Графические признаки насилия в изобразительной продукции детей

На сегодняшний день существует большое количество пуб­ликаций, в основном американских, посвященных исследова­нию графических признаков перенесенного детьми насилия. Предметом повышенного внимания среди специалистов в об­ласти психического здоровья, в первую очередь арт-терапевтов, становится обнаружение графических индикаторов пе­ренесенного сексуального насилия (Cohen & Phelps, 1985; Sidun & Rosenthal, 1987; Hibbard & Hartmann, 1990). Такие индикаторы нередко привлекаются в ходе участившихся судебных рассле­дований. В США, например, имеются случаи использования детских рисунков в качестве свидетельств совершенного пре­ступления, при этом арт-терапевты иногда участвуют в рас­следовании в качестве экспертов.

Наряду с арт-терапевтами, поиском графических индика­торов перенесенного сексуального насилия занимаются кли­нические психологи, используя с этой целью различные гра­фические методики. Так, в литературе описаны некоторые подходы к выявлению перенесенного сексуального насилия с использованием рисуночных тестов (DiLeo, 1996; Jacobs, Hashima & Kenning, 1995; Pinto & Bombi, 1996). Chantler, Pelco и Mertin (1993) сравнили изображения человеческих фигур, вы­полненных двумя группами детей — перенесших и не пере­несших сексуальное насилие. Эти авторы указывают на значительно более частое наличие в рисунках детей, пострадав­ших от насилия, таких признаков изображений, как «обрезан­ные или укороченные руки, плохая интегрированность час­тей тела и отсутствие ног».

Кауфман и Вол (1992) изучали рисунки детей предпубертатного возраста, перенесших сексуальное насилие. Результаты их исследования свидетельствуют о более частом наличии при изображении человеческих фигур таких признаков, как «об­резанные» конечности, заштрихованный или отсутствующий рот и глаза, неровная поза, заштрихованные или оторванные гениталии и плохая интегрированность частей тела.

В то же время существует высокий риск гипердиагности­ки на основе анализа изобразительной продукции участни­ков арт-терапевтического процесса или детей, проходящих клинико-психологическое обследование, направленное на оценку их состояния и выявление психологических послед­ствий насилия. Согласно исследованиям Мэрфи (2001), лишь треть опрошенных ею арт-терапевтов Великобритании счи­тали оправданным использование «графических индикато­ров» сексуального насилия у детей. Большинство полагали, что «графические индикаторы» являются слишком жестки­ми и «культурно детерминированными». Кроме того, изоб­разительная продукция, создаваемая в ходе арт-терапии, час­то связана с контекстом психотерапевтических отношений. Респонденты отмечали субъективный характер образов и сложность их однозначного толкования, с чем связывалась нецелесообразность их использования для получения свиде­тельств насилия.

В целом, изобразительная продукция и способы обращения детей с разными изобразительными материалами отличают­ся большей вариабельностью по сравнению со взрослыми, а потому значение визуальньно-графических индикаторов на­силия не следует переоценивать. Символические элементы изображения, имеющие большую значимость в диагностике сексуального насилия у взрослых, не могут при работе с деть­ми рассматриваться в качестве надежных индикаторов наси­лия уже потому, что способность к символической экспрес­сии проявляется у детей в процессе арт-терапии постепенно.

Такой экспрессии зачастую предшествуют досимволические изобразительные формы и простейшие манипуляции с мате­риалами.

Если говорить о наиболее характерных для перенесших на­силие детей изобразительных проявлениях, то, согласно Сей-гару (1990), такие дети нередко стараются смешивать разные краски и материалы, которые они затем размазывают по плос­кой поверхности или помещают в какую-либо емкость для того, чтобы арт-терапевт сохранил их в надежном месте. Подобного рода работы могут выражать некую «тайну», которую ребе­нок должен был до этого держать в себе самом.

В изобразительной деятельности перенесших сексуальное насилие детей часто отмечается обильное использование воды или иной жидкости или добавление к ним иных материалов. Ребенок, как правило, стремится сохранить подобный раствор или «кашу» в течение нескольких недель, закрывая его в ка­кой-либо емкости. Иногда дети заявляют, что этот раствор яв­ляется «ядом» или «лекарством».

Элдридж (2000) приводит многочисленные примеры смеши­вания пострадавшими от насилия детьми самых разных мате­риалов. Создаваемую ими смесь они нередко ассоциируют с фекалиями или пищевыми продуктами. Так, Элдридж приво­дит в качестве примера работы одного мальчика, который был увлечен смешиванием разных красок и созданием из них «гря­зи». То, что у него получалось, он обычно хранил в баночках. Он также добавлял в созданные смеси все, что попадалось ему под руки — даже мух и опилки: «Он словно стремился к тому, чтобы смесь вобрала в себя как можно больше всяких вещей для того, чтобы быть «настоящей грязью» (с. 38).

Художественные объекты и материалы нередко становят­ся для таких детей своеобразным «козлом отпущения». Де­ти совершают с ними деструктивные действия (Sagar, 1990; Levinson, 1986). Нередко деструктивные манипуляции приоб­ретают особенно активный характер, приводя к загрязнению окружающей среды и самого ребенка. Иногда при этом дети испытывают трудности в контейнировании сложных пережи­ваний и их деструктивные действия направляются на специа­листа или на самих себя.

Многие респонденты-арт-терапевты в исследовании Мэр­фи (2001) отмечали стремление детей портить «хорошие» или «чистые» рисунки путем их закрашивания, сжигания или протыкания: «Эта тенденция определенным образом связы­валась с тем, что дети, являющиеся жертвами насилия, сами склонны его совершать. Гнев и желание наказать обидчика направляются на изобразительные материалы и являются причиной повреждения уже созданных образов. Глиняные фигурки протыкаются или сминаются. Дети могут бросить сырую глину в рисунок, на котором изображен обидчик, они также могут сминать готовые рисунки и бросать их в мусор­ное ведро, топтать их или рвать на куски».

Как отмечает Мэрфи (2001), «Дети также используют изоб­разительные материалы необычным образом. Они наклады­вают один слой краски на другой, заворачивают материалы в бумагу или ткань, а затем разворачивают их. Кроме того, они иногда имеют склонность выбирать те материалы, которые обычно не используются в художественной работе, а также любые иные материалы и предметы, находящиеся в кабине­те. Запах изобразительных материалов имеет для них боль­шое значение, они с удовольствием используют глину, мыло, воду или краску, нередко нанося их на свою кожу. Раскра­шивание ладоней и рук, а также лица, по-видимому, переда­ет переживаемое ребенком состояние «внутренней загряз­ненности» и «хаоса». По этой же причине некоторые дети весьма настороженно относятся к нанесению краски на свои кожные покровы, и процедура смывания краски пред­ставляет для них особую значимость. Поэтому они нередко просят арт-терапевта помочь им помыться, по-видимому для того, чтобы быть уверенными в том, что они «чистые»».

Некоторые перенесшие насилие дети в процессе изобрази­тельной работы неосознанно «проигрывают» травматичную ситуацию вновь и вновь, словно стараясь обрести над ней конт­роль. В то же время, учитывая символическую, метафоричес­кую природу художественных образов, ребенком, как прави­ло, не осознается их связь с конкретными обстоятельствами насилия. В то же время осознание связи образов с конкретны­ми обстоятельствами жизни может происходить в определенный момент терапии спонтанно или благодаря интервенциям со стороны специалиста.

Элдридж (2000) описывает случай из своей практики, когда перенесший насилие мальчик раскрашивал в ходе арт-терапевтического занятия куклу красным цветом. Затем он стал обма­зывать ее цементом и клеем. В следующий раз, когда он полу­чил в школе выговор, он еще раз раскрасил куклу. Его первыми словами в процессе работы были следующие: «Это похоже на кукольную порнографию».

Для перенесших насилие детей также характерно создание изображений ущербных или неполноценных персонажей, а также таких, которые испытывают страх и отчаяние, либо на­ходятся в опасной для них ситуации. Это может отражать осо­бенности самовосприятия таких детей. Подобные особеннос­ти образа «я» детей — жертв насилия хорошо проявляются как в спонтанной, так и организованной изобразительной деятель­ности, в том числе при использовании некоторых проектив­ных графических методик, например, тестов Сильвер. Приме­нение этих тестов с целью диагностики перенесенного наси­лия дополнительно обсуждается в следующей главе.

По мнению Мэрфи (2001), некоторые рисунки детей — жертв насилия свидетельствуют об их попытках преодолеть психическую травму посредством механизма «расщепления»: это проявляется в поляризации изображения на две части, от­ражающие разные грани переживаний — положительную и отрицательную.

В художественной деятельности детей из неблагополучных семей, переживших насилие, а также тех, кто оказался свиде­телем сцен насилия, часто присутствуют повторяющиеся эле­менты. Такие дети используют искусство для самоуспокоения, часто применяя повторяющиеся линии, штрихи и точки при рисовании, смешивая и накладывая краски друг на друга или при работе с глиной делая повторяющиеся удары или другие движения.

В последние годы для определения признаков перенесенно­го насилия в изобразительной продукции детей стали приме­няться специальные арт-терапевтические диагностические ме­тодики, такие как рисуночные тесты Сильвер и диагностическая рисуночная серия (ДРС). Данные об использовании рису­ночных тестов Сильвер приводятся в следующей главе. Сведе­ния о диагностическом потенциале ДРС приводятся ниже.

Date: 2015-07-01; view: 303; Нарушение авторских прав