Глава XII. Они находились в узкой части Суэцкого залива, и впереди во влажной дымке поблескивали вершины Синая

Они находились в узкой части Суэцкого залива, и впереди во влажной дымке поблескивали вершины Синая. Три дня стояла адская, невыносимая жара. В Красном море солнце испепеляло «Пиндари»; на скалах Адена, выжженных до бурого цвета, растрескавшихся от зноя, не росло ни травинки, да и сам порт выглядел таким неприветливым, что всею несколько пассажиров отважились сойти на берег. Холбруки примкнули к оставшемуся на борту большинству. Дорис, например, ни разу не вышла на палубу с того вечера, когда они праздновали экскурсию по Суэцу. Как объяснила доктору миссис Холбрук, дочь не покидала каюту из‑за легкого недомогания. Он собрался предложить свои услуги, но некоторая сдержанность в манерах женщины, возможно, намек на деликатные обстоятельства его остановили. Он решил, что речь идет, скорее всего, об обычном ежемесячном нездоровье, и убедился в своей правоте, когда миссис Холбрук доверительно прошептала:

– У Дорри иногда случаются эти приступы, доктор.

Поэтому он просто передал ей привет, добавив, что такое жестокое пекло свалит с ног кого угодно.

Погода неожиданно прибавила ему работы. Помимо наплыва пациентов с обычными жалобами на грибковую инфекцию кожи, тропическую потницу и ожоги после чрезмерных усилий приобрести загар у него появилось несколько серьезных случаев. Особую тревогу внушали двое ребятишек Киндерсли, которые слегли с острым колитом. Напуганная эпидемией амебной дизентерии на Суэце, миссис Киндерсли чуть ли не ударилась в панику, а так как в какой‑то момент близнецы находились в критическом состоянии, он сам начал опасаться худшего. Но спустя двое суток, которые он почти безотрывно провел у их постели, на рассвете третьего дня наступило резкое улучшение, и, вздохнув про себя с облегчением, он мог успокоить отчаявшуюся мать. Взлохмаченный, с красными от усталости глазами и расстегнутым воротничком, он с трудом разогнулся, чтобы посмотреть на свету показания термометра.

– Они будут на ногах и… снова начнут шалить… – улыбнувшись, он обнял за плечи их мать, – в начале следующей недели.

Женщина разрыдалась. Она умела держать себя в руках, но, как и Мори, глаз не сомкнула в течение двух ночей.

– Вы совершили настоящее чудо, доктор. Как мне вас благодарить?

– Ложитесь и отдохните немного. Вам нужно быть в форме, ведь мы еще с вами играем в финале.

– Да. – Она вытерла глаза, пытаясь ответить на его улыбку. – Хорошо бы выиграть тот симпатичный чайный сервиз для нашего бунгало. Но разве ваша партнерша не больна?

– Нет, там всего лишь недомогание.

Она дошла вместе с ним до дверей каюты. Было видно, что ее терзают сомнения, и, приглядевшись к нему повнимательнее, она все‑таки решилась.

– Мы с Биллом часто о вас говорим, доктор… Особенно после этих событий… И невольно задаемся вопросом, не начинается ли у вас… что‑то серьезное с мисс Холбрук.

– Серьезное? – тупо повторил он и тут же покраснел, поняв, о чем идет речь. – Разумеется, нет.

– Я рада. – Она пожала ему руку. – Девушка привлекательна и явно к вам благоволит, но есть в ней что‑то странное, сама не знаю что, и очень неприятное… Билл говорит, у него мурашки от этой двойственной особы. Вы ведь меня простите за то, что я так сказала?

– Все в порядке. – Он попытался говорить как ни в чем не бывало, хотя ее слова смутили и оскорбили его. – А сейчас примите то сильное снотворное, что я дал, и сразу спать.

На душе у него скребли кошки. Вернувшись в каюту, он принял душ и побрился, выпил две чашки кофе и отправился на обход. Ему постепенно становилось ясно, что Дорис непопулярна на корабле. Она часто грубила, держалась скрытно и, несомненно, вызывала у женской половины зависть своими красивыми нарядами, так как через день появлялась во всем новом и дорогом. Кроме того, их прочный успех в соревнованиях, видимо, пробудил неблагоприятный отклик. Неужели в этом и скрывалась причина неприязни миссис Киндерсли? Верилось с трудом. В ее словах не было злого умысла. Но все равно подобное вмешательство его возмутило. Какое она имела право лезть в его дела, тем более что он вел себя безукоризненно и его не в чем упрекнуть? И что, черт возьми, Киндерсли имел в виду, когда так по‑дурацки пошутил? Сам‑то он далек от совершенства – любитель пива, целый день, наверное, провел в каком‑нибудь клубе Кадура, неудивительно, что его жена так подавлена. Мори размышлял все утро, но эти рассуждения не настроили его против Дорис, а, наоборот, заставили принять ее сторону. Она явно не принадлежала к обычным, заурядным личностям, но стоило ли ее за это корить? В ней все‑таки что‑то было. Он инстинктивно начал ее защищать. Однако, решил он, будет благоразумнее умерить свой пыл в соревнованиях.

В конце недели внезапно стало прохладнее. Суеты поубавилось. У него появилось время написать длинное, полное любви письмо к Мэри, вложив в конверт отдельный листок с посланием для Уилли. В тот же самый день он еще больше приободрился, когда О’Нил отвел его в сторону для разговора.

– Я подумал, ты захочешь знать, док… Сегодня утром капитан на своем мостике хорошо о тебе отозвался. Когда он узнал про детей Киндерсли, то сказал, что ты чертовски славно потрудился… Ты единственный костоправ из всех, кто у нас здесь был, который не нарастил себе на заднице мозолей. – Здоровяк ирландец помолчал, рассматривая новые часы Мори, а потом ухмыльнулся. – Подарок от благодарного пациента? Так держать, мой мальчик. Ты вскоре нападешь на настоящую жилу, или я не родился в Ирландии.

– Разве я не говорил тебе, что она меня не интересует? – раздраженно ответил Мори. – Мне всего лишь жаль ее, потому что она до сих пор здесь как чужая.

– Тогда почему бы тебе не стать для нее своим? – сказал О'Нил и громко заржал. – Да брось ты, мой мальчик, не тормози, когда путь открыт. Мы все на этом чертовом корыте гоняемся за юбками – иначе с тоски можно подохнуть. Кстати, слышал такой анекдот…

Мори пришлось захохотать. Какой все‑таки отличный парень О’Нил, и в его замечании не было ничего обидного, как и в его похабных стишках, – просто повод посмеяться. Почему же Киндерсли не видят того же самого?

На следующий день, когда стало еще прохладнее, на палубе появилась Дорис. Он наткнулся на нее в тенистом уголке, где она сидела в шезлонге, с шелковым шарфом на голове и легким кашемировым покрывалом на коленях, и, видимо, скучала. Под глазами у нее пролегли темные крути. Она не шелохнулась, только махнула в его сторону ресницами.

– Привет, незнакомка, где прятались все это время? – Он опустился в шезлонг рядом с ней. – Как самочувствие? Получше?

Обиженная его бодрым настроем, она не ответила.

– Жара подкосила довольно много народу, – продолжал он. – Зато сейчас погода что надо.

Корабль шел по Индийскому океану, мягкий муссон распевал песни в оснастке, стайка молодых китов весело резвилась вокруг корабля, выдувая фонтаны.

– Вы уже видели наш эскорт? – продолжал Мори. – Я считал, что киты встречаются только в Арктике, но О’Нил рассказал мне, что на этих широтах они частые гости.

Она пропустила его слова мимо ушей, словно он сморозил глупость. Подперев голову подушкой, она смотрела на него пустыми глазами, будто накачалась таблетками.

– Хорош, нечего сказать, – произнесла она.

– Что такое… В чем дело, Дорис?

– Не притворяйтесь, после того что вы сделали. Я оскорбилась и пока вас не простила. С кем вы танцевали, пока меня не было?

– Ни с кем. Я ждал своего личного преподавателя.

Лицо ее слегка просветлело. Она вяло улыбнулась.

– Почему вы не заглянули навестить меня? Хотя ладно, не было нужды. К тому же я не выношу ничьего присутствия, когда на меня накатывает. Впрочем, это случается не часто, всего лишь раз в полгода. – Он посмотрел на нее с любопытством – дело оказалось совсем в другом. Она продолжала: – Приступы, конечно, мерзкие. Даже если уходит головная боль, я все равно чувствую себя как раздавленный клоп.

– Не нужно так говорить, Дорри.

– Перестаньте, хватит с меня мамочки. В такие дни я все время думаю, какой толк от этой жизни, зачем ее продолжать, что в ней хорошего. Я кажусь себе ужасной, не похожей на остальных девушек, у которых в голове одни сладостные мечты. Вы понимаете, о чем я. Глупые коровы! – Она внезапно рассмеялась.

– Ничего нет плохого в том, что вы немного отличаетесь от обычных людей.

– Я рада, что вы так думаете. Раньше я пыталась во всем разобраться, в тот период, когда меня ненадолго исключили из школы. Мне хотелось уважения, хотелось все делать правильно. Но ничего не вышло. Поэтому теперь я поступаю так, как чувствую. Делаю, что хочется. Я не могу с этим бороться. Если не давать воли своим чувствам, то можно убить все, что заложено внутри. Вы согласны?

– Как сказать… – Он недоуменно уставился на нее. О чем она тут рассуждала? Он совершенно ее не понимал.

– Знаете такой девиз: будь самим собой? Это вызов. Я рада, что родилась женщиной, что создана для любви, поэтому хочу только одного – быть такой, какая есть. Вы по мне скучали? Хотя куда там, мерзавец вы этакий, вы так легко заводите друзей и ладите со всеми. А я так и не обзавелась настоящими друзьями, почему‑то не могу ни с кем найти общий язык, кроме вас. – Помолчав, она тихо произнесла: – Неужели не видите, что я втрескалась в вас по уши?

Его тронуло ее признание, как и равнодушный голос, которым оно было сделано, и необычная депрессия. И разумеется, это льстило его самолюбию.

– Встряхнитесь, Дорри, нельзя раскисать. – Он похлопал ее по руке. – Если хотите знать, мне действительно вас не хватало.

Чуть ниже склонив голову набок, она внимательно в него вгляделась, а потом, схватив его руку, которую он хотел убрать, сунула ее под кашемировое покрывало.

– Так уютнее. Я очень соскучилась.

Мори до ужаса испугался, не столько от ее неожиданного поступка, сколько потому, что она, сама того не подозревая, как он полагал, прижала его пальцы к своему теплому мягкому бедру.

– Полно, Дорис, – попытался он отшутиться, – так себя не ведут… тем более с корабельным доктором.

– Но мне необходимо немного ласки. Заметьте, я не всякого пускаю в свою жизнь. Да, парней у меня было много, и высоких, и широкоплечих, и красивых, но вы другой. У меня к вам такое бескорыстное чувство.

– Прошу вас… сейчас обязательно кто‑нибудь пройдет мимо.

– Скажете, что замеряете мой пульс. – Она посмотрела на него и зловеще, и ласково. – Или я скажу, что это прописанное вами лечение. Мне действительно рядом с вами стало легче. Я уже не чувствую себя так паршиво.

Наконец, рассмеявшись, она отпустила его, но не раньше, чем кровь прилила горячей волной к его щекам. Он быстро нашелся, выдавив из себя осуждающую улыбку.

– Вам следует оставить подобные привычки, девушка, иначе ждите неприятностей. Во‑первых, вы чертовски привлекательны, а во‑вторых, вам может попасться не тот человек.

– Но мне попались вы.

– А теперь послушайте, шутки в сторону. – Он специально повернул разговор в другое русло. – Я тут кос о чем подумал. Так как вы не совсем в форме, то нам лучше отказаться от соревнований.

– Что! – воскликнула она, встрепенувшись. – Собрать манатки и убраться? И это после того, как мы дошли до финалов и практически их выиграли?

– Если мы победим и получим все первые места, то нас наверняка обвинят в охоте за призами.

– Наплевать мне на призы – до того посеребренного чайного сервиза и дешевого фарфора, каким торгуют в «Вулворте», я не дотронулась бы и баржевым шестом. Но если я берусь за дело, то довожу его до конца. Пусть все, и особенно эта жеманная стерва миссис Киндерсли, видят – я чего‑то стою. Я пекусь о самоуважении. Я хочу показать, что мы на корабле лучшие.

– Быть может, и так, но зачем же это выпячивать?

– Потому что я хочу заявить об этом громогласно. А когда я чего‑то хочу, то обычно получаю. Возможно, я сейчас немного расклеилась, но быстро приду в себя. Оглянуться не успеете, как я достигну пика формы.

– Тогда ладно. – Он неохотно ее успокоил. – Поступайте как знаете. Но мы должны сыграть в субботу, самое позднее. Вечером состоится капитанский обед, и перед началом концерта будет вручение призов. – Он поднялся. – А теперь мне пора на обход. Увидимся позже.

Пришла суббота, они приняли участие в соревнованиях, и, как предполагал Мори, победили во всех трех играх. Миссис Киндерсли и ее муж не щадили сил в палубном теннисе, но так как Дорис, пришедшая в норму, затеяла быструю агрессивную игру, они никак не дотягивали до соперников. Развязка наступила в финальном сете, когда Киндерсли замахнулся ракеткой слишком высоко, потерял равновесие и рухнул на палубу с ужасающим грохотом.

– О, будьте осторожны. – Дорис перегнулась через сетку в притворной заботе. – Вы раскачиваете корабль.

Зрителей на этот раз собралось немного, и ее замечание было встречено гнетущей тишиной. Когда же матч закончился, победителей приветствовали жиденькие аплодисменты, без всякого энтузиазма. Мори расстроился, а Дорис, у которой снова было приподнятое настроение, казалось, ничего не заметила. Как и ее родители. Они, разумеется, присутствовали на матче. Когда Мори ушел с корта, Холбрук взял его за руку и увел с собой в курительный салон.

– Я подумал, что нам с вами, доктор, нужно поболтать, – заметил он с одобрительной улыбкой, когда они заняли два кресла в тихом уголке. – Чем лучше обстановка, тем веселее пойдет беседа. Выпьете? Нет? Ну от сока‑то не откажетесь. А я пропущу глоточек виски с содовой.

Когда принесли напитки, Холбрук поднял бокал:

– Ваше здоровье! А знаете, вы напоминаете меня самого в молодые годы. Я тоже был полон амбиций – работал помощником аптекаря в Бутле, готовил лекарства по рецептам безграмотных терапевтов, которые не могли отличить кислоту от щелочи. Сколько раз мне приходилось им звонить и говорить: «Доктор, вы прописали бикарбонат соды и соляную кислоту в одной и той же микстуре от живота. Если я их смешаю, то склянку разнесет на осколки». Возможно, именно подобные случаи и подсказали мне идею, что фармацевтика сулит больше денег, чем пока дает. Я подкопил немного, женился и открыл свою аптечку на Паркин‑стрит. Начал с нескольких собственных фирменных рецептур «От Холбрука»: порошки от головной боли, мазь из александрийского листа, растирание при вывихах… Отлично помню это растирание, оно обошлось мне в три фартинга за бутылку, а продавал я его по шиллингу и шесть пенсов. И ведь прекрасное средство, все игроки регби им пользовались, мы до сих пор его выпускаем. Вот так я начинал, док.

Он не спеша глотнул виски и продолжил рассказывать о том, как рос и ширился его бизнес. Он не хвастал, а говорил со спокойной уверенностью северянина, создавшего чрезвычайно успешное предприятие, с помощью которого сколотил себе состояние. Холбруки теперь превратились в крупнейших производителей лекарственных средств в Соединенном Королевстве, но основные доходы они получали от продажи высокоприбыльных патентованных лекарств собственной марки – начиная от желчегонных и заканчивая таблетками от кашля.

– И не думайте о них плохо, доктор, все это первоклассные средства, я могу вам показать отзывы тысяч потребителей. Я собрал целую папку благодарственных писем, которые согрели бы вам сердце. – Холбрук доверительно кивнул и согрел себе сердце еще одним глотком. – В настоящий момент мы располагаем основной фабрикой в Бутле, дочерним предприятием в Кардиффе и большими складами в Лондоне, Ливерпуле, Глазго и Белфасте. Мы ведем огромную экспортную торговлю с Востоком, вот почему мой сын Берт сейчас открывает новые представительства и большие склады в Калькутте. Но это не все, док, – продолжал Холбрук, хитро ткнув Мори указательным пальцем. – У нас есть планы… большие планы… по расширению в Америку. Как только Берт покончит с делами в Калькутте, я отошлю его в Нью‑Йорк. Он уже разведал там хороший участок под фабричную застройку. Заметьте, в Штатах это будет совсем другой бизнес. Времена меняются, и мы выходим на новый высококлассный уровень, витамины и все такое прочее. Вполне возможно, мы займемся и новыми барбитуратами. Но поверьте, за что бы мы ни взялись, нас ждет блистательный успех.

Он откинулся в кресле, достал сигару, раскурил, посопел немного и улыбнулся, поблескивая глазками.

– Таковы мои перспективы, юноша… А теперь расскажите о ваших.

– Что ж, сэр. – Мори слегка покраснел от такой прямоты. – По возвращении из этого путешествия меня ждет работа в больнице. Место хорошее, есть возможность для исследовательской деятельности… Зарплата пять сотен в год.

– Да, юноша, это хорошая работа, и, если не считать вашего теперешнего положения, довольно обычная. Но я спросил о ваших перспективах.

– Разумеется… я надеюсь на повышение…

– Какого рода повышение? Место в больнице покрупнее? Я хорошо знаком с этой сферой. На это уйдут годы. Как только попадете на службу в больницу, вы увязнете в ней на всю жизнь. А для такого умного молодого человека, как вы, с мозгами и характером, это было бы преступление.

– Я так не считаю, – сухо сказал Мори.

– А я считаю. Я не стал бы так говорить, если бы мы с женой не были о вас самого высокого мнения. А теперь послушайте… – Он стряхнул с сигары пепел. – Я не люблю ходить вокруг да около. Нам пригодился бы молодой медик вроде вас в нашем бизнесе, особенно на американском заводе. Вы занимались бы технологией, разрабатывали новые рецепты, размешали рекламу и, раз вас тянет на исследования, нашли бы себе дело в нашей новой лаборатории. Перед вами открылись бы широчайшие возможности. А нас устроил бы профессионал в руководстве. Что касается жалованья… – Он помолчал, дружелюбно поглядывая на Мори налитыми кровью глазками. – Для начала я положил бы вам полторы тысячи фунтов в год, с возможной премией и ежегодной прибавкой. Более того, я готов уже сейчас сказать, что со временем, если у нас с вами все хорошо сложится, вас ждет партнерство.

Мори, совершенно ошеломленный, даже потрясенный, избегал смотреть ему в глаза. Причина этого неожиданного предложения хоть и имела в основе здоровую коммерческую логику, на самом деле была прозрачна, как стекло в иллюминаторе, сквозь которое он сейчас в смущении рассматривал медленно плывущие облака. И Холбрук намеренно сделал ее прозрачной. Как отказаться галантно, не ранив чувства старикана, не настроив против себя все семейство, вот это была проблема. Наконец Мори произнес:

– Предложение чрезвычайно щедрое, мистер Холбрук. Я глубоко польщен, что вы такого хорошего обо мне мнения. Но я уже принял назначение… Дал слово. Я не могу его нарушить.

– Они найдут кого‑нибудь другого, – легко возразил Холбрук. – Без малейших затруднений. Да что там, среди претендентов начнется настоящий ажиотаж.

Мори молчал. Он знал, стоит ему только упомянуть о скором браке, и Холбрук больше не заикнется о своем предложении. Но по какой‑то непонятной причине, вероятно, из‑за чрезмерной чувствительности, преувеличенной деликатности он сомневался. Он завоевал такое расположение этих достойных людей, что был не в восторге от мысли разрушить – что неминуемо должно было произойти – очень приятные и дружественные отношения. Кроме того, за все путешествие ни разу не вставал вопрос о его помолвке. Так что он не виноват, если его по ошибке приняли за свободного молодого человека – просто у него не было повода упомянуть об этом. Но если его вынудят сделать это сейчас, то такое признание прозвучит чрезвычайно странно. Он будет выглядеть абсолютным идиотом или, того хуже, они могут подумать, будто он стыдится рассказывать о Мэри. Нет, теперь, когда окончание путешествия уже не за горами, он не может выставить себя в таком невыгодном свете. Дело того не стоит. Через несколько дней Холбруки сойдут на берег, и он больше никогда их не увидит. А на обратном пути он заранее позаботится о том, чтобы сразу объявить о своем положении, и тогда больше не возникнет подобных затруднений. Сейчас же для него лучше всего выиграть время.

– Не нужно говорить, как я благодарен, сэр, за ваш интерес к моей особе. Но мне предстоит принять очень важное решение, поэтому, естественно, я должен его хорошенько обдумать.

– Подумайте, док, – согласно кивнул Холбрук. – И чем дольше вы будете думать над моим предложением, тем больше оно вам понравится. И не забывайте о том совете, что я вам дал. Когда вам выпадает шанс, не упускайте его.

Мори спустился к себе в каюту и заперся. Ему хотелось побыть одному, не для того чтобы обдумать необычное предложение, ибо у него не было ни малейшего намерения его принимать, а просто для собственного удовлетворения, чтобы досконально разобраться, как вообще такое могло случиться. Во‑первых, он ничуть не сомневался, что родителям Дорри он понравился с самого начала; миссис Холбрук не скрывала особой симпатии, а в последнее время относилась к нему почти по‑матерински. Старик Холбрук был орешек покрепче, но и тот оказался завоеван то ли благодаря увещеваниям жены, то ли действительно почувствовал к Мори расположение. Во‑вторых, насколько Мори понял, Холбруку и его сынку Берту действительно выгодно принять в свою команду активного и умного молодого врача для работы на новом предприятии в Америке. Пока все объяснимо, думал Мори, но ответ еще не окончательный. Чтобы объединить первых два фактора, нужен третий, решающий мотив.

Мори, сам того не сознавая, покачал головой в самоуничижении, мгновенно отвергая зазнайство, но тем не менее не смог не признать того факта, что Дорис, скорее всего, сыграла важную роль в развитии всей этой неожиданной ситуации. Даже если бы у него не было доказательства в виде недавних слов миссис Киндерсли, то хватило бы одного только поведения Дорри. Она не принадлежала к тем особам, что томятся от любви, вздыхают и бродят с потерянным видом, но тот ее взгляд сказал о многом – и только дурак его не понял бы. Прибавить к этому влияние, которое, как избалованная дочь, она оказывала на родителей, приученных исполнять ее малейшие прихоти, а в данном случае пожелавших устроить ей подходящую партию, – и ответ найден.

Рассуждая подобным образом, Мори не переставал хмуриться, и теперь, взглянув на себя в зеркало, коротко и натужно расхохотался. Дорис действительно сорвалась со всех катушек… ушла с головой в омут. Нет‑нет, это не смешно, ничуть. Наоборот, он был расстроен и смущен, хотя, несомненно, ему льстило внимание богатой и привлекательной девушки, которая «явно к нему благоволила», – он снова вспомнил абсурдную фразу миссис Киндерсли и невольно улыбнулся – особенно когда на ум приходили, как сейчас, те минуты на верхней палубе, да и другие тоже, одна за другой.

Он осадил себя, посмотрел на часы – все тот же прекрасный «Патек Филипп» – стрелки показывали без пяти шесть. Боже правый! Он забыл, что у него прием больных. Нужно поторапливаться. Жизнь в последнее время полна событий. Но прежде чем выйти из каюты, он подошел к прикроватному рундуку и вынул медальон – подарок Мэри. С крошечного снимка на него смотрело дорогое, милое лицо, и Мори захлестнула нежность.

– Можно подумать, я смог бы от тебя отказаться, родная моя, любимая, – с чувством прошептал он.

Да, ее образ его защитит. В будущем он будет спокоен и сдержан, приятен со всеми, разумеется, но тверд и не потерпит никаких глупостей. До прибытия в Калькутту осталось всего десять дней. И Мори поклялся себе всем, что было ему дорого, сохранять осторожность, пока не минует опасность и путешествие не подойдет к концу.

Date: 2015-06-12; view: 272; Нарушение авторских прав