Продолжение истории Криты Кано 6 page

Сестра Мальты Кано протянула руку и едва коснулась моей руки, лежавшей

на столе.

-- Если вы что-то знаете и хотите остаться -- значит, надо оставаться.

Вам решать, Окада-сан. Жаль, конечно, что вы не можете со мной поехать, но я

вас понимаю. С вами, думаю, еще много чего произойдет, но вы не забывайте

меня. Вспоминайте, если что. Ладно? А я -- вас.

-- Хорошо. Буду тебя помнить, -- пообещал я. Снова плотно сжав губы,

бывшая Крита Кано долго подыскивала слова и сказала чуть слышно:

-- Сами знаете, Окада-сан, в каком жестоком, пропахшем кровью мире мы

живем. Выживает сильнейший. И в то же время важно прислушиваться к самому

слабому звуку, чтобы ничего не упустить. Понимаете? Ведь добрые вести обычно

дают о себе знать тихо. Пожалуйста, помните об этом.

Я кивнул.

-- Желаю поскорей найти свою пружину, Заводная Птица, -- сказал бывшая

Крита. -- До свидания.

X x x

Когда август подходил к концу, я получил с Крита открытку. На ней была

греческая марка и штемпель с греческими буквами. "От бывшей Криты,

наверное", -- подумал я. Она одна могла прислать открытку с Крита. Больше

некому. Фамилии отправителя на ней, однако, не было. Видно, девушка еще не

определилась с новым именем. Если у человека нет имени, что же ему писать?

Но на открытке не только имени -- вообще ничего не было, ни одной строчки.

Только мое имя и адрес, выведенные синей шариковой ручкой. И штемпель почты

Крита. На обороте -- цветная фотография морского побережья. Узкая

белоснежная полоса пляжа, окруженная скалами, и одинокая загорающая девушка

с обнаженной грудью. Лазурное небо, по нему плывут белые облака, как

нарисованные. Плотные такие облака. Будто шагают под небесным куполом.

Выходит, бывшая Крита добралась-таки до Крита. Можно за нее

порадоваться. Теперь она найдет там себе новое имя. А с ним -- новую

личность, новую жизнь. Но меня не забывает -- вот, прислала пустую открытку.

Чтобы убить время, я сел писать ей письмо. Девушке без адреса и имени.

С самого начала понимая, что не отправлю его. Просто захотелось написать

кому-нибудь.

X x x

"Давно уже ничего не слышно от Мальты, -- писал я. -- Она тоже как-то

сразу исчезла из моей жизни. Такое ощущение, что люди из мира, окружающего

меня, потихоньку пропадают куда-то один за другим. Только что были здесь,

шли рядом и раз! -- никого нет. Видно, где-то рядом пролегает край этого

мира. В моей жизни ничего не происходит, поэтому все дни протекают как один,

не отличишь. Газет я не читаю, телевизор не смотрю, на улицу почти не

выхожу. Иногда только наведываюсь в бассейн поплавать. Страховка по

безработице давно кончилась, так что сейчас проживаю сбережения. Впрочем,

много мне не надо (хотя жизнь здесь, наверное, подороже, чем на Крите), и

какое-то время я вполне протяну на те небольшие деньги, что оставила мне

мать. С родимым пятном все по-старому -- никуда оно не делось. Хотя, сказать

по правде, чем больше проходит времени, тем меньше я о нем думаю. Если мне с

ним и дальше жить -- ничего не поделаешь. Может, у меня судьба такая, может,

мне надо с этим жить. Почему эта мысль пришла в голову? Сам не знаю. Скажу

только: я внимательно прислушиваюсь ко всему".

X x x

Иногда я вспоминал ночь, проведенную с Критой. Но воспоминания были на

удивление смутными, размытыми. В ту ночь мы не выпускали друг друга из

объятий. Это точно происходило наяву. Но прошло несколько недель, и острота

ощущений начала притупляться. Я уже был не в состоянии отчетливо представить

ее тело, нашу близость. Гораздо яснее, чем реальность той ночи, я помнил

ощущения от того, что произошло между нами тогда, раньше, в нашем сознании,

в ирреальном мире. Тот таинственный гостиничный номер, оседлавшая меня Крита

в голубом платье Кумико... Все время они всплывали у меня перед глазами.

Позвякивает пара браслетов на ее левом запястье. Мой пенис напрягается,

становится необыкновенно твердым и большим. Крита берет его в руку и легко

вводит себе между ног, начинает медленно вращать бедрами. Подол платья

Кумико нежно скользит по моему телу. Но вдруг чувствую, что на месте Криты

-- другая, незнакомая женщина. Женщина-загадка -- это она сидит верхом на

мне в платье Кумико. Та самая, таинственная незнакомка, что все время

звонила. И я понимаю, что слился не с Критой, а с ней. Иное тепло, иные

ощущения. Будто я попал в другую комнату. "Обо всем забудь, -- шепчет

женщина. -- Ты спишь, тебе снится сон, ты ничком лежишь в теплой грязи". Я

больше не мог сдерживаться и кончил.

Ясно, что в этом -- какой-то смысл. Именно поэтому воспоминания

остаются более свежими и яркими, чем реальность. Непонятно одно: что же это

значит? Оживив эти картины в памяти, я закрыл глаза и вздохнул.

X x x

В начале сентября позвонили из химчистки на станции и сказали, что вещи

готовы и я могу их забрать.

-- Вещи? -- спросил я. -- Какие вещи? Кажется, я не сдавал никаких

вещей.

-- Как -- не сдавали? Сдавали. И деньги уже заплатили. Осталось только

забрать. Так что приходите, пожалуйста. Ведь вы -- господин Окада?

-- Окада, -- признался я. Номер телефона тоже был мой. Не зная, что

думать, я пошел в химчистку. Хозяин, как всегда, крутил на здоровенном

кассетнике приятные мелодии и гладил рубашки. В его маленьком мире ровным

счетом ничего не изменилось. Никаких веяний, никаких перемен. Ни авангард,

ни арьергард. Ни вперед, ни назад. Ни похвалы, ни ругани. Ничего не

меняется, ничего не исчезает. Когда я вошел, звучала "Дорога в Сан-Хосе"

Берта Баккара.

При моем появлении хозяин, не выпуская утюга из рук, уставился на меня

-- будто растерялся. Чего это он так вытаращился? Родимое пятно заметил, не

иначе. Тут любой бы удивился -- ходил себе человек, ходил и вдруг,

пожалуйста, -- с такой отметиной заявился.

-- Вот, знаете, в аварию попал, -- объяснил я.

-- Страшное дело эти аварии, -- откликнулся хозяин. Судя по голосу, он

искренне мне сочувствовал. Поглядев на утюг в руках, осторожно поставил его

на подставку с таким видом, будто подозревал, что это он виноват в моей

беде. -- А эта штука заживет?

-- Не знаю, -- ответил я.

Хозяин химчистки вручил мне блузку и юбку Кумико, упакованные в

целлофановые пакеты. Те самые, что я отдал Крите.

-- Их оставила девушка с короткими волосами.

-- Такими? -- Я показал на пальцах сантиметра три.

-- Ну нет. Такими примерно. -- Он провел рукой у плеча. -- Она была в

коричневом костюме и красной клеенчатой шляпе. Заплатила за стирку и дала

ваш телефон.

Поблагодарив, я забрал блузку и юбку и вернулся домой. Ведь я же

подарил Крите эти вещи. То была "плата" за ее тело, да и вообще они мне не

нужны. Зачем Мальта принесла их в химчистку? Не найдя ответа, я аккуратно

сложил блузку и юбку и убрал в ящик, где лежала другая одежда Кумико.

X x x

Я написал лейтенанту Мамия, рассказав вкратце, что со мной произошло.

Начал с извинений: "Мое письмо, наверное, причинит Вам беспокойство, но,

кроме Вас, больше не знаю, к кому обратиться". Потом написал, что в тот

самый день, когда он приходил ко мне, Кумико ушла из дома, что до того она

уже несколько месяцев спала с другим, что после этого я три дня просидел в

колодце, думая обо всем, что живу сейчас один и что прощальный подарок от

Хонды-сан оказался всего-навсего пустой коробкой из-под виски.

Через неделю пришел ответ.

"По правде говоря, мысли о Вас каким-то странным образом не покидали

меня все это время, -- писал лейтенант Мамия. -- Мне кажется, нам надо было

поговорить подольше, по душам, и очень жаль, что тогда это не получилось. К

сожалению, в тот день у меня были неотложные дела и нужно было вечером

возвращаться в Хиросиму. Поэтому я в каком-то смысле рад получить от Вас

известия. Я думаю: а не хотел ли Хонда-сан свести нас вместе? Может, он

считал, что наша встреча пойдет на пользу и мне, и Вам? Потому, наверное, и

послал меня к Вам под предлогом, что нужно передать от него последний

подарок. Тогда понятно, почему появилась эта пустая коробка. Хонда-сан

послал меня к Вам, это и стало его завещанием.

Я очень удивился, узнав, что Вы спускались в колодец. Колодцы до сих

пор меня сильно притягивают. Памятуя о том, что пришлось пережить, можно

подумать, что на колодцы я больше и смотреть не захочу. Но это не так. И

сейчас, стоит мне только увидеть где-нибудь колодец, сразу же хочется в него

заглянуть. Больше того, если окажется, что в колодце сухо, меня так и тянет

спуститься туда. Верно, я все еще продолжаю надеяться, что с чем-то

встречусь там, внизу. Может быть, если я заберусь туда и стану ждать, эта

встреча состоится. Жизнь она мне не вернет. Я уже слишком стар, чтобы на это

надеяться. Мне только хочется отыскать смысл той жизни, которую потерял. Как

это вышло? Почему? Хочу докопаться до истины. Пусть жизнь станет совсем

пустой и потерянной, еще хуже, чем сейчас, -- согласен. Лишь бы узнать ответ

на эти вопросы.

Не знаю, сколько еще лет мне осталось, но я с радостью приму это бремя.

От Вас ушла жена. Искренне сочувствую, но это такое дело, в котором

ничего посоветовать не могу. Слишком долго я живу один, без любви и

привязанности, без семьи, чтобы говорить на эти темы. Но мне кажется, если у

Вас осталось хоть какое-то желание еще чуть-чуть подождать, не вернется ли

Ваша жена домой, тогда, наверное, лучше оставаться здесь и продолжать ждать.

Вот что я бы сказал, если бы меня спросили. Понимаю, как тяжело оставаться и

жить там, где Вас оставили одного. Очень хорошо понимаю. Но самое жестокое в

этом мире -- чувство одиночества, когда человеку нечего искать, не на что

надеяться.

Будет возможность, я хотел бы поскорее еще раз приехать в Токио и

повидаться с Вами. Но, к несчастью, у меня разболелась нога, и лечение

потребует какого-то времени. Берегите себя и будьте здоровы".

X x x

Мэй Касахара надолго выпала из поля моего зрения. И вот в конце августа

она явилась ко мне своим обычным маршрутом -- через стенку и через сад.

Окликнула меня, и мы сели на веранде поговорить.

-- Ты знаешь, Заводная Птица? Вчера начали разбирать заброшенный дом.

Тот, где жили Мияваки, -- сообщила она.

-- Его что, купил кто-нибудь?

-- Бог его знает.

Мы с Мэй прошли по дорожке с тыла к заброшенному дому. Там и правда

работа была в полном разгаре. Человек шесть рабочих в касках снимали ставни

и окна, выносили раковины и электроприборы. Мы немного посмотрели, как они

работают. По их хмурому виду и методичным движениям было видно, что такая

работа для них -- дело привычное. Высоко в небе плыли вытянутые белые облака

-- предвестники осени. Интересно, а какая осень на Крите? И облака? Такие же

или нет?

-- А колодец тоже разломают? -- спросила Мэй.

-- Наверное, -- отозвался я. -- Какой от него толк? Да и опасно его

оставлять.

-- А то еще кто-нибудь провалится, -- с самым серьезным видом сказала

Мэй. Я взглянул на ее загорелое лицо, и мне ясно представился тот немыслимо

жаркий день в саду, когда я ощутил на родимом пятне касание ее языка.

-- Ты так и не поехал на Крит, Заводная Птица!

-- Решил вот остаться, подождать.

-- Ты же говорил, Кумико больше не вернется. Говорил ведь?

-- Ну, это совсем другое дело.

Мэй, прищурившись, посмотрела на меня. Когда она щурилась, полоска

шрама возле глаза становилась глубже.

-- А зачем ты спал с Критой Кано, Заводная Птица?

-- Нужно было.

-- Это что -- тоже другое дело?

-- Вот-вот. Мэй вздохнула.

-- Ну, тогда до свидания. До новых встреч.

-- Пока, -- сказал я.

-- Послушай, -- чуть замявшись, словно хотела что-то добавить, сказала

она. -- Я, наверное, скоро опять в школу пойду.

-- Решила вернуться все-таки? Она слегка пожала плечами.

-- Только в другую школу. В старую больше ни за что не вернусь. Правда,

до новой добираться далеко. Так что пока мы с тобой не сможем видеться.

Я кивнул. Потом достал из кармана лимонные леденцы и положил один в

рот. Мэй, посмотрев по сторонам, сунула в губы сигарету и закурила.

-- Приятно, наверное, спать с разными? А, Заводная Птица?

-- Да не в этом дело.

-- Это я уже слышала.

-- Угу, -- буркнул я. Что еще можно было сказать на это?

-- Ну ладно. А вообще, Заводная Птица, это из-за тебя я решила снова

пойти в школу. Правда.

-- Это почему же?

-- Почему? -- переспросила Мэй, снова прищурилась и перевела глаза на

меня. -- Потому что мне опять захотелось в более-менее нормальную жизнь. Ты

знаешь, Заводная Птица, мне с тобой жутко интересно было. Честно говорю. Вот

ты весь из себя такой правильный, а ведешь себя совсем не так, как надо...

ну, как бы это сказать... как-то непредсказуемо. С тобой совершенно не

скучно. Кайф, в общем. Не скучно -- это когда живешь и ни о чем лишнем

голову не ломаешь. Разве не так? Поэтому здорово, что ты появился. Хотя,

врать не буду, иногда мне бывает не по себе.

-- Это как понимать?

-- Как бы тебе объяснить... Смотрю я на тебя и думаю иногда: вот

мучаешься ты из-за меня, изо всех сил с чем-то борешься. Нянчишься со мной,

беспокоишься по-серьезному. Понимаешь? А лицо у тебя всегда безразличное и

вид... как будто ни до чего дела нет. Но ведь это не так. Ты бьешься, сил не

жалеешь, а другие ничего не замечают. Если не так, полез бы ты разве в

колодец? Правильно? На самом-то деле ты, конечно, это делаешь совсем не для

меня, а чтобы Кумико отыскать. Потому и лезешь все время черт знает куда.

Так что мне можно не волноваться. Я это понимаю, но все равно кажется, что

это ты все из-за меня. А может, когда ты за Кумико бьешься, то и за других

людей тоже, а? Из-за этого, должно быть, у тебя такой дурацкий вид бывает.

Но знаешь что, Заводная Птица? Я смотрю на тебя, и мне как-то не по себе.

Правда. Ведь шансов победить у тебя, похоже, нет никаких. Предложили бы мне

на спор деньги поставить, ты уж не обижайся, поставила бы на твой проигрыш.

Ты мне нравишься, Заводная Птица, но я не хочу из-за тебя разориться.

-- Все ясно, что уж тут...

-- Не хочу смотреть, как ты пропадаешь, и переживать тоже больше не

хочу. Поэтому я и подумала: надо возвращаться в мир, где все более-менее

нормально и не так наверчено. Хотя не встреть я тебя здесь, у этого

заброшенного дома, -- может, ничего бы и не было. В школу бы я точно не

вернулась. Так бы и путалась во всей этой чертовщине. Выходит, ты мой

благодетель, Заводная Птица, -- сказала Мэй. -- Да и тебе от этого какой-то

прок был, так ведь?

Я согласно кивнул головой. Давненько, однако, меня никто не хвалил.

-- Пожми мне руку, -- попросила Мэй. Я пожал смуглую ладошку девчонки и

еще раз отметил про себя, какая маленькая у нее рука. Почти детская.

-- До свидания, Заводная Птица,-- снова проговорила Мэй. -- Почему же

ты не поехал на Крит? Почему не сбежал отсюда?

-- Но я же не ты. Не могу выбирать, на что делать ставку. Мэй убрала

руку и уперлась в меня взглядом, точно рассматривала какую-то диковину.

-- До свидания, Заводная Птица! Увидимся когда-нибудь.

X x x

Дней через десять заброшенный дом полностью разобрали -- на том месте

теперь красовался голый пустырь. Дом исчез как по мановению волшебной

палочки. От колодца тоже следа не осталось -- засыпали, сровняли с землей.

Свели под корень деревья и цветы в саду, статую птицы увезли куда-то --

наверное, на свалку. Может, для нее это и лучше. Простую изгородь,

отделявшую сад от дорожки, заменил глухой высокий деревянный забор, за

которым ничего не было видно.

X x x

Как-то вечером в середине октября я пошел в муниципальный бассейн

поплавать. В тот час там никого не было, я оказался единственным

посетителем. В воде, как мираж, предо мной возникла странная картина. В

бассейне, как всегда, приглушенно звучала музыка. Что-то из старых вещей

Фрэнка Синатры -- то ли "Мечта", то ли "Девчонка в голубом". Не вслушиваясь,

я медленно, раз за разом, проплывал дваддатипятиметровку туда и обратно.

Тогда и явилось это видение. Или, может быть, откровение на меня сошло.

Я вдруг обнаружил, что нахожусь в огромном колодце. Плаваю не в

бассейне, а в колодце с тяжелой и теплой водой. Я совершенно один, плеск

воды со всех сторон кажется каким-то необычным, не таким, как всегда. Я

остановился и, спокойно покачиваясь на воде, не торопясь, огляделся, потом

перевернулся на спину и посмотрел вверх. Вода держала на поверхности, не

требуя от меня никаких усилий. Все тонуло в густом мраке, лишь наверху,

прямо надо мной, рисовался четко очерченный круг неба. Но, как ни странно,

страха не было. "Что ж, колодец как колодец, я тут плаваю. Само собой,

ничего особенного". Скорее было удивление, которого прежде я не чувствовал.

Мой колодец -- один из множества существующих в мире, а я -- один из

множества живущих в этом мире людей, каждый из которых сам по себе, со своим

собственным "я".

В круглом окошке неба ярко блестели звезды. Им не было числа: казалось,

сама Вселенная взорвалась и разлетелась на мельчайшие осколки. Звездное

сияние пронизывало темноту, слоившуюся в царившем вокруг безмолвии. Сверху

доносился шум ветра, гулявшего над колодцем. За его порывами слышался чей-то

голос -- он звал кого-то. Очень давно я где-то слышал этот голос. Я хотел

крикнуть в ответ, но не услышал себя. Видимо, в мире, где я оказался, голос

просто тонет в воздухе.

Колодец -- ужасно глубокий. Пока я глядел вверх, верх и низ как-то

незаметно поменялись в голове местами, и стало казаться, что я смотрю вниз

через высоченную трубу, с самой ее верхушки. Несмотря на это, мне уже давно

не было так спокойно и мирно. Раскинув в воде руки и ноги, я дышал глубоко и

размеренно. Изнутри по телу разливалось тепло. Тело стало легким, словно

что-то незаметно поддерживало его снизу. Это что-то окружало меня,

удерживало на воде, охраняло.

Не знаю, сколько прошло времени, но незаметно наступил рассвет.

Появившаяся по краям висевшего надо мной круга тусклая лиловая каемка стала

менять оттенки и медленно расширяться, заставляя звезды блекнуть. Самые

яркие из них еще какое-то время оставались на небе, но и они в конце концов

потускнели и погасли. А я, лежа на спине в тяжелой воде, разглядывал

показавшееся солнце. Оно не ослепляло -- какая-то неведомая сила, словно

надев на глаза темные очки, защищала их от беспощадных лучей.

Через несколько минут солнце уже висело над самым колодцем, и тут

огромный огненный шар стал меняться -- едва заметно, но совершенно

отчетливо. За мгновение до этого произошло нечто удивительное -- ось времени

будто содрогнулась от мощного толчка. Затаив дыхание и напрягая зрение, я

пытался понять, что происходит. Наконец, на краю солнечного диска, справа,

возникла темная тень, напоминающая родимое пятно. Как солнце народившегося

дня только что размывало ночной мрак, так и это пятнышко стало понемногу

закрывать солнечный свет. "Затмение", -- подумал я. Светило меркло прямо на

глазах.

Но то было не настоящее затмение. Поглотив примерно половину солнечного

диска, темное пятно внезапно перестало расти. Кроме того, пятно не имело

четких очертаний, как бывает при обычных солнечных затмениях. То, что я

видел, только походило на затмение. Такое слово на самом деле здесь не

подходило, и я понятия не имел, как можно назвать это явление. Я прищурился

и, как в тесте Роршаха, пробовал разгадать смысл, скрытый в форме

появившегося пятна. У него же есть форма, но в форме заключено и нечто иное;

в нем есть что-то и в то же время нет ничего. Я так погрузился в созерцание

формы пятна, что уже не был уверен, существую ли я на самом деле. Сделав

несколько глубоких вдохов и утихомирив лихорадочно бьющееся сердце, медленно

пошевелил в тяжелой воде пальцами рук, чтобы снова убедиться, что существо в

повисшем мраке -- действительно я. Все в порядке. Это в самом деле я.

Муниципальный бассейн -- он же колодец; я наблюдаю затмение солнца, а может,

вовсе и не затмение.

Я закрыл глаза, и откуда-то издалека донесся едва различимый звук.

Такой слабый, что поначалу трудно было понять, не показалось ли. Будто

неясные людские голоса за стеной. Постепенно звук становился отчетливее --

так бывает, когда настраиваешь приемник на нужную волну. "Добрые вести

приходят к нам очень тихо", -- сказала бывшая Крита Кано. Я сосредоточился,

напрягая слух, пытаясь разобрать слова. Нет, это не люди. Это конское

ржание. Где-то во мраке, будто в сильном возбуждении, пронзительно ржали

кони. Слышалось фырканье, стук копыт. Казалось, этим шумом и возбуждением

они пытались передать мне какое-то срочное послание. Что они хотят сообщить?

Непонятно. Откуда взялись лошади? Зачем они здесь? Что хотят сказать мне?

Ответов не было. Не разжимая век, я пытался представить, какие они --

эти лошади. На картинке, возникшей в голове, они бились в агонии, лежа на

соломе в каком-то амбаре, из их ртов клочьями летела белая пена. Они страшно

от чего-то мучились.

Тут же вспомнилась история о лошадях, умирающих во время солнечного

затмения. Затмение их убивает. Я прочел об этом в газете и рассказал Кумико.

В тот вечер она вернулась домой поздно, и я выбросил приготовленный ужин.

Убывающее солнце повергает лошадей в смятение и страх. Может быть, кто-то из

них действительно сейчас умирает.

Когда я открыл глаза, солнце уже скрылось из виду. Вокруг не было

ничего. Лишь над головой плавал аккуратно вырезанный кружок неба. Теперь

колодец затопила тишина. Вязкая и неодолимая, она, казалось, впитала в себя,

поглотила все вокруг. Стало трудно дышать. Я набрал в грудь побольше воздуха

и почувствовал какой-то запах. Так пахнут цветы. Темнота была напоена

чудесным ароматом множества цветов. Их эфемерный, ускользающий запах

напоминал обрывок прерванного против воли сна. Но в следующую минуту к этому

благоуханию точно примешался сильный катализатор: запах стал резким и начал

быстро усиливаться, наполняя легкие. Пыльца крошечными иголочками впивалась

в горло, забивалась в нос, проникала внутрь.

"Тот же запах, -- подумал я. -- В темноте 208-го номера стоял такой же

запах". На столе -- большая ваза, в ней цветы, к благоуханию которых

примешивается едва различимый аромат налитого в стакан скотча. "Твои "белые

пятна" тебя погубят", -- вспомнилась загадочная телефонная незнакомка. Я

инстинктивно огляделся по сторонам. В разлитом вокруг чернильном мраке

ничего не разобрать. Но я чувствовал точно: она была здесь только что -- а

сейчас ее уже нет. Чуть побыла со мной здесь, во мраке, и исчезла, оставив

цветочный аромат как доказательство своего существования.

Задержав дыхание, я легко покачивался на воде, которая держала мое тело

на поверхности, будто хотела незаметно подбодрить меня. Медленно сцепил руки

на груди, снова закрыл глаза и сосредоточенно прислушался к себе. Сердце так

громко и отчетливо стучало в ушах, что казалось: оно чужое, принадлежит

кому-то другому. Но в том-то и дело, что это -- мое сердце. Просто его удары

доходят до меня откуда-то со стороны. "Твои "белые пятна" тебя погубят", --

сказала та женщина.

Да, "белые пятна" меня погубят.

Я чего-то не понимаю, упускаю из виду.

Кто же та женщина, что так много обо мне знает?

Вдруг все будто встало на место. Я все понял. В один миг все стало ясно

как божий день. Ясно и просто. Я сделал неглубокий вдох и медленно выдохнул.

Это был не выдох, а какой-то комок, твердый и горячий, как раскаленный

камень. Точно. Эта женщина -- Кумико. Как я раньше не додумался? Я окунул

голову в воду и резко встряхнул. Надо было только пошевелить мозгами -- и

все. Это же совершенно очевидно. Кумико, как безумная, посылала мне из той

таинственной комнаты один-единственный сигнал: "Узнай мое имя. Прошу тебя".

Кумико просила, чтобы ее вызволили из погруженной во мрак комнаты, где

кто-то ее запер. Кроме меня, никто этого сделать не в состоянии. В этом

необъятном мире только я могу ее спасти. Почему? Потому что я люблю Кумико и

она меня любит. Я мог бы еще тогда выручить Кумико из мира мрака. Должен

быть какой-то потайной способ, надо только узнать имя. Но я не сделал этого.

Больше того -- даже на звонки ее не отвечал. Атакой шанс, может быть, больше

не представится.

Скоро возбуждение, от которого дрожало все тело, тихо улеглось, и на

смену ему незаметно, без единого звука, подкрался страх. Тепло из воды

куда-то улетучилось, и меня со всех сторон окружили скользкие фантастические

существа, напоминающие стаю медуз. Сердце заколотилось в груди, громким эхом

отдаваясь в ушах. В памяти отчетливо нарисовалась картина: я в номере 208.

Резкий отрывистый звук -- когда кто-то постучал в дверь. От мгновенного

серебристого отблеска света, проникшего из коридора, у меня и сейчас бежали

по коже мурашки. Может быть, все это таилось в самой Кумико? Что, если та

темная комната -- сумеречная зона в ее сознании? Я сглотнул. Внутри громко и

гулко ухнуло, будто ударили по какому-то полому предмету. Я страшился этой

пустоты и в то же время боялся заполнить ее.

Страх растаял так же быстро, как появился. Совладав с застывшим в

легких дыханием, я глотнул воздуха. Вода снова понемногу теплела, и вместе с

этим теплом откуда-то изнутри поднималось живое, похожее на радость чувство.

"Наверное, мы больше не увидимся", -- написала Кумико. По неизвестной

причине Кумико вдруг ушла, но это вовсе не значит, что она меня бросила.

Скажу больше: я ей очень нужен, она требует, зовет меня. Почему-то не смогла

выразить это словами, а потом разными способами отчаянно пыталась

достучаться до меня, чтобы передать какую-то важную тайну.

От этих мыслей в груди потеплело -- я почувствовал, как рассыпаются и

тают застывшие во мне льдинки. Воспоминания, мысли, ощущения слились в

единый поток и смыли слипшиеся в комок чувства и эмоции. Эта растаявшая,

размытая субстанция бесшумно смешивалась с водой, легко, едва ощутимо

обволакивала во мраке мое тело. "Оно здесь", -- подумал я. Оно здесь и ждет,

чтобы я протянул руку. Не знаю, сколько понадобится времени, сколько сил

придется потратить, но от своего я не отступлю. Надо найти способ и

установить с тем миром контакт. Я должен это сделать. "Раз надо ждать --

значит, надо", -- говаривал Хонда-сан.

Послышался глухой всплеск. Кто-то легко, как рыба, подплыл и схватил

меня. Парень из персонала бассейна. До этого мы несколько раз обменивались с

ним дежурными фразами.

-- Вы в порядке? -- спросил он.

-- В порядке, -- ответил я.

Огромный колодец исчез, и я снова очутился в двадцатипятиметровом

муниципальном бассейне. Сразу же вернулся запах дезинфекции, плеск воды,

эхом отражавшийся от потолка. На бортике бассейна стояли люди и с

Date: 2015-07-17; view: 365; Нарушение авторских прав