Продолжение истории Криты Кано 3 page

нигде не было.

Затем я направился в ванную и побросал в коробку из-под каких-то

сладостей всю косметику -- губную помаду, очищающий крем, духи, средство для

укрепления волос, карандаш для бровей, прокладки, лосьон и другие штуки, о

назначении которых я понятия не имел. Впрочем, набралось этого добра не так

уж много. Кумико особо не увлекалась косметикой. Ее зубную щетку, нитку для

чистки зубов я выбросил. Шапочку для душа -- тоже.

От всего этого я почему-то совсем выбился из сил; сел на стул в кухне,

выпил стакан воды. Из вещей Кумико в доме осталась небольшая полка с книгами

и одежда. Книжки можно сдать в магазин, который торгует этим добром. А

одежда? Кумико пишет, что я могу "поступить с ней соответствующим образом".

Больше носить эти вещи она не собирается. Написала бы конкретно, что сие

означает: "соответствующим образом". Отнести в "секонд-хэнд"? Сложить все в

пакет и выбросить в мусор? Отдать кому-нибудь? Пожертвовать Армии спасения?

Ни один из этих способов, как мне казалось, "не соответствовал". Ну да

ладно. Торопиться некуда. Пусть вещи пока полежат. Может, Крита (точнее,

бывшая Крита) будет носить. Или вдруг Кумико передумает и явится за ними.

Быть такого не может? Не знаю. Кто это может утверждать? Никто не знает, что

будет завтра, не говоря уже про послезавтра. Да что там: что сегодня вечером

будет -- и то никто понятия не имеет.

Бывшая Крита вернулась из салона красоты незадолго до полудня. Увидев

ее новую прическу, я изумился. Коротко постриженные волосы -- сантиметра

три-четыре в длину, не больше -- были намазаны гелем и аккуратно уложены.

Косметику с лица она смыла, и сначала я ее даже не узнал. Во всяком случае,

Жаклин Кеннеди она уже не напоминала.

-- Так тебе лучше -- естественней и моложе. Совсем другой человек, --

похвалил я ее прическу.

-- Действительно другой, -- улыбнулась она. Я предложил вместе

пообедать, но она покачала головой и заявила, что у нее много дел, которыми

нужно заняться.

-- Окада-сан... Заводная Птица, -- продолжала девушка. -- Вот я и

сделала первый шаг как новый человек. Теперь мне надо сначала пойти домой и

спокойно все обсудить с сестрой. Потом начну готовиться к поездке на Крит.

Нужно получить паспорт, купить билеты на самолет, вещи собрать. У меня

совсем нет опыта в таких делах. Не знаю, как побыстрее все это сделать. Я

ведь раньше никогда никуда не ездила, из Токио даже не выезжала.

-- Ты по-прежнему хочешь, чтобы я с тобой поехал? -- по-интересоватся

я.

-- Конечно. Так будет лучше всего -- и мне, и вам. Подумайте

хорошенько, Окада-сан. Это очень важно.

-- Хорошо. Подумаю.

X x x

Бывшая Крита Кано ушла, а я переоделся в чистую тенниску и брюки. Надел

солнечные очки, чтобы родимое пятно не так бросалось в глаза. Прошагав под

палящим солнцем до станции, добрался на электричке -- в вагоне после обеда

было свободно -- до Синдзюку. Купил в книжной "Кинокунии" двухтомный

путеводитель по Греции, а в "Исзтане"⁴⁹ на распродаже --

небольшой чемодан и решил с этими покупками зайти пообедать в ближайший

ресторанчик. Официантка мне совсем не обрадовалась -- она была явно не в

духе. Я знал, конечно, что официантки всякие бывают, но такую мегеру видел

впервые. Ей было совершенно наплевать и на мою персону, и на мой заказ. Пока

я просматривал меню, соображая, что бы такое съесть, она глазела на пятно у

меня на лице с таким видом, точно вытащила у гадальщика несчастливое

предсказание. Я чувствовал ее взгляд у себя на щеке. Вместо маленькой

бутылки пива через несколько минут она принесла большую. От претензий я

воздержался. Пиво с пеной, холодное -- и на том спасибо. Много -- выпей

половину, а остальное оставь, никто ж не заставляет.

Потягивая пиво в ожидании заказа, я взялся за путеводитель. Из всех

греческих островов Крит ближе всего к Африке, имеет вытянутую форму.

Железных дорог на острове нет, и туристы передвигаются в основном на

автобусах. Самый большой город -- Ираклион, недалеко от него -- развалины

знаменитого дворца кносских правителей с лабиринтом. Главная отрасль

хозяйства -- выращивание оливковых деревьев, вина тоже знамениты. На острове

сильные ветры, поэтому много ветряных мельниц. По политическим причинам Крит

освободился от турок позже других греческих территорий, из-за этого обычаи и

традиции на острове немного отличаются от остальной Греции. Народ на Крите

живет серьезный, и во время Второй мировой войны немцы столкнулись там с

ожесточенным сопротивлением. На Крите происходит действие романа

Казандзакиса "Грек Зорба". Вот что удалось вычитать про Крит из

путеводителя. А как там люди живут, я почти ничего не узнал. Хотя с

путеводителя что возьмешь? Это книжка для людей временных, проезжих, а не

для тех, кто собирается поселиться надолго.

Я попробовал вообразить, как мы будем жить в Греции вдвоем с бывшей

Критой Кано. Что это будет за жизнь? Какое будет жилье? Какая еда? Вот

просыпаемся утром -- и что делать? О чем целый день говорить? Сколько

месяцев, а может, и лет это будет продолжаться? Обо всем этом у меня не было

ни малейшего представления.

Однако так или иначе, а я действительно могу взять и уехать на Крит.

Устроиться там и жить с бывшей Критой. Я посмотрел сначала на лежащие на

столе книжки путеводителя, потом на новенький чемодан у себя в ногах. Вот

конкретное материальное воплощение того, что такая возможность у меня есть.

Чтобы возможность приобрела видимую глазу форму, я и купил этот путеводитель

и чемодан. И чем больше я на них смотрел, тем заманчивей казалась такая

возможность. Бросить все и уехать с одним чемоданом! Это же так просто.

Что удерживает меня в Японии? Сидеть безвылазно дома и ждать, когда

вернется Кумико? Ну нет! Кумико уже не вернется. Она ясно написала: не жди и

не ищи. Конечно, у меня есть полное право сидеть и ждать, но я от этого

только зачахну. Одиночество, тоска, бессилие будут одолевать все сильнее.

Дело в том, что никому я здесь не нужен.

Значит, надо, наверное, ехать на Крит. С сестрой Мальты Кано. Как она

говорит, так будет лучше всего -- и ей, и мне. Я снова посмотрел на стоявший

рядом чемодан и попытался представить, как мы с ней сходим с самолета в

аэропорту Ираклион. Как тихо живем в какой-нибудь деревушке, едим рыбу,

купаемся в лазурно-голубом море. Но пока эти похожие на открытки волшебные

картинки рисовались в голове, грудь постепенно наполняло нечто, напоминавшее

плотное, густое облако. Шагая по Синдзюку, запруженному спешившим за

покупками народом, я чувствовал, как становится все труднее дышать, будто в

гортань что-то попало. Я еле волочил ноги.

Выйдя из ресторана, я плелся по какой-то улице и задел чемоданом по

ноге парню, быстро шагавшему навстречу. Он был высокий, в серой майке и

бейсбольной кепке, в ушах -- наушники от "уокмана". Я пробормотал

"извините", а парень, ни слова не сказав, поправил на голове кепку, выбросил

вперед руку и без всяких колебаний заехал мне кулаком в грудь. Никак не

ожидая такой реакции, я пошатнулся и упал, ударившись головой о стену.

Парень же, убедившись, что я свалился на землю, с бесстрастным видом

удалился. В первый миг я хотел было кинуться за ним, но передумал. Чего уж

теперь дергаться... Поднявшись на ноги, вздохнул, отряхнул брюки, взял

чемодан. Кто-то поднял и сунул мне в руку упавшие на землю книжки. Оказалось

-- старушка в круглой шляпе почти без полей. Очень чудная на ней была

шляпка. Вручая мне книжки, она, ничего не говоря, слегка покачала головой.

Глядя на ее шляпу и полное сочувствия лицо, я вдруг непонятно почему

вспомнил про Заводную Птицу. Заводную Птицу, что живет где-то в лесной чаще.

Голова хоть и болела немного, но я ее не разбил, отделался небольшой

шишкой на затылке. Нечего здесь больше делать. Надо быстрее ехать домой.

Возвращаться на нашу тихую дорожку.

Чтобы восстановить душевное равновесие, я купил в киоске на вокзале

газету и лимонные леденцы. Достав из кармана кошелек и расплатившись, с

газетой под мышкой двинулся к платформе и услышал за спиной громкий женский

голос:

-- Эй, парень! Ты, длинный, с пятном на лице! Это была продавщица из

киоска. "Что еще ей надо?" -- подумал я и повернул обратно.

-- Сдачу забыл! -- сказала она и протянула мне сдачу с тысячи иен.

Поблагодарив, я взял деньги.

-- Извини, что я про пятно сказала. Не знала, как тебя позвать, вот и

выскочило.

Слабо улыбнувшись, я покачал головой: не бери, мол, в голову.

Продавщица посмотрела на меня.

-- Чего это ты так вспотел, а? Тебе что, плохо?

-- Жарко. Шел вот и вспотел. Все в порядке. Спасибо, -- сказал я.

В электричке я раскрыл газету. До сих пор как-то не приходило в голову,

а ведь и в самом деле -- сколько времени я уже газет в руках не держал! Дома

газет мы не получали. Кумико, когда было настроение, по пути на работу

покупала утренние выпуски в станционном киоске и приносила домой для меня.

На следующее утро я брался за вчерашние новости и прочитывал колонки с

объявлениями о найме на работу. Но Кумико ушла, и некому стало приносить

газеты.

Ничего интересного в номере я не нашел. Просмотрел весь -- от первой до

последней страницы. Пусто, ничего заслуживающего внимания. Свернув газету, я

стал по очереди рассматривать развешанную по стенам вагона рекламу

еженедельников, и тут взгляд наткнулся на надпись -- НОБОРУ ВАТАЯ. Крупно

набранный заголовок -- "Сенсация в политических кругах -- Нобору Ватая

баллотируется в депутаты". Я долго не сводил глаз с этих иероглифов. НОБОРУ

ВАТАЯ. Оказывается, все серьезно. Он действительно хочет стать политиком.

Одного этого, пожалуй, достаточно, чтобы уехать из Японии.

С пустым чемоданом в руках я сел на станции в автобус и доехал до дома.

Он напомнил мне пустую, брошенную скорлупу, и все же, оказавшись в этих

стенах, я вздохнул с облегчением. Придя в себя, пошел в ванную принять душ.

Там уже не осталось никаких следов присутствия Кумико -- ни зубной щетки, ни

шапочки для душа, ни косметики. Не сушились больше колготки и нижнее белье,

не было ее фирменного шампуня.

Обтираясь полотенцем после душа, я подумал, что надо бы купить журнал

со статьей про Нобору Ватая. Интересно, что там про него пишут? Хотя,

покачал я головой, хочет быть политиком -- пусть будет. Каждый на это право

имеет. К тому же Кумико ушла, поэтому никаких отношений у нас с ним больше

не будет, и что дальше с ним произойдет, меня не касается. Так же как и он

обо мне ничего знать не будет. Вот и чудесно. Так и должно было быть с

самого начала.

Однако заголовок никак не шел из головы. После обеда я долго разбирался

в ящиках, наводил порядок на кухне, но сколько ни старался думать о другом

или занять себя чем-то, все напрасно -- перед глазами упорно всплывали

крупные иероглифы на висевшем в вагоне рекламном листке: НОБОРУ ВАТАЯ.

Ощущение было такое, точно за стеной, в соседней квартире, приглушенно

звонит телефон. Никто не берет трубку, а он все звонит и звонит. Я пытался

отогнать от себя этот звон, притвориться, что ничего не слышу. Бесполезно. В

конце концов я сдался, пошел в ближайший магазин и купил журнал.

Устроившись на стуле в кухне, я стал читать, потягивая чай со льдом.

Известный ученый-экономист и обозреватель Нобору Ватая, говорилось в статье,

серьезно собирается баллотироваться в парламент на следующих выборах по

округу N в префектуре Ниигата. Тут же была подробная биография Нобору Ватая

-- где учился, что написал, сколько лет связан с массмедиа. Его дядя,

Ёситака Ватая, депутат от того самого округа N в Ниигате, объявил, что по

состоянию здоровья не будет больше участвовать в выборах. Многие считают,

что если все пойдет как надо, его округ может достаться племяннику депутата,

Нобору Ватая, тем более что других серьезных преемников, имеющих шансы на

успех, не видно. А если так, писал автор, прочность позиций в округе

нынешнего депутата господина Ватая, а также известность и молодость Нобору

Ватая практически обеспечивают последнему избрание в парламент.

"Вероятность, что Нобору-сан выдвинет свою кандидатуру, составляет, пожалуй,

порядка 95 процентов. Конкретные условия еще будут оговариваться, но он сам,

похоже, загорелся этой идеей и, наверное, не успокоится", -- заявил про него

какой-то "местный авторитет".

Еще в журнале была опубликована беседа с Нобору Ватая. Довольно

длинная. Официально я пока не решил, буду выдвигаться или нет, говорил он.

Разговоры об этом действительно идут, но у меня свои соображения на этот

счет. Это не тот случай, когда тебе предлагают, а ты в ответ берешь под

козырек: "Есть! Будет сделано". Возможно, между тем, что я ищу в мире

политики, и тем, что он может потребовать от меня, есть большая разница. Не

нужно торопиться. Будем вести переговоры, искать общий язык. Но уж если

согласие будет достигнуто и я в самом деле пойду на выборы, то стану

добиваться победы во что бы то ни стало. Выберут -- отсиживаться в

парламенте на задней скамье вместе с другими новичками не буду. Мне всего

тридцать семь, и если я пойду в политику, времени у меня впереди еще очень

много. Есть четкие планы на будущее, и я могу привлечь к ним людей. Далеко

идущие планы. Есть долгосрочная стратегия, и я буду ею руководствоваться.

Чтобы добиться цели, мне нужно пятнадцать лет. В XX веке я обязательно

должен занять в политике такое место, с которого можно добиться, чтобы

Япония осознала себя как государство, как нация. Вот моя первоочередная

цель. Я хочу вытащить Японию из нынешнего состояния, когда она стоит на

политическом распутье, и привести к единой политико-культурной модели. Иными

словами, речь идет о том, чтобы реструктурировать государственную систему.

Покончить с лицемерием, утвердить логику и мораль. Нам нужны не расплывчатые

словеса, не бессмысленная риторика, а четко определенный образ, который

можно продемонстрировать всем, потрогать руками. Приходит время, когда мы

должны с четкостью представить себе этот образ. От нынешних политиков как

раз и требуется утверждение такого народного, национального согласия. Наша

теперешняя безыдейная политика -- все равно что плывущая по течению

гигантская колышущаяся медуза. Идеалистические теории и метания меня не

интересуют. Я просто говорю: "Это надо сделать" -- и значит, это

действительно надо сделать, чего бы оно ни стоило. Для этого у меня есть

реальная политическая программа. О том, что она собой представляет, вы

будете узнавать постепенно, по мере того как будет развиваться ситуация.

Автор относился к Нобору Ватая вполне доброжелательно. Компетентный

политический и экономический обозреватель, человек с острым умом,

отличающийся красноречием. Молодой, из известной семьи, подающий большие

надежды политик. Поэтому "долгосрочная стратегия", о которой он говорит, --

это не пустые мечты, а очень даже реальная вещь. Многие избиратели -- за то,

чтобы он участвовал в выборах. Впрочем, его округ относится к консервативным

и кое-какие проблемы могут быть с тем, что он разводился и теперь живет

один, но молодость и способности Нобору Ватая с лихвой компенсируют этот

недостаток. Голоса женщин ему тоже обеспечены. В общем, "кандидат лучше

некуда", -- слегка язвительно подытоживал журнал. "Критикуемую господином

Ватая "безыдейную политику" он, можно думать, использует, чтобы получить в

наследство избирательный округ дяди и выставить свою кандидатуру на выборах.

Благородные политические взгляды господина Ватая по-своему убедительны,

однако только будущее позволит судить о том, насколько эффективными они

окажутся в приложении к практической политической деятельности".

X x x

Кончив читать, я швырнул журнал в стоявший на кухне ящик для мусора и

начал складывать в чемодан одежду и другие вещи, которые собирался взять с

собой на Крит. Я совершенно не представлял, холодно ли там зимой. На карте

Крит -- совсем рядом с Африкой, но и в Африке в некоторых районах зимой

довольно прохладно. Я положил в чемодан кожаную куртку, два джемпера, двое

брюк. Две рубашки с длинным рукавом, три -- с коротким. Твидовый пиджак.

Майки и шорты. Носки и трусы. Кепку и солнечные очки. Плавки. Полотенце.

Набор умывальных принадлежностей для путешествий. И все равно чемодан

заполнился только наполовину. Я ума не мог приложить, что еще может мне

понадобиться.

Удовлетворившись пока этим, я захлопнул крышку, и тут до меня, наконец,

дошло, что я и вправду собираюсь уехать отсюда. Из этого дома, из этой

страны. Кинув в рот лимонную карамельку, я посмотрел на свой новенький

чемодан и вспомнил, что Кумико ушла из дома даже без чемодана. В то ясное

летнее утро с ней была только маленькая сумочка через плечо да блузка с

юбкой, которые она забрала в химчистке на станции. Выходит, багаж у нее был

еще меньше, чем у меня сейчас.

Потом я стал думать о медузах. "Такая безыдейная политика превратила

эту страну в плывущую по течению гигантскую колышущуюся медузу", -- вещал

Нобору Ватая. Интересно, приходилось ли ему наблюдать настоящую медузу

вблизи?

Скорее всего, нет. А мне приходилось. В том самом аквариуме, куда я

зашел с Кумико против своей воли и где видел медуз, собранных со всего

света. Кумико переходила от одного аквариума с этими тварями к другому и,

почти не проронив ни слова, как завороженная, следила за их спокойными,

пластичными движениями. Хоть это было наше первое свидание, она, похоже,

совсем забыла о моем существовании.

Каких только медуз там не было! Разных видов, форм и размеров. Кумико

была от них без ума. После этого я даже подарил ей иллюстрированную

энциклопедию медуз. Для Нобору Ватая это, наверное, новость, но у некоторых

видов медуз, между прочим, имеются кости и мышцы. Они дышат кислородом и

выбрасывают из себя продукты распада. У них есть молоки, икра. Медузы

движутся, развернув свои зонтики и пошевеливая щупальцами, движения их

красивы. Они вовсе не плывут, колыхаясь, бессмысленно по течению. Совсем не

собираюсь их защищать, но у них тоже есть свои цели и желания в жизни.

Вот так, господин Ватая! Хотите стать политиком -- пожалуйста, мне

наплевать. Это ваше дело. Ничего не имею, против. Одно только хочу сказать.

Не надо оскорблять медуз неточными метафорами.

X x x

Вечером, в десятом часу, вдруг затрещал телефон. Он звонил и звонил, а

я все не брал трубку и смотрел на аппарат, заливавшийся трелями на столике.

Кто бы это мог быть? Кому еще я понадобился?

И тут меня осенило. Это же моя телефонная знакомая. Не знаю, почему я

так подумал, -- но точно она. Из той загадочной темной комнаты, где все еще

плавает в воздухе густой, тяжелый аромат цветов, до сих пор витают ее

сумасшедшие сексуальные порывы. "Я тебе сделаю все, что захочешь. Даже от

жены такого не дождешься". Трубку я так и не снял. После десяти звонков

телефон смолк, потом прозвонил еще двенадцать раз. И стало тихо. Еще тише,

чем до того, как он зазвонил. Сердце громко стучало в груди. Уставившись, я

долго смотрел на кончики пальцев, представляя, как перекачиваемая сердцем

кровь постепенно приливает к ним. Потом закрыл лицо руками и тяжело

вздохнул.

Тишину комнаты нарушало лишь сухое тиканье часов. Я пошел в спальню,

уселся на пол и снова вперился в свой новый чемодан. На Крит? Извините, но я

уезжаю на Крит. Утомила меня здешняя жизнь, да и имя -- Тору Окада -- слегка

надоело. "Мужчина, бывший Тору Окада, и женщина -- та, которую прежде звали

Критой Кано, - решили отправиться на Крит", -- попробовал было произнести я

вслух. Однако к кому я, собственно, обращаюсь? Сам не пойму. Так к кому же?

' Тик-так, тик-так, тик-так -- отбивали свой ритм часы. Казалось, они звучат

в унисон с ударами моего сердца.

16. Единственная неприятность в доме Мэй Касахары • Размышления о желеобразном источнике тепла

-- Привет, Заводная Птица! -- раздался женский голос. Прижав к уху

трубку, я взглянул на часы. 16:00. Телефон поднял меня, всего в поту, с

дивана, на котором я забылся коротким неприятным сном. Не оставляло

ощущение, будто все время, пока я спал, на мне кто-то сидел. Этот

неизвестный кто-то уселся на меня, дождавшись, когда я усну, а потом, за

несколько мгновений до моего пробуждения, поднялся и удалился.

-- Алло!-- На том конце говорили тихо, почти шепотом. Звук, казалось,

доходил до меня через слой разреженного воздуха. -- Это Мэй Касахара...

-- Да-а? -- протянул я, но губы еще плохо шевелились, и как у меня

получилось это междометие -- не знаю. Может, Мэй подумала, что я стону.

-- Чем занимаешься? -- поинтересовалась она.

-- Ничем, -- отозвался я и убрал трубку подальше ото рта, чтобы

откашляться. -- Ничем не занимаюсь. Спал.

-- Я тебя разбудила, что ли?

-- В общем, да. Но ничего страшного. Я просто задремал.

-- Послушай, Заводная Птица! Ты не мог бы сейчас зайти ко мне? --

спросила Мэй после небольшой заминки.

Я зажмурился. Перед глазами во мраке поплыли световые пятна разного

цвета и разной формы.

-- Хорошо.

-- Я в саду загораю, так что заходи спокойно со двора.

-- О'кей.

-- Злишься на меня, Заводная Птица?

-- Да я не знаю. Но так или эдак, все равно сейчас приду. Только приму

душ и переоденусь. Мне с тобой поговорить надо.

Постояв немного под холодным душем, чтобы прийти в себя, я включил

горячую воду, потом снова холодную. После этого проснулся окончательно, но

от тяжести в теле так и не избавился. Вдруг начали дрожать ноги, и под душем

несколько раз пришлось хвататься за вешалку для полотенца или присаживаться

на край ванны. Устал, что ли, так? Намыливая шампунем голову, на которой еще

оставалась шишка, я думал про того парня, что сбил меня с ног в Синдзюку. До

меня никак не доходило, зачем он это сделал. Что толкает людей на такие

вещи? Случилось это только вчера, а казалось -- прошла уже неделя или две.

Выйдя из ванны и вытершись полотенцем, я почистил зубы и посмотрел на

себя в зеркало. Темно-синее пятно было на месте, на правой щеке, -- ни

темнее, ни бледнее. На белках -- красная кровяная сетка, под глазами --

черные круги. Щеки ввалились, волосы отросли. Прямо оживший свежий труп,

только что выбравшийся из могилы.

Я переоделся в новую майку и шорты, надел кепку, солнечные очки и вышел

на дорожку. Жара еще не спала. Все живое вокруг-- без исключения -- изнывало

в ожидании дождя, но на небе не было ни облачка. Все стихло, над дорожкой

висела пелена неподвижного горячего воздуха. Вокруг, как всегда, -- никого.

В такую жару ни перед кем не хотелось светить своей жуткой физиономией.

Во дворе заброшенного дома статуя птицы, раскрыв клюв, по-прежнему

сердито пялилась в небо. Мне показалось, она еще больше потемнела от грязи и

облезла. Взгляд ее почему-то стал напряженнее, точно наткнулся в небе на

какую-то совершенно необыкновенную мрачную картину. Будь ее воля, птица

отвела бы от нее глаза, но это было не в ее силах -- глаза были прикованы к

одной точке, и птице ничего не оставалось, как смотреть туда. Взявший статую

в кольцо высоченный бурьян стоял не шелохнувшись, как хор в древнегреческой

трагедии, который, затаив дыхание, ожидает появления оракула. Телевизионная

антенна на крыше безучастно тянула свои серебристые щупальца в повисшее над

землей удушливое пекло. Все иссыхало и изнемогало под палящим летним зноем.

Посмотрев по сторонам, я прошел во двор к Мэй Касахаре. Она

расположилась на самом солнцепеке, предпочтя его прохладе в тени дуба.

Девчонка лежала на спине в шезлонге в немыслимо узеньком шоколадном бикини.

Лишь скрепленные шнурочками крошечные полоски материи -- и больше ничего.

"Разве может человек в таком плавать?" -- засомневался я. На Мэй были те же

солнечные очки, что во время нашей первой встречи, лицо покрывали крупные

капли пота. Под шезлонгом лежали большое белое полотенце, лосьон для загара

и несколько журналов. Тут же валялись две пустые банки из-под "спрайта",

одну из них она приспособила под пепельницу. На траве я заметил пластиковый

поливочный шланг: кто-то пользовался им, да так, не свернув, и бросил.

Когда я подошел ближе, Мэй Касахара встала, протянула руку и выключила

радио. С тех пор как мы виделись в последний раз, она потемнела еще сильней.

Великолепный ровный загар покрывал все тело -- от мочек ушей до кончиков

пальцев на ногах. Похоже, девчонка только и делает, что каждый день печется

на солнце. Пока я сидел в колодце, тоже, наверное, этим занималась. Я

огляделся -- вокруг почти ничего не изменилось: та же большая ухоженная

лужайка, пруд, в котором по-прежнему нет воды и от одного вида которого

пересыхает в горле.

Усевшись возле Мэй в шезлонг, я вытащил из кармана лимонные леденцы. От

жары они растаяли и прилипли к бумажной обертке.

Мэй какое-то время молча смотрела на меня и, наконец, сказала:

-- Что это у тебя с лицом, Заводная Птица? Это что -- родимое пятно?

-- Наверное. А впрочем, я и сам не знаю. Как-то незаметно появилось...

Мэй привстала и опять внимательно взглянула мне в глаза. Смахнула

капельки пота над верхней губой, поправила съехавшие с переносицы очки.

Теперь ее глаз за темными стеклами почти не было видно.

-- Как -- не знаешь? Совсем?

-- Совсем.

-- Совсем?

-- Вылез из колодца, потом посмотрел в зеркало, а око уже тут. Вот и

все.

-- Болит?

-- Не болит, не чешется. Но какое-то теплое.

-- К врачу ходил? Я покачал головой.

-- Боюсь, без толку.

-- Может, и так, -- сказала Мэй. -- Я тоже врачей терпеть не могу.

Я снял кепку и солнечные очки, промокнул платком пот на лбу. Моя серая

майка потемнела под мышками от пота.

-- Ничего у тебя бикини, -- сказал я.

-- Спасибо.

-- Как будто из кусочков собирали. Использовали ограниченный ресурс по

максимуму.

-- Когда никого нет, я лифчик всегда снимаю.

-- Пожалуйста.

-- Прикрывать-то особенно нечего, -- сказала она, словно извиняясь.

Грудь у нее под лифчиком в самом деле оказалась еще маленькой и

неразвитой.

-- Ты в этом когда-нибудь плавала?

-- Никогда. Я плавать совсем не умею. А ты, Заводная Птица?

-- Умею.

-- Сколько проплывешь?

Я перевернул языком леденец во рту.

-- Сколько хочешь.

-- Десять километров сможешь?

-- Может, и смогу. -- Я вообразил, как плаваю на Крите в море.

"Чистейший белый песок и море, густого, как виноградное вино, цвета", --

было написано в путеводителе. Я все пытался представить, какое оно -- море,

густого, как виноградное вино, цвета. Неплохое, наверное. Я снова отер пот с

лица.

-- Дома никого?

-- Мои укатили вчера на дачу, на Идзу*. Конец недели -- все купаться

уехали. Все -- это родители и младший брат.

-- А ты?

Мэй чуть пожала плечами. Потом вытянула из складок пляжного полотенца

пачку "Хоупа", спички и закурила.

-- Ну и видок у тебя, Заводная Птица.

-- Конечно. Посидишь в колодце в темноте несколько дней без еды и воды,

вот и будет видок.

Мэй сняла очки и повернулась ко мне. Ссадина у нее под глазом еще не