Глава 13. Сервис в советской повседневности

В жизни советских людей символичными стали социально-бытовые институты, связанные с регулированием повседневной жизни советского человека. В советские времена словосочетание «служба быта» вызывало массу эмоций, фельетоны в газетах и сюжеты в киножурнале «Фитиль», громкие судебные дела и слухи о немыслимых теневых доходах в этой сфере. А в середине 1970-х годов появилось ироничное выражение «ненавязчивый сервис».^[618] Впрочем, сфера бытовых услуг представляла собой целый пласт общественной жизни и сознания, в котором сейчас весьма трудно отделить реальность от вымысла. Более того, школа советского сервиса, воспитавшая практически всех нынешних бизнесменов, не должна быть забыта.

Конечно, современное определение сферы сервиса намного шире того, что вкладывалось в категорию «служба быта» в годы советской власти. Прежде всего, в сервисные услуги не включались направления и структуры, которые сейчас отождествляют с социокультурным сервисом или «индустрией развлечений»: игры и общение, музыка и танцы, кинематограф и театр, цирк и шоу-бизнес, средства массовой информации и дополнительное образование, охота и спорт.[619] Кроме того, похороны стали разновидностью сервисных услуг только с принятием 10 февраля 1977 г. «Санитарных норм и правил устройства и содержания кладбищ», централизовавших систему похоронного обслуживания. До этого похоронная тематика была для советского общества закрытой темой, и только в 1990-е годы окончательно сложилась система ритуального сервиса.[620] Еще труднее шел процесс становления информационного сервиса, имея в виду явно догоняющий характер развития компьютерной сферы в СССР. Если на Западе появившиеся в 1976 г. персональные компьютеры инициировали взрывное развитие коммуникаций, то в Союзе ставка делалась на создание автоматических систем управления промышленным производством и станков с числовым программным управлением. Использование ЭВМ частными лицами не практиковалось до начала 1990-х гг. в первую очередь из-за особенностей советского законодательства, которое не разрешало простым гражданам иметь дома копировальную технику. Впрочем, не менее серьезными были препятствия и в сфере общественного использования компьютерной техники, по причине низкого уровня периферийного оборудования, дефицита программного обеспечения и отсутствия концепции достижения программной совместимости разработок, отсутствия соответствующих специальностей в вузах СССР и фактического отсутствие службы сервиса.[621]

Советское муниципальное хозяйство также потеряло свою целостность и индивидуальность и оказалось «распиленным» на отрасли, привязанные к центральным ведомствам. Городской автобус – к Министерству автомобильного транспорта, городская торговля – к Министерству торговли, городские финансы – к Минфину, городское планирование – к Госплану, а составление планов развития всех городов СССР – к двум центральным проектным институтам: Мосгипрогору и Ленгипрогору. Благоустройством стали называть уборку улиц и вывоз мусора, озеленение, оформление фасадов домов и изготовление малых архитектурных форм (лавочек, ваз в скверах и т.п.). Народное образование, социальное обеспечение и другие социальные функции изъяли из компетенции местных органов, передав их в ведение соответствующих центральных ведомств. Поэтому в массовом сознании «коммунальное хозяйство» стало отождествляться лишь с определенными видами деятельности - уборкой улиц, канализацией, водопроводом и теплоснабжением.

Начало 1960-х годов стало этапом консолидации разрозненных отраслевых групп бытовых услуг в самостоятельную отрасль:

· с 1960 г. объем реализации бытовых услуг стал утверждаться в народнохозяйственных планах страны;

· постановлением ЦК КПСС и СМ СССР от 10 августа 1962 г. «О дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения» были предусмотрены государственные капитальные вложения для расширения и укрепления материально-технической базы службы быта.[622]

· в 1962-1963 гг. шел процесс передачи предприятий бытовых услуг из ведения ряда министерств и ведомств в вновь созданное Главное управление бытового обслуживания населения при советах министров союзных республик, в 1965 году преобразованных в отраслевые республиканские министерства.

Но единства отраслей, традиционно относимых к службе быта,[623] не было и после этого. Во всех классификациях отраслей народного хозяйства и промышленности, принятых Госкомстатом СССР и исполняемых плановыми органами со второй половины 1960-х гг., окончательного выделения бытового обслуживания в самостоятельную отрасль не последовало. Так, в классификации отраслей народного хозяйства и промышленности, утвержденной в 1976 г. Госпланом СССР и ЦСУ СССР, часть предприятий службы быта отнесена к производственной сфере, а часть – к непроизводственной. То есть бытовое обслуживание было «рассыпано» по различным отраслям хозяйства – промышленности, сельскому хозяйству, транспорту, строительству и пр. Хотя в классификаторе имелся раздел «Собирательная отрасль «служба быта», включающий в себя производственные и непроизводственные виды обслуживания населения,[624] не был зафиксирован статус бытового обслуживания как единой, самостоятельной отрасли. Согласно Комплексной программе развития товаров народного потребления и сферы услуг на 1986-2000 гг. к оказанию бытовых услуг широко привлекались предприятия многих отраслей народного хозяйства, что тоже усугубляло организационную разобщенность отрасли.[625]

Тем не менее, границы сферы сервиса были подвижными и непрерывно расширялись за счет приобретения ранее нетрадиционных для этой отрасли функций. Например, в 1962-1981 гг. Госплан и Госкомстат СССР официально вменили в обязанность предприятиям службы быта обслуживание бытовых нужд предприятий и учреждений сначала 9-ти, а потом – 59-ти типов, приравняв выполняемую для них работу к услугам населению. В роли «коллективных потребителей» выступали медицинские учреждения и предприятия общественного питания и торговли, предприятия и организации железной дороги и пароходств, воинские части и органы милиции.[626] Причем их вклад в загруженность сферы быта был весьма весом. Так, за годы 11-й и 12-й пятилеток в общем объеме бытовых услуг доля учреждений и организаций по услугам химической чистки и фотографии составляла до 20% в год, по ремонту радиотелевизионной аппаратуры, холодильников, полотеров, пылесосов и других приборов – 40-50%, а по ремонту мебели и услугам прачечных – 70-80%.[627]

Кроме того, с 1972 г. к бытовым услугам стало приравниваться изготовление предприятиями службы быта мелких партий товаров без предварительных заказов. К примеру, в годы 11-й и 12-й пятилеток в среднем по СССР на предприятиях по изготовлению и ремонту мебели, вязке трикотажных изделий и пошиву обуви доля мелкосерийного производства превышала половину всего объема работ в каждой из них, а в ряде республик – еще больше.[628] Это неэффективное дублирование предприятиями службы предприятий других отраслей было вызвано, прежде всего, неумением и нежеланием последних быстро перестраивать свое производство. Все это, конечно, снижало культуру сервиса, да и качество продукции на таких предприятиях было ниже, чем у соответствующих отраслей. Однако как всегда выручал товарный дефицит.

Вероятно, столь неопределенный правовой статус сферы быта заставлял исследователей рассматривать бытовое обслуживание населения, с одной стороны, как самостоятельную отрасль народного хозяйства, а с другой – как составную часть сферы общественного обслуживания населения, наряду с ЖКХ, торговлей, общественным питанием и городским транспортом.[629] Некими новообразованиями можно считать введенные в научный оборот в начале «перестройки» категории «бытовой сервис»[630] и «сфера обслуживания»[631] для обозначения своеобразной отрасли народного хозяйства, или появившийся в конце «перестроечного» периода довольно эклектичный термин «культура сервиса в службе быта».[632] Но в целом для советской историографии, оперировавшей понятием «служба быта» как синонимом категории «сервис», было характерно упрощенное деление услуг на материальные и нематериальные. К последним были отнесены, например, бытовые потребности в проведении праздников, бракосочетаний и в присмотре за детьми. При такой неопределенности классификации все, что не вписывалось в пределы указанных групп (например, деятельность бюро бытовых услуг) определялось как «услуги смешанного характера».[633] Но, прежде всего, служба быта сводилась к общественному обслуживанию материальных потребностей населения и сокращению в силу этого труда в домашнем хозяйстве. В конечном счете, социально-экономическая значимость службы быта определялась снижением потерь рабочего времени и ростом производительности труда, сокращением малоэффективного домашнего труда и увеличением свободного времени советских людей, преодолением различий между умственным и физическим трудом, выравниванием уровней жизни как городского и сельского населения, так и в региональном плане.[634] При этом у авторов не вызывало сомнений, что производство и потребление услуг при социализме подчинено его основному экономическому закону – «неуклонному росту благосостояния трудящихся».[635] Только во второй половине 1980-х гг. эффективность сферы обслуживания стала связываться не только с удовлетворением спроса на товары и услуги, но и с улучшением качественных характеристик населения - уровня образования, культуры и физического развития, состояние здоровья и т.п.[636]

И еще одно немаловажное обстоятельство. Становление и развитие службы быта в СССР происходило под знаком борьбы общественного и частного интереса и монополизации этой сферы. А идеологическим обоснованием обобществления (а точнее огосударствления) этой сферы выступало разрушение старых традиций и формирование «нового быта». Пример тому – узкий круг покупателей антиквариата при его изобилии и вполне доступных ценах в комиссионных магазинах крупных городов. Объяснение следует искать в общественном отчуждении от «буржуазно-мещанского» вкуса и опасении, что подобные вещи в доме могут пагубно сказаться на служебном положении или на репутации. В советских кинофильмах антиквариат в квартире допускался только у чудаковатого академика, которому «это было разрешено», или у жулика - как знак нажитого нечестным трудом. Не удивительно поэтому, что серый советский быт 1950-х годов[637] оказался заполненным яркими вещами китайского происхождения.

У историографов советского сервиса никогда не вызывала сомнений специфика сферы услуг. В первую очередь, речь шла об обязательном индивидуальном заказе и, как правило, личном контакте заказчика (потребителя) с исполнителем или представителем производителя услуги (приемщиком, мастером или агентом). Отсутствие посредников предъявляло особые требования к качеству обслуживания населения. Отмечались также ярко выраженный локальный (местный) характер деятельности большинства предприятий отрасли и колебания спроса на бытовые услуги по сезонам, месяцам и даже по часам рабочего времени. Это диктовало необходимость правильного сочетания крупного и небольшого по размерам производства и заставляло оперативно и гибко работать. В качестве специфической черты выделялось одновременное сочетание функций промышленного производства и розничной торговли (реализация услуг по прейскурантным ценам) в этой области. Обращалось внимание на сочетание принципа оказания услуг по индивидуальным заказам населения и массового производства предметов потребления. К началу 1980-х гг. удельный вес массовой продукции (товаров народного потребления и работ небытового характера) в общем объеме услуг, работ и продукции предприятий Министерства быта СССР составлял 25-30%.[638] И, наконец, подчеркивалась разноотраслевая сущность труда работников службы быта, разнородность технологических процессов, услуг и готовой продукции.[639]

Но в стороне по вполне понятным причинам оставалось то, что советский сервис представлял собой многоплановое явление, включавшее в себя, кроме всего прочего, теневую экономику и сферу частных услуг (врачебную практику, репетиторство и т.п.). Еще более табуированной остается сфера номенклатурного снабжения и обслуживания. Сегодня мы можем с уверенностью сказать, что эра спецраспределения была открыта постановлением Оргбюро ЦК 29 мая 1919 г., в котором продовольственному отделу Моссовета было предложено обратиться в центры с просьбой предоставить в распоряжение отдела предметы широкого потребления, чтобы иметь возможность удовлетворить запросы центральных учреждений. Была разработана по поручению Оргбюро инструкция, в соответствие с которой Главпродукт Наркомпрода образовывал спецфонд всех предметов широкого потребления. Архивные документы показывают, что уже на заре становления советской номенклатуры складывается и система закрытого отдыха. В докладной записке Н.М. Шверника в Секретариат ЦК партии «По вопросу домов отдыха районного актива» речь шла о том, что в 1933 г. Центральная лечебная комиссия при Наркомздраве СССР располагала 20160 путевок для курортного обслуживания партийного актива. Для обеспечения районного актива домами отдыха и санаториями в 1931 г. по постановлению ЦК ВКП(б) на строительство дополнительных объектов было выделено из бюджета 10 млн. руб., и местные власти позаимствовали на эти цели из других источников еще около 32 млн. Дело в том, что районный актив демонстрировал устойчивую тенденцию к росту, составив в 1933 г. 160 тыс. чел., включая работников политотделов совхозов и МТС. Неудивительно поэтому, что комиссия предложила, «чтобы прекратить самовольные позаимствования местными организациями средств на санаторно-курортное обслуживание районного актива», выделить дополнительно из бюджета 25 млн. руб.[640]

Не менее закрытой сферой для исследователей долгое время оставался столь специфический вид «сервиса» как проституция. Ведь исследования показывают, что в 1920-х годах отнюдь не нэпманы, а рабочие были главными потребителями услуг проституток. Военный коммунизм и материальные трудности первых лет нэпа не позволяли многим рабочим заполнить досуг развлечениями с проститутками, но в середине 1920-х годов ситуация изменилась. Если в 1920 году, согласно результатам опросов, в Петрограде к услугам проституток прибегало 43% рабочих, то в 1923 г. продажной любовью пользовался уже 61% мужчин, трудившихся на фабриках и заводах. То есть к концу 1920-х гг. в пролетарских районах Ленинграда сложился постоянный слой потребителей столь специфического «сервиса». Сопоставимые цифры в этот период демонстрировала и Москва. Да и сам рынок услуг «жриц любви» был в это время достаточно широким.[641] К специфическому типу «сервисных услуг» могут быть отнесены и возникшие в начале 1930-х годов медицинские вытрезвители, прототипом которых в 1920-х гг. были «камеры для вытрезвления» при райотделах милиции.

Технологическая революция, пусть и в меньшей степени, чем в развитиях странах Запада, не обошла стороной и службу быта. Заявленный правительственный курс на внедрение в быт элементов механизации и автоматизации привел в августе 1955 г. к появлению первых советских магазинов самообслуживания, специализировавшиеся на продаже продовольственных товаров. Однако, несмотря на рост сети «супермаркетов», не хватало оборудования и упаковочного материала. Да и сами граждане избегали покупки фасованных колбасных изделий, считая их несвежими. Даже курс на строительство коммунизма, призванный расширить сеть «магазинов без продавцов» на принципах всеобщего доверия, не привел к резкому росту этих заведений. Помимо указанных причин, препятствием для развития сети магазинов самообслуживания оставалось воровство и слабо поставленный контроль над действиями покупателей. С середины 1960-х годов сначала в Москве, а затем в других городах при магазинах и на предприятиях стали функционировать столы заказов. Заблаговременно, иногда по телефону, можно было из предлагаемого списка выбрать и затем в удобное время приобрести продукты. Однако это было не столько следствием заботы о населении, сколько способом распределения продуктов в условиях их хронического дефицита.[642]

Индустриализация жилищных служб привела в 1957 г. не только к преобразованию домоуправлений в ЖЭКи (жилищно-эксплуатационные конторы), но и к идеологизации жилищного хозяйства. В частности, организация в крупных ЖЭКах «участков коммунистического труда» на практике привела к ухудшению качества обслуживания. Проявился и еще один побочный эффект. Ускоренное жилищное строительство и оборудование квартир в строящихся домах ваннами и душами, не только уменьшило посещаемость бань, но и изменило их культурно-бытовой смысл. Поход в баню постепенно превращался в экзотическую форму досуга. По воспоминаниям современников, в 1960-е годы бани «превращались в народные клубы с парной, мытьем, выпивкой, закуской и неспешным свободным разговором».[643] Трансформации сферы сервиса способствовали и откровенно идеологические аспекты хрущевской политики. Так, новый виток борьбы с религией привел к появлению дворцов бракосочетаний, где красота и пышность обряда дополнялись возрождением специальных нарядов для жениха и невесты и обмена обручальными кольцами.

Значительное влияние на стиль городского быта в конце 1950-х – начале 1960-х годов оказали американские и западноевропейские стандарты повседневности. В частности, в первой половине 1960-х гг. во многих городах появились специальные салоны «Весна» для обслуживания новобрачных, куда можно было попасть только по выдаваемым в загсах и дворцах бракосочетаний талонам. Но советское правительство не решилось на создание брачных контор, но одной из форм помощи гражданам в создании семьи стали вечера «Для тех, кому за 30», организуемые при домах и дворцах культуры.[644]

Хотя бары появились еще до войны, в стабильный элемент городской повседневности они превратились только в 1960-е годы. После жесткой антиалкогольной кампании начала хрущевских реформ, сопровождавшейся закрытием большинства традиционных пивных, в 1963 г. в большинстве ресторанов появились бары, торгующие в первую очередь спиртным в розлив. Горожане стали осваивать европейский опыт проведения времени за беседой в культурных питейных заведениях. На рубеже 1950-1960-х годов традиционные пивные постепенно вытесняются пивными барами, где можно было почитать газету или журнал и пивными автоматами. Впрочем, несмотря на все старания, в модернизированных пивных продолжала царить атмосфера обычного питейного заведения, а более устойчивыми заведениями оказались пивные ларьки без столиков и стоек, где пиво разливалось прямо в кружки, банки и целлофановые пакеты. В начале 1960-х гг. в крупных городах СССР появились молодежные кафе, призванные помочь организации культурного досуга молодых людей. При этом русская традиция чаепития стала уступать западным тенденциям потребления кофе. В таких кафе можно было встретиться с известными деятелями культуры и принять участие в конкурсах. Да и меню было специфическим, подчиненным идее «окультуривания» досуга: кофе, пирожные и легкие закуски, сухое вино, шампанское и коктейли.[645]

В период хрущевского правления были сделаны серьезные попытки расширения и демократизации сферы общественного питания. Из ресторанов и кафе вытеснялась обстановка «сталинского шика» (пальмы, массивная мебель, бархат и крахмальные скатерти), на смену которой приходили практичные дешевые материалы. Постановление ЦК КПСС «О дальнейшем развитии и улучшении общественного питания» (февраль 1959 г.), предусматривавшее, в числе прочего, создание отделов для продажи полуфабрикатов, вполне соответствовало мировой тенденции автоматизации общественного питания. Сеть домовых кухонь или кулинарий (нечто среднее между магазином и заведением общепита) с 1959 г. по 1965 г. только в РСФСР возросла более чем в 10 раз. С открытием домовых кухонь стала распространяться и идея «обедов на дом», но большого распространения она не получила. А в середине шестидесятых годов интерес к кулинариям со стороны властей упал, что сразу отразилось на их численности.[646] Можно констатировать, что основную идею общепита - ликвидацию домашней кухни - реализовать не удалось: посещение ресторанов и кафе не стало повседневной практикой советских людей. Тем более что «эпоха застоя» вернула в систему общественного питания тяжеловесный шик и помпезность. Появились гриль-бары и пиццерии, вытеснившие привычные блинные и пельменные. Обнаружилась и очевидная нехватка доступных столовых и кафе.

В начале «перестройки» в качестве центральной проблемы сферы обслуживания была выдвинута недостаточная эффективность с точки зрения конечных результатов: удовлетворение спроса на товары и услуги, улучшение качественных характеристик населения (уровень образования, культуры и физического развития, состояние здоровья).[647] Выход виделся, прежде всего, в децентрализации отрасли. Так, с 1986 г. стали создаваться кооперативы не только в сфере производства, но и услуг. Согласно постановлениям 1986-1987 гг. кооперативы образовывались в сфере переработки вторсырья, общественного питания и бытового обслуживания. Кооператорам было дано право обслуживать только население, а обслуживание предприятий и организаций не было разрешено, хотя не было и запрещено. В 1987 г. стали появляться кооперативы, оказывающие населению транспортные услуги (такси), услуги в сфере образования (детские сады и репетиторство), здравоохранения, физкультуры и спорта (лечебно-оздоровительные центры), культуры (видеосалоны).[648] Толчок дальнейшему развитию кооперативного сектора дал принятый в мае 1988 г. Закон «О кооперации в СССР», отменивший большинство существовавших ограничений. Сначала кооперативы предполагалось использовать в интересах «перестройки» для ослабления дефицита товаров и услуг, увеличения вторичной занятости населения и демократизации экономической жизни. Но эти надежды не оправдались, так как из сферы оказания услуг часть кооперативов перешла к выполнению работ для государственных предприятий и колхозов. Другие стали своеобразной ширмой для различных криминальных группировок. Новыми бытовыми явлениями стали и первые кооперативные рестораны и кафе, а также «челноки» и вещевые рынки.

Тем не менее, к 1991 г. 98% основных производственных фондов бытового обслуживания и коммунального хозяйства СССР оставались государственными. И это все на фоне снижения объемов реализации бытовых услуг населению по многим видам услуг, ухудшения их качества, увеличения очередей на обслуживание, распространения практики несоблюдения сроков и несвоевременного обслуживания, грубости и т.п. Тогда как в развитых странах ускоренное развитие сферы услуг и превращение последних в главный продукт и результат труда стало ключевой составляющей «новой экономики», сущностью которой было формирование общества глобального сервиса.

*****

«Куется ему награда.

Готовит харчи Нарпит.

Не трожьте Его! Не надо!

Пускай человек поспит!»

(Александр Галич)

В ряду советских институций, призванных изменить повседневную жизнь, особое место принадлежало общественному питанию, успешному транслятору идеологем и «повседневному «мягкому» инструменту дисциплинирования, оформлявшему и нормализовавшему … обыденную жизнь».[649] Не случайно, в 1920-х гг. столовая называли «той наковальней, где будет выковываться и создаваться новый быт и советская общественность».[650] Одним из ключевых вопросов выступала роль общественного питания в социализации советского человека. Очевидно, что публичность приема пищи предполагала не только наличие строго определенного пространства, но и саму возможность осуществления интеракций, составляющих «жизнь, проводимую вне семьи и круга близких друзей»,[651] а именно, времени и условий для общения.

Советский общепит стал весьма символичным социально-бытовым институтом, связанным с регулированием повседневной жизни советского человека. Притчей во языцех стали знаменитые «рыбные дни» (чаще всего четверги), введенные в заведениях общепита в середине 1970-х годов. Существовал в отечественных столовых и комплексный обед, включавший в себя три стандартных, дежурных блюда. По поводу качества комплексного обеда в народе в годы «застоя» была сложена частушка в жанре «черного юмора»:

«В ресторане как-то дед

Скушал комплексный обед,

И теперь не платит дед

Ни за газ и ни за свет».[652]

Впрочем, по отзывам современников, качество пищи и уровень обслуживания в столовых всегда оставляло желать лучшего. Вот как описал в 1925 г. картину обеда в столовой имени Урицкого на Васильевском острове ленинградский рабочий Кузнецов: «Подавальщицы бегают среди публики, как угорелые, и обливают всех супом. В проходах страшная толкотня. Все окутано табачным дымом. Нередко слышна отборная ругань. Тарелки и ложки всегда грязные».[653] В большей степени подобные оценки относились к государственным столовым.

Революция разрушила почти до основания сферу обслуживания, включая и ресторанный бизнес. В условиях нормирования питания в годы Гражданской войны советские столовые становились источником получения дополнительного рациона для значительной части населения. Если в «белой» зоне ресторанное дело пережило короткий расцвет, что на территории, контролируемой большевиками, ликвидация ресторанов и кафе превращало столовую в монополиста общественного питания.[654] Что, в свою очередь, сопровождалось снижением качества обслуживания. Обеды в столовых были дороги, а качество пищи – скверным. Обеды, скажем так, не отличались кулинарной изобретательностью, что вызывало постоянные нарекания со стороны обедающих. Постоянным явлением в годы военного коммунизма были злоупотребления с продуктами и открытое воровство из заводских столовых.[655]

Переход к нэпу мало сказалось на качестве общественного питания и санитарном состоянии столовых. Однако с началом нэпа стала сворачиваться распространенная в годы «распределительного коммунизма» система коммунальных столовых, а в октябре 1921 г. наркомат продовольствия разрешил развернуть сеть частных кафе, ресторанов и столовых. В начале 1923 г. власти решились на создание конкурирующей частнику в сфере общественного питания структуры – кооперативного товарищества «Народное питание». Цены в заведениях нарпита были невысокими, однако ассортимент и качество блюд сильно уступали частной сети.[656] Местные союзы потребительских обществ содержали и основную массу пивных, где в годы нэпа не только пили, но и ели. Готовили там, по воспоминаниям современников, без затей, но вкусно.[657] В 1925 г. московский ресторан «Прага» стал моссельпромовской столовой, посетить которую призывала сочиненная Владимиром Маяковским реклама: «Каждому нужно обедать и ужинать. Где? Нигде, кроме как в «Моссельпроме». С семи вечера в этой столовой играл оркестр, а после десяти начиналась концертная программа.[658]

Итоги первого Всесоюзного совещания по общественному питанию (6-11 февраля 1927 г.), в котором приняли участие представители 34 регионов страны (делегаты от кооперации и «Нарпита», научно-пищевых советов и органов здравоохранения, партийных, советских и профсоюзных организаций),[659] продемонстрировали поворот к сфере рабочей кооперации и слабость материальной базы системы общепита. Круг обсуждаемых вопросов был весьма широк: от перспектив развития общественного питания в СССР до цен на обеды, культработы в столовых и подготовки работников по общественному питанию.

Отметив государственное значение дела общественного питания «с точки зрения производительности труда, здравоохранения, важности тесной увязки между ростом промышленности и развитием общественного питания», многие докладчики подчеркнули необходимость бюджетных правительственных ассигнований и долгосрочного банковского кредитования, а также проведения «детальной работы по определению конкретного плана строительства общественного питания». При этом на ближайшую повестку дня вышли проблемы декретирования вопросов предоставления помещений для столовых, льгот для закрытых столовых, использование фонда по улучшению быта рабочих и т.д.

На совещании было отмечено, что обозначился интерес науки к разрешению вопросов общественного питания: развитию диетического питания, холодильного хозяйства и производству термосов. Выступавшие были единодушны в необходимости механизации сферы общественного питания, включая методы перевозки пищи.

Показательно, что совещание «единодушно осудило тенденцию» считать общественное питание «обязательно убыточным», а также предложение об организации «общественных столовых с продажей водки и вина» как способа покрытия убытков. Было принято решение о создании в системе кооперации специального и единого органа, руководящего общественным питанием, а также о распространении льгот на кооперативные столовые, независимо от их подконтрольности Нарпиту.[660]

Нарпитовские столовые, число которых уже в 1927 г. превысило 28 тысяч, стали активно теснить частные рестораны и кафе, но уже в 1931 г. «Нарпит» был заменен Государственным управлением по народному питанию. Если на фоне разнообразных кафе, ресторанов и трактиров советскую столовую можно было обходить стороной, то по мере свертывания нэпа учреждения общественного питания стали сосредотачиваться в руках государства. Одновременно заметно ухудшилось снабжение кооперативных и государственных столовых продуктами. Примечательно, что именно в это время активизировались приверженцы вегетарианства. Соответственно, советские теоретики рационального питания настоятельно рекомендовали вводить в рацион столовых горох, бобы, чечевицу и даже корни одуванчика.[661]

Общественное питание бурно развивалось в голодные годы карточной системы 1930-х гг. Ведь столовые, кафе и рестораны составляли важный источник продовольственного снабжения советских семей. Однако иерархия государственного снабжения в первой половине тридцатых годов включала в себя и иерархию столовых. Поскольку общепит представлял собой государственно-кооперативную организацию, то иерархия общественного питания зеркально повторяла иерархию государственного снабжения. То есть для всех групп населения, получивших карточки, были установлены соответствующие нормы потребления в общепите. Высшую категорию представляли собой литерные столовые, обслуживавшие работников центрального партийного и советского аппарата: столовые ЦК ВКП(б), ЦИК СССР, СНК, ВЦСПС и др. Свое «общественное питание» (столовые АН СССР и творческих союзов, домов ученых и университетов, Большого театра и пр.) имела интеллектуальная элита. Аналогичные закрытые столовые существовали и для начальствующего состава РККА и ОГПУ/НКВД. Для всех остальных граждан страны Советов иерархия столовых определялась их местом в общей системе государственного снабжения. Например, для ударников отводились особые «ударные столовые» или, по меньшей мере, отдельные столы в общих столовых. Что касается крестьян и лишенцев (то есть групп, не имевших карточек), то для них оставались дорогие коммерческие столовые и рестораны. Впрочем, в голодные годы первой пятилетки туда выстраивались огромные очереди.[662] Хотя московские элитные рестораны в 1930-1934 гг. были доступны только для иностранцев.[663]

Отчасти через сравнительно дешевые обеды в заводских столовых осуществлялась дополнительная компенсация за труд. Кроме того, на ряде заводов к середине 1930-х гг. широкое распространение получило диетическое питание, предоставлявшееся нуждающимся рабочим бесплатно, согласно рекомендации врача. Пробивали дорогу и новые формы общественного питания. Так, по просьбе рабочих московского Электрозавода, администрация к октябрю 1931 г. организовала в цехах сеть круглосуточных буфетов, а в 1934 г. – рабочие кафе. В них вместо надоевших комплексных обедов были предложены настоящие меню с возможностью выбора блюд.[664]

С отменой карточной системы общепит становится одной из витрин «победившего социализма». К концу 1930-х годов в ряде городов даже появились первые кафе-автоматы (правда, недолго просуществовавшие). Но при этом шикарные ресторации соседствовали с жалкими столовыми и разного рода «забегаловками». То есть система общественного питания в предвоенные годы выглядела далеко не налаженной. Из провинции шли в Москву отчаянные письма о том, что «в столовых предприятий отпускается только по 200 г хлеба, да и то с обедом». А если, рабочий брал чай, сообщал В.М. Молотову в январе 1940 г. корреспондент из Горьковской области, то «то хлеба не дают, и при этом большинству рабочих не хватает хлеба к обеду».[665]

Трансформация общественной ситуации и повседневных практик советского человека во второй половине 1950-х гг. способствовали ревизии декларированной в 1920-1930-х годах идеологии общепита. В частности, различными способами сокращалась степень публичности советских столовых и, прежде всего, их позиционированием как мест питания, а не пространств общения. Свою роль играло и затруднение контактов между посетителями, связанное с переходом на самообслуживание и ограничением времени пребывания посетителей в общепите.[666]

Впрочем, корректировка принципов не затронула главного – признания важности общественного питания, определяемого, с одной стороны, как основа «нового быта», и как доказательство торжества советской системы, с другой: «Разнообразная пища – знак преимущества советской экономики».[667] Своеобразным итогом хрущевских преобразований стало сосуществование старых и новых конкурировавших и дополнявших друг друга идеологем. В целом же они предоставляли определенный простор для интерпретаций правил, регулировавших повседневность учреждений общепита в последующие годы.

Например, после жесткой антиалкогольной кампании начала хрущевских реформ, сопровождавшейся закрытием большинства традиционных пивных, в 1963 г. в большинстве ресторанов появились бары, торгующие в первую очередь спиртным в розлив. Боле того, горожане стали осваивать европейский опыт проведения времени за беседой в культурных питейных заведениях. На рубеже 1950-1960-х годов традиционные пивные постепенно вытесняются пивными барами, где можно было почитать газету или журнал, и пивными автоматами.[668]

В начале 1960-х гг. в крупных городах СССР появились молодежные кафе, призванные помочь организации культурного досуга молодых людей. При этом русская традиция чаепития стала уступать место западным тенденциям потребления кофе. В таких кафе можно было встретиться с известными деятелями культуры и принять участие в конкурсах. Да и меню было специфическим, подчиненным идее «окультуривания» досуга: кофе, пирожные и легкие закуски, сухое вино, шампанское и коктейли.[669]

В целом же в период хрущевского правления были сделаны серьезные попытки расширения и демократизации сферы общественного питания. Из ресторанов и кафе вытеснялась обстановка «сталинского шика» (пальмы, массивная мебель, бархат и крахмальные скатерти), на смену которой приходили практичные дешевые материалы. Постановление ЦК КПСС «О дальнейшем развитии и улучшении общественного питания» (февраль 1959 г.), предусматривавшее, в числе прочего, создание отделов для продажи полуфабрикатов, вполне соответствовало мировой тенденции автоматизации общественного питания. Сеть домовых кухонь или кулинарий (нечто среднее между магазином и заведением общепита) с 1959 г. по 1965 г. только в РСФСР возросла более чем в 10 раз. С открытием домовых кухонь стала распространяться и идея «обедов на дом», но большого распространения она не получила. А в середине шестидесятых годов интерес к кулинариям со стороны властей упал, что сразу отразилось на их численности.[670]

Не удалось реализовать и основную идею общепита – ликвидацию домашней кухни: посещение ресторанов и кафе не стало повседневной практикой советских людей. Тем более что «эпоха застоя» вернула в систему общественного питания тяжеловесный шик и помпезность. Появились гриль-бары и пиццерии, вытеснившие привычные блинные и пельменные. Обнаружилась и очевидная нехватка доступных столовых и кафе.

Заключение. Перспективы изучения повседневности

Конечно, в рамках одной работы трудно реконструировать все аспекты многоликой советской повседневности. В развитии истории повседневности на рубеже XX и XXI вв. прослеживается несколько взаимосвязанных процессов:

во-первых, существенное приращение источниковой базы исследований;[671]

во-вторых, при сохранении традиционного интереса к методологическому инструментарию микроистории и исторической антропологии, более активное использование методологического аппарата социальной психологии в целях дальнейшей антропологизации истории повседневности. Например, в кандидатской диссертации В.Б. Аксенова, рассматривается революционизирующее влияние улицы как структуры повседневности на «дом» и «досуг». В частности, по мнению диссертанта, в процессе революционизирования повседневности (расцениваемого как кризис повседневного существования) возросло социально-психологическое значение трамвая как общественного транспорта, главная функция которого заключалась в стирании социально-экономических различий между горожанами;[672]

в-третьих, попытки на региональном материале построить типичные картины, характеризующие «повседневность и уровень жизни населения всей страны»;[673]

в-четвертых, обращение к производственной стороне повседневности. В этом отношении можно отметить изданные в серии «Социальная история России ХХ века» «очерки» повседневной истории московского Электрозавода и завода «Серп и молот»;[674]

в-пятых, стремление выработать или уточнить понятийный аппарат истории повседневности.[675] Например, Н.Б. Лебина, презентующая историю повседневности как совокупность окружающих человека житейских мелочей, нацеливает анализ повседневности на выявление культурно-психологических характеристик внешне обыденных сторон человеческой жизни. Автор вводит понятие «контуры повседневности», связывая их со спецификой конкретно-исторических условий и политической направленностью властных инициатив. В частности, она рассматривает советскую повседневность как неотъемлемую часть советской культуры со свойственным ей специфическим языком, системой знаков и символов;[676]

в-шестых, показ того, как в повседневной жизни советских людей происходило замещение поведенческих норм аномалиями, а также шло вмешательство государства в быт граждан;[677]

в-седьмых, попытки вычленить и раскрыть новые, «советские» формы повседневности. Некоторые важные вопросы взаимосвязи повседневных и бытовых практик советского народа в 1920-е годы с закономерностями формирования массового сознания были впервые поставлены в статье С.В. Журавлева и А.К. Соколова, поднявших проблему конфликта и сосуществования традиции и новации в повседневной жизни периода нэпа.[678] Если в германской историографии упор был сделан на то, чтобы показать, с чем была связана достаточно широкая поддержка режима населением и сопротивление ему в период национал-социализма, то первые отечественные работы, посвященные повседневной жизни при сталинизме, подчеркивали значимость вопросов снабжения и «иерархии потребления»;[679]

в-восьмых, наметившийся «дрейф» истории повседневности в сторону новой культурной истории с ее интересом к символическим аспектам повседневности;

в-девятых, расширение хронологических рамок исследования советской повседневности. Новый для отечественной историографии пласт проблем, впервые основательно раскрытый применительно к 1920-1930-м годам, постепенно охватывает повседневность периода «оттепели», «застоя» и последующих отрезков советской и постсоветской истории.[680]

Все вышесказанное позволяет констатировать тот факт, что история повседневности не только способна к саморазвитию, но и активно ищет пути новой интеграции. Вполне резонно можно ожидать, что на фоне появления многочисленных «новых историй» (новая социальная, новая локальная, новая культурная, новая политическая и пр.) на историческом небосклоне вспыхнет очередная «сверхновая».

[1] Соответственно, по сферам различались общественный, городской, семейный и тому подобный быт.

[2] Zimmerman D., Pollner M. Die Alltagswelt als Phänomen // E. Weingarten, F. Sack, J. Schenkein. (Hg.) Ethnomethodologie. Beiträge zu einer Soziologie des Alltagshandelns. Fr./M., 1979. S. 64.

[3] Например, Л.Г. Ионин под социологией повседневности понимает «своеобразную область социологии культуры».

[4] Garfinke H. Studies in Ethnomethodology. Cambridge, 1994. P. 36.

[5] См.: Гофман И. Порядок взаимодействия / Пер. с англ. А.Д. Ковалева // Теоретическая социология: антология / Сост. С.П. Баньковская. Т. 2. М., 2002; Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой; вступ. ст. Г.С. Батыгина. М., 2003.

[6] См.: Шюц А. О множественности реальностей // Социологической обозрение. 2003. Т. 3. № 2.

[7] Bahrdt H. P. Grundformen sozialer Situationen. Eine kleine Grammatik des Alltagslebens. München, 1996. S. 144.

[8] Артемов Г.П. Типы рациональности и трансформации российской политической культуры // Политическая культура России: история, современное состояние, тенденции, перспективы. Сборник научных статей. СПб., 2001. С. 23-24.

[9] Подробнее см.: Гудков Л. Культура повседневности в новейших социологических исследованиях. Вып. I. М., 1993.

[10] Цит. по: http://cmb.rsuh.ru/section.html?id=1649

[11] Кром М.М. История России в антропологической перспективе: история ментальностей, историческая антропология, микроистория, история повседневности // http://achronicle.narod.ru/krom.html

[12] Кром М.М. Историческая антропология в поисках самоопределения. Дискуссии 70 – 80-х годов // http://snoistfak.mgpu.ru/Gender_History/methodology/me16.html

[13] Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии // Социальная история. Ежегодник. 1998/1999. М., 1999. С. 77.

[14] Российская повседневность 1921-1941 гг.: Новые подходы. СПб., 1995. По этому поводу см.: Горинов М.М. Советская история 1920-30-х годов: от мифов к реальности // Исторические исследования в Росси. Тенденции последних лет. М., 1996. С. 270.

[15] Кром М.М. Повседневность как предмет исторического исследования // История повседневности. СПб., 2003. С. 11.

[16] Бойм С. Общие места: Мифология повседневной жизни. М., 2002. С. 67.

[17] См.: Зиммель Г. Проблемы философии истории. М., 1898; Его же. Социальная дифференциация. М., 1909; Его же. Конфликт современной культуры. Птг., 1923; Его же. Избранное. Т.1. Философия культуры; Т.2. Созерцание жизни. М., 1996.

[18] Маркузе Г. Одномерный человек. Киев, 1995.

[19] Неомарксизм и проблемы социологии культуры. М., 1980.

[20] Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1996.

[21] Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994.

[22] Ионин Л. Свобода в СССР // Его же. Свобода в СССР / Статьи и эссе. СПб., 1997. С. 12-13; Его же. К антропологии повседневности … С. 316-317,323-325.

[23] Основой особой формы социальности повседневности выступает интерсубъектное понимание. То есть человек руководствуется предположением, что его партнеры по взаимодействию видят и понимают мир так же, как он сам. Но при этом исчезает личность, а остается только тип (например, «парикмахер» или «клиент»).

[24] Schutz F. Collected Papers // The Hague. V. 1-3. 1962-1966.

[25] Ионин Л. К антропологии повседневности … С. 328-330,332,335-343,357-359.

[26] Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания. М., 1995.

[27] См.: Филмер П. Об этнометодологии Гарольда Гарфинкеля // Новые направления в социологической теории. М., 1978.

[28] Французский писатель и критик Морис Бланшо писал, что повседневность – это «вечнонулевое» пространство – вечное и нулевое одновременно.

[29] Поляков Ю.А. Человек в повседневности // Вопросы истории. 2000. №3. С. 125-127.

[30] Термин был впервые предложен в 1969 г. американским онкологом-исследователем В.Р. Поттером.

[31] Подробнее см.: Пушкарева Н. История повседневности // Энциклопедия «Кругосвет» http://slovari.yandex.ru/dict/krugosvet/article/krugosvet/1/1010512.htm?text

[32] Elias N. Zum Begriff des Alltags // Materialen zur Soziologie des Alltags. Sonderheft der Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie. 1978. Hefte. 20.

[33] Впрочем, возможности этнометодологического эксперимента ограничены. С одной стороны, экспериментатор не может освободиться от «уз» повседневности, занять по отношению к ней абсолютно стороннюю позицию. С другой стороны, в этнометодологическом эксперименте необходимо учитывать морально-этические ограничения.

[34] Ионин Л. К антропологии повседневности // Его же. Свобода в СССР / Статьи и эссе. СПб., 1997. С. 37-38.

[35] Людтке А. Указ. соч. С. 78-80.

[36] При этом устанавливалась своеобразная иерархия, в которой повседневная жизнь рассматривалась как «подготовительная стадия» для изучения внеповседневных событий.

[37] Людтке А. Указ. соч. С. 82-84.

[38] Обертрайс Ю. Введение // Эпоха. Культуры. Люди (история повседневности и культурная история Германии и Советского союза. 1920-1950-е годы). Материалы межд. научн. конф. (Харьков, сентябрь 2003 г.): Сб. докладов. Харьков, 2004. С. 5-7.

[39] Циманн Б. Результаты и противоречия культурной истории. Некоторые замечания // Эпоха. Культуры. Люди … С. 336-337

[40] См., например: Безгин В.Б. Крестьянская повседневность (Традиции конца XIX – начала ХХ века). Тамбов, 2004; Богданов К.А. Повседневность и мифология: Исследования по семиотике фольклорной действительности. СПб., 2001; Доронина М.В. Культура повседневности русской разночинной интеллигенции во второй половине XIX века: соотношение «идеального» и «реального»: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2004; Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999; Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи: голоса из хора. М., 1996; Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999; Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия. СПб., 2003; Лившин А.Я. Орлов И.Б. Власть и общество: диалог в письмах. М., 2002; Рожков А.Ю. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Краснодар, 2002; Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России. М., 2001. и др.

[41] См., в частности, издательскую серию «Молодой гвардии», включившую в себя реконструкцию повседневной жизни от греческих богов и первых христиан до сталинской Москвы. Или воениздатовскую серию «Редкая книга», в которой в числе прочих сюжетов присутствует и история повседневности.

[42] Tilly C. Retrieving European lives // Reliving the past. The Worlds of social history. Chapel Hill-L., 1985. P. 11-52.

[43] Цит. по: Кокка Ю. Социальная история между структурной и эмпирической историей // THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. М., 1993. Т. 1. Вып. 2. С. 175.

[44] Людтке А. Указ соч. С. 77,95-96,100; Кокка Ю. Указ. соч. С. 180,182-183,186-187.

[45] The History of Everyday Life. Reconstructing Historical Experiences and Ways of Life / Ed. By A. Ludtke. Princeton, 1995.

[46] История повседневности существенно раздвигает источниковую базу исследований за счет синтеза работы с различными группами источников: документами местных архивов и индивидуальными биографиями, аудиовизуальными средствами и этнографическими материалами. О реконструктивных возможностях истории повседневности см.: Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М., 2000. С. 15-16.

[47] Соколов А.К. Источниковедение и путь к современной лаборатории изучения новейшей истории России // Мир историка. ХХ век: Монография. М., 2002. С. 326-327.

[48] Соколов А.К. Указ. соч. С. 327.

[49] Там же. С. 329-330; The History of Everyday Life … P. 49,73-75.

[50] Бойм С. Указ. соч. С. 10-11.

[51] См.: Хрущев Н.С. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997; Хрущев С.Н. Пенсионер союзного значения. М., 1989; Аджубей А. Те десять лет. М., 1989; Арбатов Г.А. Затянувшееся выздоровление. 1953-1985. Свидетельство современника. М., 1991; Эренбург И.Г. Люди. Годы. Жизнь. Т. З. М., 1990; Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999; Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.

[52] Колесникова Л.А.Историко-революционная мемуаристика (1917-1935 гг.) как массовый источник по истории русских революций (методика количественного анализа): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. М., 2005. С. 23.

[53] Козлова Н.Н., Сандомирская И.И. «Я так хочу назвать кино». «Наивное письмо»: опыт лингвосоциологического чтения. М., 1996. С. 7.

[54] См., например, многолетний проект Левада-центра «Советский простой человек» и публикации на эту тему в Вестнике Центра «Мониторинг общественного мнения».

[55] Под периодикой обычно понимают газеты, журналы и иные повременные издания.

[56] Шевченко М.В. Городская жизнь в Петроградских газетах 1917 года // Проблемы социального и гуманитарного знания. Сборник научных работ. СПб., 2000. Вып. II. С. 250.

[57] Например, полемика о вкусе, развернувшаяся в 1954-1955 гг. на страницах «Нового мира» или кампания за улучшение качества бытовых услуг и товаров народного потребления, захватившая советскую печать во второй половине 1950-х гг.

[58] О чем свидетельствует, например, изменение политики репрезентации советского человека на страницах журнала «Советский Союз», целые очерки которого теперь посвящены повседневности отдельного советского семейства.

[59] Орлова Г.А. Советский бытовой энциклопедизм: 50-е // http://www.ideashistory.org.ru/pdfs/19orlova.pdf

[60] См., например: Народное хозяйство СССР за 60 лет. М., 1977; Народное хозяйство СССР за 70 лет: Юбилейный статистический ежегодник. М., 1987. и др.

[61] Грушин Б.А. Четыре жизни в России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Кн. 1. Эпоха Хрущева. М., 2001.

[62] Ростовцева Л.И. Поведение потребителей в пословицах и поговорках // Социологические исследования. 2004. № 4. С. 90.

[63] Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1987. С. 429,461.

[64] Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М., 1998. С. 7.

[65] Пословицы русского народа. Сборник В. Даля. М., 1957. С. 18-20.

[66] Ростовцева Л.И. Поведение потребителей в пословицах и поговорках // Социологические исследования. 2004. № 4. С. 91-93.

[67] Дмитриев А.В. Социология политического юмора: Очерки. М., 1998. С. 55-57.

[68] Ерофеев В. Энциклопедия русской души. М., 2002. С. 165.

[69] Кремль и народ. Политические анекдоты. Мюнхен, 1951. С. 19.

[70] См., например: Паперный В. Культура Два. М., 1996; Чередниченко Т. Между «Брежневым» и «Пугачевой». Типология советской массовой культуры. М., 1993; Гройс Б. Стиль Сталин // Его же. Утопия и обмен. М., 1993; Добренко Е. Формовка советского читателя. Социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. СПб., 1997; Рыклин М. Террорологики. Тарту; М., 1992; Золотоносов М. Слово и Тело. М., 1999; Глебкин В. Ритуал в советской культуре. М.,1998; Градскова Ю. «Обычная» советская женщина. М., 1999; Козлова Н. Женский мотив // Женщина и визуальные знаки. М., 2000. и др.

[71] Дашкова Т. Визуальная репрезентация женского тела в советской массовой культуре 30-х годов // Логос. 1999. № 11-12.

[72] Дашкова Т. «Я храню твое фото...». Советская культура 1930-х годов в отечественных исследованиях 1990-х: визуальное и вербальное // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2001. № 2 (16). С. 112-116.

[73] Пушкарева Н. История повседневности // Энциклопедия «Кругосвет» http://slovari.yandex.ru/dict/krugosvet/article/krugosvet/1/1010512.htm?text

[74] См.: De Certeau M. The practice of everyday life / Translated by S. Rendall. Berkeley, 1984; Part I. Schatzki T. Social practices: a Wittgensteinian approach to human activity and the social, New York, 1996. The practice turn in contemporary theory / ed. by T. Schatzki et al. New York, 2001.

[75] Подробнее по этому вопросу см.: Вахштайн В.В. Теория фреймов как инструмент социологического анализа повседневного мира: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. социолог. наук. М., 2007.

[76] Мaffesо1i M. The Sociology of Everyday Life (Epistemological Elements) // Current Sociology. 1989. Vol. 37. P. 5-6.

[77] De Сerteau M. Art de Faire. Vol. 1. L'Invention du Quotidien. Paris, 1980. Р. 7.

[78] Maffesoli M. Op. cit. Р. 1-2.

[79] Козлова Н.Н. Социология повседневности: переоценка ценностей // Общественные науки и современность. 1992. № 3. С. 51.

[80] Вauman Z. Is There a Post-Modern Sociology? // Theory, Culture and Society, New York. 1988. № 213. Vol. 5. Р. 230.

[81] См., например: Бурдье П. Практический смысл / Отв. ред. Н.А. Шматко. М.; СПб., 2001; Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2003; Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой. М., 2003. и др.

[82] Абушенко В.Л. Повседневность // Социология: Энциклопедия. Мн., 2003 [Электронный ресурс] // http://slovari.yandex.ru/dict/sociology/article/soc/soc-835.htm?text

[83] Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта … С. 81.

[84] Грицанов А.А. «Анналов» школа // Новейший философский словарь: 3-е изд., исправл. Мн., 2003 [Электронный ресурс] // http://slovari.yandex.ru/dict/phil_dict/article/filo/filo-031.htm?text=

[85] Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. N. Y., Oxford, 1999. 288 р.

[86] Там же. С. 55.

[87] Там же. С. 62-66.

[88] Там же. С. 114.

[89] Занятие повседневностью воспринималось как саботаж традиционных социальных и гуманитарных наук.

[90] Бойм С. Указ. соч. С. 36-37.

[91] См.: Гуревич А.Я. Проблема средневековой народной культуры. М., 1981; Его же. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990; Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса; Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. и др.

[92] См., например: Очерки русской культуры XVI века. Ч. 1. М., 1977. С. 182-224.

[93] См.: Кирьянов Ю.И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX – начало XX в.). М., 1979; Крузе Э.Э. Условия труда и быта рабочего класса России в 1900 – 1914 годах. Л., 1981. и др.

[94] См.: Бордов Р. Новый экономический курс Советского Союза (1953-1960). М., I960; Харитонова А.Е. Основные этапы жилищного строительства в СССР // Вопросы истории. 1965. № 5. С. 63-67; Бромлей Н.Я. Уровень жизни в СССР. 1950-1965 // Вопросы истории. 1966. № 7. С. 3-18; Гордон Л.А., Левин Б.М. Пятидневка: культура и быт. М., 1967. и др.

[95] Сенявский С.Л. Изменения в социальной структуре советского общества, (1938-1970 гг.). М., 1973; Дьячков И.В. Общественное и личное в колхозах. М., 1968; Гордон Л.А., Клопов Э.В. Социальное развитие рабочего класса СССР. М., 1974; Маейр В.Ф. Уровень жизни населения СССР. М., 1977. и пр.

[96] Алексеев В.В., Букин С.С. Бюджеты рабочих семей как исторический источник // Известия СО АН СССР. 1978. № 1. Сер. Обществ, науки. Вып.1; Поляков Ю.А., Писаренко Э.Е. Исторические аспекты изучения советского образа жизни // Вопросы истории. 1978. № 6. и др.

[97] См.: Гордон Л.А и др. Черты социалистического образа жизни, быт городских рабочих вчера, сегодня, завтра. М., 1977

[98] См., например: Рабочий класс в годы упрочения и развития социалистического общества (1945-1960 гг.). Т. 4. М., 1987.

[99] Народное благосостояние: методология и методика исследования / Под ред. Н.М. Римашевской. М., 1988; Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было? М., 1989; Социальные ориентиры обновления: общество и человек / Под ред. Т.И. Заславской. М., 1990, Лейбович О.Л. Реформа и модернизация в 1953-1964 гг. Пермь, 1993; Казанцев Б.Н. «Неизвестная» статистика уровня рабочего класса (1952-1970) // Социологические исследования. 1993. №4. С. 3-14; Зубкова Е.Ю. Общество и реформы. 1945-1964. М., 1993.

[100] Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999.

[101] Козлова Н. Советские люди: Сцены из истории. М., 2005.

[102] Там же. С. 472.

[103] Лидерман Ю. Недавнее прошлое в письмах, дневниках, фотографиях. (См.: http://www.strana-oz.ru/?numid=28&article=1222)

[104] Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920 – 1930 годы. СПб., 1999. С. 295-297.

[105] Сенявский А.С. Повседневность как методологическая проблема микро- и макроисторических исследований (на материалах российской истории XX века) // История в XXI веке: историко-антропологический подход... С. 29.

[106] Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920 – 1930 годы. СПб., 1999.С. 264.

[107] Булдаков В.П. За фасадом радикальных доктрин: абсурд революционной повседневности 1917-1918 годов // Задавая вопросы прошлому … М., 2006. С. 250-273.

[108] См.: например: Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М., 2000; Лебина Н.Б. О пользе игры в бисер. Микроистория как метод изучения норм и аномалий советской повседневности 20 – 30-х годов // Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920 – 1930-е годы / Под общей ред. Т. Вихавайнена. СПб., 2000. С. 9–26.

[109] Давыдов А.Ю. Нелегальное снабжение российского населения и власть. 1917 – 1921 гг.: Мешочники. СПб., 2002. С. 107–126.

[110] См.: Утехин И. Очерки коммунального быта. М., 2001.

[111] Чуйкина С. Дворяне на советском рынке труда (Ленинград, 1917 – 1941) // Нормы и ценности повседневной жизни … С. 151–192.

[112] Климова С.Г. Стереотипы повседневности в определении своих и чужих // Социс. 2000. № 12. С. 21.

[113] См.: Захаров А.В. Традиционная культура в современном обществе // Социс. 2004. № 7. С. 105-115.

[114] Соловьева З. Обитатели «ночлежки» и других благотворительных организаций в перспективе социологии повседневности // http://www.indepsocres.spb.ru/sbornik9/9_solov.htm

[115] Итс Р.Ф. Введение в этнографию. Л., 1991. С. 126.

[116] Маклин П. Бэрг. Устная история в США // Новая и новейшая история. 1976. № 6. С. 213.

[117] Урсу Д.П. Методологические проблемы устной истории // Источниковедение отечественной истории, 1989. М., 1989. С. 16.

[118]. Современная мировая историческая наука. Информационно-аналитический обзор (по материалам XVIII Международного конгресса историков и Х Международной конференции «История и компьютер» – Монреаль, август – сентябрь 1995 г.). Минск, 1996. С. 189.

[119] Фукидид. История. Т. 1. М., 1915. С. 16.

[120] Создание первого вопросника приписывается приходскому священнику из Беркшира Д. Дэвису, который изучал бюджеты сельских батраков. А в 1790-х гг. для очередного изучения положения бедняков Ф. Иден отправил в дорогу одного из интервьюеров современного типа.

[121] Подробнее о предыстории этого направления см.: Томпсон П. Устная история. Пер. с англ. М.: Изд-во «Весь мир», 2003. С. 40-57.

[122] Урсу Д.П. Указ. соч. С. 4-5.

[123] См.: Современная мировая историческая наука: информационно-аналитический обзор (по материалам XVIII Международного конгресса историков и X Международной конференции «История и компьютер» - Монреаль, август-сентябрь 1995 г.). Минск, 1996. С. 188.

[124] См.: Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990. С. 314.

[125] Гуревич А.Я. Апории современной исторической науки: мнимые и подлинные // Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 234.

[126] Подробнее по этому вопросу см.: Кринко Е.Ф. Устная история, ее проблемы и возможности // Вопросы теории и методологии истории. Сб. научных трудов. Вып. 3. Майкоп, 2001. С. 37-48.

[127] Нередко виды устных источников выделяются по их жанру: воспоминания, устные рассказы, легенды, народные частушки, песни и другие. Своеобразную классификацию устных исторических источников предложил бельгийский ученый Я. Вансина, разделивший их на три группы: передаваемая из поколения в поколение устная традиция, показания очевидцев и слухи.

[128] Матвеев О.В. Меморатный пласт устной истории кубанского казачества // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1997 год. Дикаревские чтения (4). Белореченск, 1998. С. 6.

[129] Подробнее см.: Современная мировая историческая наука … С. 182-186.

[130] Томпсон П. Указ. соч. С. 67-72.

[131] Никитин Д. Проблемы устной истории на VII международной конференции // История СССР. 1990. № 6. С. 212.

[132] Томпсон П. Указ. соч. С. 76-79,81-84.

[133] Там же. С. 73-76.

[134] Обертрайс Ю. Введение // Эпоха. Культуры. Люди (история повседневности и культурная история Германии и Советского союза. 1920-1950-е годы). Материалы межд. научн. конф. (Харьков, сентябрь 2003 г.): Сб. докладов. Харьков, 2004. С. 7-8.

[135] Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990. С. 315.

[136] См.: Курносов А.А. Воспоминания-интервью в фонде Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР (организация и методика собирания) // Археографический ежегодник за 1973 год. М., 1974.

[137] В частности, К. Симонов создал серию телеинтервью с полными кавалерами ордена Славы («Солдатские мемуары»). А. Адамович и Д. Гранин собрали рассказы сотен людей, переживших блокаду. См.: Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. Л., 1989.

[138] Шмидт С.О. «Устная история» в системе источниковедения исторических знаний // Шмидт С.О. Путь историка. Избранные труды по источниковедению и историографии. М., 1997. С. 107.

[139] См.: Домановский Л.В. Устные рассказы // Фольклор Великой Отечественной войны. М.; Л., 1964. С. 194-239; Минц С.И. Устные рассказы жителей Малоярославца // Там же. С. 384-390; Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне / Сост. А.В. Гончарова. М., 1979. и др.

[140] Томпсон П. Голос прошлого: Устная история. М., 2003. С. 74.

[141] См.: Ginzburg C. Signes, traces, pistes. Racines d'un paradigme de l'indice // Le Debat. 1980. № 6. P. 3–4.

[142] Первый сборник работ победителей увидел свет в 2001 г., а в мае 2005 года подведены итоги уже VI конкурса, председателем жюри которого является академик РАО С.О. Шмидт.

[143] Хрестоматия по устной истории / Пер., сост., введение, общ. ред. М.В. Лоскутовой. СПб.: Изд-во Европ. ун-та в С.-Петербурге, 2003. 396 с.

[144] Мещеркина Е.Ю.Послесловие. Продолжение устной истории // Томпсон П. Устная история. Пер. с англ. М.: Изд-во «Весь мир», 2003.С. 346-347.

[145] Социология в России / Под ред. В.А. Ядова. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1998. С. 143.

[146] Гончарова А.В. О жанровой специфике устных мемуарных рассказов Великой Отечественной войны // Фольклор Великой Отечественной войны: Сборник науxных трудов / Под ред. О.Е. Лебедевой и М.В. Строганова. Тверь, 2005. С. 78-81; Разумова И.А. Семейные военные рассказы // Там же. С. 81-89; Баранова В.В. Устные воспоминания крестьян о войне // Там же. С. 90-97.

[147] См.: Спустя полвека: Народные рассказы о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Курган, 1994.

[148] См., например, Телицын В.Л. Устные рассказы о Гражданской войне (По изданиям 1920-х – начала 1930-х гг.) // Гражданская война на Северном Урале: мнения, оценки, обобщения. Екатеринбург; Верхотурье, 1993. С. 7-9; Его же. Советская власть глазами повстанцев (Рассказы очевидцев) // Серебряный меридиан. 2001. сентябрь. С. 17-19.

Date: 2015-06-11; view: 613; Нарушение авторских прав