Глава 24. Для восстановления сердечного ритма требуется немедленный разряд электрического тока или ангиопластика

Для восстановления сердечного ритма требуется немедленный разряд электрического тока или ангиопластика.

– Ты не можешь надеть черное на выпуск! – говорит мама.

– Почему? Ты же надевала черное на свадьбу тети Джуди.

– Это другое.

– Почему?

– У меня был траур. Не двигайся, Холли, или я вот­кну тебе в ногу булавку.

Весла нарядила Холли в шелковое платье с набивным рисунком, похожее на лохмотья. Она придумывает, ка­ким образом так ушить талию, чтобы Холлин торс был не так заметен.

– Почему ты не дашь ей надеть мое платье?

Я вишу на двери и задаю вопрос кротким тоном, Я чув­ствую слабость и сажусь на корзину для белья, чтобы не упасть в обморок. Это первый раз, когда я обратила внимание на Холли после ссоры. Она бросает на меня благо­дарный взгляд.

– Хорошо.

Мамавстает и выплевывает булавки изо рта; это знак, что она опускает руки.

Холли выбегает из комнаты, разрывая платье.

– Слава богу, наконец-то заканчивает.

– Еще бы не заканчивает, она пропустила только одну неделю.

Холли кашляет в коридоре.

– У тебя есть туфли? – кричу я.

– А, туфли!

Мы слышим, как она бежит ко мне в комнату. Надев мои туфли, она жеманно входит в комнату. Я издаю свист, а мама удивленно смеется. На длинном, обтяги­вающем черном платье разрез во всю ее левую ногу. Она посылает нам воздушный поцелуй, покачивает бедрами и потом, втянув щеки, важно вышагивает по коридору взад-вперед.

– Холли, ты красотка. Честное слово, – говорю я, сме­ясь, и думаю, как бы отреагировала на это платье Агнес.

– Это уж слишком. – Мама качает головой. Холли вытягивает из вазы гвоздику и берет се в зубы, и мама оборачивается ко мне:

– Сол придет на выпускной вечер?

Его имя не говорится вслух, мы неделями его не про­износили. Ни одна из нас. И теперь, услышав, мы обе поворачиваемся на звук его имени, как будто сталкива­емся машинами.

Остановка сердца: опытные кардиологи умеют сразу же оценить нанесенный органу ущерб.

«Я же говорила».

Каузальность. Закон причинно-следственной связи. Какие причины? Но нет никакого порядка. Нет кого-то или чего-то. Нет никаких прямых факторов, ведущих к исчезновению моего тела, хотя королева-львица увере­на, что знает ответы на все вопросы:

«Забавно».

«Что?»

«Что все мужчины в твоей жизни бросают тебя ради Холли».

Медицина когда-то была для меня чистой, легкой, ло­гичной наукой; идентифицировать симптомы, устано­вить источник боли, взять анализ крови и мочи, сделать метки, потом все сопоставить, выслушать пациента, пе­рейти к дифференциальному диагнозу. Вот как я пришла к медицине, вот почему предпочла ее психологии. Вот почему мне хотелось устранять телесные повреждения, а не умственные.

Нельзя залезть в чужие мозги. Нельзя понять, какими разными путями и куда идет счастье; нельзя отличить крик удовольствия от крика боли. Иногда боль едва раз­личима. Нет ни барометра, ни справочника, а боль может обмануть. Даже в организме законы цепной реакции могут оказаться ложными. Вот почему людям всегда нужно мнение второго специалиста.

Важно понимать, что ослабление боли, не обяза­тельно указывает на то, что заболевание, явившее­ся ее причиной, излечено.

Шагая по ухоженной кладбищенской траве, я думаю, не стать ли мне патологом. Мама слегка похлопывает по земле, уминая маленький холмик вокруг новой тиг­ровой лилии, которую она посадила в ногах у Томаса. Она недолго стоит на коленях, протирает надгробную плиту тряпицей, выдергивает сорняки, наводит по­рядок.

Холли ненавидит «камень», как она его называет, иобъясняет:

– Это не он, это просто место, где похоронили его тело.

– Я знаю, но что же нам еще делать?

Такой разговор у нас происходит каждый месяц, ког­да пора идти в церковь и навестить камень.

– Это для мамы, а не для него или для тебя, это не для мертвых, мертвым уже все равно.

Обычно в этот момент Холли начинает кидать одеж­ду на пол и ворчит, что ей нечего надеть.

Но мне нравится камень, он помогает мне разо­браться. В последний раз, когда я видела отца, он тяжело дышал, как зверь, которому оторвали лапы. Вернувшись домой из больницы, мама глядела сквозь нас, а мы с Холли сидели напротив и глядели на нее, как два мини-зомби. Я думаю о разных ужасных и непредсказуемых вещах: трупах людей, умерших от сердечных болезней, которые мы анатомировали в университете, об их набух­ших артериях и венах, а потом я думаю, что, может, моя мысль стать патологом, в конце концов, не такая уж удачная.

Я знаю, что Холли разговаривает с ним и видит его, так сказать, имеет с ним духовную связь и все такое прочее, но у меня все по-другому. Мне нравится хра­нить его образ со старых снимков 70-х годов: красивый улыбающийся мужчина с резкими скулами и полиэстеровыми воротниками. Его образ не может уйти с фото­графий, он не может стать кем-то другим.

Мой ум – безобразное место, что туда ни попадет, все может сгнить. И вообще, что бы я сказала, если бы он заговорил со мной, как с Холли? Что я могла бы ему сказать? Самое печальное, что я тоже себе это представляла. Я точно знаю, что бы я сказала, если бы отец явился мне среди белого дня с какими-нибудь своими призрачными советами. Я даже не дала бы ему открыть рот. Нет уж.

«Ну и что? – сказала бы я. – Ты всего лишь остался тем же чертовым призраком, каким всегда был для меня», – а потом бы ушла.

В редких случаях пациенткам с сильной дисменореей может помочь расширение шейки матки для об­легчения менструального кровотечения, но этот метод нельзя рекомендовать всем пациенткам в ка­честве общепринятой практики.

Сегодня я увидела ее по дороге в библиотеку на уни­верситетском эскалаторе. Как только она заметила меня, я отвернулась и побежала в обратную сторону по эскалатору, расталкивая людей и извиняясь. Но она, как всегда, догнала меня.

«Что это ты делаешь?»

Я почувствовала, как загораются огнем мои ступни. Я рвалась сквозь толпу, распахивались пластиковые па­кеты, книги падали на металлические зубы эскалатора.

– Осторожнее!

«Как ты не понимаешь, что, кроме меня, у тебя ни­чего нет?»

Она подходит ко мне, тихая, серьезная, как затишье перед бурей, она знает, что я не могу убежать. Посреди ночи, когда я стою на кухне, пытаясь заполнить грызу­щую пустоту в животе, она подходит ко мне вплотную и заводит свои нравоучения:

«Иди спать, никакой еды тебе не нужно».

«Но я хочу есть».

«Мы никогда не хотим есть».

– Нет, хотим, – вслух говорю я ванночке с йогуртом и отсыревшему пакету с картошкой фри, который Холли оставила в холодильнике. – Иногда люди могут прого­лодаться, и тогда им нужно что-нибудь съесть, – вслух говорю я, пытаясь переговорить ее, набиваю рот старой Холлиной картошкой,йогуртом, куском сыра и ломтем хлеба, всем сразу. Тарелка с печеньем, ломоть позавче­рашнего стейка, в рот, в рот, в рот, а она говорит все громче и громче:

«Но ты изменишься, когда доешь, ты растолстеешь».

Она подходит ко мне в ванной и развязывает халат, разоблачая мой гордый надувшийся животик.

«Господи боже, ты только глянь на себя».

«Я и гляжу».

Я вижу, как он выступает, мягкая складка кожи, уп­ругая и уже не впалая, провожу по нему пальцами и ду­маю, как Сол клал сюда голову и читал газету, пытаюсь с ней спорить:

«Людям надо питаться. Люди едят, работают и лю­бят. Так поступают все люди, и так поступаю я».

«Нет, только не ты. Только не мы, мы начисто лише­ны желаний, мы движемся, как стройные льны, мы не обжираемся, как ты только что...»

«Но...»

«Никакого но. Ой, это что еще?»

Что-то горячее, мокрое и чужое у меня между ног. Я раздеваюсь, оказывается, из меня течет. «Кровь».

«Да, кровь, мои первые месячные за три года». «Черт бы тебя взял!»

Я встаю на колени, голая, кровь струится подо мной, теплая и гнусная на чистом белом нему. Дисменорея: прекращение менструации.

Прекращение прекращения, конец конца. Она рыв­ком сует мою голову к унитазу, я ударяюсь о край и об­нимаю урчащий живот.

«Ты вычистишь себя и будешь голодать, чтобы ниче­го этого не было».

«Не буду».

Живот кажется мне раздутым. Он скручивается, ког­да она хватает меня, сует пальцы мне в горло, и все, что и проглотила, валится вниз, вниз, вниз, в унитаз.

«Давно мы уже не прибегали к этому трюку, а?»

«Да уж».

Я смываю воду и мок» унитаз и пол. Потом открываю воду в ванне и погружаю тело в обжигающий кипяток, вижу, как розовеет кожа, когда касается воды. Подни­мается пар, и я кладу руки на свой уже не надутый жи­вот и голову на край ванны.

«На тебя противно смотреть...»

«Я сделала, что ты хотела, оставь меня в покое, про­шу тебя».

Ее челюсти раскрываются, и я вставляю голову меж­ду блестящими резцами, кладу на ее теплый язык и вы­рубаюсь – зубы смыкаются на моем черепе.

«Ты же знала, что этим кончится. Я уйду, когда ты уйдешь. Вот в чем проблема, разве непонятно?»

Date: 2015-07-01; view: 287; Нарушение авторских прав