Квартирант

Квартира, в которой обосновался Павел Матвеев, состояла из двух смежных, соединенных дверью комнат и маленькой кухни.

По выцветшим, изрядно замасленным обоям трудно было установить, какой рисунок был на них первоначально. Меблировка разномастная. Квартира имела черный ход. Хозяйка, пожилая женщина, которую уже вполне можно было назвать старухой, впрочем очень подтянутая и живая, держалась с Павлом неприветливо и сухо.

На следующий день после той знаменательной встречи явился седовласый Куртис. Павел еще не успел проверить свои карманы и определить, что цело, а что пропало. И был искренне обескуражен, когда Куртис протянул ему бумажный сверток, тряхнув им, как спичечным коробком.

– Брали на сохранение? – спросил Павел.

– Представь себе… Хозяйка твоя могла бы и не вернуть.

Павел пошарил в том кармане, где лежал сверток.

– Тут была еще одна рыжая игрушка, – сказал он рассеянно. – Неужели она вам так понравилась?

Куртис не понял.

– Какая рыжая?

– Ну ладно, я вам дарю ее, маэстро, – сказал Павел. Но, увидев, что Куртис вот‑вот обидится, поспешил его успокоить: – Не расстраивайтесь, маэстро. Черт с ней.

Куртис сказал, чтобы Павел пока не выходил на улицу. Без хороших документов нельзя.

– У тебя фотокарточка для документа найдется? – спросил он.

Карточки у Павла не было.

Куртис вынул из кармана крошечный, не больше спичечного коробка, фотоаппарат, поставил Павла против окна и щелкнул несколько раз.

Сказав Павлу: «Ну что ж, живи, отдыхай!», он ушел.

…Было ясно, что завязать с хозяйкой дружбу не удастся. Павел быстро сделал и другое заключение: она неотрывно следила за ним. Когда Павлу надоело дышать свежим воздухом только через форточку, он однажды попытался выйти на улицу. Хозяйка загородила ему дорогу и заявила сухим тихим голосом:

– Вам нельзя выходить.

– А выползать можно?

– Нельзя выходить, – бесстрастно повторила хозяйка.

– Но в чем дело? – крикнул Павел.

– Так велено.

«Чем бы заняться?» – думал Павел, усаживаясь на диван. Он оглядел комнату. На стене над комодом висело несколько фотографий. Павел, сидя на диване, начал их изучать. Вот семейная фотография, на ней изображено пять человек: отец, мать и трое детей. В высокой девушке, обнявшей родителей, едва угадывалась хозяйка квартиры. «Красивая была», – подумал Павел.

С другой фотографии глядели молодая пара и двухлетний мальчик. Была еще фотография уже старой женщины и молодого человека в матросской форме, как видно, матери и сына.

Те порнографические открытки, которые он обнаружил однажды в отсутствие старухи у нее в столе, к семейным фотографиям явно не относились. Можно было только удивляться, с какой стати старушка держит их.

В соседней комнате, куда вела внутренняя дверь, стояли кровать хозяйки, шифоньер и трюмо овальной формы со всевозможными маленькими ящичками и полочками. Против кровати разместился кованый сундук, покрытый домотканым красно‑черным ковриком.

Биографию старухи трудно было себе представить. Может быть, думал Павел, у нее в жизни произошла какая‑то трагедия. Как говорится, жизнь не получилась, и женщина обозлилась постепенно на весь белый свет. Кто ее знает? Одно только Павел понимал ясно: старуха зависит от Куртиса и потому так предана ему.

Прошло три дня затворнической жизни. Никто больше Павлом не интересовался. Куртис не появлялся.

Впрочем, не это волновало Павла. Больше всего тяготило непривычное безделье, и было противно оттого, что хозяйка, уходя из квартиры, каждый раз с особой тщательностью запирала двери. Павел оказывался тогда на положении заключенного.

Он скоро усвоил распорядок этого дома. Старушка готовила ему еду. По звону посуды Павел определял, что обед подан, и, не ожидая приглашения, шел на кухню и садился за стол. Хозяйка была неизменно молчалива и неприветлива.

Как‑то, отдыхая после обеда, Павел почитывал потрепанную, без начала и конца, книгу, изданную, вероятно, в прошлом веке. В ней повествовалось о любви и загробной жизни.

Захотев пить, Павел встал, вышел на кухню. Старухи не было. Он подошел к другой комнате, открыл дверь. И там ее не было. Павел направился к входной двери. Она была заперта только на французский замок. Второй запереть старуха забыла. «Это уже прогресс», – сказал он. Быстро пошел в комнату старухи, открыл шифоньер, порылся в белье, достал деньги – он однажды подсмотрел, куда она прятала свою наличность. Оделся и вышел на улицу…

Вернулся он поздно. Старуха встретила его злым взглядом.

– Вор несчастный, – только и сказала она.

Павел пробормотал в ответ что‑то невразумительное.

…Однажды – это произошло в субботу утром – явился Куртис. Он был в новом пальто, на голове водружена пышная светло‑коричневая шапка, а когда он разделся, оказалось, что и костюм на нем новый. Вид у Куртиса был здоровый и свежий.

Павел, обрадованный его приходом, обнял Куртиса, а потом стал вертеть его из стороны в сторону, осматривая костюм, пощупал борта пиджака, потрогал плечи.

– Неплохо прибарахлились, – сказал он, закончив осмотр.

– Я уже стар, дорогой мой, – отвечал Куртис со вздохом. – Так пусть хотя бы одежда будет новой. Как дела?

– В тюрьме намного веселей.

Куртис подавил улыбку. Ему нравился этот парень, всегда готовый пошутить. Куртис знал все, что касалось поведения Павла, – хозяйка квартиры время от времени докладывала ему. Состояние подопечного легко можно было понять.

– Ну ничего. Скоро все переменится, – сказал Куртис, садясь к столу. – У тебя паспорт есть?

– Что за вопрос?

Павел достал из кармана брюк паспорт и протянул его Куртису.

Куртис с интересом взял, открыл корочку, и брови у него поползли вверх. С фотокарточки на Куртиса смотрела его собственная физиономия.

– Дембович Ян Евгеньевич. Время и место рождения – 18 июля 1901 год, город Херсон, – машинально вслух прочел он. Растерянно посмотрев на ухмылявшегося Павла, быстро сунул руку во внутренний карман своего пиджака и все понял.

– Когда же ты успел? – искренне удивленный, спросил Куртис.

– Ловкость рук! – Павел рассмеялся, но тут же, прищурив левый глаз, прицелился в Куртиса указательным пальцем, как прицеливаются из револьвера. – Я вас поймал, маэстро. Значит, или вы не Куртис, или эта ксива не ваша.

Куртис колебался лишь секунду. Еще раз посмотрев на паспорт, он спокойно объяснил:

– Застарелая привычка… Всегда полезно иметь запасной документ.

– Ладно, не оправдывайтесь. Оставайтесь Куртисом. Но в следующий раз будьте осторожнее.

– Урок пойдет мне на пользу, – сказал Куртис. – Но теперь к делу. Дай твой собственный паспорт.

Павел достал из висевшего на стуле пиджака потрепанный документ.

– Вот, прошу.

– Почему чужая фамилия? – спросил Куртис, заглянув в паспорт. – Ты же Матвеев, а тут…

– Моя настоящая фамилия мне теперь ни к чему. А это я позаимствовал у одного несознательного гражданина.

– Но как же фотокарточка? Ведь здесь твоя?

– Имеем опыт. Правда, я был тогда немного помоложе, – объяснил Павел, и непонятно было, к чему относится это «правда» – к опыту или к его изображению на фотокарточке.

– Чистая работа, – сказал Куртис. – Паспорт я у тебя возьму.

– Другой бы спорил…

Куртис изменил тон, стал совсем серьезным.

– Вот тебе новый на имя Корнеева.

Павел взял протянутый паспорт.

– Корнеев так Корнеев.

Куртис положил на стол узенькую полоску бумаги.

– Дальше. Вот адрес. Ты послезавтра пойдешь туда и обратишься в отдел кадров. Постарайся устроиться на работу, не отказывайся ни от какой. Места у них там должны быть.

– Хорошенькое дело…

– Подожди, не перебивай.

На столе появилась трудовая книжка.

– Возьми это. Без нее нельзя. Как следует запомни все, что здесь написано, а то будешь путаться.

Павел поморщился.

– Вы хотите сделать из меня ударника коммунистического труда? Маэстро, я же вор, мне работать нельзя.

– Надо работать. Для твоей же пользы. Нелегально долго не проживешь. А потом не беспокойся, дело найдется.

Павел раскрыл трудовую книжку, стал читать, и лицо у него сделалось кислое.

– Веселая жизнь была у этого Корнеева… Грузчик, истопник, разнорабочий какой‑то… Не могли придумать что‑нибудь поинтереснее?

– Ты же сам говоришь – работать не привык. Что ты умеешь?

– Когда‑то я действительно прилично знал радиодело.

– Когда‑то! – передразнил Куртис. – Спорить тут нечего. Надо поступать на работу. Деньги у тебя есть?

– Ни копейки.

– На вот двадцать рублей.

– Благодарю.

Павел полистал паспорт, увидел штамп прописки.

– Прописан я здесь?

– Да.

– В таком случае пусть старуха перестанет глядеть на меня как солдат на вошь. Я законный жилец.

– Имей в виду, ты ей приходишься племянником. Приехал из Минска на постоянное жительство… Полагаю, с племянником она будет вести себя иначе.

– Больше вопросов нет. Могу я пойти погулять?

– Конечно.

Павел заторопился как на пожар – до того ему хотелось побыстрее глотнуть свежего воздуха. Куртис посматривал на него с понимающей улыбкой. Одевшись, Павел подошел к двери кухни, приоткрыл ее, крикнул: «Привет, бабуся!», сделал Куртису прощальный жест и выбежал вон из квартиры.

Дембович позвал хозяйку. Она вошла. Все на ней – от мягких суконных тапочек до платка – было аккуратное, чистое.

– Садись. Что нового?

– Что же нового? – нехотя отвечала она. – Я вам уже говорила… Очень любопытный, всю квартиру обшарил, во все углы нос сунул. Что ни подложишь – осмотрит, обнюхает… Монеты золотые нашел… Перекладывал… одну взял… карточки эти, что вы мне дали, десять раз рассматривал… Я знаю: он жулик. Украл у меня тридцать рублей. Забыла двери запереть – ушел… Явился пьяный… Нехороший он… Жулик.

– Определенно жулик, – задумчиво произнес Дембович. – Не спрашивал обо мне, кто я?

– Нет.

– Ну хорошо, – после короткой паузы сказал Дембович. – Теперь он твой родственник. В домоуправлении все устроено официально… Вещи его осмотрела?

– Нет.

– Надо осмотреть.

– Не было подходящего случая. Раз ночью я входила, но не решилась. Спит чутко.

– Надо поторопиться. – Дембович достал бумажник, вынул из него белую таблетку. – Вот снотворное – всыплешь в водку.

Date: 2015-06-12; view: 379; Нарушение авторских прав