философии согласно принципам трансцендентального идеализма 5 page

Если, однако, каким бы то ни было образом наконец будет осуществлен строй, действительно правовой, а не основанный только на угнетении, как это неизбежно происходило вначале, то не опыт, ибо даже бесконечного числа его свидетельств недостаточно для доказательства какого-либо общего положения, а убедительные умозаключения доказывают, что существование даже такого строя, который можно считать для данного государства, насколько это вообще возможно, наиболее совершенным, безусловно, зависит от случайности.

Если по примеру природы, которая не создает ничего самостоятельного, никакой самодовлеющей системы, где

в качестве основы не было бы трех независимых друг от друга сил, правомочность государственного строя также будет обеспечиваться разделением трех независимых друг от друга властей, то именно нападки на этот принцип – справедливые, хотя необходимость его в правовом строе отрицать невозможно,– доказывают все несовершенство такого строя, причина которого не может заключаться в самом этом строе и которую следует искать вне его. Поскольку безопасность каждого государства и защита его от возможных посягательств других государств неизбежно создают решительный перевес исполнительной власти над двумя другими, особенно над законодательной властью, этой сдерживающей силой государственной машины, то в конечном счете существование целого будет основано не на соперничестве противоположных другу властей, этой весьма неосновательной гарантии сохранения государственного строя, а только на доброй воле тех, в чьих руках находится верховная власть. Однако то, что служит защите и обеспечению права, не должно зависеть от случая. Но сделать устойчивость существующего строя не зависящей от доброй воли можно также лишь посредством принуждения; основание его должно, конечно, находиться не в самом государственном устройстве, ибо тогда необходима была бы четвертая власть, которой пришлось бы либо передать все полномочия – в этом случае она стала бы исполнительной властью,– либо сделать ее совершенно бессильной – тогда ее деятельность полностью зависела бы от случая и даже при наиболее благоприятном для нее положении вещей, если народ перешел бы на ее сторону, результатом могло бы быть только восстание, что в хорошо функционирующем государстве должно быть столь же невозможно, как нарушение взаимодействия частей в машине.

Следовательно, представить себе гарантированное существование даже отдельного государственного устройства, пусть даже совершенного по своей идее, невозможно без организации, стоящей над отдельными государствами, без федерации всех государств, гарантирующих друг другу нерушимость их строя; однако подобная взаимная гарантия в свою очередь невозможна, прежде чем, во-первых, не будут повсеместно распространены принципы подлинного правового устройства, чтобы все отдельные государства были одинаково заинтересованы в сохранении строя всех государств, и прежде чем, во-вторых, все эти государства не подчинятся общему закону, так же как раньше при образовании государства это сделали отдельные индивидуумы;

тем самым отдельные государства будут входить в государство государств, и для устранения столкновений между народами будет действовать общий ареопаг народов, состоящий из представителей всех культурных наций, в распоряжении которого против каждого отдельного восставшего государственного индивидуума будет совместная мощь всех остальных государств.

Понять, как может быть реализовано подобное правовое устройство, которое охватывает отдельные государства и способствует тому, что они выходят из своего прежнего естественного состояния по отношению друг к другу, понять, как это может быть реализовано посредством свободы, которая именно во взаимоотношениях между государствами ведет свою дерзостную и ничем не ограничиваемую игру, было бы совершенно не возможно, не признав, что именно в этой игре свободы, ход которой и есть история, господствует слепая необходимость, объективно привносящая в свободу то, чего свобода сама никогда бы достигнуть не могла.

Таким образом, ход наших рассуждений вернул нас к поставленному выше вопросу об основании тождества между свободой, поскольку она выражает себя в произволе, с одной стороны, и объективным, или законным,– с другой. Теперь этот вопрос обретает несравненно более важное значение и требует ответа во всей своей всеобщности.

III

Возникновение всеобщего правового строя не должно быть делом случая, и все-таки оно может быть только результатом свободной игры сил, наблюдаемой нами в истории. Поэтому возникает вопрос, заслуживает ли вообще наименования истории ряд событий, лишенных плана и цели, и не заключено ли уже в самом понятии истории понятие необходимости, подчиняться которой вынужден даже произвол.

Здесь прежде всего следует точно установить смысл понятия истории.

Не все, что происходит, есть вследствие этого объект истории; так, например, явления природы могут носить исторический характер только в том случае, если они оказывают влияние на человеческую деятельность. Еще в меньшей степени считается объектом истории то, что происходит согласно познанному правилу, периодически повторяется или вообще являет собой какой-либо априорно

определяемый результат. Если говорить об истории природы в подлинном смысле этого слова, то природу следовало бы представлять себе так, словно, будучи по видимости свободной в своем продуцировании, она постепенно производит свои продукты во всем их многообразии посредством постоянного отклонения от одного изначального прообраза, а это было бы не историей объектов природы (таковой является, собственно говоря, описание природы), а историей самой производящей природы. Какой увидели бы мы природу в такой истории? Мы увидели бы, что она различным образом распоряжается как бы одной и той же суммой, или соотношением сил, выйти за пределы которой она не может; увидели бы, что в своем созидании она свободна, но отнюдь не стоит вне всякой закономерности. Следовательно, природа стала бы для нас объектом истории, с одной стороны, из-за видимости свободы в ее продуцировании, так как мы не можем априорно определить направления ее продуктивной деятельности, несмотря на то что эти направления, несомненно, подчинены определенному закону, с другой стороны – из-за ограниченности и закономерности, которые заложены в нее соотношением находящихся в ее распоряжении сил; из всего этого явствует, что история не протекает ни с абсолютной закономерностью, ни с абсолютной свободой, но есть лишь там, где с бесконечными отклонениями реализуется единый идеал, причем так, что с ним совпадают если не отдельные черты, то весь образ в целом.

Однако подобную последовательную реализацию идеала, когда к нему ведет только некое прогрессивное движение в целом, являющее собой как бы объект интеллектуала ного созерцания, можно мыслить лишь в применении к таким существам, которые образуют род, ибо индивидуум именно потому, что он таков, не способен достигнуть идеала, идеал же, будучи с необходимостью определенным, должен быть реализован. Таким образом, мы пришли к новому пониманию истории, а именно к тому, что существует лишь история таких существ, которые видят перед собой идеал, недостижимый для индивидуума, но достижимый для рода. Из этого следует, что каждый индивидуум должен вступать именно там, где остановился предшествующий, чтобы в последовательности индивидуумов не было перерыва, и если то, что должно быть реализовано в историческом процессе, может быть реализовано лишь посредством разума и свободы, то должны быть возможны также традиция и передача достигнутого.

Дедукция понятия истории уясняет, что ни абсолютно лишенный закономерности, ни абсолютно закономерный ход событий не заслуживает наименования истории; из этого следует:

a) что прогрессивный процесс, который мыслится во всякой истории, не допускает закономерности такого рода, которая ограничивала бы свободную деятельность рамками определенной, все время возвращающейся к самой себе последовательности действий;

b) что вообще все, происходящее в соответствии с определенным механизмом или с априорной теорией, не является объектом истории. Теория и история в корне противоположны друг другу. Человек лишь потому имеет историю, что его поступки не могут быть заранее определены какой-либо теорией. Следовательно, историей правит произвол. В мифологии история начинается с перехода от господства инстинкта к царству свободы, с конца золотого века, или с грехопадения, т. е. с первого проявления произвола. В идеях философов история завершается возникновением царства разума, т. е. золотого века права, когда на земле исчезнет произвол и человек вернется благодаря свободе к тому состоянию, которое ему изначально было дано природой и из которого он вышел, когда началась история;

c) что наименования истории также не заслуживает нечто абсолютно лишенное закономерности, или ряд событий, протекающих без плана и цели, и что своеобразие истории составляет только сочетание свободы и закономерности, или постепенная реализация индивидуумами всего рода в целом никогда полностью не утрачиваемого идеала.

После того как мы вывели основные свойства истории, следует подробнее остановиться на ее трансцендентальных возможностях, что приведет нас к философии истории, которая является для практической философии тем, чем является природа для теоретической философии.

А

Первым вопросом, который с полным правом может быть задан философии истории, является, несомненно, следующий: как вообще мыслима история, если все, что есть, положено для каждого лишь его сознанием, и вся предшествующая история также, следовательно, может быть для каждого положена лишь его сознанием. Действительно, мы утверждаем, что ни одно индивидуальное

сознание не могло бы быть положено со всеми своими определениями, с которыми оно необходимо положено и которые ему принадлежат, если бы этому не предшествовала вся история, что легко можно было бы показать на примерах, если бы в этом была необходимость. Правда, вся прошедшая история относится только к сфере явлений, так же как и сама индивидуальность сознания, следовательно, она для каждого человека не более, но и не менее реальна, чем его собственная индивидуальность. Эта определенная индивидуальность предполагает эту определенную эпоху именно такого характера, такого уровня культуры и т. д., однако такая эпоха не была бы возможна без всей предшествующей истории. Историческое повествование, для которого вообще единственным объектом является объяснение данного состояние в мире, могло бы с таким же успехом выносить суждение о прошлом исходя из настоящего, и попытка показать, как из современности можно со строгой необходимостью вывести прошлое, была бы не лишена интереса.

В ответ на это разъяснение нам могут возразить, что прошедшая история полагается ведь не каждым индивидуальным сознанием и уж ни в одном сознании не положено все прошлое, а только главные его события, которые в качестве таковых только потому и могут быть познаны, что они продолжают оказывать влияние вплоть до настоящего времени, воздействуя и на индивидуальность каждого отдельного человека; на это мы ответим, что, во-первых, и для него история существует лишь постольку, поскольку прошлое воздействовало именно на него, и в той мере, в какой оно на него воздействовало; во-вторых, все то, что когда-либо было в истории, действительно связано или может быть связано с индивидуальным сознанием каждого, но не непосредственно, а через бесконечное множество промежуточных звеньев, причем таким образом, что, если бы можно было выявить эти промежуточные звенья, стала бы очевидной необходимость всего прошлого для формирования именно этого сознания. Вместе с тем, однако, несомненно, что, подобно тому как большая часть людей каждой эпохи никогда не существовала в том мире, к которому, собственно говоря, относится история, не существовало в ней и множество событий. Ибо совершенно так же, как не могут быть увековечены в памяти потомства физическая причина и физическое воздействие, не может обрести существование в истории и то, что служит лишь интеллектуальным продуктом или только промежуточным звеном, посредством

которого будущим поколениям передается культурное наследие прошлого и которое само не является причиной нового в будущем. Следовательно, сознанием каждой индивидуальности полагается лишь то, что продолжало действовать вплоть до настоящего момента, но именно это и есть то единственное, что принадлежит истории и было в истории. Что же касается трансцендентальной необходимости истории, то выше уже была дана ее дедукция, состоявшая в том, что перед разумными существами поставлена проблема всеобщего правового устройства и что решена эта проблема может быть только родом, т. е. только историей. Здесь же нам представляется достаточным ограничиться выводом, согласно которому единственным подлинным объектом исторического повествования может быть постепенное формирование всемирного гражданского устройства, ибо именно оно и есть единственное основание истории. Любая история, которая не является всемирной, может быть только прагматической, т. е. в соответствии с установленным еще в древности понятием преследовать определенную эмпирическую цель. Понятие же прагматической всемирной истории внутренне противоречиво. Все остальное, что обычно входит в историческое повествование,– развитие искусства, науки и т. д.– либо вообще по существу не относится к историческому повествованию, либо служит просто документом или промежуточным звеном, ибо открытия в области науки и техники способствуют росту прогресса человечества в деле создания всеобщего правового порядка главным образом тем, что умножают и усиливают средства вредить друг другу и создают множество неведомых ранее бед.

В

В предшествующем изложении было в достаточной мере доказано, что в понятии истории заключено понятие бесконечного прогресса. Из этого, правда, нельзя сделать непосредственный вывод о способности человеческого рода к бесконечному совершенствованию, ибо те, кто это отрицает, могут с равным основанием утверждать, что у человека, как и у животного, нет истории, что он замкнут в вечном круговороте действий, которые он бесконечно повторяет, подобно Иксиону, вращающемуся на своем колесе 19, и при постоянных колебаниях, а подчас и кажущихся отклонениях от заданной кривой неизменно возвращается к своей исходной точке. Разумное решение этого вопроса усложняется

тем, что сторонники и противники веры в совершенствование человечества полностью запутались в том, что следует считать критерием прогресса; одни рассуждают о прогрессе человечества в области морали, критерием чего мы рады были бы обладать, другие – о прогрессе науки и техники, который, однако, с исторической (практической) точки зрения является скорее регрессом или во всяком случае прогрессом, антиисторическим по своему характеру, для подтверждения чего достаточно обратиться к самой истории и сослаться на суждения и пример тех народов, которые могут считаться в историческом смысле классическими (например, римлян). Однако если единственным объектом истории является постепенная реализация правового устройства, то критерием в установлении исторического прогресса человеческого рода нам может служить только постепенное приближение к этой цели. Ее полное достижение мы не можем ни предсказать на основании опыта, которым мы к настоящему моменту располагаем, ни априорно доказать теоретически. Эта цель остается вечным символом веры творящего и действующего человека.

С

Теперь мы переходим к основной особенности истории, которая заключается в том, что она должна отражать свободу и необходимость в их соединении и сама возможна лишь посредством этого соединения.

Это соединение свободы и необходимости в действовавши мы уже дедуцировали в качестве обязательного в совсем другом аспекте, вне связи с понятием истории.

Всеобщее правовое устройство является условием свободы, так как без него свобода гарантирована быть не может. Ибо свобода, которая не гарантирована общим естественным порядком, непрочна, и в большинстве современных государств она подобна некоему паразитирующему растению, которое в общем терпят в силу неизбежной непоследовательности, но так, что отдельный индивидуум никогда не может быть уверен в своей свободе. Так быть не должно. Свобода не должна быть милостью или благом, которым можно пользоваться только как запретным плодом. Свобода должна быть гарантирована порядком, столь же явным и неизменным, как законы природы.

Однако этот порядок может быть реализован только свободой, и его создание является целиком и полностью делом свободы. Но в этом заключено противоречие. То, что

служит первым условием внешней свободы, именно поэтому столь же необходимо, как сама свобода. Но осуществить это можно только посредством свободы, т. е. возникновение такого условия зависит от случайности. Как же соединить эти противоречивые положения?

Соединить их можно только в том случае, если в самой свободе уже заключена необходимость; по как же мыслить подобное соединение?

Мы пришли к важнейшей проблеме трансцендентальной философии, выше (II), правда, уже попутно сформулированной, но еще не решенной.

Свобода должна быть необходимостью, необходимость – свободой. Но необходимость в противоположность свободе есть не что иное, как бессознательное. То, что во мне бессознательно, непроизвольно, то, что сознательно, вызвано во мне моим волнением.

Следовательно, утверждение «в свободе должна быть необходимость» означает то же, что и утверждение «посредством самой свободы и когда я считаю, что действую свободно, бессознательно, т. е. без моего участия, возникает нечто, мною не предполагаемое»; иными словами, сознательной, т. е. той свободно определяющей деятельности, которую мы вывели раньше, должна противостоять деятельность бессознательная, посредством которой, невзирая на самое неограниченное проявление свободы, совершенно непроизвольно и, быть может, даже помимо воли действующего возникает нечто такое, что он сам своим волнением никогда бы не мог осуществить. Это положение, сколь бы парадоксальным оно ни представлялось, есть не что иное, как трансцендентальное выражение всеми признанного и всеми предполагаемого отношения свободы к скрытой необходимости, которую называют то судьбой, то провидением, хотя при этом не мыслится ничего определенного; это и есть то отношение, в силу которого люди, действуя свободно, должны помимо своей воли становиться причиной чего-то, к чему они никогда не стремились, или, наоборот, в силу которого совершенно не удается и позорно проваливается то, к чему они в своей свободной деятельности стремились, напрягая все свои силы.

Подобное вторжение скрытой необходимости в человеческую свободу предполагается не только искусством трагедии, полностью основанным на этой предпосылке, но и в действиях и поступках обыденной жизни. Это предпосылка, без которой вообще нельзя было бы желать ничего заслуживающего внимания, без которой человека не могло

бы воодушевить мужество, заставляющее его действовать, как повелевает ему долг, не заботясь о последствиях; ведь самопожертвование немыслимо без уверенности в том, что род, к которому принадлежит человек, никогда не остановится в своем продвижении, а разве возможна подобная уверенность, если она основана только на свободе? Здесь должно присутствовать нечто более высокое, чем человеческая свобода, на что только и можно с уверенностью рассчитывать в наших поступках и действиях. Без этого человек никогда бы не решился предпринять что-либо, чреватое серьезными последствиями, так как даже самый совершенный расчет может быть настолько нарушен вторжением чужой свободы, что результат его действий окажется совершенно иным, чем он предполагал. Даже чувство долга, застававшее меня принять решение, не могло бы внушить мне спокойствие относительно возможных последствий моих действий, если бы, невзирая на то что мои поступки зависят от моей свободы, последствия моих действий, или то, что вытекает из них для всего моего рода, не являлись бы следствием отнюдь не моей свободы, а чего-то совсем иного и более высокого.

Следовательно, и для самой свободы необходима предпосылка, что человек, будучи в своем действовании свободен, в конечном результате своих действий зависит от необходимости, которая стоит над ним и сама направляет игру его свободы. Эта предпосылка должна теперь получить трансцендентальное объяснение. Объяснить ее провидением или судьбой – значит вообще ее не объяснить, ибо провидение и судьба и есть здесь именно то, что должно быть объяснено. В том, что провидение существует, мы не сомневаемся, не сомневаемся мы и в существовании того, что вы называете судьбой, ибо мы ощущаем ее вмешательство в наши действия, ее влияние на удачу или неудачу наших замыслов. Но что же такое судьба?

Если мы сведем эту проблему к трансцендентальному выражению, она будет означать следующее: как может для нас, если мы совершенно свободны, т. е. действуем сознательно, без участия нашего сознания возникнуть нечто, никогда не предполагавшееся, нечто такое, что наша свобода, будучи предоставлена самой себе, никогда бы не совершила?

То, что возникает для меня непреднамеренно, возникает как объективный мир; посредством моего свободного действования для меня должно возникнуть также нечто объективное, вторая природа, правовое устройство. Однако

посредством свободного действования для меня ничто объективное возникнуть не может, ибо объективное как таковое всегда возникает бессознательно. Следовательно, было бы непонятно, как это второе объективное может возникнуть посредством свободного действования, если бы сознательной деятельности не противостояла деятельность бессознательная.

Но объективное возникает для меня бессознательно лишь в созерцании; следовательно, приведенное выше положение означает: объективное в моем свободном действовании должно быть, собственно говоря, созерцанием; тем самым мы возвращаемся к приведенному нами раньше положению, отчасти уже получившему свое объяснение, отчасти лишь теперь обретающему полную ясность.

Дело в том, что здесь объективное в действовании получит совсем иное значение, чем оно имело до сих пор. А именно, все мои действия направлены на нечто такое, что в качестве конечной цели может быть осуществлено не отдельным индивидуумом, а только всем родом; во всяком случае все мои действия должны быть направлены на это. Успех моей деятельности зависит, таким образом, не от меня, а от воли всех остальных, и я нисколько не продвинусь к достижению этой цели, если к ней не будут стремиться все. Но это-то сомнительно и неопределенно, более того, невозможно, поскольку подавляющее большинство людей далеки даже от мысли о такой цели. Как же выйти из этого состояния неуверенности? Можно предположить, что человечество движется непосредственно к достижению морального миропорядка, и постулировать его в качестве условия достижения упомянутой цели. Однако как доказать, что этот моральный миропорядок можно мыслить существующим объективно, совершенно независимо от свободы? Можно утверждать, что моральный миропорядок будет существовать, как только мы его установим, но где же он установлен? Он является результатом действий всех интеллигенции в той мере, в какой все они непосредственно или опосредствованно не хотят ничего иного, кроме данного устройства мира. Пока этого нет, мир не существует. Каждую отдельную интеллигенцию можно рассматривать как неотъемлемую часть Бога или морального миропорядка. Каждое разумное существо может сказать самому себе: и мне доверено исполнение закона и осуществление права в сфере моей деятельности, и на меня частично возложено моральное управление миром, но что я но сравнению с множеством других? Этот порядок существует лишь постольку,

поскольку все остальные мыслят одинаково со мной и каждый осуществляет дарованное ему божественное право способствовать торжеству справедливости.

Итак: либо я ссылаюсь на моральный миропорядок – тогда я не могу его мыслить абсолютно объективным, либо я требую чего-то совершенно объективного, которое в полной независимости от свободы обеспечило бы и как бы гарантировало успех моих действий, направленных на достижение высшей цели,– тогда, поскольку единственно объективное в волнении есть бессознательное, я вынужден обратиться к бессознательному, посредством которого должен быть гарантирован внешний успех всех моих действий.

Ибо мыслить конечное объединение всех действий для достижения обшей цели я мпг только в том случае, если в произвольном, т. е, совершенно не подчиненном закону, действовании людей господствует некая бессознательная закономерность. Однако закономерность есть только в созерцании, следовательно, упомянутая выше закономерность невозможна, если то, что представляется нам свободным действованием, необъективно или, будучи рассмотрено само по себе, не есть созерцание.

Однако здесь речь идет не о действовании индивидуума, а о действовании всего рода в целом. То второе объективное, которое должно для нас возникнуть, может быть осуществлено только родом, т. е. в истории. История же в объективном рассмотрении есть не что иное, как ряд событий, который лишь субъективно представляется рядом свободных действий. Следовательно, объективное в истории есть, правда, созерцание, но это – не созерцание индивидуума, ибо в истории действует не индивидуум, а род; таким образом, созерцающее, или объективное, в истории должно быть единым для всего рода.

Однако, хотя объективное во всех интеллигенциях одно и то же, каждый индивидуум действует абсолютно свободно, и действия различных разумных существ не обязательно совпадали бы, более того, чем свободнее индивидуум, тем более возрастала бы противоречивость целого, если бы то объективное, общее для всех интеллигенции, не составляло абсолютный синтез, в котором все противоречия уже заранее разрешены и сняты. Понять, как из совершенно лишенной закономерности игры свободы, когда каждое свободное существо ведет себя так, как будто вне его вообще никого нет (это всегда приходится принимать за правило), в конечном счете возникает нечто разумное

и внутренне согласованное, что я вынужден предполагать в каждом своем действии, было бы невозможно, если бы объективное во всех действиях не составляло некую общность, направляющую действия людей к единой гармоничной цели, причем таким образом, что, какие бы поступки они ни совершали и сколь бы безмерен ни был их произвол, они независимо от своего желания и часто против своей воли действуют под давлением некой скрытой необходимости; ею заранее определено, что своими беззаконными действиями, и, чем они беззаконные, тем вернее, они поведут развитие по пути, избрать который они не могли, и придут к тому, к чему они не стремились. Сама же эта необходимость может быть мыслима лишь при абсолютном синтезе всех действий, которыми обусловлено все происходящее, а следовательно, и вся история; в этом синтезе, поскольку он абсолютен, все заранее взвешено и рассчитано, и, что бы ни случилось и каким бы противоречивым и дисгармоничным нам все ни казалось, оно имеет и находит в нем свою все объединяющую основу. Сам же этот абсолютный синтез должен быть отнесен к тому абсолютному, которое есть созерцающее, вечно и всеобще объективное в каждом свободном действовании.

Все сказанное приводит нас к механизму природы, которым обеспечивается успешное завершение всех действий и который без какого-либо участия свободы направляет их к высшей цели, стоящей перед всем родом. Ибо вечная и единственная объективность для всех интеллигенции и есть закономерность природы или созерцания, которое в волнении становится чем-то совершенно независимым от интеллигенции. Это единство объективного для всех интеллигенции объясняет мне, однако, только предопределенность всей истории для созерцания посредством абсолютного синтеза, простое развертывание которого в различных рядах и есть история; но оно не объясняет, как с этим объективным предопределением всех действий согласуется сама свобода действования. Следовательно, это единство объясняет нам только одно определение в понятии истории, а именно ее закономерность, которая, как теперь ясно, свойственна лишь объективному в действовании (ибо оно действительно относится к природе, следовательно, должно быть таким же закономерным, как сама природа; поэтому было бы совершенно бесполезно стремиться создавать посредством свободы эту объективную закономерность действования, так как она создает себя совершенно механически и как бы сама собой). Однако это единство не объясняет

мне другое определение, а именно сосуществование с закономерностью отсутствия закономерности, т. е. свободы, другими словами, оставляет необъясненным, в силу чего возникает гармония между объективным, создающим то, что оно создает, совершенно независимо от свободы посредством собственной закономерности, и свободно определяющим.

Date: 2015-07-02; view: 328; Нарушение авторских прав