Глава 7. Я перевалил через горы и теперь созерцал раскинувшуюся внизу долину

Миска сахарной ваты.

Я перевалил через горы и теперь созерцал раскинувшуюся внизу долину. По крайней мере, я полагал, что внизу раскинулась долина; сахарная вата, наполнявшая миску — то ли облака, то ли туман, — не позволяла видеть ровным счетом ничего.

В небе один из красных мазков помаленьку желтел, а другой — зеленел. Я немного приободрился — примерно так же вело себя небо в прошлый раз, когда меня занесло на край всего сущего.

Я вскинул мешок на спину и начал спускаться по тропе. Ветер постепенно стихал. Вдалеке погромыхивала гроза — та самая, от которой я убегал. А вот Бранд, он-то куда делся? По какой-то не совсем ясной причине я был уверен, что не скоро увижу рыжего своего братца.

На полпути вниз, когда туман только-только начал подступать ко мне и окутывать мои ноги, я высмотрел какое-то дряхлое дерево и решил вырезать себе посох.

Расставаясь с одним из нижних сучьев, дерево громко взвизгнуло.

— Будь ты проклят! — проскрипело затем нечто вроде голоса из ствола.

— Ты — разумный? — удивился я. — Извини, пожалуйста.

— Я потратил на отращивание этой ветви чертову уйму времени. Хочешь ее сжечь?

— Нет, — ответил я. — Я хотел обзавестись посохом. Мне предстоит долгий путь, и все пешком.

— Через эту долину?

— Абсолютно верно.

— Подойди-ка поближе, чтобы я получше тебя ощутил. Есть в тебе какое-то такое сияние.

Я шагнул вперед.

— Оберон! — воскликнуло дерево. — Мне знаком этот Камень.

— Нет, — покачал я головой, — не Оберон. Я всего лишь его сын. Ну а Камень — да, он при мне. Необходимая для моей миссии принадлежность.

— Тогда бери часть меня, а вместе с ней — и мое благословение. Не раз и не два давал я твоему отцу сень и укрытие. Это же он меня, собственно, и посадил.

— Неужели? Чего только мой папаша в жизни своей не вытворял, но никогда не видел, чтобы он сажал деревья.

— Я — не просто дерево. Он посадил меня здесь, чтобы отметить рубеж.

— Какой рубеж?

— Я — предел Порядка. Или Хаоса, это уж с какой стороны посмотреть. Я отмечаю границу — за мной действуют совсем другие законы.

— Какие законы?

— Кто знает? Не я, это уж точно. Я — лишь произрастающая башня мыслящей древесины. Но этот посох, мой сук, может сослужить тебе добруюслужбу. Высаженный в почву, он способен чудесным образом расцвести в любой стране и в любых климатических условиях. А может в общем-то и не расцвести. Кто знает? Но ты, сын Оберона, ступай с ним в то место, куда лежит твой путь. Я чувствую приближение грозы. Прощай.

— Прощай, — сказал я. — Спасибо.

Я повернул и продолжил спуск. По мере того как туман сгущался, красноватый его оттенок бледнел, а затем и вовсе исчез. Я скептически покачал головой, вспоминая говорящее дерево, однако посох и вправду сослужил мне добрую службу, особенно на ближайшем участке: тропа была на редкость неровная и каменистая, а видимость — почти нулевая.

Затем немного прояснилось. Скалы, стоячий пруд, какие-то маленькие корявые деревья, сверху донизу облепленные мхом, запах гнили и запустения… Я поспешил дальше.

С вершины одного из деревьев на меня косилась черная птица. Она лениво взмахнула крыльями и полетела прямо ко мне. Недавние события заставляли меня относиться к птицам с некоторой настороженностью; мало удивительного, что я робко попятился, когда она стала кружить над моей головой. Но все завершилось благополучно — птица опустилась на тропу передо мной и начала критически изучать меня левым глазом.

— Да, — объявила она свое решение. — Ты — тот самый.

— Который «тот самый»? — поинтересовался я.

— Тот самый, кого я буду сопровождать. Ты ведь не возражаешь, чтобы за тобой следовал зловещий ворон, предвестник несчастий, верно, Корвин?

Пташка весело хихикнула и сплясала нечто вроде джиги.

— А если бы и возражал — как я могу тебе помешать? Да, кстати, откуда ты знаешь мое имя?

— Я жду тебя, Корвин, с начала времен.

— Ну и как, не соскучился?

— Не так уж это и долго, в этом-то месте. Время есть то, что ты с ним делаешь.

Я двинулся дальше и миновал ворона, не останавливаясь и не оглядываясь. Секунду спустя он обогнал меня и опустился на камень, чуть правее тропы.

— Меня звать Хуги note 30, — представился он. — А ты, смотрю, прихватил с собой обломок старика Игга note 31.

— Игга?

— Этот старый надутый пень, который стоит у входа в долину и никому не разрешает посидеть на своих ветках. Вот уж, наверное, взвыл он, когда ты оттяпал у него кусок.

Звонкий, мелодичный смех Хуги абсолютно не вязался с его мрачной внешностью.

— Он весьма достойно смирился с утратой.

— Это он умеет!.. Да и что ему оставалось? Ну и какой тебе, спрашивается, с этой штуки толк?

— А вот такой! — Я замахнулся на разговорчивого пернатого.

Он испуганно перепорхнул на пару метров.

— Эй, ты что! Так не шутят!

Я расхохотался:

— А я думал — шутят.

И пошел дальше.

Долгое время я пробирался по какой-то болотистой местности. Иногда случайный порыв ветра от-носил туман в сторону; тогда я спешил, чтобы пройти побольше, пока просвет не затянулся. Порой до меня доносились обрывки музыки — медленной и торжественной, исполняемой на каких-то струнных инструментах. Я пытался определить, откуда раздается эта музыка, но не мог.

Вот так и хлюпал я по этой болотине, пока не услышал слева окрик:

— Чужестранец! Остановись и воззри на меня!

Я опасливо остановился. Воззришь тут, когда сквозь эту мерзость ничего не видно.

— Привет, — сказал я. — Где ты там?

В этот момент туман разошелся, и я разглядел огромную голову. Тело, которому принадлежала эта голова, — тоже, надо думать, огромное — по плечи ушло в трясину. Кожа на лысой, как колено, башке была молочно-белая и бугристая — нечто вроде грубо обработанного мрамора. Глаза располагались точно на уровне моих; по контрасту с мертвенной белизной лица они казались черными, как уголь.

— Ясно, — сказал я. — Ты тут немного влип. Руки-то высвободить можешь?

— Если сделаю могучее усилие.

— Ладно, давай-ка поищем что-нибудь твердое и надежное, чтобы ты мог ухватиться. Руки у тебя, наверное, длинные, так что дотянешься далеко.

— В этом нет необходимости.

— Ты что, не хочешь отсюда выбраться? А чего же тогда орал?

— Нет, не хочу. Я просто желал, чтобы ты на меня воззрел.

— Ну хорошо, — сказал я. — Вот я на тебя и воззрел.

— Ты чувствуешь, насколько тяжело мое положение?

— Нет, не очень — ведь ты и сам себе помочь не хочешь, и от помощи со стороны отказываешься.

— А что приобрету я, освободившись?

— Твоя загадка — сам ее и разгадывай.

Я повернулся с намерением уйти.

— Постой, о путник! Куда ты держишь путь?

— На юг, чтобы выступить в морализаторском спектакле.

Вдруг из тумана вылетел Хуги, опустился на мраморную лысину, долбанул ее клювом и расхохотался:

— У тебя что, Корвин, времени слишком много? Нашел с кем разговаривать!

Огромные губы беззвучно проартикулировали мое имя. Затем голова снова заговорила:

— Что, действительно тот самый?

— Тот самый, — подтвердил Хуги.

— Послушай, Корвин! — В голосе ушедшего в трясину гиганта слышалась тревога. — Ты собираешься остановить Хаос, так ведь?

— Да.

— Не надо. Не стоит оно того. Я хочу, чтобы все кончилось. Я желаю освободиться из этого положения.

— Так я же предлагал тебе помощь.

— Мне нужно иное освобождение. Полный конец всего этого безобразия.

— Чего же проще, — пожал я плечами. — Нырни с головой и вдохни поглубже.

— Я стремлюсь не только к личному завершению, но и к завершению всей этой глупой игры.

— Полагаю, найдутся люди, которые предпочли бы принять по этому вопросу свое, самостоятельное решение.

— Пусть им тоже придет конец. Наступит время, они окажутся в таком же, как я, положении и будут чувствовать то же, что я сейчас.

— И перед ними будет стоять тот же самый выбор. Пока.

Я повернулся и пошел.

— И ты, — прогрохотало мне вслед чудище, — и ты будешь в таком же положении!

Через несколько шагов меня догнал Хуги. Он завис надо мною, как вертолет, и опустился на конец посоха.

— До чего же приятно посидеть на ветке старины Игга, когда он не может… Ой!

Хуги взмыл в воздух и начал описывать круги.

— Лапу, лапу обжег!.. Как это он так сделал?

— Спроси чего полегче, — рассмеялся я.

Потрепыхавшись еще немного, ворон нацелился на мое правое плечо.

— Ничего, если я тут отдохну?

— Валяй.

— Спасибо. — Он немного потоптался по мне, устраиваясь поудобнее. — К твоему сведению, у Головы давно крыша поехала.

Я пожал плечами. Чтобы сохранить равновесие, безбилетный пассажир сжал когти покрепче и раскинул крылья.

— Он что-то такое нащупывает, — продолжал Хуги, немного успокоившись. — Но при этом исходит из совершенно порочных предпосылок, возлагая на мир ответственность за свои собственные просчеты.

— Нет, — я убежденно покачал головой. — Ничего он не нащупывает. Он не желает нащупать даже опору, которая помогла бы ему выбраться из болота.

— Я говорю в философском смысле.

— А, так ты про такое болото. Тогда плохо.

— Эта проблема находится в плоскости самосознания, эго, в плоскости взаимоотношений эго с миром и Абсолютом.

— Неужели?

— Да, конечно. От вылупления из яйца и до самой смерти мы плывем по поверхности событий. Иногда мы ошибочно решаем, что способны влиять на ход событий, и в нас возникает стремление. А это — прискорбная ошибка, ибо стремление порождает желание и создает ложное эго, заслоняющее чистое бытие, пребывание. В свою очередь эго бесконечно множит стремления и желания, а тогда уж ты погряз с головой.

— В болоте?

— Фигурально говоря. Нужно погрузиться в созерцание Абсолюта, полностью отбросить все фантомы, иллюзии, создающие ложное ощущение личности, отделяющее тебя от бытия, превращающее тебя в обособленный островок сознания.

— Помнится, у меня тоже была ложная личность. Она очень помогла мне стать Абсолютом, каковым я являюсь сейчас, — мной.

— Нет, это — тоже фантом.

— Тогда я, которым я буду завтра, поблагодарит его за это — так же, как я благодарю того, прежнего.

— Ты упускаешь из виду самое главное. Завтрашняя твоя личность тоже будет ложной.

— Почему?

— Потому что они все исполнены желаний и стремлений, отделяющих тебя от Абсолюта.

— А что в этом плохого?

— Ты останешься один в мире призраков, в мире чужих, в мире феноменов.

— А я люблю оставаться один на один с самим собой. Я себе очень нравлюсь. И феномены мне тоже нравятся.

— Но ты всегда будешь ощущать присутствие Абсолюта, его зов будет вселять в тебя беспокойство.

— Прекрасно. Значит, можно особенно не спешить — он же всегда рядом. С другой стороны… да, я начинаю догадываться, что ты имеешь в виду. Он принимает форму идеалов. Этого добра у всех хватает. Если ты хочешь сказать, что я должен стремиться к своим идеалам, я и секунды спорить не буду.

— Твои идеалы — всего лишь мутные, искаженные отражения Абсолюта, а то, о чем ты говоришь, — всего лишь еще одно стремление, добавляющееся к прочим.

— Ну да, конечно.

— Вижу, тебе предстоит отучиться от очень многого.

— Если ты это про мой вульгарный инстинкт самосохранения — можешь и не надеяться.

Длинный пологий подъем кончился, перед нами была горизонтальная площадка — ровная, мощенная каменными плитами и слегка присыпанная песком. Здесь музыка слышалась вполне отчетливо, и тем громче, чем ближе подходил я к центру. Затем в тумане проступили какие-то смутные силуэты, совершавшие медленные ритмичные движения. Через несколько секунд я сообразил, что они танцуют под эту самую музыку.

Еще через несколько шагов я смог рассмотреть танцующих — симпатичная, вполне человеческого вида публика, одетая с придворной роскошью, они двигались в такт медленной мелодии, исполняемой укрывшимися музыкантами.

— По какому же такому случаю, — спросил я у Хуги, — устроили они бал, да еще здесь, в середине Нигде?

— Они танцуют, — откликнулся ворон, — дабы ознаменовать твое прохождение. Это же не какие-нибудь там смертные, а духи Времени. Они начали свои дурацкие игрища в тот самый момент, когда ты вступил в долину.

— Духи?

— Ну да. Смотри.

Он покинул мое плечо, взлетел над площадкой и нагадил роскошно разодетой публике прямо на головы. Полужидкие сгустки помета проскочили сквозь танцующих, как сквозь голограммы, не оставив ни пятнышка ни на золотом шитых рукавах, ни на снежно-белых шелковых рубашках, никто из весело улыбающихся кавалеров и дам не сбился с такта. Хуги пару раз ехидно каркнул и вернулся на мое плечо.

Я укоризненно покачал головой:

— В этом не было никакой необходимости. Великолепно танцуют.

— Декаданс, — презрительно бросил ворон. — И не строй особых иллюзий, не обольщайся — они предвидят неудачу твоей миссии. Решили последний раз повеселиться, а то ведь скоро шоу конец.

Однако я не спешил уходить. Фигура, описываемая танцующими, медленно смещалась, в какой-то момент одна из женщин — стройная рыжеволосая красавица — проплыла совсем рядом со мной. Нужно сказать, что за все это время глаза танцующих ни разу не встречались с моими — словно меня тут и вовсе не было. Так что я очень удивился, когда эта женщина изящно, в такт танца, взмахнула правой рукой и бросила к моим ногам некий предмет.

Я нагнулся и потрогал этот предмет — вполне, еще одна странность, материальный. На песке лежала серебряная роза — моя собственная эмблема. Я распрямился и приколол ее к воротнику плаща. Хуги смотрел в сторону и молчал. Я не мог снять шляпу и расшаркаться (за полным неимением шляпы), а потому ограничился куртуазным поклоном. Не могу поклясться, но вроде бы что-то такое в правом глазу этой леди дрогнуло. А потом я пошел дальше.

Земля под ногами быстро утратила всякое сходство с мощеной площадкой, музыка звучала все глуше и глуше, пока не смолкла совсем. Грубая, неровная тропа требовала постоянного внимания и осторожности; в те же редкие моменты, когда туман расступался, глазам моим неизменно представали бесплодные равнины и серые унылые скалы. Когда мои ноги совсем уж отказывались идти, я обращался за силой к Камню; первое время такая необходимость возникала довольно редко, затем — все чаще и чаще.

Почувствовав голод, я остановился, присел на придорожный валун и развязал мешок с остатками припасов.

Хуги стоял неподалеку и наблюдал, как я ем.

— Должен признаться, — сказал он наконец, — что твоя настойчивость и даже то, что ты там говорил об идеалах, вызывают у меня некоторое восхищение — и большое недоумение. Ранее мы с тобой говорили о тщетности желаний и привязанностей…

— Ты говорил. В моей жизни эти проблемы не занимают особо важного места.

— А должны бы.

— Слушай, Хуги, я прожил долгую жизнь. Предположение, что я никогда не задумывался над этими азами элементарного курса философии, глубоко меня оскорбляет. Тот факт, что ты находишь общую, данную всем реальность холодной и бесплодной, характеризует не столько состояние дел во вселенной, сколько состояние дел в этой вот твоей голове. Zum Beispiel note 32, если ты и вправду веришь всему, что сегодня мне наплел, я искренне тебе сочувствую, ибо некая непонятная и труднообъяснимая причина привязала тебя ко мне и возбудила в тебе желание долбить по моей ложной индивидуальности, вместо того чтобы освободиться ото всей подобной дребедени и рвануть напрямик к Абсолюту. Ну а если не веришь — значит, тебя подослали, чтобы ты задержал меня и уговорил отступиться, в каковом случае ты попусту тратишь время.

Хуги раздраженно прокашлялся, а затем патетически вопросил:

— Но ведь не настолько ты слеп, чтобы отрицать Абсолют, альфу и омегу всего сущего?

— Вопрос, если подойти к нему широко, по меньшей мере спорный.

— И все же ты допускаешь возможность его существования.

— Послушай, птенчик, вполне вероятно, что я разбираюсь в подобных вопросах значительно лучше тебя. Эго, как я вижу, существует на грани рациональности и рефлекторного бытия. Стереть его, уничтожить — значит сделать шаг назад. Если ты вышел из этого Абсолюта — чего же тогда, спрашивается, спешить назад? Ты что, настолько презираешь себя, что боишься взглянуть в зеркало? Вышел — так почему бы не прогуляться с умом? Развивайся. Учись. Живи. Если тебя послали в поездку, зачем прыгать на ходу с поезда и бежать назад, к станции отправления? А может, этот самый Абсолют попросту ошибся, поручив дело существу твоего калибра? Допусти такую возможность, и кончим чесать языками.

Хуги чуть не прожег меня ненавидящим взглядом желтого глаза, затем подпрыгнул и улетел. Лекции повторить, учебник полистать. Поднимаясь на ноги, я слышал далекие раскатыгрома. Я вскинул мешок на плечи и пошел. Всегда старайся быть чуть впереди событий.

Тропа то сужалась, то расширялась, а под конец и совсем исчезла; передо мной открылась каменистая, лишенная каких бы то ни было ориентиров равнина. Я шел, как это делают звери и птицы, по внутреннему компасу и все глубже погружался в отчаяние. Теперь даже далекий рокот грозы казался ободряющим и желанным — он давал мне хоть какое-то представление о том, где находится север. Именно «какое-то» — в тумане трудно определить, откуда доносится звук, трудно идти по прямой, не сворачивая в сторону, и у меня не было полной уверенности. Раскаты тем временем становились все громче и громче… Проклятье.

…А я болезненно переживал гибель верной Звезды, да и лекции по тщете бытия не сильно подняли мне настроение. Денек был, прямо скажем, не из лучших. Я начал сомневаться, сумею ли закончить свое путешествие. Если в самое ближайшее время на меня не выскочит из засады какой-нибудь веселенький обитатель этого веселенького местечка, то нужно будет полагать, что я совсем заблудился и скорее всего так и проплутаю в тумане, пока не рухну, окончательно лишившись сил — или пока меня не настигнет гроза. Я совсем не был уверен, что сумею еще раз победить эту всеуничтожающую грозу.

Несколько раз я пытался рассеять туман с помощью Камня, но результаты оказались довольно жалкими. По моей, вероятно, собственной вине, из-за моего неумения. Я мог расчистить небольшой участок, которого хватало на минуту-другую пути, а затем приходилось либо идти в тумане, либо начинать все по новой. В этом месте, являвшемся, в некотором смысле, квинтэссенцией Теней, мое мастерство работы с Тенями почему-то притупилось.

Печально. То ли дело — помереть с музыкой, с помпой — грандиозный вагнеровский финал, битва под странными, чужими небесами, против достойных противников, а тут барахтаешься в тумане…

Что-то уж больно эти камни знакомые. А не хожу ли я, часом, кругами? Есть, говорят, такая склонность у заблудившихся. Я стал прислушиваться к грому, но, как назло, все было тихо. Я подошел к подозрительным камням и сел на песок, прислонившись к одному из них спиной. Ну что, спрашивается, ноги зря снашивать, если не знаешь, в какую сторону идти? Посижу, подожду, услышу гром и сориентируюсь. От нечего делать я вытащил свою колоду. Отец, помнится, говорил, что Козыри временно не будут действовать, но почему бы не попробовать, хоть время убью.

Я перебрал их все, одну за другой, пытаясь связаться со всеми, кроме Бранда и Каина. Впустую. Папаша был прав. Карты утратили привычный, еле ощутимый холодок. Затем я перетасовал всю колоду и начал гадать, прямо на песке. Результат получился несусветный и абсолютно невероятный, так что я собрал карты, убрал их подальше и снова прислонился к валуну. Жаль, что воды не осталось ни капли.

Я прислушивался и прислушивался; пару раз вроде бы громыхнуло, но непонятно, с какой стороны. Карты заставили меня задуматься о семье, о родственниках. Все они собрались там — не знаю где — и ждут. Ждут, чего я сделаю. А чего я делаю? Я несу Камень. С какой целью? Сначала я считал, что его мощь потребуется в битве. Если это действительно так и я действительно единственный, кто может его использовать, тогда мы крупно подсели. Затем я подумал об Амбере и чуть не задрожал от жалости и жутких предчувствий. Нет. Амбер не должен кончиться, никогда. Необходимо найти хоть какой-то способ отразить силы Хаоса.

Я рассеянно покрутил маленький камешек и отбросил его в сторону. Вырвавшись из моих пальцев, камешек полетел с черепашьей скоростью, почти завис в воздухе.

Камень. Снова замедляющее действие…

Я вобрал новую порцию силы, и камешек рванул как ужаленный. А ведь казалось, что я подзаряжался от Камня совсем недавно. Новая подзарядка заметно оживила мое тело, но мозг все еще пребывал в тумане, почище этого, что вокруг. Мне нужен был хороший, добротный сон — со многими быстрыми фазами note 33. Отдохни я толком, это место могло бы показаться совсем не таким необычным.

Так сколько же мне еще тащиться? Где моя цель — за первым же перевалом или гораздо дальше? И много ли у меня шансов обогнать грозу, каким бы ни было это расстояние? А как там все остальные? Что, если битва уже закончилась и нас разбили?

Я боялся дойти до цели слишком поздно, вместо героической роли исполнить роль могильщика… Черепа и монологи… Хаос..

И куда провалилась эта проклятая Черная Дорога — именно сейчас, когда она нужна мне позарез? Ведь можно было бы идти вдоль нее. Мною владело некое странное ощущение, что Дорога где-то здесь, рядом, слева…

Я подключился к Камню, сфокусировал посыл, отогнал туман подальше… Нет, ничего…

А это что? Вроде как шевелится.

Животное, сильно смахивающее на большую собаку. Прячется в тумане, старается не вылезать на чистое место. Меня, что ли, подстерегает?

Камень вспыхивал ярко и часто — я собрал все его и свои силы, чтобы отодвинуть туман как можно дальше. Оставшись без прикрытия, животное совсем по-человечески пожало плечами и направилось в мою сторону.