Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
ГЛАВА 11. Они вошли через главный подъезд в светлый, теплый холл гостиницы «Гритти-палас», оставив за собой ветер и непогоду
Они вошли через главный подъезд в светлый, теплый холл гостиницы «Гритти-палас», оставив за собой ветер и непогоду. — Добрый вечер, графиня. Добрый вечер, полковник! Сегодня, кажется, очень холодно? — сказал портье. — Да, — ответил полковник и не сдобрил ответа грубоватой шуточкой насчет того, как именно холодно или с какой силой дует ветер, что обычно доставляло им такое удовольствие, когда они бывали одни. Они вошли в коридор, который вел к главной лестнице и лифту, справа находились вход в бар, выход на Большой канал и дверь в ресторан; из бара вышел Gran Maestro. На нем был белый смокинг; он улыбнулся и поздоровался с ними. — Добрый вечер, графиня. Добрый вечер, полковник. — Здравствуйте, Gran Maestro, — ответил полковник. Gran Maestro улыбнулся и, еще раз поклонившись, сказал: — У нас ужинают в баре, в самом конце. Зимой тут почти никого не бывает, и ресторан слишком велик. Я оставил вам столик. Если хотите, на закуску можно подать хорошего омара. — А он свежий? — Я видел его утром, когда его принесли в корзинке с базара. Он был еще живой, темно-зеленый и смотрел на меня очень недружелюбно. — Хочешь на закуску омара, дочка? Полковник поймал себя на том, что назвал ее дочкой. Это заметил и Gran Maestro, и сама девушка. Но для каждого из них слово это прозвучало по-разному. — Я решил придержать его для вас, на случай, если придут pescecani. Они сейчас играют на Лидо. Не думайте, что я хочу его вам сбыть. — С удовольствием съем омара, — сказала девушка. — Холодного, с майонезом. Майонез, пожалуйста, поострее. — Она сказала это по-итальянски. — А омар — это не очень дорого? — озабоченно спросила она полковника. — Ay, hija mia!34 — Потрогай, что у тебя в правом кармане? — сказала она. — Я позабочусь, чтобы он не стоил слишком дорого, — сказал Gran Maestro. — А могу и сам за него заплатить. Недельного жалованья хватит с избытком. — Нет, он уже продан Тресту, — сказал полковник; слово «трест» означало в военном коде войска, оккупирующие Триест. — Мне на это хватит денежного жалованья. — Сунь руку в правый карман, и ты почувствуешь, какой ты богатый, — сказала девушка. Gran Maestro сразу понял, что эта шутка не предназначена для чужих ушей, и молча удалился. Он радовался за девушку, которую уважал, и радовался за своего полковника. — Я очень богатый, — сказал полковник, — но если ты будешь меня ими дразнить, я их тебе отдам, тут же, на глазах у всех, возьму и положу прямо на скатерть. Теперь он дразнил ее сам, опрометью кинувшись в контратаку. — Нет, не отдашь, — сказала она. — Ты уже их полюбил. — Мало ли что! Я могу кинуть все, что люблю, с самого высокого утеса, какой только есть на свете, и уйду, даже не обернувшись. — Нет, не можешь, — сказала девушка. — Ты меня не кинешь с высокого утеса. — Не кину, — признался полковник. — И прости мне эти злые слова. — Слова были не такие уж злые, да и потом, я тебе не поверила, — сказала девушка. — Ты мне лучше скажи, куда мне пойти причесаться — в дамскую комнату или к тебе? — Куда хочешь. — Конечно, к тебе, я хочу посмотреть, как ты живешь и как там все устроено. — А что скажут в гостинице? — В Венеции и так все всё знают. Но они знают, что я из хорошей семьи и девушка порядочная. И что ты — это ты, а я — это я. Мы у них еще пользуемся доверием. — Ладно, — сказал полковник. — Пешком или на лифте? — На лифте, — ответила она, и он заметил, что голос у нее дрогнул. — Позови лифтера, а если хочешь, давай поедем сами. — Поедем сами, — сказал полковник. — Я давно научился управлять лифтом. Поездка прошла благополучно, если не считать небольшого толчка вначале и того, что лифт чуть-чуть не дотянул до площадки; полковник подумал: «Ничего себе, научился! Лучше подучись еще!» Коридор казался ему сейчас не только красивым, но и каким-то таинственным, а ключ он поворачивал в замке так, словно совершал обряд. — Ну вот, — сказал полковник, распахивая дверь. — Вот и все, что я могу тебе предложить. — Очень мило, — сказала девушка. — Но ужасно холодно — у тебя открыты окна. — Сейчас закрою. — Не надо. Пусть будут открыты, если тебе так лучше. Полковник поцеловал ее и всем телом почувствовал ее длинное, молодое, гибкое, крепко сбитое тело; сам он был еще сильный и мускулистый, но его здорово покалечило; целуя ее, он ни о чем не думал. Поцелуй был долгим; они стояли, прижавшись друг к другу, а из открытых окон, выходивших на Большой канал, тянуло холодом. — Ох! — вздохнула она. А потом снова: — Ох! — Не охай. На что тебе жаловаться? — сказал полковник. — Не на что! — Ты на мне женишься, и мы родим пятерых сыновей? — Да! Да! — Но ты этого хочешь? — Конечно, хочу. — Поцелуй меня еще раз, чтобы пуговицы на твоей куртке сделали мне больно. Только не очень больно. Так они стояли и целовались. — Ричард, знаешь, я должна тебя огорчить… — сказала она. Она сказала это просто, напрямик. — Обидно? — Да. — Ну, что поделаешь, доченька! Теперь в этом слове больше не было другого, тайного смысла — она и в самом деле была ему дочкой, он нежно любил ее и жалел. — Ничего, — сказал он. — Ничего. Причешись, намажь губы и все такое прочее, а потом пойдем и хорошенько поужинаем. — Нет, сначала повтори, что ты меня любишь, и прижми ко мне покрепче свои пуговицы. — Я люблю вас, — церемонно сказал ей полковник. А потом он прошептал ей на ухо так тихо, как он, бывало, шептал, когда до врага оставалось всего семь шагов, а сам он был молоденьким лейтенантом в патруле: — Я люблю тебя, моя единственная, моя самая лучшая, самая последняя и настоящая любовь. — Хорошо, — сказала она и поцеловала его так крепко, что он почувствовал приторно-соленый вкус крови на десне. «Да, хорошо!» — подумал он. — Ну а теперь я причешусь, намажу губы, а ты на меня не смотри. — Хочешь, я закрою окна? — Нет. Мы можем побыть с тобой и на холоде. — Кого ты любишь? — Тебя, — сказала она. — А ведь нам с тобой не очень-то везет? — Не знаю, — сказал полковник. — Ладно, причесывайся! Полковник пошел в ванную, чтобы умыться перед ужином. Ванная была единственным неудобством его номера. «Гритти» был когда-то дворцом, а в ту пору, когда его строили, особых мест для ванных не отводили, их пристроили потом в конце коридора, и если ты хотел помыться, надо было предупреждать заранее: тогда грели воду и вешали чистые полотенца. Его ванна была выгорожена из угла какой-то комнаты и казалась полковнику скорее оборонительной, чем наступательной позицией. Умываясь, он заглянул в зеркало, чтобы проверить, не выпачкан ли он губной помадой, и увидел там свое лицо. «У этого лица такой вид, будто его высек из дерева бездарный ремесленник», — подумал он. Он стал рассматривать рубцы и шрамы, оставшиеся еще с тех времен, когда не умели делать пластических операций, и незаметные для постороннего глаза следы отличных пластических операций после ранения в голову. "Ну что же, вот и все, что я могу вам предложить в качестве «gueule»35 или «facade»36, — думал он. — Жалкий подарок. Одно утешение — загар, он прячет мое безобразие. Но боже ты мой, какой урод!" Он не замечал, что глаза у него серые, как старый боевой клинок, от уголков глаз сбегают тоненькие морщинки — следы улыбок, а сломанный нос — как у гладиатора на какой-нибудь древней скульптуре. Не замечал он и доброго от природы рта, который умел порою быть беспощадным. «Ах, будь ты проклят, — сказал он себе в зеркало. — Злосчастный ты калека. Ну что ж, вернемся к нашим дамам». Он вошел в комнату и сразу стал молодым, как во времена своей первой атаки. Все, что у него было никудышного, осталось там, в ванной. «Правильно, — подумал он. — Там ему и место». «Оu sont les neiges d'antan? Ou sont les neides d'autrefois? Dans Ie pissoir toute la chose comme ca».37 Девушка, которую звали Ренатой, распахнула дверцы высокого гардероба. Внутри были вставлены зеркала, и она расчесывала волосы. Расчесывала она их не из кокетства и не для того, чтобы понравиться полковнику, хотя и знала, как это ему нравится. Она расчесывала их с трудом и без всякой жалости, а так как волосы были густые и непокорные, словно у крестьянок или великосветских красавиц, гребенке трудно было с ними справиться. — Ветер их ужасно спутал, — сказала она. — Ты меня еще любишь? — Да. Можно я тебе помогу? — Нет. Я всегда причесываюсь сама. — Ты могла бы повернуться в профиль? — Нет. Это все — для наших пятерых сыновей и для того, чтобы тебе было куда положить голову. — Я думал только о лице, — сказал полковник. — Но спасибо, что ты напомнила. Какой я стал рассеянный! — А я, наверно, слишком смелая. — Нет, — сказал полковник. — В Америке эти штуки делают из проволоки и губчатой резины, как сиденья танков. И никогда не узнаешь, где свое, а где чужое, если только ты не такой нахал, как я. — У нас не так, — сказала она и гребнем перекинула уже разделенные пробором волосы; прикрыв ей щеку, они спустились на шею и плечо. — Ты любишь, когда они гладко причесаны? — Ну, не такие уж они и гладкие, но зато дьявольски красивые. — Я могла бы поднять их вверх, если тебе нравится гладкая прическа. Но я всегда теряю шпильки, и возиться с ними ужасно глупо. Голос был такой красивый и так напоминал ему виолончель Пабло Казальса, что внутри у него невыносимо ныло, как от раны. «Но вынести можно все», — подумал он. — Я тебя люблю такой, какая ты есть, — сказал полковник. — Ты самая красивая женщина, каких я знал или видел — даже на картинах старых мастеров. — Не понимаю, почему они до сих пор не прислали портрета. — За портрет большое спасибо, — сказал полковник и вдруг добавил совсем по-генеральски: — Но это все равно, что шкура с дохлого коня. — Пожалуйста, не будь таким грубым. Сегодня мне не хочется, чтобы ты был грубым. — Я нечаянно вспомнил язык своего sale metier.38 — Не надо, — сказала девушка. — Пожалуйста, обними меня. Нежно, но покрепче. Пожалуйста. И ремесло твое совсем не грязное. Это самое древнее и самое лучшее ремесло, хотя большинство тех, кто им занимается, — ничтожные люди. Он прижал ее к себе изо всех сил, стараясь не причинить ей боли, и она сказала: — Я бы не хотела, чтобы ты был адвокатом или священником. Или чем-нибудь торговал. Или чем-нибудь прославился. Мне нравится, что ты занимаешься твоим ремеслом, и я тебя люблю. Если хочешь, можешь мне шепнуть на ухо что-нибудь хорошее. Полковник зашептал, крепко прижав ее к себе, и в этом прерывистом шепоте, который едва можно было расслышать, как тихий посвист собаке возле самого ее уха, звучала безысходность: — Я люблю тебя, ты, проклятая! Но ты ведь мне и дочка тоже. И что мне все наши потери, если нам светит луна, наша мать и отец наш? Ну а теперь пойдем ужинать. Он прошептал ей это так тихо, что тот, кто не любит, никогда бы не услышал. — Хорошо, — сказала девушка. — Хорошо. Но сначала поцелуй.
|