Глава 12. Неизвестную перевели в другую палату

Неизвестную перевели в другую палату.

Я держу в руке пробирку с ее кровью и с разочарованием отмечаю, что она холодная на ощупь. Она слишком долго томилась в лотке лаборантки, и тепло тела, которое в ней хранилось, просочилось сквозь стекло и растаяло в воздухе. Холодная кровь – мертвая, в ней нет ни силы, ни души, и она меня не возбуждает. Я смотрю на этикетку – белый прямоугольник, приклеенный к стеклу пробирки, на котором напечатаны обозначение пациентки, номер палаты и больничный код. Хотя написано «неизвестная», я знаю, кому на самом деле принадлежит эта кровь. Она больше не лежит в отделении реанимации. Ее перевели в палату 538 – в отделение хирургии.

Я возвращаю пробирку в лоток, где она стоит в одном ряду с двумя десятками других пробирок, заткнутых разноцветными резиновыми пробками – голубыми, пурпурными, зелеными и красными, – цвет обозначает определенную процедуру, которую предстоит выполнить. Пурпурные пробки для общего анализа крови, голубыми помечают анализ на свертываемость, красными – анализ на биохимию и электролиты. В некоторых пробирках с красными пробками кровь уже свернулась в сгустки темного желатина. Я просматриваю кипу лабораторных направлений и нахожу листок с надписью «неизвестная». Сегодня утром доктор Корделл назначила два анализа: полный анализ крови и электролиз сыворотки. Я роюсь во вчерашних назначениях и нахожу копию еще одного предписания с именем доктора Корделл как лечащего врача.

«Срочный анализ газов артериальной крови, постэкстубация. 2 литра кислорода через назальные трубки».

Нине Пейтон провели экстубацию. Она дышит самостоятельно, вдыхая воздух без трубки в гортани.

Я сижу за своим рабочим столом, думая не о Нине Пептон а о Кэтрин Корделл. Она полагает, что выиграла этот раунд. Считает себя спасительницей Нины Пептон. Пора указать ей ее место. Пора научить ее смирению.

Я снимаю телефонную трубку и набираю номер больничной диетической столовой. Отвечает женщина, ее речь звучит скороговоркой на фоне грохота подносов. Близится время ужина, и ей некогда тратить время на разговоры.

– Это из пятого западного корпуса, – придумываю я на ходу. – Кажется, мы перепутали диетические заказы для двоих наших пациентов. Проверьте, пожалуйста, какую диету назначали в палату пять-тридцать-восемь?

Следует пауза, пока она набирает что-то на клавиатуре и запрашивает информацию.

– Прозрачные жидкости, – отвечает она. – Правильно?

– Да, все верно. Спасибо. – Я вешаю трубку.

В сегодняшней утренней газете сообщалось, что Нина Пейтон по-прежнему находится в коме и в критическом состоянии. Это неправда. Она в сознании.

Кэтрин Корделл спасла ей жизнь, в чем я и не сомневался.

Ко мне подходит процедурная сестра и ставит передо мной лоток, полный пробирок с кровью. Мы, как всегда, улыбаемся – дружелюбные коллеги, которые знают друг о друге только хорошее, Она молодая, с упругими грудями, которые, словно спелые дыни, выпирают под ее белым халатом, и у нее великолепные ровные зубы. Она забирает новую порцию лабораторных предписаний, машет мне рукой и выходит. Мне интересно, соленая ли на вкус ее кровь.

Аппараты гудят и журчат, исполняя свою нескончаемую колыбельную.

Я подхожу к компьютеру и вызываю список пациентов пятого западного корпуса. В этом корпусе двадцать палат, которые располагаются в форме буквы Н, а рабочее место медсестры находится как раз в поперечине. Я просматриваю список пациентов -всего их тридцать три, – обращая внимание на возраст и диагноз. Останавливаюсь на двенадцатом имени, пациенте из палаты 521.

«Герман Гвадовски, 69 лет. Лечащий врач: доктор Кэтрин Корделл. Диагноз: экстренная лапаротомия вследствие множественной травмы брюшной полости».

Палата 521 находится в коридоре, параллельном палате Нины Пейтон. Оттуда палата Нины не просматривается.

Я щелкаю мышью по строчке «господин Гвадовски» и получаю доступ к результатам его анализов. Он находится в больнице вот уже две недели, и практически ежедневно у него берут анализы. Я представляю себе его руки с исколотыми венами, покрытые синяками. По результатам его анализа на сахар я вижу, что он диабетик. Высокий уровень лейкоцитов указывает на наличие какой-то инфекции. Я замечаю, что в его ране на ноге начинает развиваться некроз, что характерно для диабета, при котором нарушается процесс кровообращения в конечностях.

Я сосредоточиваюсь на электролитах. Уровень калия устойчиво повышается: 4,5 две недели назад, 4,8 на прошлой неделе, 5,1 вчера. Он стар, и его разрушенные диабетом почки ежедневно выделяют токсины, которые накапливаются в крови. К таким токсинам относится и калий.

Очень скоро он перешагнет предельно допустимый рубеж.

Я никогда не видел этого господина Германа Гвадовски – по крайней мере, в лицо. Я подхожу к пробиркам с кровью и смотрю на этикетки. Лоток как раз из пятого корпуса, восточного и западного крыла, и в лунках стоят двадцать четыре пробирки. Я нахожу пробирку с красной пробкой из палаты 521. Это кровь господина Гвадовски.

Я вытаскиваю пробирку и изучаю ее, поворачивая на свет. Кровь не свернулась, и жидкость выглядит темной и противной, как будто ее качали вовсе не из вены господина Гвадовски, а из затхлого колодца. Я открываю пробирку и принюхиваюсь к ее содержимому. Я чувствую запах стариковской мочи, тошнотворную сладость инфекции. Я улавливаю запах тела, тронутого тленом, пусть даже мозг его продолжает отрицать, будто оболочка умирает.

Вот так я знакомлюсь с господином Гвадовски.

Дружба будет недолгой.

* * *

Анджела Роббинс, будучи добросовестной медсестрой, была крайне возмущена тем, что десятичасовая доза антибиотиков для Германа Гвадовски до сих пор не доставлена. Она подошла к дежурному администратору пятого западного корпуса и сказала:

– Я жду внутривенные препараты для Гвадовски. Вы не могли бы еще раз позвонить в аптеку?

– А вы проверяли доставку? Она была в девять.

– Там ничего не было для Гвадовски. Ему нужно срочно делать инъекцию зосина.

– О, я вспомнила. – Администратор встала из-за стола и подошла к ящику, стоявшему на другом прилавке. – Недавно принесли из четвертого западного корпуса.

– Из четвертого?

– Да, лекарства по ошибке доставили на другой этаж. – Администратор сверилась с табличкой. – Гвадовски, палата пять-двад-цать-один-А.

– Все правильно, – сказала Анджела, забирая пакет с лекарствами. По пути в палату она еще раз прочитала этикетку, проверив имя пациента, лечащего врача и дозу зосина, которую добавили к солевому раствору. Все оказалось правильным. Восемнадцать лет назад, когда Анджела только начинала работать в больнице, дежурная медсестра могла сама прийти в аптеку, взять пакетик с внутривенным лекарством и добавить его к выписанным препаратам. Из-за неоднократных ошибок, допущенных невнимательными медсестрами, и последовавших за ними судебных процессов порядок выдачи лекарств изменился. Теперь даже обыкновенная емкость, содержащая солевой раствор с добавлением калия, должна была пройти через больничную аптеку. Это был очередной узел и без того сложной механики здравоохранения, и Анджела в глубине души возмущалась таким порядком. Усложнение процедуры выдачи лекарств повлекло за собой опоздание более чем на час в доставке жизненно важного препарата.

Она подвесила к капельнице свежую емкость. Все это время Гвадовски лежал, не двигаясь. Вот уже две недели он находился в коме и уже источал запах скорой смерти. Анджела слишком давно работала медсестрой и научилась распознавать этот запах, который, как и кислый запах пота, был прелюдией к финалу. Всякий раз, улавливая его, она тихонько бормотала: «Этот не выживет». То же самое она подумала и сейчас, включая капельницу и проверяя жизненные показатели пациента: «Этот не выживет». И все равно она выполняла свои обязанности так же старательно, как и в отношении любого другого пациента.

Подошло время обтирания. Она поднесла к кровати таз с теплой водой, намочила в нем губку и стала протирать лицо Гвадовски. Он лежал с открытым ртом, язык его был сухим и сморщенным. Если бы только родные позволили ему уйти. Если бы только освободили от мучений. Но сын по-прежнему настаивал на уходе за больным, и старик продолжал жить, если только это можно было назвать жизнью. Как бы то ни было, сердце все билось в разрушающейся оболочке тела.

Она приподняла больничную пижаму пациента и осмотрела брюшную полость. Рана выглядела красноватой, что обеспокоило медсестру. На руках пациента уже не было живого места, так что для внутривенных инъекций была доступна лишь центральная вена. Анджела следила за тем, чтобы рана была чистой, а повязка свежей. После обтирания она собиралась сменить ее.

Она протерла тело, пробежав губкой по выступающим ребрам. Она бы сказала, что этот пациент никогда не отличался развитой мускулатурой, а теперь его грудная клетка больше напоминала костяной каркас, обтянутый пергаментом.

Медсестра расслышала шаги и, к своему неудовольствию, увидела в дверях сына Гвадовски. Одним лишь взглядом он заставил ее нервничать – таким уж он был человеком, привыкшим во всем видеть чужие огрехи. Так же он вел себя и с родной сестрой. Однажды Анджела слышала, как они ругались, и еле удержалась, чтобы не вступиться за бедную женщину. В конце концов, Анджела была не вправе высказать этому сукину сыну все, что она о нем думает. Но и быть с ним чрезмерно любезной тоже была не обязана. Поэтому она лишь кивнула ему в знак приветствия и продолжила процедуру.

– Как он? – спросил Иван Гвадовски.

– Без изменений. – Ее тон был прохладным и деловым. Ей хотелось, чтобы он ушел, перестав притворяться, будто заботится об отце, и предоставил ей возможность делать свое дело. Она была достаточно проницательной, чтобы понимать, что сын бывал здесь вовсе не из-за любви к отцу. Просто он привык властвовать над всем и вся. В том числе и над смертью.

– Врач уже осматривал его сегодня?

– Доктор Корделл бывает здесь каждое утро.

– И что она думает по поводу того, что он до сих пор в коме?

Анджела положила губку в таз и выпрямилась.

– Я не знаю, что тут вообще можно сказать, господин Гвадовски.

– Как долго он будет находиться в таком состоянии?

– Ровно столько, сколько вы ему позволите.

– Что это значит? – вспылил он.

– Вам не кажется, что было бы человечнее отпустить его?

Иван Гвадовски свирепо уставился на нее.

– Да, это многим облегчило бы жизнь, не так ли? И к тому же освободится больничная койка.

– Я не это имела в виду.

– Я знаю, как оплачиваются сегодня больницы. Если пациент задерживается надолго, вы несете убытки.

– Я говорю только о том, что было бы лучше для вашего отца.

– Для него было бы лучше, если бы врачи как следует выполняли свою работу.

Чтобы не говорить ничего, о чем потом пришлось бы пожалеть, Анджела отвернулась, взяла из таза губку, отжала ее дрожащими руками.

«Не спорь с ним. Просто делай свое дело. Этот человек – из тех, кто всегда считает себя правым».

Она положила влажную губку на живот пациента. Только в эту минуту она осознала, что он уже не дышит.

Анджела тут же приложила руку к его шее, чтобы нащупать пульс.

– В чем дело? – воскликнул сын. – С ним все в порядке?

Она не ответила. Бросившись мимо него, она выбежала в коридор.

– Синий сигнал! – закричала она. – Подайте синий сигнал, палата пять-двадцать-один!

* * *

Кэтрин вылетела из палаты Нины Пейтон и ринулась в соседний коридор. В палате 521 уже толпились врачи, а в коридоре собрались ошарашенные студенты-медики, которые, вытянув шеи, пытались разглядеть, что будет происходить дальше.

Кэтрин ворвалась в палату и громко, чтобы ее расслышали в этом хаосе, крикнула:

– Что случилось?

Анджела, медсестра Гвадовски, сказала:

– Он просто перестал дышать. Пульса нет.

Кэтрин пробралась к койке и увидела, как другая медсестра, зафиксировав на лице пациента кислородную маску, уже закачивает кислород в легкие. Врач делал реанимацию, мощными нажатиями на грудную клетку пациента разгоняя кровь от сердца по артериям и венам, питая жизненно важные органы, питая мозг.

– Электрический разряд подключен! – выкрикнул кто-то.

Кэтрин бросила взгляд на монитор. Прибор-самописец показывал желудочковое трепетание. Сердце уже не сокращалось. Вместо этого подрагивали отдельные мышцы, а само сердце превратилось в дряблый мешок.

– Дефибриллятор готов? – спросила Кэтрин.

– Сто джоулей.

– Начинайте!

Медсестра поместила электроды дефибриллятора на грудь пациента и прокричала:

– Всем отойти!

Последовал электрический разряд, который дал встряску сердцу. Тело пациента подскочило на матрасе, словно кошка на раскаленной решетке.

– Без изменений!

– Внутривенно один миллиграмм эпинефрина, потом еще раз электрошок на сто джоулей, – скомандовала Кэтрин.

Эпинефрин ввели в вену пациента.

– Разряд!

И опять последовал электрошок, и тело дернулось.

На мониторе кривая ЭКГ резко взлетела вверх и снова превратилась в дрожащую линию. Это были последние судороги угасающего сердца.

Кэтрин смотрела на своего пациента и думала: «Как же я смогу оживить эту груду костей?»

– Вы хотите... продолжить? – запыхавшись, спросил врач-реаниматолог. На его лице выступил пот.

Я вовсе не собиралась возвращать его к жизни, подумала она и уже приготовилась дать отбой, когда Анджела прошептала ей на ухо:

– Сын здесь. Он наблюдает.

Кэтрин бросила взгляд на Ивана Гвадовски, который стоял в дверях. Теперь у нее не было выбора. Если они чуть ослабят усилия, сын тотчас кинется взыскивать с них моральный ущерб.

На мониторе тонкая линия дрожала на поверхности бушующего моря.

– Давайте еще раз, – сказала Кэтрин. – Теперь двести джоулей. И возьмите у него кровь на анализ!

Она расслышала громыхание тележки процедурной сестры. Тут же появились трубки для забора крови и шприц.

– Я не могу найти вену!

– Используйте центральную.

– Всем отойти!

Последовал новый мощный электрический разряд.

Кэтрин смотрела на монитор в надежде на то, что электрошок разбудит сердце. Но вместо этого линия ЭКГ превратилась в мелкую рябь.

Ввели очередную дозу эпинефрина.

Врач-реаниматолог, красный и потный, продолжал качать грудную клетку. Свежая порция кислорода была подана в легкие, но все усилия напоминали попытку вдохнуть жизнь в высушенную мумию. Кэтрин уловила смену настроения среди персонала, в их голосах уже не было прежней взволнованности, и слова произносились вяло и автоматически. Теперь их действия были чисто механическими, лишенными всякого смысла. Она огляделась по сторонам, увидела лица десятка или более врачей и медсестер, столпившихся возле кровати, и поняла, что исход для всех очевиден. Они просто ждали ее команды.

И она последовала.

– Давайте составлять протокол, – произнесла она. – Одиннадцать тринадцать.

В молчании все отошли от кровати и уставились на Германа Гвадовски, который остывал, опутанный проводами и трубками. Медсестра отключила кардиомонитор, и экран погас.

– А где же электронный стимулятор сердца?

Кэтрин, подписывая протокол по факту смерти, обернулась и увидела, что в палату зашел сын пациента.

– Там уже нечего спасать, – пояснила она. – Мне очень жаль. Мы не смогли заставить его сердце биться.

– Разве не для этого используют электронные стимуляторы сердца?

– Мы сделали все возможное...

– Ничего, кроме электрошока, вы не делали.

«Ничего?» Она оглядела палату, заваленную доказательствами их усилий: шприцами, трубками, смятыми упаковками препаратов – тем медицинским мусором, который остается после каждой битвы за жизнь. Присутствовавшие в палате наблюдали за происходящим, ожидая увидеть, как ей удастся справиться с возникшей проблемой.

Кэтрин отложила в сторону протокол, чувствуя, что с ее губ готовы сорваться самые резкие слова. Она все-таки сумела сдержаться и не выпалить их. Вместо этого она направилась к двери.

Где-то на этаже кричала женщина.

В одно мгновение Кэтрин выбежала из палаты, и медсестры бросились за ней. Завернув за угол, она увидела, что возле палаты Нины всхлипывает санитарка. Стул около двери пустовал.

«Здесь должен был дежурить полицейский. Где он?»

Кэтрин резко распахнула двери и застыла от ужаса.

Первое, что она увидела, была кровь, яркие струи которой стекали со стены. Потом она перевела взгляд на пациентку, лежавшую на полу лицом вниз. Нина упала между кроватью и дверью, как будто ей удалось сделать несколько шагов, прежде чем ее настигла смерть. Капельница была отсоединена, и солевой раствор капал из открытой трубки на пол, где уже образовалась лужа, а рядом была другая, огромная, красного цвета.

«Он был здесь. Хирург был здесь».

Хотя каждая клеточка ее тела подавала сигнал бежать отсюда, и поскорее, она заставила себя сделать шаг вперед и встать на колени возле Нины. Брюки мгновенно пропитались кровью. Еще теплой. Она перевернула тело на спину.

Одного взгляда на белое лицо и широко раскрытые глаза было достаточно, чтобы понять: Нина мертва.

«А ведь только что я слышала биение твоего сердца».

Медленно выныривая из полузабытья, Кэтрин подняла голову и обвела взглядом испуганные лица столпившихся вокруг людей.

– Полицейский, – произнесла она. – Где полицейский?

– Мы не знаем...

Пошатываясь, она поднялась с колен, и коллеги расступились, пропуская ее к выходу. Не обращая внимания на капающую с нее кровь, она вышла из палаты, безумным взглядом окидывая коридор.

– О Боже, – произнесла медсестра.

В дальнем конце коридора пол пересекала темная линия. Кровь. Она вытекала из-под двери раздаточной.

Date: 2015-07-01; view: 343; Нарушение авторских прав