Заводная Птица зимой. После того как кончилось то странное лето и до самой зимы в моей жизни

После того как кончилось то странное лето и до самой зимы в моей жизни

никаких изменений не происходило. Дни начинались тихо, без происшествий, и

так же заканчивались. В сентябре шли дожди, а в ноябре выдалось несколько

таких теплых дней, что тело покрывалось испариной. Дни почти не отличались

один от другого -- если бы не погода. Я старался сосредоточиться на реальном

и полезном -- почти каждый день подолгу плавал в бассейне, гулял, три раза в

день готовил еду. Несмотря на все это, временами одиночество накатывало на

меня и резало по сердцу. Казалось, даже вода, которую я пил, и воздух,

которым дышал, наполнены длинными острыми иголками; страницы книг в моих

руках, словно лезвия бритв, угрожающе отливали металлическим блеском. В

четыре часа утра в окружающем безмолвии было слышно, как одиночество все

глубже пускает в меня свои корни.

X x x

И все же оставались люди, которые меня не забывали. Семейка Кумико. Они

писали мне письма. О том, что Кумико жить со мной больше не будет, и я

должен немедленно дать ей развод. Это решит все проблемы. Первые несколько

писем были написаны высокомерно, в официальном тоне. Я не отвечал, и тогда

посыпались угрозы, сменившиеся в итоге просьбами. Но цель у всех писем была

одна. В конце концов, позвонил ее отец.

-- Я не говорю, что категорически против развода, -- сказал я ему. --

Но сначала мне хотелось бы встретиться с Кумико и поговорить наедине.

Удостоверюсь, что она в самом деле этого хочет, -- дам развод. Нет --

развода не будет.

Обернувшись к кухонному окну, я посмотрел на уходившее вдаль темное,

сочившееся дождем небо. На той неделе дождь не переставал четыре дня подряд.

Весь мир почернел и промок до нитки.

-- Перед тем как пожениться, мы с Кумико как следует все обговорили, и

я хочу, чтобы все было так же, если мы решим разойтись.

Разговор с тестем шел на параллельных курсах и ни к чему не привел.

Точнее -- не дал положительного результата.

X x x

Без ответа оставалось несколько вопросов. Действительно ли Кумико хочет

развода? Просила ли она родителей уговаривать меня? "Кумико говорит, что не

желает тебя видеть", -- объявил мне тесть. То же самое говорил Нобору Ватая

во время нашей встречи. А может быть, вовсе не все в их словах неправда?

Родители Кумико смотрели на вещи, как им было удобно, но насколько я их

знал, по крайней мере, привычки раздувать из мухи слона они не имели. Хорошо

ли, плохо ли, но они реалисты. Значит, если тесть сказал правду, они прячут

ее где-то, что ли? В это поверить я никак не мог. Кумико с детства не больно

любила родителей и старшего брата и изо всех сил старалась ни в чем от них

не зависеть. Вполне могло случиться, что она ушла от меня, потому что завела

любовника. Хотя и нелегко мне было проглотить такое объяснение, о котором

она писала в своем письме, но полностью исключить эту возможность нельзя. Но

я никак не мог представить, чтобы, уйдя из дома, Кумико прямиком направилась

к своим или в какое-то место, которое они ей приготовили. Да еще стала бы

через них связь со мной поддерживать.

Чем больше я об этом думал, тем меньше понимал. Может, у Кумико

случился нервный срыв и она никак не может оправиться от этого потрясения?

Другая возможность: ее удерживают где-то насильно. Раз за разом я выстраивал

и перестраивал цепочки из разных фактов, слов и воспоминаний, пока не

отказался от мысли разгадать эту загадку. Догадки и предположения ни к чему

меня не привели.

X x x

Осень подходила к концу, и в воздухе уже чувствовалось приближение

зимы. Как всегда в это время года, я собирал в саду опавшие сухие листья и

набивал ими пластиковые мешки для мусора. Приставив к крыше лестницу,

очистил забитые листьями желоба водостоков. У моего дома деревья не росли,

но ветер срывал листву с развесистых соседских деревьев с обеих сторон и

щедро усыпал ими мой маленький садик. Эта работа меня не раздражала. Я

рассеянно смотрел на кружащиеся в лучах послеполуденного солнца листья, и

время бежало незаметно. На соседнем участке справа торчало здоровенное

дерево с красными ягодами. Над ним кружились, сверкая ярким оперением, птицы

и кричали -- будто ссорились, пронзая воздух резкими, отрывистыми голосами.

Я ломал голову: что мне делать с летней одеждой Кумико, как лучше ее

сохранить? Думал собрать и выбросить, как она написала в письме, но

вспомнил, с какой любовью она подбирала каждую вещь. "Место есть, пусть еще

повисит", -- подумал я.

Но стоило открыть стенной шкаф, как я невольно вспоминал, что Кумико

рядом нет. Ее наряды -- пустые оболочки прежней жизни. Я прекрасно

представлял Кумико в них: с некоторыми были связаны четкие воспоминания.

Временами вдруг ловил себя на том, что сижу на кровати, тупо уставившись на

висящие передо мной в ряд платья, блузки и юбки, а потом никак не мог

вспомнить, сколько я так просидел. Может, десять минут, а может -- час.

Глядя на ее одежду, я представлял, как чужой человек раздевает Кумико.

Как под его руками спадает с нее платье, как руки скользят по ней, снимая

белье. Ласкают грудь, раздвигают ноги. Эта картина стояла у меня перед

глазами -- мягкая, нежная грудь, бедра, белые как снег, и касающиеся их

мужские руки. Я не хотел думать об этом, но не мог ничего поделать. Не мог

потому, что все это наверняка происходило на самом деле. Надо приучить себя

к таким картинам -- ведь от реальности никуда не денешься.

X x x

В начале октября умер дядя Нобору Ватая -- депутат нижней палаты от

Ниигаты. Он лежал в городской больнице, и ночью у него случился сердечный

приступ. К рассвету, несмотря на все усилия врачей и сестер, он был уже

мертв. Эта смерть не стала неожиданностью; поговаривали, что скоро состоятся

парламентские выборы, поэтому сторонники покойного депутата очень энергично

взялись выполнять давние планы поставить на место дяди племянника.

Избирательная машина, отлаженная под бывшего депутата, работала безотказно и

исправно поставляла консерваторам необходимые голоса. Победе Нобору Ватая на

выборах могло помешать только что-то экстраординарное. Об этих событиях я

прочитал в газете, когда ходил в библиотеку, и сразу подумал, что скоро у

семейства Ватая забот прибавится, им станет не до нашего с Кумико развода.

На следующий год, весной, парламент распустили, прошли выборы. Как и

предсказывали, Нобору Ватая с большим отрывом обошел выставленного

оппозицией кандидата. Я читал в библиотеке газеты и был в курсе дела -- как

он выдвинул свою кандидатуру и как проходило голосование, но успех Нобору

Ватая почти не вызвал у меня эмоций. Все, похоже, было решено заранее,

задолго до выборов, и оставалось только аккуратно обвести нарисованную

вчерне схему.

X x x

Черно-синее пятно на лице не становилось ни больше, ни меньше. Не было

ни жжения, ни боли. Постепенно я начал забывать о нем, перестал надевать

очки и глубоко надвигать на глаза шапку, чтобы замаскироваться. Вспоминал о

нем, когда, выходя днем за покупками, ловил взгляды попадавшихся навстречу

людей, видел, как они отводят глаза, но, привыкнув, почти не обращал на это

внимания. Мое пятно никому не мешало. Каждое утро за бритьем я внимательно

его разглядывал, но никаких изменений не находил. И размер, и цвет, и форма

оставались все теми же.

То, что на лице у меня вдруг появилось пятно, заметили всего несколько

человек. А именно -- четверо: хозяин химчистки на станции, парикмахер, у

которого я стригся, продавец из винной лавки Омура да еще знакомая

библиотекарша, сидевшая на выдаче книг. И все. На их вопросы я делал

озабоченное лицо и бормотал что-то насчет пустяковой аварии. Им этого было

достаточно, и они, как будто оправдываясь, начинали вздыхать и ахать.

Мне казалось, что с каждым днем я все больше отдаляюсь от самого себя.

Разглядывал свою руку, и возникало ощущение, будто смотрю сквозь нее. Почти

ни с кем не разговаривал. Писем никто мне не писал, по телефону не звонили.

В почтовом ящике я находил только счета за коммунальные услуги и всякую

рекламу -- по преимуществу адресованные Кумико каталоги по дизайну и моде,

полные фотографий платьев, блузок и юбок весеннего сезона. Хотя зима

выдалась холодная, я даже подчас забывал включать отопление: не мог

разобрать, то ли дома и вправду холодно, то ли холод -- внутри меня. Включал

печку лишь после того, как, взглянув на термометр, убеждался, что погода

действительно холодная, но, сколько бы комната ни нагревалась, теплее не

становилось.

X x x

Иногда, как летом, я перелезал через стенку в саду и по нашей

извилистой дорожке шел к месту, где прежде стоял брошенный дом Мияваки. В

коротком пальто и намотанном до подбородка шарфе шагал по иссохшей за зиму

траве; ледяной ветер налетал порывами, нетерпеливо гудел в проводах. Дом

Мияваки разобрали до последнего гвоздя, и теперь это место окружал высокий

дощатый забор. Через щели я заглядывал на участок, но смотреть там было не

на что. Не осталось ничего -- ни дома, ни плиток дорожки, ни колодца, ни

деревьев, ни телеантенны, ни статуи птицы. Только плоский клочок холодной,

черной, плотно утрамбованной гусеницами бульдозера земли, из которой торчало

несколько засохших сорняков. Не верилось, что раньше здесь был глубокий

колодец и что меня угораздило в него забраться.

Опершись о забор, я взглянул на дом Мэй Касахары, на ее окно. Ее здесь

больше нет. Больше не выйдет и не скажет: "Привет, Заводная Птица!"

X x x

Как-то днем, в середине февраля, когда стоял жуткий холод, я решил

наведаться в риэлторскую контору "Сэтагая дайити", о которой говорил мне

дядя. Она находилась рядом со станцией. Войдя, я увидел сотрудницу, женщину

средних лет. У входа стояли в ряд несколько столов, но за ними никого не

было -- маклеры, похоже, разошлись по своим делам. Посередине стоял большой

газовый обогреватель, излучавший ярко-красное тепло. В крошечной приемной у

задней стены в одиночестве сидел на диване невысокий старичок и с увлечением

читал газету. Когда я поинтересовался у женщины, на месте ли господин

Итикава, старичок повернулся ко мне и произнес:

-- Я Итикава. Чем могу?

Я назвал дядино имя и сообщил, что прихожусь ему племянником и живу

сейчас в принадлежащем ему доме.

-- А-а, понятно. Вы племянник Цурута-сан. -- С этими словами старичок

отложил газету и, сложив очки, засунул их в карман. Потом скользнул взглядом

по моему лицу и фигуре. Какое впечатление у него осталось от этого осмотра,

я так и не понял. -- Проходите, проходите! Чаю выпьете?

Я попросил его не беспокоиться, но старичок то ли не расслышал, то ли

просто проигнорировал мои слова и попросил сотрудницу приготовить чай. Много

времени это не заняло, и скоро мы сидели в приемной друг против друга и пили

чай. Обогреватель выключили, в комнате становилось прохладно. На стене

висела подробная карта застройки района, испещренная пометками карандашом и

фломастером. Рядом -- календарь какого-то банка с репродукцией известной

картины Ван Гога с мостом.

-- Как Цурута-сан поживает? Как он, здоров? -- глотнув чаю,

поинтересовался старичок.

-- По-моему, у него все в порядке. Как всегда, весь в делах. Я сам с

ним редко вижусь, -- ответил я.

-- Рад за него, рад. Сколько же лет прошло? Кажется, так давно мы с ним

в последний раз встречались, -- говорил старичок. Достав из кармана пиджака

сигарету, он вынул спичку, примерился и решительно чиркнул о коробок. -- Это

я посоветовал вашему дяде купить дом, где вы сейчас живете, а потом долго

сдавал его жильцам по его поручению. Это замечательно, что Цурута-сан не

сидит без дела.

У самого старика Итикавы забот, похоже, было немного. Он, должно быть,

наполовину отошел от бизнеса и появлялся в конторе только по делам старых

клиентов.

-- Как вам дом? Может, что-то не так?

-- Нет-нет. С домом все в порядке. Старик кивнул.

-- Это хорошо. Дом в самом деле хороший. Может, маловат немножко, зато

удобный. Кто раньше там жил, все были довольны, все у них было хорошо. А у

вас как?

-- Да ничего, -- сказал я и подумал про себя: "Жив, по крайней мере, и

на том спасибо". -- Хочу у вас спросить кое-что, Итикава-сан. Дядя говорит,

о земельных сделках в нашем районе лучше вас никто не знает.

-- Уж в чем в чем, а в этом я дока, -- посмеиваясь, заявил старик. --

Все-таки почти сорок лет вожусь здесь с недвижимостью.

-- Я о доме Мияваки. Это тот, что стоял за нашим. Там теперь ничего

нет, пустой участок.

-- Знаю, знаю, -- поджав губы, сказал Итикава-сан с таким видом, словно

копался где-то на задворках памяти. -- Его продали в прошлом году, в

августе. Уладили с долгами, с правом собственности, решили юридические

вопросы и выставили на продажу. Возились с этими делами долго. Купила его

одна фирма, чтобы перепродать. Дом сломали, участок разровняли. В доме долго

никто не жил, и если бы его оставили, то никто бы не купил. Из местных никто

бы не раскошелился. Кто ж его купит? Вы про этот дом-то слыхали?

-- Дядя рассказывал кое-что.

-- Тогда понимаете, что я имею в виду. Знающий человек такое покупать

не станет. Мы тоже не стали, хотя можно было всучить участок кому-нибудь,

кто ничего не знает. Не в наших правилах наживаться на обмане клиентов. Это

дурно пахнет. Мы такими вещами не занимаемся.

Я кивнул и спросил:

-- А что за фирма его купила?

Старик нахмурился, покачал головой и назвал известную риэлторскую

компанию.

-- Они, наверное, и справок не навели. Увидали, в каком месте участок,

узнали цену и сразу хапнули. Думали быстренько навариться на нем, да не

тут-то было.

-- Что? До сих пор не продали?

-- Да все никак, хотя несколько раз почти удалось, -- проговорил старик

и скрестил руки на груди. -- Земля стоит недешево -- если уж покупаешь, то

на всю жизнь. Поэтому перед тем, как купить, люди стараются узнать побольше.

А вокруг этого участка столько разговоров... И ничего хорошего. Нормальный

человек послушает и не станет покупать. А большинство -- те, кто поблизости

живет, -- знают про эти разговоры.

-- И сколько просят?

-- Сколько просят?

-- За участок, где был дом Мияваки? Судя по взгляду, который бросил на

меня старик Итикава, определенный интерес у него я вызвал.

-- Рыночная цена за один цубо -- миллион пятьсот тысяч. Участок -- что

надо, как ни крути. Район замечательный, много солнца. Хотя на рынке

недвижимости сейчас застой, все равно -- примерно полтора миллиона. Можно,

конечно, ждать, и все равно цена будет где-то в таких пределах. Но это если

говорить об обычной земле. Обычной. А этот участок не обычный. С ним можно

ждать сколько угодно -- все равно без толку. Он только дешеветь будет. Цена

уже упала -- сейчас они хотят миллион сто тысяч за цубо. Всего там где-то

около сотни цубо, чуть меньше. Если поторговаться, еще скинут и получится

ровно сто миллионов.

-- А еще больше подешевеет, как вы думаете? Старик уверенно кивнул.

-- Обязательно. До девятисот тысяч скатится, без вопросов. Как раз

столько они заплатили, когда покупали. С чего начали, тем и кончат. Жалеют,

что связались с этой землей, и будут без ума от счастья, если сумеют хотя бы

вернуть что потратили. Пойдут они еще ниже? Не знаю. Если вдруг наличные

понадобятся, могут еще дешевле уступить, себе в убыток. Не будет проблем с

деньгами -- будут участок держать. Не знаю, как у их фирмы идут дела. Но

одно можно точно сказать: сейчас они жалеют, что его купили. С этим участком

вообще лучше не связываться. -- Сказав это, Итикава-сан стряхнул пепел с

сигареты в пепельницу.

-- Слышал, на участке колодец есть. Вы что-нибудь знаете о нем,

Итикава-сан? -- поинтересовался я.

-- Знаю, -- сказал он. -- Глубокий колодец. Но его вроде засыпали. Да и

воды в нем не было. Высох. Какой толк от него?

-- А когда высох, не знаете?

Старик, сидевший со скрещенными руками, пристально посмотрел в потолок.

-- Ох, давно это было. Я и не помню точно. Но до войны вода там была. А

когда высох -- даже не знаю. Верно, после войны. Когда актриса туда въехала,

вода уже пропала, и колодец засыпать собирались. Поговорили-поговорили, а

делать ничего не стали. Возиться не захотели.

-- А рядом, где семья Касахары живет, и сейчас вода есть -- и хорошая,

говорят.

-- Что ж, очень может быть. В том месте всегда вода хорошая была, почва

такая. Вообще водяные жилы не поймешь. Ведь как часто бывает? Там есть вода,

а чуть отойдешь в сторону -- нет ничего. А что вам колодец?

-- Сказать по правде, я думаю купить этот участок.

Старик поднял глаза и уставился на меня. Взял чашку, медленно сделал

глоток.

-- Купить этот участок?

Ничего не говоря, я лишь кивнул в ответ.

Старик вытянул из пачки новую сигарету, постучал ею по крышке стола, но

закуривать не стал -- только зажал между пальцами. Быстро провел кончиком

языка по губам.

-- Я говорил уже, что с этим участком что-то не в порядке. Из тех, кто

жил там, никто еще хорошо не кончил. Вы понимаете? Сколько бы он ни стоил,

пусть дешево, все равно покупать его смысла нет. Это для вас не имеет

значения?

-- Я все знаю, конечно, и все же... Пока у меня нет денег, даже если

цена намного ниже рыночной упадет. Но я постараюсь их достать, хотя

понадобится время. А пока мне нужно знать, что происходит с участком: как

цена, не появились ли покупатели. Не могли бы вы держать меня в курсе?

Итикава-сан смотрел на незажженную сигарету, погруженный в свои мысли.

Легонько кашлянул и сказал:

-- Не волнуйтесь. Время есть, участок быстро не продадут. Вот если они

решатся сбыть его по бросовой цене, тогда народ зашевелится. Но произойдет

это не так скоро.

Я дал старику свой телефон. Он записал номер в захватанную черную

записную книжечку и, спрятав ее в карман пиджака, внимательно посмотрел мне

прямо в глаза, а затем задержал взгляд на отметине у меня на щеке.

X x x

Кончился февраль, пролетела половина марта. Пронизывающий до костей

холод постепенно отступал, подули теплые ветры с юга. Зазеленели деревья, в

саду появились какие-то новые птицы, которых не было видно зимой. В погожие

дни я выходил посидеть на веранду, посмотреть, что в саду. Как-то вечером

позвонил Итикава-сан и сообщил, что участок Мияваки все еще не продан и цена

снизилась еще немного.

-- Я же говорил, так легко у них не получится, -- с гордостью в голосе

сказал он. -- Можете не переживать, дальше только дешевле будет. Кстати, а

как у вас дела? Собираете деньги?

X x x

В тот же день, вечером, часов в восемь, я пошел умыться и почувствовал

легкое жжение на том месте, где пятно. Палец ощутил слабое тепло. Раньше

ничего подобного не было. Цвет тоже стал ярче, насыщеннее, с фиолетовым

отливом. Сдерживая дыхание, я долго разглядывал себя в зеркале, пока

собственное лицо не показалось чужим. Пятно хотело что-то сказать, ему явно

что-то было от меня нужно. Я не сводил глаз с себя в зеркале, и мое

отражение так же безмолвно взирало на меня.

Мне нужен этот колодец. Во что бы то ни стало.

Вот что я решил.

4. Пробуждение от спячки • Еще одна визитная карточка • Анонимность денег

Конечно, хотеть -- это одно, а получить участок -- совсем другое.

Сумма, которой я реально располагал, была близка к нулю. У меня еще

оставалось немного от наследства матери, но от этих денег скоро ничего не

останется -- все на жизнь уйдет. Работы не было, других доходов -- тоже. Ни

один банк в мире просто так, по доброте душевной, такому человеку, как я,

денег в долг не даст. Оставалось, как фокуснику, добывать деньги из воздуха.

Причем делать это нужно быстро.

Как-то утром я пошел на станцию и купил в киоске подряд десять

лотерейных билетов. На один можно было выиграть пятьдесят миллионов иен.

Дома, на кухне, прикнопил билеты к стенке и каждый день смотрел на них. Мог

целый час просидеть на стуле, уставившись на билеты, точно дожидаясь, пока

откроется секретный, одному мне известный, ключ. Но через несколько дней

меня словно осенило:

В лотерею я никогда не выиграю.

Интуиция подсказывала: надеяться тут не на что. Если бы все было так

просто -- прогулялся до станции, купил несколько билетов, а потом сиди, жди

тиража. Так не бывает. Нет, нужно самому, своими силами, раздобыть деньги.

Порвав и выбросив билеты, я потом опять стоял в ванной и всматривался в

зеркало над раковиной. "Должен же быть какой-то выход?" -- спрашивал я свое

отражение, но ответа, разумеется, не дождался.

X x x

Устав безвылазно сидеть дома наедине со своими мыслями, я стал

выбираться на прогулки по окрестностям. Бесцельные вылазки продолжались дня

три-четыре, но вскоре бродить в округе надоело, я сел на электричку и поехал

в Синдзюку. Проходил мимо нашей станции, и вдруг потянуло в центр. Давно я

туда не выбирался. Неплохо бывает поразмышлять, сменив обстановку. Да и в

электричке, если подумать, не помню, когда ездил. Опуская мелочь в

кассу-автомат, даже почувствовал себя не в своей тарелке -- отвык. Сколько я

уже не был в центре? Получается, полгода с лишним. Последний раз -- когда

устроил слежку у западного вестибюля вокзала за тем парнем с чехлом от

гитары.

С непривычки от давки и суеты у меня голова пошла кругом. От одного

вида людской толпы перехватило дыхание, чаще забилось сердце. А ведь час пик

уже кончился, не должно быть такой толкотни. Я с трудом пробирался через

массу людей, больше напоминавшую гигантский мощный поток, сметающий горы,

уносящий дома. Пройдя немного в этом потоке, чтобы собраться с мыслями, я

зашел в кафе и занял место у стеклянной стены, выходящей на улицу. В этот

утренний час посетителей оказалось немного. Я заказал чашку какао и стал

отрешенно смотреть на прохожих за окном.

Не знаю, сколько я так просидел. Минут пятнадцать -- двадцать, пожалуй.

И поймал себя на том, что провожаю глазами сверкающие полировкой

"мерседесы", "ягуары" и "порши", что медленно прокладывали себе путь по

запруженной машинами улице. В солнечных лучах свежего утра, после дождя они

сияли ослепительным блеском сверх всякой меры, будто подавая мне какой-то

знак. На машинах не было ни царапинки, ни пятнышка. А у этих парней деньги

есть. Такая мысль никогда не приходила мне раньше. Я взглянул на свое

отражение в стекле и медленно покачал головой. Впервые в жизни мне отчаянно

нужны были деньги.

Подошло время обеда, кафе стали заполнять посетители, и я решил выйти

на улицу. Никакой цели у меня не было -- просто хотелось побродить по городу

после долгого перерыва. Шагая по улицам, я думал только о том, как бы не

налететь на кого-нибудь из шедших навстречу. Шел, подчиняясь сигналам

светофора, куда ноги несли -- направо, налево, прямо. Засунув руки в

карманы, сосредоточился на ходьбе -- на самом физическом процессе. С

центральной улицы с рядами витрин универмагов и больших магазинов я нырнул в

прятавшиеся за ней закоулки, набитые безвкусно разукрашенными

"порно-шопами", прошел шумный людный квартал, где было много кинотеатров,

мимо притихшего синтоистского храма и опять выбрался на одну из центральных

улиц. День стоял теплый, и, наверное, половина людей в толпе уже была без

пальто и курток. Набегал приятный легкий ветерок. Я не заметил, как оказался

в знакомом месте. Увидел под ногами выложенный плиткой тротуар, небольшую

скульптуру, стеклянную стену перед собой. Я стоял посреди площади перед

огромным зданием -- на том самом месте, куда, послушав дядиного совета,

приходил прошлым летом посмотреть на прохожих. Это продолжалось одиннадцать

дней, а потом я увязался за тем чудным парнем с гитарным чехлом и в прихожей

того странного дома получил от него битой по руке. И вот теперь, побродив

просто так по Синдзюку, оказался, в конце концов, на том же самом месте.

Купив, как раньше, в "Данкин Донате" кофе и пончики, я уселся

перекусить на скамейку на площади. Ел и разглядывал людей, проходивших мимо.

Занятие подействовало на меня успокаивающе. Не знаю почему, но стало приятно

и удобно, словно я отыскал в стене нишу, где можно спрятаться. Как давно я

не смотрел на людей! Впрочем, не только на людей. За эти полгода я вообще

почти ни на что не смотрел, ничего вокруг себя не видел. Выпрямившись на

скамейке, я смотрел, смотрел, смотрел... На людей, на вытянувшиеся ввысь

небоскребы, на ясное весеннее небо, выглянувшее сквозь расступившиеся

облака, на красочные рекламные щиты. Взял лежавшую рядом газету и посмотрел

на нее. С приближением вечера к окружавшим меня предметам постепенно стали

возвращаться краски.

X x x

На следующее утро я снова отправился на электричке в Синдзюку. Снова

уселся на ту же скамейку и стал разглядывать лица прохожих. Днем выпил кофе,

съел пончик. До вечернего часа пик сел в электричку и вернулся домой. На

следующий день повторил то же самое. И ничего... Никаких открытий. Загадки

так и оставались загадками, вопросы -- вопросами. Но у меня появилось

смутное ощущение, что я мало-помалу приближаюсь к чему-то. Стоя перед

зеркалом в ванной, я собственными глазами смог убедиться в этом. Родимое

пятно становилось ярче, наливалось теплом. "Оно живое", -- сказал я себе.

Живое, как я сам.

Целую неделю, каждый день, я повторял одно и то же, как летом. В десять

с чем-то отправлялся на электричке в центр, садился на скамейку на площади у

небоскреба и весь день, отключившись от мыслей, смотрел на сновавших мимо

людей. Временами, ни с того ни с сего, окружавшие меня со всех сторон звуки

реальной жизни вдруг становились глуше и пропадали куда-то. Лишь откуда-то

из глубины доносился шум водного потока. Вспомнилась Мальта Кано. Она

говорила что-то о воде. Вода -- ее главная тема. Что же она говорила? Память

молчала. Я и лица ее уже не помнил. Помнил только красную клеенчатую шляпу.

Почему она всегда надевала эту красную шляпу из клеенки?

Но постепенно звуки возвращались, и перед глазами вновь возникали лица

людей.

X x x

Мои поездки в центр продолжались уже несколько дней, и вот на восьмой,

ближе к вечеру, ко мне подошла женщина. Я сидел с пустым бумажным

стаканчиком в руке и смотрел в другую сторону, когда услышал женский голос:

-- Эй! Послушай!

Обернувшись, я поднял глаза и увидел женщину средних лет, с которой мы

встретились летом на этом самом месте. Первый человек, кто заговорил со мной

за те дни. Не то чтобы я ожидал ее здесь встретить, но, услышав ее голос,

подумал: все к тому и шло.

Как и в прошлый раз, одета она была шикарно. Что называется, человек

умел одеваться. Темные очки в черепаховой оправе, бледно-голубой жакет с

подложенными плечами, красная фланелевая юбка. Блузка из шелка, на воротнике

жакета поблескивает маленькая золотая брошка тонкой работы. Красные туфли

выглядят просто, но на деньги, которые она на них потратила, можно было бы

жить несколько месяцев. Я смотрелся пугалом в сравнении с ней: спортивная

куртка, купленная в тот год, когда я поступил в университет, серый

трикотажный свитер с растянутым воротом, потертые синие джинсы и замызганные

теннисные тапочки, некогда белые, а теперь неопределенного цвета.

Не обращая внимания на мой вид, женщина молча села рядом, заложила ногу

за ногу, щелкнув замком, открыла сумочку и достала пачку "Вирджинии Слимз".

Опять, как в тот раз, предложила сигарету -- я опять отказался. Она

прикурила от миниатюрной -- не больше ластика -- золотой зажигалки, потом

сняла очки, положила их в нагрудный карман жакета и посмотрела мне в глаза с

таким видом, будто искала оброненную в мелкий пруд монету. Взгляды наши

встретились. У нее были странные глаза -- глубокие, но без всякого

выражения.

Женщина чуть прищурилась и сказала:

-- Вот ты и вернулся.

Я кивнул.

Дымок от ее тонкой сигареты поднимался кверху и, подгоняемый ветерком,

растворялся в воздухе. Женщина огляделась по сторонам, будто хотела

собственными глазами увидеть, что это я высматривал со своей скамейки.

Ничего заслуживающего внимания, похоже, не обнаружила и снова перевела

взгляд на меня. Долго рассматривала мое пятно, глаза, нос, рот, потом снова

пятно. Казалось, будь такая возможность, она принялась бы оценивать меня,

как собаку на выставке: открывать рот, чтобы проверить зубы, заглядывать в

уши.

-- Мне нужны деньги, -- проговорил я. Женщина помолчала и спросила:

-- И сколько же?

-- Восемьдесят миллионов должно хватить.

Она перевела взгляд на небо, точно высчитывала в голове: если взять

сначала отсюда, а это переложить туда... Я тем временем изучал ее макияж --

едва заметно подведенные глаза наводили на какую-то неясную мысль, мягкий

изгиб ресниц будто подавал некий знак.

Женщина чуть скривила губы.

-- Приличные деньги.

-- Бешеные, я бы сказал.

Бросив на землю на две трети недокуренную сигарету, она аккуратно

придавила ее туфлей. Потом достала из плоской сумочки кожаное портмоне для

визиток и вложила мне в руку карточку.

-- Завтра ровно в четыре будь по этому адресу.

На карточке черными иероглифами значился только адрес -- район Минато,

Акасака, квартал, название билдинга и номер офиса. Ни имени, ни телефона. На

оборотной стороне -- вообще ничего. Я поднес карточку к носу -- никакого

запаха. Обыкновенный клочок белой бумаги.

Я взглянул на нее.

-- А имя?

Женщина впервые улыбнулась и мягко покачала головой.

-- Тебе ведь нужны деньги. А у денег разве есть имя?

Я тоже покачал головой. Конечно, у денег нет имени. А если было бы, то

это уже не деньги. Деньгами деньги делает то, что они анонимны:

происхождение у них -- как ночь, такое же темное. Есть у них и еще одно --

небывалое, захватывающее дух -- качество: за них можно получить все, что

угодно.

Женщина поднялась со скамейки.

-- Так ты придешь в четыре часа?

-- И что? Вы мне денег дадите?

-- Посмотрим, -- ответила женщина, и улыбка мелькнула в уголках ее

глаз, как пронесшийся над песчаной дюной порыв ветра. Еще раз окинув

взглядом все вокруг, она для порядка отряхнула юбку.

Быстро шагая, женщина растворилась в толпе, а я стоял и смотрел на

раздавленный окурок и оставшийся на фильтре след ярко-красной губной помады.

Сразу вспомнилась клеенчатая шляпа Мальты Кано.

Терять было нечего. В этом, пожалуй, единственное мое преимущество.

Date: 2015-07-17; view: 334; Нарушение авторских прав