Глава 32. Как правило, для тщательною исследования брюшной полости в случае эндометриоза требуется вертикальный разрез

Как правило, для тщательною исследования брюшной полости в случае эндометриоза требуется вертикальный разрез, так как гнойная жидкость мо­жет скапливаться между петлями кишечника. Симп­томы эндометриоза таковы: боль в тазовой области, дисменорея, бесплодие, затрудненная менструация и диспареуния.

Дорогой Господи, мне просто хотелось, чтобы у меня было тело как у моей сестры, сильное, стройное и при­влекательное. Не реагирующее на погоду, гибкое, не те­кущее кровью. Ладно, вру, у Холли тоже бывают месяч­ные. Я видела в мусорной корзине толстые прокладки; я-то прятала свои на самом дне мусорного ведра, что­бы никто не узнал, что у меня месячные, а Холли, по-моему, совершенно все равно, увидит их кто-нибудь или нет.

Холли упивается первыми днями месячных, она ле­жит на диване, стонет и блаженствует с пакетом шоко­ладного молока, а потом делает часовую пробежку, уве­ряя, что только от этого у нее проходят спазмы.

А я? Я глотала таблетки с кофеином и ела морковные палочки, изобретая способы устранить эту проблему вообще, в корне. Кажется, теперь я расплачиваюсь за все свои бескровные месяцы.

Я спрашиваю Холли. где одежда, в которой меня привезли в больницу, она «делает» лицо и говорит:

– Вряд ли она тебе понадобится.

– Почему?

– В общем, ее пришлось выкинуть.

– Почему?

У Холли сосредоточенный вид. Она подходит к при­кроватному столику и открывает маленькое зеркальце, и попросила маму принести его мне, чтобы выщипать брови. Я еще не смотрелась в него и не знаю, как вы­гляжу. Холли отворачивается, передавая мне зеркальце. А в нем сидит и глядит на меня львица все с тем же на­глым взглядом, с той же тяжелой челюстью, только по­чему-то не такая свирепая. Бездыханная, бескровная, с головой лишенной света.

Но время хирургической операции пациенты под­вергаются риску заражения от четырех основных источников: 1) воздуха операционной; 2) хирургиче­ских инструментов и материалов, используемых во время операции; 3) персонала операционной: 4) са­мого пациента.

По ночам больничный гул не дает мне спать. Мне слышно, как булькает бойлер, тихо смеются медсестры за столом, кофейная машина выплевывает кофе, не го­воря уж обо всех аппаратах, которые жужжат, поддер­живая жизнь и наших трупах.

По ночам пружины кровати вкручиваются и врезаются мне в спину. Как бы я ни повернулась, такое ощущение, что о мою поясницу постоянно тушат сигару. Но мне неловко попросить еще лекарства.

По ночам боль в животе и костях становится непере­носимой. Я смотрю в окно, на уличные фонари, наде­ясь, что они меня отвлекут. Сначала боль горячая, она начинается глубоко в самой середине меня и расширя­ется, охватывая внутренности, а потом прожигает кожу и выступает на поверхности в виде пота, крохотными, похожими на слезы капельками, холодной лихорадкой. Обычно я высовываю ногу из-под восьми одеял, ко­торыми я накрыта, и пытаюсь дотянуться пальцем до холодного кафельного пола, но я никогда до него не до­стаю.

Два дня назад я упала с кровати. Наверно, я как-то перевернулась, пока падала, или что-то в этом роде, по­тому что я кругом в синяках. Я пролежала там минут со­рок, прежде чем позвать сестру. Я хотела было поднять­ся сама, но решила, что пол не хуже кровати, поэтому осталась лежать на полу, дрожа и мысленно аплодируя вентиляционной системе за ее способность поддержи­вать арктическую температуру в больнице.

Потом ко мне в палату вошла медсестра и нашла меня. Она подобрала меня, как ребенка, укрыла одеялами, а потом сделала странную вещь: поцеловала в лоб, и погла­дила по голове, и много раз повторила мое имя, пока у меня не стихла даже самая жгучая боль и я смогла почув­ствовать синяки.

Когда-то я умела делать колесо на одной руке. На нашей сухой летней лужайке с фруктовым льдом во рту... Это Холли меня научила в конце концов. Я изво­дила сестру, прижимала ее к земле и облизывала лицо, а она хлестала меня своими волосами. Я ходила на за­нятия по аквааэробике в группу с пожилыми женщина­ми, просто ради смеха. Однажды я просидела всю ночь, готовясь к экзамену по биологии, и мы со Сьюзен выпили на двоих двадцать шесть коктейлей с «Джеком Дэниэлсом», а потом заявились на жуткую, чудовищно скучную вечеринку медицинского факультета и проора­ли с шотландским акцептом во все горло: «Да пошли вы все!». Было время, когда мне приходилось так много всего успевать, что я не могла все запомнить и должна была записывать на обрывках бумаги. Мы ходили ужи­нать с Солом и держались за руки и смотрели друг на друга – Как Смотрят Юные Влюбленные. Мы говори­ли серьезно и тихо, проливая вино на белые скатерти и обмениваясь тайнами.

Теперь я вспоминаю себя, как совершенно другого человека. Я поменяла дыхание на мокроту. На холод­ную лихорадку. Меня разрушает вкус стали и меда у меня во рту.

Эндометриоз – одна из главных причин беспло­дия: от 30 до 40 процентов женщин, страдающих эндометриозом, не способны к деторождению.

Скрип-скрип, скрипит нож. Скрип-скрип. Скрипит моя жизнь. Я недоносок. Я ничто.

Сегодня пришлось отправить Сола восвояси. В нем я вижу отражение того, как я блекну, вижу стиснувшее его горе в глазах, и он тихо говорит, когда думает, что я не слышу, он говорит: «Пожалуйста, милая, соберись с си­лами».

Тщеславие, ужасный зверь, живет даже в самых безобразных людях и в этой женской оболочке, усыха­ющей в глазах ее бывшего любовника. Он принес мне овсяное печенье. Он съел одну штуку, а я две. Врач бу­дет доволен. Это значит, что я смогу прогуляться по ко­ридору. Холли меня отведет.

Бывали дни, когда я чувствовала только ноющую боль в животе, которая съедала меня изнутри, и наконец она победила. Наверно, я расплачиваюсь за все пропущенные ужины и месячные, за все мои мысли о бессмертии. Я студентка-медик, я знаю правила, по которым функ­ционирует организм, знаю, что он работает на энергии: если ничего не вложишь, ничего и не получишь. Почему же после того, как я столько времени ничего не вклады­вала, из меня все это выходит? Откуда оно берется?

Когда приходит Холли, я прошу ее принести мои чер­ные джинсы, несколько футболок и свитер. Она смотрит на меня с любопытством.

– Да ну брось, мне просто до смерти надоела эта роба, хочу надеть что-нибудь нормальное.

Холли подходит и встает у моей кровати.

– Ладно, тогда съешь это.

Она протягивает мне яблоко и еще три печенья. Я с отчаянием смотрю на нее. Она жалеет меня и достает швейцарский армейский нож, разрезает яблоко, и мы едим его вместе; она дает мне очень тоненькие дольки. Есть строгое правило насчет количества калорий, если я хочу, чтобы меня сняли с трубок: не меньше трех сотен калорий в день. Мы с врачом заключили сделку.

Я достаю из дневника банковскую карточку и пере­даю ее Холли.

– Сними сотню и завтра принеси мне.

– Жизель...

– Сделай, как я тебя прошу! Она смотрит на карточку.

– Если ты хочешь сбежать, скажи. Чтобы я тебя нашла.

– Никуда я не денусь. Посмотри на меня! Просто я хочу заказать пиццу.

Я усмехаюсь:

– Ты же терпеть не можешь пиццу.

Она сует карточку в джинсы, и крошит печенье в руке, и скармливает мне шоколадные крошки длинными тон­кими пальцами.

Матку выскабливают кюреткой.

Сегодня мне приснился новый сон: как будто я падаю в пустое пространство, и на мне нет электродов, которые тянули бы меня вниз. Женские руки гладят мое тело, двигаются вверх-вниз с мягкой настойчивостью, по ру­кам, ногам, лицу. Я знаю, чьи это пальцы, не Холли, не Ив. Они складываются, как крылья, бьются у моего бока. Они тянут меня вверх, и вдруг оказывается, что я сижу на кровати.

Наконец, в первый раз за несколько дней я проснулась, я чувствую себя почти нормально, по крайней мере, в го­лове нет такого тумана, как раньше, и не так больно. Я вытягиваю катетер и слезаю с кровати. Такое ощущение, что я на Луне, только в этот раз я не качаюсь и не падаю: голые ноги опускаются на холодный кафельный пол, я на­хожу брюки, которые принесла мне Холли, они висят на стуле. Я надеваю их и туго затягиваю ремень, чтобы они не падали.

«Вот молодец».

Я достаю пять двадцаток и карточку.

– Спасибо, – шепчу я, надевая футболку на голое те­ло, – грудь стала такая маленькая, что лифчик ни к чему.

На стуле сумочка Агнес, золотая и безвкусная, она не­давно подарила ее Холли. Я открываю ее, и внутри оказы­ваются обезьяний череп, горсть шоколадных конфет и тюбик губной помады Агнес сумасшедшего оранжевого цвета. Я иду в туалет, включаю свет, но тут замечаю нечто такое ужасное, что хватаюсь руками за стену.

«Ты молодец. Не надо пока смотреть в зеркало».

«О господи. Господи боже мой. Ты видела, на что мы стали похожи?»

«Видела».

Я пытаюсь выбросить из головы образ костлявой де­вушки с зелеными зубами, которая я сама. Я хватаю сумку и принимаюсь искать туфли. Поиски приводят меня к паре разноцветных шлепанцев, которыми мне и придется удовольствоваться. Я шлепаю в них вокруг кровати, выясняя, смогу ли я пройти бесшумно; у меня выходит шаркающая походка, и медсестра может поду­мать, что это какой-нибудь старик плетется в туалет. Я так рада новой одежде, я то и дело провожу по себе руками, чувствуя острые кости.

«Сейчас важно, чтобы ты не думала о внешности. Важно, чтобы ты сосредоточилась на главной задаче: выбраться отсюда».

«Но куда мы пойдем?»

«Это не имеет значения. Не знаю, как ты, а мне ос­точертели больницы. Предпочитаю побыть в каком-нибудь уединенном месте».

«Ладно, по правде сказать, я бы не отказалась от гамбургера».

«От гамбургера?!»

Меня пробирает дрожь. Мы проделали такой путь, и тут это. Я опускаюсь на пол ладонями и коленями. Я зар­валась, и она разрычалась. Вот дура, какая же я дура. Те­перь она ни за что меня не отпустит. Дикая и голодная, я могу думать только о том, чтобы каким-то образом вер­нуть себе кровь, съесть хоть немного мяса. Я потираю ключицу; она безразлично хмыкает, но молча соглашает­ся, медленно выравнивая дыхание. В конце концов, лев не откажется от мяса.

«Я сказала – гамбургер? Я имела в виду чизбургер».

Date: 2015-07-01; view: 279; Нарушение авторских прав