Глава VIII. Мори провел беспокойную лихорадочную ночь, а когда очнулся после короткого сна, которым забылся ближе к утру

Мори провел беспокойную лихорадочную ночь, а когда очнулся после короткого сна, которым забылся ближе к утру, без труда поставил себе диагноз – у него начался острый бронхит. Дыхание было жестким и болезненным, даже без стетоскопа он слышал хрипы в груди, а температура поднялась выше тридцати девяти. Он выждал с похвальным самообладанием почти до семи утра и только потом постучал в стену, за которой спала Мэри. Он услышал, как она зашевелилась, а несколько минут спустя Мэри уже была у него в комнате.

– О боже… ты заболел! – испуганно воскликнула она. – Полночи я волновалась, как бы ты не простудился.

– Пустяки. Но придется немного полежать, а я не хочу доставлять вам хлопоты. Пожалуй, тебе следует позвонить в больницу.

– Ничего подобного. – Она взяла его руку, и та оказалась такой горячей, что у Мэри тревожно сжалось сердце. – Ты останешься у нас в этой самой комнате. А я буду за тобой ухаживать. Больше некому!

– Ты уверена, Мэри? – Внезапно ему захотелось, чтобы именно она взяла на себя все заботы о нем. Как было бы скучно вызывать «скорую помощь» и тащиться обратно в лечебницу в качестве пациента. – Болезнь продлится не больше нескольких дней. Если это вас не слишком обременит, то я предпочел бы остаться…

– Значит, останешься, – решительно заявила она. – Итак… послать за доктором?

– Нет‑нет, конечно нет… Я сам назначу себе лекарства.

Он приподнялся на локте и выписал пару рецептов. От усилия закашлялся.

– Это все, что мне нужно, Мэри. Ну и временами горячее питье… – Он вымученно улыбнулся. – Если не считать тебя.

Дело обернулось серьезнее, чем он предполагал. Десять дней он был очень болен: высокая температура, мучительный кашель. Мэри преданно его выхаживала, и для того, кто этому не учился, у нее все получалось на удивление хорошо. Вместе с тетушкой Минни она делала ему компрессы, варила питательный бульон, кормила его с ложечки телячьим студнем, перестилала постель, в полной мере проявляла практичность и домовитость, чтобы облегчить его страдания. При самых тяжелых приступах, когда ему требовался кипящий чайник, она по полночи сидела у его постели. Распорядок в доме, разумеется, был нарушен. Ели не вовремя, почти не спали, кое‑как занимались лавкой. Уилли, вернувшемуся из лагеря, пришлось поселиться у Дональдсона, помощника пекаря. Когда в конце второй недели Мори сумел встать с постели и перебраться в шезлонг у окна, он смущенно извинился перед Дугласом за то, что причинил всем столько неудобств.

– Больше ни слова, Дэйви, – прервал его маленький пекарь. – Теперь ты член семьи. – Он улыбнулся. – Во всяком случае, почти.

Когда отец вышел из комнаты, подошла Мэри и, опустившись на пол рядом с креслом, крепко обхватила колено Мори.

– Никогда больше не говори, что ты обуза, Дэйви. Что, по‑твоему, было бы со мной, если бы я тебя не выходила?

На его глаза навернулись слезы, он был все еще слаб.

– Какая же замечательная жена из тебя получится, Мэри. Не думай, что я не замечал всего, что ты делала.

Вскоре он начал выходить из дома, прогуливаться с Мэри по площади, сначала медленно, потом быстрее. Наконец он объявил, что здоров и хочет начать поиски временной работы, которая даст ему возможность продержаться ближайшие несколько месяцев. У него все еще покалывало в груди, не давая покоя, но об этом он умолчал. Пожаловаться сейчас означало проявить неблагодарность, а ведь эти люди столько для него сделали. Однако в следующий понедельник, когда он приехал на поезде в Уинтон, чтобы оставить свое имя в агентстве занятости медицинских работников, сильная боль вновь пронзила его, и он решил заглянуть в свое старое отделение – пусть его осмотрит Драммонд.

В Ардфиллан он вернулся поздно, и Мэри, которая обслуживала покупательницу в лавке, сразу уловила на его лице уныние. Едва освободившись, она подошла к нему и заглянула в глаза.

– Не повезло, Дэйви?

Он хотел улыбнуться, но попытка не удалась.

– По правде говоря, я так и не добрался до агентства.

– Что случилось, дорогой? – быстро спросила Мэри, понимая, что он явно темнит.

В эту секунду звякнул колокольчик на входной двери и вошел ребенок, чтобы купить сладкого печенья. Мори замолчал, радуясь паузе. Сколько же неудобств он им всем доставил, а теперь еще и это – что они о нем подумают!

– Итак, Дэйви? – Она повернулась к нему.

– Это трудно объяснить, Мэри… – робко начал он. – Расскажу обо всем наверху.

Как раз подошло время закрывать лавку. Мэри поспешно опустила жалюзи, выключила свет и проследовала за ним в дом. Там уже сидели отец и тетушка Минни. Он не знал, с чего начать, но ничего не оставалось, как открыть причину своего визита в больницу. Опершись локтями в колени, он не отрывал взгляда от пола…

– И вот, когда я туда добрался, профессор Драммонд сделал мне рентген… Оказалось, что левое легкое у меня поражено плевритом.

– Плеврит!

– Очаг небольшой, – сказал Мори, не упомянув слова Драммонда, настойчиво утверждавшего, что если запустить болезнь, то может начаться туберкулез. Стараясь говорить бодро, он добавил: – Но видимо, о замещении теперь придется забыть.

– Что же в таком случае делать? – спросил Дуглас, совсем скиснув; его дочь тем временем отмалчивалась, крепко сжимая руки.

– Ну… я мог бы пожить за городом… где‑нибудь неподалеку отсюда…

– Нет, Дэйви, – нервно вмешалась Мэри, – ты нас не оставишь. Мы будем заботиться о тебе здесь.

Он уныло посмотрел на нее.

– Обременять вас еще два месяца? Невозможно, Мэри. Разве я могу болтаться здесь без дела, быть такой обузой… и это после всех хлопот, что я вам доставил? Я… я найду работу на какой‑нибудь ферме.

– Ни один фермер в здравом уме не наймет больного работника, – сказал Дуглас. – Наверняка тот доктор… профессор посоветовал тебе что‑то определенное.

Наступила пауза. Мори поднял голову.

– Если настаиваете… Драммонд действительно сказал, что мне необходимо морское путешествие… в качестве корабельного врача, разумеется… Он даже настоял на том, чтобы позвонить в пароходство Киннэрд… там у него есть знакомый…

Теперь пауза затянулась. Наконец пекарь произнес:

– Ну вот, хоть какой‑то толк. А ведь речь идет о здоровье, парень… Это самое важное. Мы с радостью оставили бы тебя здесь. Но разве ты пошел бы на поправку? Ведь скоро зима. Нет‑нет. Профессор дал разумный совет. Ему удалось договориться о тебе?

Мори неохотно кивнул.

– Есть один корабль – «Пиндари», отходит на следующей неделе из Фирт‑оф‑Клайд… в Калькутту… туда и обратно – семь недель.

И опять нависла пауза, затем Дуглас подытожил:

– Путешествие в Индию. Там ты погреешься на солнышке.

– Хотите ехать? – поинтересовалась тетушка.

– Черт возьми, нет… Простите, тетушка Минни. Я меньше всего этого хочу. Только если я все‑таки должен поехать, то жалованье хорошее, девяносто фунтов за все про все. Мы смогли бы, Мэри, обставить на эти деньги наш домик.

Весь вечер шло обсуждение, и наконец решение приняли. Несмотря на расхождение мнений, все, даже Мэри, склонились к простому аргументу пекаря: здоровье – прежде всего.

– Какой от тебя будет прок всем – Мэри, самому тебе, Гленберну, – если ты не поправишься? Ты должен ехать, парень, вот и весь сказ.

В следующий вторник он вместе с Мэри пересек Гринок. День выдался ветреный и дождливый. Мори выглядел неважно, да и чувствовал себя скверно. Необходимость расставания давила тяжким грузом. Мэри тоже переживала, хотя и храбрилась, решив не поддаваться отчаянию. В раздутой ветром твидовой шапочке, в застегнутом на все пуговицы плаще, она глядела бодро, но на лице ее словно застыла маска. «Пиндари», который пришел ночью из Ливерпуля, чтобы забрать груз шерстяных тканей и оборудования, стоял на приколе в устье, скрытый надвигающимся туманом. Ветер, разгулявшийся в доках, буквально сбивал с ног, но Мэри настояла, что дойдет до конца пристани, чтобы проводить его и помочь нести чемодан. Так они и шли рядом, вместе держа ручку старого кожаного чемодана. Обслуживающий судно катер подскакивал на волнах внизу, ударяясь о пристань, пока они крепко обнимались под серым хмурым небом. Дождь, как слезы, бежал по ее холодным щекам, но губы оставались теплыми. У него щемило сердце, он не мог с ней расстаться.

– Я, пожалуй, рискну и останусь, Мэри. Бог свидетель, как я не хочу уезжать.

– Но ты должен, дорогой, ради нас обоих. Я буду тебе писать… и считать каждую минуту, покаты ко мне не вернешься. – И прежде чем отстраниться и пуститься бегом обратно по пристани, Мэри вынула из кармана плаща маленький сверток и сунула ему в руку. – Это тебе, чтобы ты меня не забыл, Дэйви.

В каюте катера, вздымавшегося на волнах, по дороге к кораблю, он снял обертку и рассмотрел подарок. Это был старый тонкий золотой медальон, меньше флорина, когда‑то принадлежавший ее матери. Внутри Мэри поместила свою маленькую фотокарточку, во второй половинке – тщательно засушенный бутон колокольчика, из тех, что он собрал для нее в Гэрсее.

Date: 2015-06-12; view: 246; Нарушение авторских прав