Глава 12. «Ля Рев», плантация Фоурнеров, располагалась на берегу Миссисипи на полпути между Новым Орлеаном и Батон‑Руж

ХОЗЯЙКА «ЛЯ РЕВ»

«Ля Рев», плантация Фоурнеров, располагалась на берегу Миссисипи на полпути между Новым Орлеаном и Батон‑Руж. Нам пришлось добираться туда на пароходе, так как дороги из‑за зачастивших в конце лета дождей превратились в непроходимую трясину.

Мы стояли на палубе, когда из‑за поворота показался белый дом с полукруглыми балконами и колоннами. К дому от реки вела аллея из столетних могучих дубов. На пристани я заметила большую группу негров. В ответ на приветственные возгласы наш пароход протяжно прогудел.

– О нашем приезде знают, – удивленно заметила я.

– Я решил послать весточку, – ответил Жак. – Мне хотелось подготовить маму. Она и так будет порядком расстроена.

У меня засосало под ложечкой. Я нервничала, готовясь предстать перед семьей моего супруга, даже больше, чем сам Джакоб. Я пожала его руку в знак сочувствия и ободрения, но ответного пожатия не последовало. Он был так смущен, что едва мог смотреть на меня.

Наша первая брачная ночь обернулась фарсом. Первую ночь совместной жизни мы решили провести не в доме Фоурнеров на улице Святой Анна, а в гостинице, подальше от любопытных глаз и длинных языков слуг. В номер принесли шампанское.

– Какая чудная мысль, Жак, – воскликнула я. – Ты всегда такой предусмотрительный?

– Я не заказывал шампанского, – севшим голосом заявил Жак.

Я невольно подумала о Гарте. Вспомнились его слова, сказанные давным‑давно в нашу брачную ночь в замке: «Назначение шампанского в спальне новобрачных – снять смущение, успокоить нервы, притупить боль».

Но ведь Гарт не мог знать о моем замужестве! Он выглядел искренне удивленным, когда встретил нас в соборе. Вероятно, обнаружив, что я покинула дом на Стейт‑Чарльз‑стрит, он направился в гостиницу, узнал, где я поселилась, и пришел в мою комнату с шампанским, но не застал меня. Кто‑то указал ему на собор. Вне сомнений, Саванна проболталась кому‑нибудь из старых приятелей в гостинице.

И сейчас, по иронии судьбы, мы пили его шампанское. Я осушила бокал и попросила Жака налить еще. О, как я ненавидела Гарта, но я переиграла его в его же собственной игре! На губах я ощущала терпкий привкус победы.

– Мне что‑то нехорошо, Жак, – сказала я. – Ты не поможешь мне расстегнуть платье?

Я повернулась к нему спиной и приподняла волосы.

– Я… вы… – Жак стал нервно потирать руки. – Вам не следовало так рано отпускать Саванну, – нерешительно пробормотал он.

– Но, дорогой Жак, – я сладко улыбнулась, – у меня сейчас есть муж. Мне больше не нужна горничная, чтобы помочь мне раздеться.

Руки его так тряслись, что он возился с платьем не меньше десяти минут. Я поблагодарила его со словами:

– Не заставляй меня ждать слишком долго, мой дорогой.

Жак как‑то странно хмыкнул и попытался улыбнуться.

Он пришел ко мне примерно через час, преисполненный решимости. На нем была просторная ночная сорочка с рюшами вокруг горла.

– Вы выглядите красавцем, мой господин, – подзадорила его я. – А какой костюм! Кто ваш портной, смею спросить?

И Гарт, и Лафит посмеялись бы вместе со мной, но Жак только покраснел от злости.

– Это подарок моей матушки. Она сама вышивала подол.

Я сдержала смешок и внимательно осмотрела рукоделие его матушки.

– Красиво, Жак. Она у тебя мастерица. А я так и не научилась вышивать, вечно норовила убежать с братьями, когда меня заставляли брать в руки иголку. Давай спать. Я знаю, у тебя был сегодня трудный день.

– Да, да, – с готовностью согласился Жак. Загасив свечи, он быстро забрался в постель. Он лежал весь натянутый, как струна, и тяжело дышал. Я дотронулась до его руки и почувствовала, как напряглись мышцы.

– Жак. Я люблю тебя и постараюсь быть самой лучшей женой.

Ей‑богу, я верила в то, что говорила. Я покажу Мак‑Клелланду, что могу быть счастлива и без него. Я стану хозяйкой «Ля Рев». Я помогу Жаку проявить его таланты и ум, и если Гарт станет сенатором, то Жак – президентом!

– Ты веришь мне, Жак? – Я придвинулась поближе и положила голову ему на плечо.

Он лежал неподвижно, словно деревянная кукла.

– Да, я верю вам, Элиза. Я просто устал. Столько переживаний за один день.

Довольно долго мы пролежали молча. Наконец мой муж, вздыхая и запинаясь, сказал, что любит меня.

– Ты боишься меня, Жак? – спросила я. – Немножко? Не надо, я… я не хочу принуждать тебя…

– О чем вы говорите? – возмущенно воскликнул Джакоб, приподнимаясь на локте. – Конечно же, я не боюсь вас. У меня были женщины, и не одна. Не думайте, что я так уж невинен, Элиза. Не стоит делать поспешных выводов только из‑за того, что мужчина не ведет себя как скотина или варвар, как Гарт Мак‑Клелланд.

– Полностью согласна. Ты настоящий джентльмен, Джакоб, ты не животное. Мне нравится твое бережное ко мне отношение, твои стихи. Я ни за что не вышла бы за такого, как Гарт. Никогда.

Он неуверенно дотронулся до моей щеки.

– Я знаю, – сказал он. – Я знаю, какая вы на самом деле, Элиза. Вы добрая и великодушная, вы цените в жизни все по‑настоящему красивое, изысканное. Вы не такая, как другие женщины. Мы родственные души, Элиза.

Джакоб облизнул губы и поцеловал меня.

Я спрашивала себя, почему ничто во мне не отозвалось на его поцелуй. Более того, мне стало даже немного противно: уж слишком мягкими и мокрыми показались мне его губы, слишком застенчивой ласка. Но я тут же оборвала себя: глупо ожидать, что все мужчины в постели будут такими, как Гарт Мак‑Клелланд. И тут же поймала себя на мысли, что опять думаю о запретном. Я ненавидела Гарта. Я хотела забыть его.

Внезапно Жак как‑то странно всхлипнул и, повернувшись ко мне спиной, объявил:

– Уже очень поздно, давайте спать, Элиза.

– Спокойной ночи, Жак.

Еще долго после того, как дыхание Жака перешло в мирное посапывание, я лежала, глядя в темноту. Голод по мужскому телу терзал меня. Я чувствовала досаду, но злости не было. Он молод. Со временем все образуется. Но так ли он молод? Можно ли представить себе Гарта в возрасте двадцати шести лет, заявляющего женщине, что он слишком устал, чтобы заниматься любовью? Нет, это похотливое животное, Гарт, скорее бы… О, оставь Гарта в покое! Гарт, Гарт, Гарт, я сыта тобой по горло!

На следующее утро Жак заявил, что мы отправляемся в «Ля Рев» немедленно. Я не возражала, и мы стали готовиться к путешествию. Саванна захотела поехать с нами, но Джордж, получивший хорошее предложение, решил остаться. Я, не без сожаления простившись, пожелала ему удачи на новом месте.

И сейчас, стоя на палубе парохода и глядя на белый особняк, я молилась о том, чтобы Бог послал мне здесь счастье.

Мы сошли с парохода, и чернокожие, смеясь и хватая нас за руки, обступили нас. Жак представил меня как мадам Фоурнер. Мне понравилось, как звучит мое новое имя. Замужество уже успело принести мне новое имя, новый статус и новый дом. О чем еще могла я просить? Я взглянула на Жака и тут заметила, что из дома нам навстречу бежит молодая женщина в желтом муслиновом платье; ее распущенные золотистые волосы весело мотались из стороны в сторону.

– Жак! Жак! – радостно закричала она. Рабы расступились, и она бросилась к нему, обвив его шею своими тонкими ручками. – Я ждала вас столько дней! Мама, конечно, ворчит, но я в восторге. Должно быть, вы Элиза? Да, вы Элиза. Здравствуйте. Я Колетт, сестра Жака. Я уверена, что он никогда вам обо мне не говорил. Временами он напрочь забывает о моем существовании. Не правда ли, Жак?

Мой муж повеселел.

– Я думаю о тебе постоянно, мой маленький демон, – сказал он, – да только не мог рассказать о тебе Элизе: она не вышла бы за меня, узнай, что в «Ля Рев» водятся такие плутовки!

Мы пошли к дому втроем. Колетт болтала без умолку, пританцовывая вокруг нас, словно фея из сказки. Я заметила, как постепенно успокаивается Жак. Колетт действовала на брата благотворно. Мне она очень понравилась, но, глядя на девушку, я невольно задавалась вопросом, неужто и я была такой в свои шестнадцать лет. Наверное, да, просто слишком многое успело произойти со мной за четыре года, превратив меня во взрослую женщину.

– Арнольд здесь, – сообщила Колетт тоненьким голоском. – Он заехал сегодня утром, и я сказала ему, что ты женился и сегодня приедешь. Он остался, чтобы дождаться вас и поцеловать невесту.

Жак побледнел как мел и ничего не ответил.

– Они все собрались в гостиной, – щебетала Колетт, – и маман, и тетушки, и дядя Роберт, и Арнольд. Но пароход побежала встречать я одна. – И Колетт засмеялась. – Они назвали меня сумасшедшей, мол, в такую жару нельзя выходить из дома. Неправда, под деревьями не так жарко, верно? Элиза, Жак написал в письме, что вы француженка. Я никогда не была во Франции, хотя маман и говорит, что могла бы поехать, но там сейчас война, и поэтому мне все равно не удалось бы посмотреть страну. Она такая же красивая, как Луизиана?

Я заверила девушку, что Франция не уступает Луизиане в красоте.

– Так я и думала, – сокрушенно вздохнула Колетт. – Я никогда нигде не была, кроме Нового Орлеана. Вы должны рассказать мне о местах, где побывали, Элиза. Может быть, маман позволит нам однажды отправиться в путешествие вместе. Как вы на это смотрите?

Я со смехом ответила, что ничего не имею против.

Мы поднялись по широким ступеням. Дверь открыл темнокожий привратник в красной ливрее, и мы вошли в дом. Слуга провел нас прямо в гостиную.

– Мне велели сразу же привести вас, – шепнула мне на ухо Колетт. – Я думаю, они хотят посмотреть на вас до того, как вы успеете немного привести себя в порядок с дороги.

– Я действительно ужасно выгляжу? – спросила я довольно громко.

– Нет, вы красивая. Я так рада, что вы красивая. Папа говорил, что женщине можно что угодно простить за красоту.

Мать Жака вместе со своими сестрами сидела на диване посреди комнаты. Все три женщины были одеты в черное и напомнили мне ворон на заборе. Дядя Жака, Роберт Девери, устроился в кресле у камина и, вытянув длинные ноги, покуривал сигару. При нашем появлении из‑за фортепьяно, стоявшем в дальнем углу гостиной, поднялся светловолосый молодой человек. Воцарилась гнетущая тишина.

– Привет всем. Это моя жена Элиза, – сказал Джакоб чуть громче, чем следовало бы. – Надеюсь, вы полюбите ее так же, как полюбил я.

Жак подвел меня к матери, которая лишь натянуто кивнула, даже не протянув руки. Тетки смотрели сквозь меня, а одна даже отвернулась в сторону. У всех троих было такое выражение лица, будто в комнате дурно запахло. От них исходила такая ненависть, что я растерялась.

Дядя Роберт окинул одобрительным взглядом мою грудь и бедра и медленно поднес мою руку к губам. Роберту, мужу тети Селины, было уже под пятьдесят. Задержав мою руку у губ намного дольше, чем того требовали приличия, он, двусмысленно посмеиваясь, сказал, обращаясь к Жаку:

– Ах ты, наш юный повеса, похоже, с тебя ни на минуту нельзя было спускать глаз.

Реплика дяди Роберта повисла в воздухе.

Молодой человек за пианино оказался тем самым Арнольдом Карпентером, о котором сочла нужным предупредить брата Колетт.

– Мой добрый друг и сосед, – представил его Жак. Арнольд поклонился. Его лицо было мне знакомо, хотя я могла бы поклясться, что никогда не видела его прежде.

– Я как раз рассказывал Фоурнерам о ваших приключениях, – легким тоном сообщил Арнольд. – Простите мою бесцеремонность, но прежде нам не доводилось встречаться с пиратами. Весьма впечатляющий опыт. Боюсь, после всех пережитых вами бурных событий тихая семейная жизнь может показаться вам скучной.

Жак как‑то странно всхлипнул. Я пристально посмотрела на мужа. Лицо его стало похоже на театральную маску: мертвенная бледность и два красных пятна на скулах.

Я выдернула руку из ледяных тисков Арнольда и с первой же минуты невзлюбила его, безошибочно угадав в нем врага. Он бросал мне открытый вызов, иначе зачем было вытаскивать на свет мое прошлое?

– Даже пираты устают и становятся обывателями, – спокойно ответила я. – Знаете ли, острые блюда довольно быстро надоедают.

– Уверен, что так оно и есть. Ну что же, мои сердечные поздравления и наилучшие пожелания вам обоим, месье и мадам Фоурнер. Надеемся, вы не заставите нас долго томиться в ожидании наследника. Вот это действительно будет номер.

От моего взгляда не ускользнуло, что тетушки подсмеиваются, прикрывшись веером. Колетт смотрела на Арнольда с растерянным выражением лица, будто не совсем понимала, почему он так вызывающе себя ведет. Оставалось только надеяться, что бедняжка не влюблена в этого циника.

– Скоро увидимся, – сказал Арнольд, собираясь уходить. – Уверен, Жоржетта захочет устроить бал в вашу честь.

– Жоржетта?

Ну конечно, вот почему внешность Арнольда показалась мне знакомой. Неужели брат?

– Моя двоюродная сестра Жоржетта Мак‑Клелланд. Насколько мне известно, вы хорошо знакомы с ее мужем. Он недавно был выбран сенатором от штата Луизиана.

Арнольд ядовито прищурился. Так, значит, ему известно о Гарте. Жоржетта рассказала.

– Их плантации находятся по соседству с «Ля Рев». Только выше по реке. На холмах. Думаю, это обстоятельство позволит вам с Гартом поддерживать… хм… знакомство, – добавил он злорадно.

Я подавила желание отплатить той же монетой. Мне не хотелось ссориться со старшими Фоурнерами с первой же встречи, но я поняла: жизнь в «Ля Рев» будет труднее, чем я предполагала. Чтобы завоевать их симпатии, мне придется приложить много усилий, и еще неизвестно, имеет ли это смысл. После ухода Арнольда я, сославшись на усталость после долгого пути, покинула гостиную. Колетт вызвалась проводить меня наверх.

В комнате Колетт вдруг обняла меня и сказала:

– Мне жаль, что они так ужасно обошлись с вами, Элиза. Они просто недовольны, что Жак женился без разрешения маман. Это так на него не похоже. Он всегда был пай‑мальчиком.

– А я не та девушка, о которой мечтали его родные, – с оттенком горечи продолжила я. – Мне ясно дали это понять.

Моя комната выходила окнами на реку, на запад, и предзакатное солнце заливало ее розовато‑золотистым мягким светом. Колетт пожала мне руку и оставила наедине с Саванной, распаковывавшей мои вещи.

– Ужасно, Саванна, – простонала я. – Три ядовитые старухи, похотливый старик и кузен жены Гарта, Арнольд, настоящая змея подколодная. Видеть не могу никого из них. Я даже Жака не хочу видеть. Что, скажи, на меня нашло?

– Вы знаете, что на вас нашло. Дело в том самом мужчине, – ворчала Саванна. – А вы слишком гордая и слишком глупая для того, чтобы понять, что он до безумия в вас влюблен. Вы думаете, он пошел бы на все эти ухищрения с покупкой дома, если бы не любил вас? Я другой такой сумасшедшей женщины не видела.

– Не ворчи, Саванна. Я и так устала видеть вокруг одни кислые лица. Зачем я только поехала сюда? Почему я не вернулась во Францию?

– Тот человек…

– Тот человек никогда никого не любил, кроме себя, – резко сказала я. – И пожалуйста, прекрати о нем говорить. Я даже имя его не хочу слышать. Одно только упоминание о Гарте Мак‑Клелланде – и вылетишь вон!

– Не знаю, куда вы меня хотите прогнать, разве что отправить в бараки к рабам, – заявила Саванна, со злостью толкнув выдвижной ящик секретера. – Я здесь единственная свободная чернокожая, и мне это вовсе не нравится. Я не рабыня, и они знают, что я не буду с ними дружить. А с кем, по‑вашему, я должна дружить? С вами, белыми? Если вы еще раз накричите на меня, мисси, я прыгну в реку и поплыву обратно в Новый Орлеан.

Я подошла к девушке и обняла ее за тонкий стан.

– Не бросай меня, Саванна, – попросила я. – Ты здесь единственная, с кем я могу говорить. Если ты оставишь меня, я сойду с ума. Пожалуйста, останься, а я обещаю не обижать тебя. Я была не права, прости меня.

– Я на вашей стороне, мисси, но лучше бы нам быть в другом месте, не здесь.

Я подошла к окну, глядя, как закатное солнце расстилает мерцающую дорожку на водной глади. Ну почему он оказался так близко? «Хайлендс» – так, кажется, называется их поместье на холмах. Мне нравилось, как звучит это название. Совсем‑совсем рядом, только руку протяни. В пяти милях? В десяти? С тем же успехом он мог быть от меня в сотнях, в тысячах миль пути. Сейчас мы разделены навечно барьерами куда более непреодолимыми, чем расстояние.

Ужин, прошедший в обстановке сумрачной меланхолии, многое для меня прояснил. В половине восьмого мы собрались в гостиной, чтобы выпить традиционный коктейль. Дамы ограничились маленьким стаканчиком шерри, но, по моим наблюдениям, старушки уже успели изрядно пригубить до нашего появления. Дядя Роберт явно испытывал прилив сил. Глазки его блестели, кончик носа и щеки порозовели, я была уверена в том, что для поднятия аппетита он не пожалел виски.

Как только дворецкий объявил, что ужин подан, Жак подхватил под руку мать и повел ее в столовую. Дядя Роберт хотел было вести меня, но его жена предусмотрительно перехватила мужа, и мне ничего не оставалось, как присоединиться к Колетт и Генриетте. Сказать, что мне не понравилось поведение Жака, – значит ничего не сказать. Я была в ярости. Как жена Джакоба, хозяйкой «Ля Рев» была я, а не его мать, и я твердо решила добиться того, чтобы ко мне относились с соответствующим уважением.

Беседу за столом едва ли можно было назвать живой и непринужденной. Дядя Роберт что‑то бубнил о войне с британцами и о том, какими бедствиями она может обернуться. Тетя Селина жаловалась на еду, тетушка Генриетта – на подагру. Колетт глупо хихикала, и за это ее грубо одергивала мать. Жак сидел во главе стола, но не был похож на хозяина: запинающаяся речь и принужденность манер выдавали его волнение. Напрасно я надеялась, что в кругу семьи ему будет легче, чем в Новом Орлеане.

Неожиданно я приобрела друга в лице слуги Джеймса, который заботился о том, чтобы мой бокал не оставался пустым. Всякий раз, как я подносила бокал к губам, брови тетушек удивленно взлетали вверх. Мне было все равно: все выпитое мной так и не помогло развеять скуку от общения с этим семейством.

– Элиза, – сказал Жак во время одной из затянувшихся пауз. – Почему бы тебе не рассказать маман о замке Лесконфлеров. Уверен, ей будет интересно.

– Да, расскажите, Элиза, – повторила Колетт, беспокойно заерзав на стуле.

– Это очень большой и запущенный замок. У моего дядюшки Тео всегда не хватало денег, чтобы поддерживать его в должном порядке, а когда карточные долги моего брата вконец разорили нас, дядя вынужден был продать несколько ценных вещей.

Кто‑то захихикал. Маман поднесла к губам стакан с водой.

– Как интересно!

– Да нет, совсем неинтересно, – сказала я уныло. – Первой вещью, выставленной на продажу, оказалась я. Дядя Тео продал меня толстому барону. Подумай, Жак, ты женат на потенциальной баронессе!

Колетт захихикала, маман послала ей уничтожающий взгляд и встала.

– Прошу простить нас, – сказала она и, кивнув дочери и сестрам, немедленно последовавшим ее примеру, вышла из комнаты. Жак и дядя Роберт тоже встали. Я упрямо осталась сидеть, сжимая в руках бокал вина.

– Вы не пойдете с нами, Элиза? – спросила маман. – После того, как мужчины угостятся портвейном, в гостиную подадут кофе.

Жак смотрел на меня блестящими от вот‑вот готовых пролиться слез глазами, молчаливо взывая к повиновению. Я решила больше их не дразнить. Встав из‑за стола, я последовала в гостиную за женщинами.

Они вели себя так, будто меня не было: не задавали ни одного вопроса, даже не смотрели в мою сторону. Тетя Селина утащила Колетт в дальний угол комнаты и нарочито громко стала рассказывать о своей племяннице, рожденной умственно отсталой, которая мечтает выйти замуж за сынка из самого богатого креольского семейства. Маман что‑то вышивала, тетя Генриетта жаловалась на боль в ноге. Я зевала, прикрывая платком рот. Наконец я услышала шаги дяди и Жака.

Жак вошел первым. Попросив у меня прощения взглядом, он сел подле матушки на кушетку. Я немедленно вскочила и уселась рядом.

– О, Жак, – запела я, – мы тут так славно беседовали. Я полюбила твою семью.

Жак все время придвигался к матушке, и как только представилась возможность, я быстренько пересела от него по правую руку, так, чтобы оказаться между ним и маман. Тягостное молчание, по счастью, было нарушено появлением кофе и сладостей. Тетя Генриетта предложила сыграть в вист.

– Я так устала, дорогой, – заявила я громким шепотом так, чтобы все могли услышать. – Пойдем спать?

– Конечно, Элиза, – ответил он быстро.

Мы пожелали семейству спокойной ночи. Маман и тетушки сухо кивнули, и только Колетт подбежала ко мне, крепко обняла и шепнула на ухо, что любит меня очень‑очень, даже если другие не любят.

Когда мы с Жаком остались вдвоем, он набросился на меня с яростью, которой я в нем даже не подозревала:

– Элиза, мне стыдно за тебя! Ты вела себя непростительно грубо и…

– Твои родные были настроены против меня задолго до встречи, Жак, – сказала я. – Это они вели себя со мной по‑свински и совершенно ясно дали понять, что я здесь – лишняя. Они даже не пощадили твою гордость – тебя ставят на место, как мальчишку, тебя, хозяина «Ля Рев»! А ты даже не пытался вступиться за меня. Ты и двух слов не сказал мне, пока мы здесь. Складывается впечатление, что ты не хочешь и смотреть в мою сторону. Что, я внезапно растолстела или стала уродливой? Что случилось, Жак?

– Ничего, – звенящим от напряжение голосом сказал он. – Ничего со мной не случилось. Я только обижен и удивлен тем, что ты можешь вести себя так развязно. Да ты буквально хвасталась своей дружбой с Лафитом.

– А почему бы и нет? – засмеялась я. – Я не стыжусь того, что была его любовницей. Я вообще не стыжусь того, что делала. Хотела бы я посмотреть на женщин вашей семьи во время атаки на вражеский корабль. То‑то было бы смеху.

– Я едва узнаю тебя, Элиза, – покачал головой Жак. – Ты стала другой. Ты изменилась.

– Не я изменилась, а ты. Ты разыгрывал роль влюбленного обожателя, был порывистым, страстным. Почему ты не покажешь им всем, что гордишься мной, вместо того чтобы выглядеть виноватым?

Жак надул губы и повернулся, чтобы уйти.

– Послушай, Жак. Разве ты не видишь, что они хотят разлучить нас? Не позволяй им это сделать. Если мы будем поддерживать друг друга, у нас будет крепкий брак, который никто и ничто не сможет разрушить. Прошу тебя, Джакоб…

Жак отбросил мою руку и хрипло сказал:

– Не знаю, о чем ты говоришь, Элиза. Никто здесь ни о чем подобном не помышляет. Ты не понимаешь их. И меня тоже.

Жак ушел в свою комнату, смежную с моей, и прикрыл дверь.

Я чувствовала себя разбитой и опустошенной, словно меня сутки мотало в трюме в шторм. Почему, ну почему… Но я не должна оглядываться назад. Никаких сожалений. Раз я вышла замуж, следовательно, я должна смириться.

Когда полоска света под дверью исчезла, я, накинув пеньюар, проскользнула в комнату мужа. По дыханию я определила, что он не спит. Присев на кровать, я положила ладонь на его руку. Он чуть заметно вздрогнул.

– Жак, не сердись на меня, пожалуйста, – сказала я. – Я… Я хочу, чтобы мы были счастливы. Мы не должны так ссориться.

– Мне жаль, что так вышло, – промямлил он. – Мне не следовало тебя сюда привозить.

– Не говори так, – возразила я, – мы и здесь можем стать счастливыми. Я знаю, у нас получится. Неужели ты не можешь забыть обо всем, кроме того, что любишь меня? Пожалуйста, Жак.

Он сел и обнял меня. Сердце его бешено колотилось. Мы сидели так довольно долго, ничего не говоря друг другу, затем я тихонько погладила его шею и нежно поцеловала, потом еще. Нежность не помогала, Жак по‑прежнему был болезненно скован и напряжен, словно в ожидании боли.

– Не бойся, Жак, – сказала я. – Позволь…

Рука моя скользнула под его ночную сорочку, и я тихонько погладила его бедро. Мышцы его свело судорогой – так он был напряжен. Я не сдалась, поднимаясь все выше и выше, и внезапно, с громким стоном, он оттолкнул меня с такой силой, что я едва не упала с кровати.

– Оставь меня, – завизжал он. – Не дотрагивайся до меня!

Он скатился с кровати и подбежал к окну. Прижавшись лбом к прохладному стеклу, он ловил ртом воздух судорожными, жадными глотками. Я тупо смотрела на него, не в силах ни пошевельнуться, ни раскрыть рта. Придя наконец в себя, я встала и вернулась к себе в комнату. Только там, посмотрев на руки, я увидела, как они дрожат, и только тогда слезы унижения и стыда потекли по моим щекам.

Я знала немало мужчин, но ни у одного из них близость со мной не вызывала отвращения. Может быть, я слишком поторопилась? Вела себя смелее, чем надо? Но я его жена! Что произошло? Я не понимала.

Вдруг мне припомнился какой‑то особенный тон, вымученная улыбка Жака, когда он представлял меня Арнольду. Я вспомнила и странную колкость Арнольда, грубый намек на ожидаемого наследника «Ля Рев». Я думала, что меня стошнит. Мурашки побежали у меня по спине, руки и ноги онемели. Арнольд и Джакоб. Нет, такого не может быть! Он просто застенчив… Нет. В голосе его безошибочно угадывалось отвращение. Он любил меня издали, но близость со мной пугала его. Этот страх был мне знаком, а потому легко узнаваем.

И я рассмеялась. Жизнь сыграла со мной шутку. Какая смешная, какая гнусная шуточка! Наш брак вовсе не был браком и никогда им не станет. О Гарт, Гарт. Я вспомнила его смех у собора. Знал ли он, что… Нет, он не мог знать. Не должен знать. Я допустила ошибку, но я никогда не доставлю Гарту Мак‑Клелланду удовольствия, признавшись в ней. Мы останемся супругами в глазах всех. Я стану хозяйкой имения Жака. Я займу достойное положение в обществе. Я смогу, я знала, что смогу. Но как мне умерить эту жажду, эту боль, терзавшую мое женское естество?

На следующий же день я потихоньку принялась прибирать к рукам бразды правления домом. Началась долгая позиционная война. Маман не сдавалась, не раз провоцируя меня на открытую схватку, но я не теряла контроля над собой и упорно продолжала вести дом по своему усмотрению. Я присматривала за слугами, заказала новую мебель для столовой и гостиной. Однажды я попросила Джакоба показать мне, как обстоят дела на плантации.

– Это неинтересно, Элиза, – сказал он. – Ты не сможешь разобраться в делах.

– Тогда просто покажи мне плантации. Ты ведь знаешь, меня здесь все интересует.

Мы обошли земли и хозяйственные постройки, бараки рабов, поля и склады, навесы и мастерские. Все пребывало в небрежении и разрухе. Жак извиняющимся тоном пояснил, что последние годы были неурожайными, да и рабов не хватает, чтобы управляться со всем.

– Тогда купи еще, – предложила я. – А еще лучше найми рабочих на сезон. Наверняка найдется немало людей, готовых подзаработать.

– Да, работники есть, но я не могу платить им столько же, сколько… сколько платят некоторые плантаторы по соседству.

– Вы имеешь в виду Гарта?

– Да, Гарта. Честно говоря, я согласился продать ему часть земель, которые у нас не хватает сил обрабатывать. Тогда нам не нужно будет столько рабов, мы продадим их и заживем на широкую ногу.

– Пока деньги не кончатся, – закончила я за него. – Это глупо, Джакоб. Нужно взять нового управляющего, который бы повел дело с умом.

– У меня был управляющий, – возразил Жак. – Но он ушел работать на того, кто может платить больше.

– К Гарту?

– Да.

– Джакоб, – сказала я, глядя мужу в глаза, – ты никогда, слышишь, никогда не должен ничего ему продавать. Ты не позволишь ему прибрать «Ля Рев» к рукам. Я знаю, что он сказочно богат, а мы – нет, но и мы разбогатеем, если будем стараться. Он жадный, алчный, корыстный. Он готов пойти на все, чтобы стать еще богаче, теперь я это понимаю.

В глубине души я понимала, что дело не в жадности Гарта, просто он был сильным человеком, а Жак – слабаком. Надо быть круглым дураком, чтобы не прикупить землю Фоурнеров, когда ее сами отдают в руки, а Гарт дураком не был.

– Не лезь не в свои дела, Элиза, – сказал, покачав головой, Джакоб. – Я делаю все, что могу. Земля выработана, в этом все дело. Отец не оставил нам больших денег. Прошу тебя, не надо…

– Нет, я не позволю ему нас проглотить. Что это за крупный парень со шрамом на горле?

– Амо. Кто‑то из белых хотел его прикончить. Он достался мне по дешевке.

Я позвала раба:

– Амо, месье Жак собирается продать на следующий год часть земли, если урожай не даст прибыли, а с ней и вас, рабов. Ты знаешь, чем это грозит?

Богатырь кивнул. Это означало разделение семей, горе, переход к новым хозяевам и к новой жизни, которая может оказаться еще более тяжкой, чем та, к которой они привыкли.

– Мы сделаем тебя управляющим в «Ля Рев», Амо, и если в конце года мы получим прибыль, мы разделим ее на всех, в том числе и на вас, рабов. Половину хозяевам, половину рабам. Вы можете получить ее деньгами, одеждой, чем хотите. Я буду поступать так каждый год, и каждый из вас сможет накопить денег, чтобы выкупиться.

– Элиза! – воскликнул Жак.

– Мы не станем продаваться Мак‑Клелланду! – воскликнула я. – Я буду делать все что угодно, самую грязную работу, но я не отдам эту землю! Мы добьемся успеха, Жак, верь мне!

Отпустив Амо, Жак процедил сквозь зубы:

– Остановись, Элиза. Ты заправляешь всем в доме, обижая маман, не хватает еще, чтобы ты занялась делами, которые тебя не касаются.

– Они касаются меня, – твердо ответила я. – Я не хочу стать нищенкой. Я хочу получить хоть что‑то от этого брака в конце концов.

– Я… я разведусь с тобой, – вспыхнул Жак. – Наш брак будет признан недействительным.

– На каком основании, мой дорогой муженек? Ты хочешь, чтобы я рассказала всему миру правду о тебе и Арнольде Карпентере?

– Ложь! – закричал он, хватая меня за плечо. – Чудовищная ложь!

– Разве? – спросила я, сбрасывая его руку. – Тогда почему ты так ни разу и не коснулся меня? Что же тебя бросает то в жар, то в холод при одном упоминании его имени? Я способна узнать любовь, когда вижу ее. Любовь или похоть, это одно и то же.

Джакоб наотмашь ударил меня по лицу. Я прижала ладонь к пылающей щеке, глядя на мужа с ненавистью, грозящей сжечь меня изнутри.

– Прости меня, – пробормотал он. – Я… я не хотел этого.

– Не мешай мне, Жак, – сказала я медленно и раздельно. – Дай мне возможность спасти поместье. От этого ты только выиграешь. А я обещаю не вмешиваться в твою жизнь. То, чем ты занимаешься, меня не касается. Дай мне возможность вести дела самой.

– Хорошо, – угрюмо пробурчал Жак. – Будь по‑твоему. Только у тебя все равно ничего не выйдет.

Я трудилась с раннего утра до поздней ночи ради того, чтобы хоть что‑то получить с земли в этом году и подготовить почву для будущего. Поля, которые и в сухой год по полгода находились под водой, я решила оставить для рисовых плантаций. Амо работал сам и заставлял работать других так, что, когда пришло время сбора урожая, даже Джакоб не мог не признать, что никто лучше не смог бы справиться с поставленной задачей. Я решила не менять обстановку в гостиной и столовой и отменила заказ на новые ковры и шторы. Бюджет семьи я взяла под самый строгий контроль, пресекая неразумные, по моему мнению, траты. Дяде Роберту пришлось расстаться с привычной порцией виски, дамам – довольствоваться прошлогодними нарядами; слуги в один прекрасный день поняли, что воровство и мошенничество крепко ударяют их по карману, и стали следить друг за другом, дабы не позволить сотоварищам пробить брешь в кошельке. Под моим руководством к концу 1812 года семейство Фоурнеров наконец‑то выбралось из долгов.

На Рождество мистер и миссис Мак‑Клелланд пригласили нас на бал в Хайлендс. Это приглашение было первым из тех, которые мы получили, живя в «Ля Рев», и я понимала, что инициатором был Гарт. Вне сомнений, ему было любопытно посмотреть, как проходит наша с Джакобом супружеская жизнь.

Я ждала предстоящего события и волновалась так, словно этот бал был первым в моей жизни. Мне не хотелось признаваться себе в том, что именно встреча с Гартом после долгой разлуки так волнует меня, но к выбору наряда подошла с особой тщательностью. В конце концов мы с Саванной остановились на очень смелом, хотя и простом платье из шелка цвета слоновой кости. Декольте было таким глубоким, что пышные, буфами, рукава, казалось, чудом держатся на плечах. Спереди юбка плотно прилегала к телу, собираясь пышными складками сзади, не стесняя движений при танце. Из драгоценностей я решила надеть только жемчужное ожерелье, подаренное Лафитом, и жемчужные же серьги.

Но когда накануне бала я поднялась в свою спальню, чтобы одеться, то обнаружила, что мой красивый наряд изрезан на лоскуты.

– Я, честное слово, не видела, кто это сделал, – запричитала Саванна. – Я спустилась вниз, чтобы набрать воды для ванной и даже не заглядывала в гардероб. Ой, мисси, что же нам делать?

– Хорошо, Саванна, – сказала я тихо. – У меня есть и другие платья. Наверное, кому‑то из здешних дам мой наряд показался нескромным.

Кроме Колетт, они все меня ненавидели. Для них я была непрошеной гостей, навязавшейся к ним в дом и к тому же взявшейся наводить в нем свои порядки. Вот одна из них и решила отомстить мне, испортив лучший наряд. Я распахнула дверцы шкафа и принялась исследовать его содержимое.

– Я выберу что‑нибудь легкое, прозрачное, неприличное, как москитная сетка. Ах, вот как раз то, что нужно!

Я вытащила на свет платье из плиссированного шелка.

– Но это… это же ночная сорочка, – прыснула Саванна, – к тому же черная.

– Сама вижу. Что плохого в том, чтобы носить черное? Тетушки все время ходят в черном. Вниз я надену белую нижнюю юбку, а у выреза заколю красную камелию. Вот здесь. Помоги‑ка.

Стянув с себя муслиновое платье, я облачилась в выбранный мной наряд. Лиф с глубоким каре держался только на двух тоненьких черных ленточках, грудь выступала двумя полными полукружьями, соблазнительно белея на фоне черной блестящей ткани. Юбка мягкими складками облегала бедра, а когда я кружилась, платье раскрывалось как веер, становясь похожим на волшебное черное облако.

– Да, – угрюмо заметила я, – именно этого я и хотела. Мы отпорем вот отсюда кружево и нашьем бархатную тесьму на подол и пояс. Быстрее, Саванна, я не хочу опаздывать. Подходящие туфли и перчатки у меня есть. Смотри‑ка, черные чулки! Да, Гарту они очень нравились, я помню. Никаких украшений, кроме черной бархотки на шею.

– Вы будете выглядеть как монахиня наоборот, – заявила Саванна. – Тетушки вряд ли вас одобрят.

– Вот и прекрасно, – сказала я с чувством. – Не надо было мне пакостить.

Перед родственниками я появилась в черном бархатном плаще. Во взгляде, который бросила в мою сторону маман, сквозило торжество. Уже в карете, откинувшись на сиденье, я дремала в предвкушении развязки, представляя, как вытянутся их постные физиономии.

Хайлендс оказался вовсе не таким, как я ожидала. Вместо традиционного белого особняка, построенного во французском или испанском стиле, столь привычном для Луизианы, я увидела строение в строгом георгианском стиле, сразу напомнившее мне увиденные в детстве английские дома. В сгущающихся сумерках я успела разглядеть сад с мраморным фонтаном посредине, к которому вели ухоженные аллеи, и беседку на возвышении перед рекой. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы составить суждение о хозяине как о человеке, несомненно богатом, придерживающемся совершенно определенных вкусов и твердом в своих убеждениях. Я вздохнула. Мне не хотелось завидовать Жоржетте ни в том, что касается ее дома, ни тем более в том, что касается ее мужа.

Женщин сразу же по приезде проводили в спальни наверху, где мы могли привести себя в порядок перед выходом. Горничная помогла мне снять плащ, и я тут же услышала возмущенно‑испуганный шепот.

– В чем дело, маман? – спросила я, не потрудившись даже повернуть голову в ее сторону. – Не в моем же наряде?

– Это… недопустимо, развратно! – шипела она. – Я не могу позволить вам появиться перед хозяевами одетой как… как сирена!

– Не хотите ли вы сказать, что и сюда прихватили ножницы? Мой наряд не нуждается в переделке. Благодарю вас.

– Это ложь, – взвилась старуха. – Вы не можете…

– Конечно, могу.

И, задев ее шелестящей юбкой, я вышла из комнаты. Колетт побежала следом.

– Элиза, простите меня, – сказала она. – Я видела, как она заходила в вашу комнату, но мне и в голову не могло прийти, что…

– Все в порядке, Колетт. Я даже рада, что так случилось. Забудь обо мне и развлекайся. Я тоже надеюсь сегодня повеселиться.

Жак и Гарт стояли у подножия широкой лестницы. Жак заметил меня первым и мгновенно побелел. Я шла нарочито медленно, плавно покачивая бедрами в черном струящемся шелке. Гарт поднял взгляд, и, когда наши глаза встретились, я почувствовала, как по жилам моим побежало тепло. В холле было полно гостей. При моем появлении зал наполнился приглушенным шепотом, напоминающим шорох опавшей осенней листвы, потревоженной порывом ветра. Я обвела взглядом собравшихся. Я была для них воровкой, разбойницей. Что же, каждый видит то, что он хочет видеть.

– Мадам Фоурнер? – протянул мне руку Гарт. Я задержала свою руку в его ладони. – Ваш муж рассказал мне о ваших планах относительно «Ля Рев». Как только вы пожелаете продать землю, я с удовольствием куплю ее.

– Я знаю, сенатор. Но и я хотела бы прикупить немного земли. Сколько вы просите за болото, что на южной окраине ваших земель?

– Зачем вам оно? Вы что, надумали выращивать рис? – улыбнулся Гарт.

– Может быть. Так вы продаете?

– Я учту ваше предложение. Вы стали опытным плантатором, как я вижу.

– Мне пришлось учиться быстро, – ответила я. – Однажды я уже прогорела на одной сделке, купив кое‑что по дешевке, и в следующий раз не хочу быть одураченной.

Гарт от души рассмеялся, сняв тем самым напряжение, повисшее в холле, и отошел к другим гостям. Демонстративно подхватив Жака под руку, я вошла в зал.

– Это возмутительно, бесчестно, – процедил Жак.

– Совершенно с тобой согласна, – невозмутимо ответила я. – Он все равно не пользуется этой землей. Не могу понять, почему он не хочет ее продать.

– Я говорю не о земле. Меня тошнит от земли, тошнит от поместья, тошнит от тебя. Я говорю о той тряпке, что ты на себя нацепила. У тебя есть стыд?

– Стыд? Что это такое? Впрочем, едва ли ты сможешь объяснить мне смысл этого понятия, ведь и ты не знаешь стыда, дорогой. Ты ускользнул из дома пораньше, чтобы успеть повидаться с любовником, не так ли? Зачем делать из этого тайну? Не проще ли пригласить его переехать к нам жить?

– Ты… ты шпионишь за мной, – прошипел он. – Я никогда тебе этого не прощу. Я готов убить тебя, Элиза!

Первый танец, котильон, Гарт, как и положено, танцевал с хозяйкой, но на следующий, вальс, пригласил меня.

– Я не хочу, чтобы ты подпирала стенку, – сказал он, чуть усмехнувшись. – Все присутствующие здесь жены и дамы сердца настрого приказали своим половинам не подходить к тебе.

– И твоя жена тоже дала тебе соответствующие указания?

– Неужели ты считаешь, что я принимаю сказанное ею близко к сердцу?

Рука его легла на мою талию, и мы закружились в танце.

– Всякий раз, встречаясь с тобой, я не перестаю удивляться тому, как ты красива, Элиза, – сказал он. – Когда мы расстаемся, я забываю о твоих выходках, помня лишь твою красоту. Взять, к примеру, этот брак. Из всех ты выбрала его! Надеюсь, он неплохо с тобой обращается, хотя не думаю, что его мужественности хватает, чтобы сделать тебя счастливой. Больше скажу, готов спорить, что ты работаешь так много днем только для того, чтобы ночью не думать о любви.

Сказанное Гартом оказалось настолько близко к истине, что я внезапно остановилась и сердито посмотрела на него. Пара, вальсировавшая рядом, задела нас, и мы все вчетвером едва не упали.

– Как ты смеешь говорить мне такие вещи! – гневно воскликнула я, сжигая его взглядом. – Сейчас, когда я замужняя женщина…

– Ха! – засмеялся он неприятно резким смешком. – И ты считаешь, что замужество автоматически ограждает тебя от меня? Я не слишком строго придерживаюсь брачных клятв, Элиза. Я никогда не уважал свой брак и не собираюсь уважать твой.

– Я не хочу с тобой танцевать.

Гарт подхватил меня и закружил так, что ноги мои оторвались от пола.

– Не лягайся, Элиза, – пожурил он меня, – не то люди, глядя на нас, подумают, что я хочу увести тебя в постель. Если ты будешь сопротивляться, они решат, что ты этого очень хочешь, и будут правы.

– Ради Бога, поставь меня на пол.

Я перешла на шепот, и он выполнил мою просьбу, проведя меня в вальсе еще один круг.

– Ты помнишь тот вечер в опере? Я знал, что ты пришла, еще до того, как увидел тебя, – шептал он, почти касаясь губами моего уха; закрыв глаза, я плыла куда‑то в его объятиях. – Я чувствовал тебя, вдыхал твой запах, с того момента я понял, что ты будешь моей, Элиза. А когда Лафит громко сообщил присутствующим, что везет тебя домой в постель, мне захотелось проткнуть его насквозь. Животная ревность, как я полагаю. Он был прав – ссора древняя, как само человечество. Ты всегда будишь во мне худшее, Элиза, а я в тебе – лучшее, что у тебя есть.

– Ты самонадеян, как всегда, – проговорила я, стараясь казаться спокойной.

– Надеюсь, что так. Почему бы тебе не обмахнуться веером и не попросить меня вывести тебя на свежий воздух?

– Ни за что!

– Ты все та же, моя упрямица. Делай, как я говорю, не то, клянусь, я возьму тебя прямо здесь, посреди зала.

– Твои предки будут в ужасе, – улыбнулась я.

– Ошибаешься, они будут в восторге. Мой дед был конюхом, и им же был мой прадед. Среди Мак‑Клелландов нет ни героев, ни крестоносцев, и мне не приходится заботиться о чести фамилии. Пошли.

Протиснувшись сквозь толпу, мы вышли в маленький сад. Прохлада декабрьского вечера показалась мне спасительно освежающей после духоты зала. Гарт подвел меня к мраморной скамейке в укромном уголке.

– Как здесь хорошо! – воскликнула я. – Вы не принесете немного шампанского, сударь? – попросила я насмешливо.

– Нет.

Он обнял меня и изо всех сил прижал к груди. Зарывшись лицом в мою шею, он грубо тискал меня. Я тихонько взвизгнула.

– Я скучал по тебе, Элиза, – сказал он. – Бог видит, как мне тебя не хватало.

– Ну почему? – задыхаясь, спросила я. – Что, в Вашингтоне нет женщин?

– Таких, как ты, нет.

Гарт завладел моим ртом, и я почувствовала, что у меня подкосились ноги.

Я гладила его щеки, пропуская сквозь пальцы густое золото его волос. Прогнув спину, я прижалась к нему теснее, так тесно, чтобы услышать жесткое биение его сердца, почувствовать твердость его плоти. Я не знала, каким болезненным, каким мучительным бывает желание. Каждая клеточка во мне требовала его, я жаждала его всем сердцем, всей душой. Я знала, что для него я всего лишь забава, и ненавидела его за это, как ненавидела и себя, но против страсти, удерживающей меня в его объятиях, была бессильна.

Словно сквозь вату я услышала шуршание гравия и насмешливый голос:

– Прошу прощения, я, кажется, помешал.

Гарт сквозь зубы выругался, и я подняла взгляд.

На тропинке стоял Арнольд, театрально скрестив на груди руки, с выражением несказанного удивления на лице. В нескольких шагах от него стояла Жоржетта. Я соскользнула со скамейки и повернулась к ним спиной. Меня уже колотило от неисполненного желания, а сейчас ко всему прочему добавились еще и стыд, и гнев. Я ненавидела Гарта за то, что он так меня скомпрометировал. Я ненавидела их всех.

– В самом деле, Гарт, – голос Жоржетты дрожал от отвращения, – неужели ты не мог подождать пять минут, чтобы добежать со своей потаскушкой до кустов?

– Как видите, не мог, – беззаботно ответил Гарт, положив руку мне на плечо. – Давай, Элиза, пойдем в зал. Похоже, Жоржетта и Арнольд тоже ищут местечко поукромнее.

– Ты негодяй и лжец! – прошипела Жоржетта. – Как смеешь ты говорить обо мне так, будто я такая же, как… как эта маленькая шлюха. О, я готова убить вас, Гарт Мак‑Клелланд. Я убью вас!

Я быстро пошла по тропинке к дому. Гарт нагнал меня.

– Мы чудная пара, – горько заметила я. – Жак уже давно жаждет моей смерти, а теперь еще и твоя жена…

– Они просто ревнуют, – как ни в чем не бывало ответил Гарт. – Так ты еще хочешь шампанского?

– Нет, благодарю. Я уезжаю домой. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись весь оставшийся вечер. По крайней мере пусть делают это после моего ухода.

– Я отвезу тебя.

– Не беспокойся. Зачем портить всем вечер? О, зачем я только поехала сюда? Мне надо было бы догадаться, что случится что‑то вроде этого!

– Элиза, я хочу увидеть тебя вновь.

Я остановилась и обернулась к нему.

– Нет, Гарт, найди себе лучше другую игрушку. Все это так мерзко, так противно. Я не хочу и дальше смущать Фоурнеров своей скандальной известностью. Ты думаешь, мне доставляет радость моя роль? Нет. Я хочу немного пожить для себя, но всякий раз при встрече с тобой мои планы рушатся, потому что рушусь я сама. Ты вдоволь наигрался мной, Гарт, но на этот раз я хочу поставить точку. Что бы ты там обо мне ни думал, я не одна из твоих лошадок, о которых ты мне рассказывал. Да, ты объездил меня, но я не буду прибегать на каждый твой свист. У меня своя жизнь. Спокойной ночи, Гарт.

Через бальную залу я направилась в холл, а оттуда наверх, в комнату, где переодевалась. На лестнице я услышала, как Гарт просит слугу вызвать карету Фоурнеров. Внизу меня ждал Жак. На его лице было обычное удрученно‑озабоченное выражение.

– Что случилось, Элиза? – тревожно спросил он. – Ты заболела?

– Нет, Жак, я не больна. Я никогда не болею. У меня нет времени болеть. Я ухожу, потому что хочу уйти, только и всего.

– Позволь мне хотя бы…

– Не надо уезжать со мной. Я отправлю экипаж назад. Ты понадобишься своей матушке. Она скоро услышит кое‑что, от чего может упасть в обморок.

Не сказав больше никому ни слова, я села в ждущую меня карету.

Date: 2015-07-17; view: 313; Нарушение авторских прав