Victoria на крови

На этот раз Алмазов выглядел несравненно лучше, чем в предыдущую встречу. Вот только синие глаза его потемнели, словно подернулись черной пеленой. И лицо слегка осунулось.

Турецкий жестом пригласил его сесть на стул. Тот словно бы нехотя подчинился.

Александр Борисович улыбнулся:

— Ну здравствуйте, Павел Маратович! Как я рад вас видеть.

— К сожалению, не могу вам ответить тем же, — пробурчал в ответ Алмазов.

Однако Турецкий остался приветлив и радушен.

— Вижу, ваши синяки почти рассосались, — дружелюбно заметил он. — Что, в новой камере народец подобрался спокойный?

Алмазов едва заметно усмехнулся и буркнул:

— Не жалуюсь.

— Ну и замечательно. Как говорится, одним поводом для волнений меньше.

Турецкий достал сигареты. Протянул пачку Алмазову, но тот отрицательно покачал головой.

— Ах да, вы же не курите, — вспомнил Александр Борисович и сунул в рот сигарету.

Дождавшись, пока он прикурит от зажигалки, актер нетерпеливо спросил:

— Вы говорили с Ларисой Подгорной?

— Говорил, — выпустил дым Турецкий.

— И что она?

— Сказала, что в первый раз слышит ваше имя. Так что, боюсь, отдуваться вам придется одному.

Аквамариновые глаза актера чуть не вылезли из орбит.

— То есть как — в первый раз? — изумленно проговорил он. — Это она сама вам сказала?

Турецкий кивнул:

— Угу.

Алмазов долго молчал, глядя в стол. Потом медленно, как бы с трудом, разжал тонкие, бледноватые губы и сказал:

— Вот гадина. Не зря еще классики говорили, что все бабы — стервы. Черт… А мне она казалась особенной. Не такой, как другие.

— Она и есть особенная. Видели бы вы, как лихо она меня отшила. Любо-дорого посмотреть! «Ничего не знаю, ничего не видела! А будете приставать — пожалуюсь брату!» Кстати, Павел Маратович, вы не знаете, чем так страшен ее брат?

Алмазов явно колебался: говорить, не говорить? Потом набрал полную грудь воздуха, словно собирался нырнуть, и выдохнул:

— Ее брат работает в органах.

Турецкий сделал вид, что не понял:

— В каких?

— Во внутренних, в каких же еще! Он подполковник милиции!

Актер уставился на Александра Борисовича, вероятно ожидая от него бурной реакции на эту удивительную новость. Но Турецкий остался спокоен. Он лишь равнодушно помахал рукой перед лицом, отгоняя дым, и сказал:

— Продолжайте.

— Подполковник милиции, — повторил Алмазов. — Зовут Никита Глебович. Больше я ничего о нем не знаю.

Турецкий посмотрел на него с укоризной и мягко сказал:

— Вот это уже неправда. Это ведь он поручил вам разослать конверты, да?

Актер молчал.

— Ну же, Алмазов! — поторопил его Александр Борисович. — В вашем положении нужно говорить правду, и только правду. Вину переложить не на кого, вы тут один. Так это подполковник Подгорный поручил вам разнести конверты с фотографиями? Да или нет?

Алмазов нахмурился и кивнул, не поднимая глаз на Турецкого.

Александр Борисович прищурил серые глаза:

— И он дал вам те фотографии, не так ли?

— Да. Только я не знаю, где он их достал. Честное слово, не знаю.

— Верю, — спокойно сказал Турецкий. — Как он это объяснил?

— Сказал, что эти прохвосты давно у него на крючке, но не хватает доказательств, чтобы их посадить. Сказал, что фотографии помогут упрятать их в тюрьму Но сделать все это нужно тайно, чтобы не подвести ребят, которые достали фотографии.

— И все?

Алмазов кивнул:

— И все.

— Н-да… Накурено здесь, вы не находите?

Актер рассеянно пожал плечами.

Турецкий встал со стула и подошел к окну. На улице начался дождь. Александр Борисович приоткрыл одну створку — ив кабинет вместе со свежим воздухом ворвались приглушенные звуки улицы. Стоя у окна, Турецкий повернулся к актеру и сказал:

— Знаете что, Павел Маратович… Расскажите-ка мне о вашей семье.

Лицо Алмазова дернулось как от пощечины.

— В смысле? — как-то нервно переспросил он.

— В прямом, — спокойно ответил Александр Борисович. — Кто ваша мать? Кто отец? Живы ли? Где живут и чем занимаются? Мне интересно все.

Актер судорожно облизнул губы и посмотрел на Турецкого исподлобья.

— А вам не кажется, что это не имеет отношения к делу? — резко спросил он.

Александр Борисович покачал головой:

— Нет, не кажется. Даже наоборот. Я думаю, информация о ваших родителях прояснит некоторые… темные стороны нашего с вами дела.

— У нас с вами нет никакого дела. Я все вам рассказал и добавить мне нечего.

Улыбка сползла с лица Турецкого. Губы его плотно сжались. Резче обозначились скулы. Теперь это было лицо не доброго друга, а безжалостного и хладнокровного инквизитора.

— Ну хватит, — с ледяной угрозой в голосе произнес Турецкий. — Вы не уйдете из этого кабинета, пока не ответите на все мои вопросы. Если понадобится, я буду допрашивать вас сутки напролет.

— Вы не имеете права. Женевская конвенция…

— Плевать я хотел на Женевскую конвенцию. Здесь, в этом кабинете, есть только вы и я. И один из нас двоих преступник.

— Я не преступник!

— А у нас есть доказательства! — рявкнул Турецкий.

Актер испуганно сжался на стуле, словно ожидая удара. И сразу стал каким-то беспомощным и жалким. Сердце Турецкого дрогнуло, но ледяная маска не сошла с лица. Алмазов судорожно сглотнул слюну и произнес:

— Хорошо. Моей мамы не стало несколько лет назад. Она долго болела. Ей даже сделали операцию. Но операция не помогла. Сейчас она лежит на Калитниковском кладбище. Хватит вам?

— Где делали операцию?

— В Мюнхене.

— Откуда деньги на операцию?

Актер мучительно наморщил лоб.

— Я продал дачу и машину.

— А отец?

— Отец старый, больной человек. Сейчас он на пенсии. Инвалид.

— Почему инвалид? Что случилось?

— Попал в автоаварию несколько лет назад. После этого получил инвалидность и вынужден был уволиться с работы.

— Кем работал?

— Преподавателем физкультуры в университете.

Турецкий помолчал. Затем негромко просил:

— И что, сильно покалечился?

— Ходит на костылях.

— Сочувствую. Тяжело вам, наверное, приходилось… с сестрой.

Алмазов замер, уставившись в столешницу, затем медленно поднял на Турецкого глаза.

— А при чем здесь моя сестра?

Александр Борисович пожал плечами:

— Не знаю. А вы? Что вы думаете по поводу…

Зазвонил телефон. Турецкий оборвал фразу на полуслове и снял трубку. Это была Света Перова:

— Александр Борисович, мы проверили оба табельных ствола. Они чистые.

— Заключение эксперта у тебя?

— Да, я занесу вам его через часок.

— Хорошо.

Александр Борисович положил трубку на рычаг и воззрился на Алмазова. Тот сидел на стуле понурившись и опустив голову.

— Вы, кажется, хотели, чтобы справедливость восторжествовала, — неторопливо заговорил Турецкий. — Так помогите ей. Я знаю, вам есть что рассказать о своей сестре.

Актер долго молчал, раздумывая над словами Турецкого. Когда он заговорил, голос у него слегка подрагивал:

— Вика младше меня на полтора года. Как только я родился, отец бросил нас. Я даже не видел его ни разу. Поэтому я никогда не называл Викиного отца отчимом. Только папой. Мы всегда были дружны с Викой. Как близнецы, понимаете? Она всегда и везде была лучшей, и я гордился ею. В школе Вика была отличницей, и я тоже взялся за учебу. Потом она записалась в секцию плавания, и я тоже записался. Дошел до второго юношеского разряда. В седьмом классе она увлеклась пением, и ради нее я выучился играть на гитаре… Можно сигарету?

— Уверены?

— Да.

Турецкий взял со стола пачку и протянул ее Алмазову. Тот подрагивающими пальцами вытянул из пачки сигарету и неумело вставил ее в рот. Александр Борисович поднес к сигарете зажигалку и крутанул колесико. Алмазов дернулся от пламени — так, что сигарета чуть не выпала у него из губ.

— Все нормально, — мягко сказал Турецкий.

Актер прикурил и затянулся. Лицо его искривилось, и он закашлялся. Турецкий подождал, пока Алмазов прокашляется, затем/ вынул у него из пальцев сигарету и вмял ее в пепельницу.

— Я думал, и правда успокаивает, — все еще покашливая, проговорил Алмазов.

— Успокаивает. Но не всех. Вам лучше не курить.

— Да. Наверно, вы правы. На чем я остановился?

— На том, что обожали сестру и старались во всем ей подражать.

Алмазов кивнул:

— Да. Вместе с ней я записался в театральную студию, и тут… — Алмазов рассеянно пожал плечами, — у меня открылся талант. Это было первое из увлечений Вики, которое и мне пришлось по вкусу. Вика была рада за меня. Страшно рада. Она все приговаривала: «Пашка, ты станешь великим актером! Марлон Брандо тебе в подметки не годится!» И я ей верил.

— Еще бы, — тихо сказал Турецкий.

— Что?

— Я говорю, что ваша сестра была права. У вас действительно талант.

— Спасибо. Но я не об этом… Когда я закончил школу, Вика уговорила меня подать документы в Щукинское училище и во ВГИК. В Щуке я слетел со второго тура. Во ВГИК не прошел по конкурсу. Вика страшно за меня переживала. Она даже хотела пойти к ректору ВГИКа и поругаться с ним, представляете?

— Судя по всему, она решительная девушка, — заметил Александр Борисович.

— Не то слово. А спустя год она сама закончила школу и тоже решила в поступать в театральный. Но мама с папой ее отговорили. Помню, мама даже плакала. А папа сказал: «Сначала получи настоящее образование. А потом уже пускай свою жизнь под откос самым приятным для тебя образом». И Вика сдалась. Она подала документы в МГУ, на юрфак. Никто не верил, что она поступит… Никто, кроме меня. Но она поступила!

Алмазов вновь закашлялся. Турецкий налил в стакан воды и пододвинул его актеру, Тот поблагодарил и отхлебнул большой глоток, держа стакан двумя ладонями, как держат дети.

— Полегчало?

Алмазов кивнул:

— Угу.

— Можете продолжать?

— Да.

И Алмазов продолжил рассказ…

Вика и в самом деле была лучшей. Везде. Сначала в школе, а затем и в университете. В ранней юности она даже слегка комплексовала по этому поводу, особенно когда один из одноклассников назвал ее выскочкой.

«Может, я и правда выскочка? — с грустью думала она. — Лезу везде, как будто меня просят».

После этого она даже попробовала не тянуть больше руку на уроке. Но кончилось это еще плачевнее. Опросив добрую половину класса и не получив толкового ответа, учительница остановила взгляд на Вике и, вздохнув, сказала:

— Ну что, Вика, я вижу, даже тебя утомили эти оболтусы. Ладно, иди к доске и расскажи своим бездарям одноклассникам, как на самом деле Печорин относился к судьбе и к фатуму. И кстати, объясни им, что такое «фатум» и почему одна из глав «Героя нашего времени» называется «Фаталист».

Делать было нечего, и Вика вышла к доске. И тут она увидела, как на нее смотрят одноклассники. Одни с ненавистью, кое-кто с презрением («Выскочка!» — так и кричали эти взгляды), но среди этих отвратительных взглядов попались два-три, в которых Вика прочла настоящее восхищение. Они словно бы говорили: «Давай, не подведи!»

«Буду рассказывать для них», — твердо решила Вика.

В тот день голос ее звучал как никогда звонко и уверенно. Получив очередную пятерку, Вика села на место и, нахмурив чистый лоб, сказала себе: «Больше ты никогда не будешь поддаваться придуркам. Никогда!»

В ту пору Вика была долговязой, очкастой жердиной с большими ногами и длинными, неловкими пальцами. Но она росла, и со временем восхищенных взглядов, следящих за ней из-за парт, становилось все больше и больше. И взгляды эти преимущественно принадлежали парням-одноклассникам.

К одиннадцатому классу Вика из долговязого и нескладного «гадкого утенка» превратилась в настоящую жар-птицу — предмет вожделений всех одноклассников мужского пола.

После школы Вика поступила в университет. Поначалу лекции по римскому праву навевали на нее только скуку. Пока лектор распинался у доски, вычерчивая на ее коричневом линолеуме меловые формулы и таблицы, она смотрела в окно и представляла, что это не обычная аудитория, а театральный зал! И что она молодая актриса, которой с минуты на минуту предстоит выйти на сцену.

— Девушка в четвертом ряду! — внезапно окликнул кого-то лектор.

Подружка толкнула Вику локтем вбок:

— Вик, это к тебе.

— Я? — удивленно повернулась Вика.

— Вы, вы! — кивнул лектор. — Может, вы повторите, что я сейчас сказал?

— Вы? Э-э…

— Вот именно — «э». На следующем семинарском занятии проверю ваши конспекты. И если у вас не будет хоть одной лекции пеняйте на себя.

Вот так. Как говорится — с небес на землю.

— Ну все, Викуся, приехала, — невесело усмехнулась подруга.

Вика вздохнула:

— Да. Похоже на то. И бывают же такие вредные преподы!

Поскольку в тетрадке у Вики не было ничего, кроме кошачьих мордочек и цветочков (пока она предавалась мечтам о театре, рука сама выводила эти забавные картинки), Вика в тот же вечер засела за конспекты. Скре-пя сердце переписывала она эту лабуду, но постепенно — от абзаца к абзацу, от темы к теме — стала втягиваться. К концу «экзекуции» Вика почти наизусть знала все, о чем говорилось в этих лекциях. И на ближайшем семинаре сразила «вредного препода» буквально наповал.

С тех пор дела в университете пошли на лад. Но с мыслью стать актрисой Вика расстаться не могла. Когда она увидела в газете объявление о наборе молодых актеров в народный театр, она почувствовала себя окрыленной. Настолько окрыленной, что в тот же день побежала по указанному адресу.

Театр оказался самым настоящим. И это прекрасное во всех отношениях обстоятельство чуть не сгубило Вику.

— Девушка, я набираю в труппу людей, у которых есть театральное образование, — сухо объяснил ей режиссер Виктор Янович.

— Я понимаю. Но прослушайте меня пять минут. Пять минут! Это все, о чем я вас прошу.

— У меня нет пяти минут.

— Пять минут есть у всех, — твердо заявила Вика. — Посидите сегодня вечером в ванне на пять минут меньше.

Виктор Янович удивленно на нее посмотрел:

— А гнев вам идет, — заметил он. — Что ж, считайте, что отсчет времени уже пошел.

Вика озабоченно нахмурила лоб и заговорила:

Чем хуже мне, тем бешеней мой муж!

Ужель на мне женился он затем,

Чтоб голодом морить свою супругу?

Я голодна, смертельно спать хочу.

А спать мешают бранью, кормят — криком.

Достань какой-нибудь еды мне, Грумио!

Не важно что, лишь было бы съедобно.

Вика с такой мольбой во взгляде посмотрела на Виктора Яновича, что он машинально ответил:

— Ну а телячья ножка, например?

— Чудесно! Принеси ее скорей!

Режиссер усмехнулся:

— Боюсь она подействует на печень. Что скажете о жирной требухе?

— Люблю ее. Неси, мой милый Грумио!

— Но, впрочем, вам и это будет вредно. А может быть, говядины с горчицей?

— О, это блюдо я охотно съем.

— Пожалуй, вас разгорячит горчица.

— Ну принеси мне мясо без горчицы.

— Нет, так не выйдет. Я подам горчицу. Иначе вам говядины не будет.

— Неси все вместе иль одно — как хочешь!

— Так, значит, принесу одну горчицу?

Лицо Вики стало лицом разъяренной фурии. Она завопила с еле скрываемым бешенством в голосе:

Вон убирайся, плут, обманщик, раб!

Меня ты кормишь только списком блюд!

Будь проклят ты с твоею гнусной шайкой,

Что лишь смеется над моей бедой!

Пошел отсюда прочь!

Тут Вика так топнула ногой, что Виктор Янович испуганно отлетел к стене. Лицо Вики мгновенно переменилось. Гневные морщинки на лбу разгладились, искры перестали сыпаться из синих глаз, и из злобной фурии Вика вновь превратилась в юную, славную девушку.

— Ну как? — с улыбкой спросила она.

— Бесподобно! — воскликнул Ханов. — Я даже в какой-то момент подумал, что вы разорвете меня на куски!

— Так вы принимаете меня в театр?

— Приму, но с двумя условиями.

— С какими?

— Первое — если вы пропустите хоть одну репетицию, я вас немедленно выгоню.

Вика улыбнулась и кивнула:

— Я согласна. А второе?

— Вы поужинаете сегодня со мной в ресторане?

Вскоре Вика уже репетировала Катарину в «Укрощении строптивой», а ее брат Павел (она сумела убедить Ханова принять в театр и его) — романтичного юношу Гортензио.

И вот настал день премьеры. Вика и Павел безумно волновались. Вику прямо трясло от волнения.

Ханов беспокоился не меньше. Обычно актеры труппы успокаивали его, а тут ему самому пришлось успокаивать исполнительницу главной роли.

— Волнение пройдет, как только начнется действие, — наставлял ее Ханов. — Ты прекрасно знаешь роль. Все будет отлично, поверь мне.

Виктор Янович положил руку Вике на плечо. Вика подняла лицо и благодарно взглянула ему в глаза. Затем, как котенок, потерлась щекой об его руку. Ханов наклонился и по-отечески поцеловал Вику в макушку.

— Если все будет хорошо, я согласна приехать к вам сегодня вечером, — сказала Вика.

Дело в том, что с самой первой встречи Ханов отчаянно пытался завоевать расположение красавицы Вики. «Вам мало моей души, вы хотите и мое сердце?» — с улыбкой спрашивала Вика. И в очередной раз изящно отвергала его ухаживания. Виктор Янович нравился ей. Очень нравился. Но она боялась завязывать с ним серьезные отношения. Все-таки он был ее начальником. А в какой-то умной книжке Вика прочла, что служебный роман между начальником и его подчиненной, как правило, ничем хорошим не заканчивается, и, после того как подчиненная начальнику надоест, он может поставить крест на ее карьере.

Кроме того, под влиянием матери (женщины религиозной и, что называется, строгих правил) Вика собиралась расстаться с девственностью только во время первой брачной ночи.

«Если все будет хорошо, я согласна приехать к вам сегодня вечером», — прошептала Вика, впрочем, достаточно громко, чтобы Ханов мог это услышать.

Щеки режиссера заалели. Повинуясь порыву, он наклонился и поцеловал Вику в шею. Она с улыбкой отстранилась и проговорила:

— После спектакля…

— Хорошо, — ответил Ханов, втянув носом запах Викиных волос. — Теперь я уверен, что все будет просто великолепно!

Как и обещал режиссер, спектакль прошел на ура. Вика играла просто великолепно. Как только началось действие, она в самом деле забыла обо всем на свете. Теперь она была не Викой, а неприступной красавицей Катариной, дочерью богатого дворянина из Падуи. Никогда еще Вика не чувствовала себя так хорошо.'

После спектакля Вика сдержала слово и поехала к Ханову. Он был деликатен и обходителен. Зажег свечи, разлил по бокалам французское вино. Поставил диск любимого Викой Криса Айзека. Вика совершенно разомлела от вина и пережитых Волнений, она смотрела на Виктора Яновича сквозь мягкое зарево свечей и была счастлива. Потом они танцевали. А потом… Вика не заметила, как они оказались в постели. Ханов, имевший большой опыт в подобных делах, был нежен и действовал решительно и умело.

Утром Вика стояла под душем и с улыбкой думала: «Вот и свершилось. Теперь я знаю, что значит любить».

А Ханов в этот момент стоял перед зеркалом и оглядывал свое небритое и слегка опухшее со сна лицо. Пригладив ладонью всклокоченные волосы, он вдруг подмигнул своему отражению и хвастливо проговорил:

— А ты молодец, парень! Ей-богу молодец!

За несколько месяцев Вика сыграла в народном театре три главные роли. К тому же и в университете у нее дела шли как нельзя лучше. К сессии Вика не только подошла без хвостов, но даже умудрилась получить пятерки автоматом по трем дисциплинам (одной из этих дисциплин было ненавистное ей раньше римское право). Вике удавалось все, за что она бралась, и она была на седьмом небе от счастья!

Однажды они лежали в постели с Хановым и, весело болтая, ели мороженое. По телевизору показывали репортаж с конкурса «Мисс Вселенная», который проходил не то в Таиланде, не то в Бразилии. Смуглые, длинноногие красавицы, лучезарно улыбаясь, вышагивали по подиуму в купальниках.

— Красивые девчонки, — заметила Вика, уплетая мороженое.

— Да, — усмехнулся Ханов. — Но до тебя им далеко. Ты слишком красива даже для актрисы.

Вика засмеялась:

— А разве актрисы должны быть уродинами?

— Прости, я не так выразился. Ты очень талантливая актриса, но…

— Что «но»? — сдвинула бровки Вика.

— Но это не единственный твой талант, дорогая.

— И какие же таланты ты еще во мне разглядел?

— Красота! Да-да, не удивляйся. Ведь красота — это тоже твой талант. Бог не просто так одарил тебя красотой. Что сказано в Библии по поводу таланта? Что зарывать его в землю — большой грех! Я прав?

Вика подозрительно прищурилась:

— Ну допустим. К чему ты клонишь?

— У тебя идеальная фигура, — продолжил Ханов. — А лицо… если бы Боттичелли писал свою Афродиту сегодня, он бы не нашел лучшей модели, чем ты!

— Вить, ты же знаешь, я не люблю намеков и недомолвок. Скажи прямо — к чему все это?

— В Москве скоро будет проводиться конкурс «Мисс Столица». Я хочу, чтобы ты приняла в нем участие.

Вика удивленно воззрилась на Ханова:

— Вить, ты что? Я ведь никогда не занималась этим. Да мне и не хочется. К тому же нужно знать, куда и к кому обращаться, подавать заявку и все такое. А я ненавижу бумажную волокиту.

— Насчет этого можешь не беспокоиться. Среди организаторов конкурса есть мои друзья. К тому же я буду в жюри.

Вика рассеянно пожала голыми плечами:

— Да нет, Вить. Это не мое. Не знаю, но мне все это не нравится.

Ханов лукаво улыбнулся:

— Между прочим, победительнице полагается большой денежный приз. Ты могла бы поступить на платное отделение ВГИКа. Сама знаешь, что отбор туда не такой строгий, как на бесплатное. Ты пройдешь наверняка. Это прекрасный шанс, милая!

Теперь уже Вика задумалась всерьез. Поступить во ВГИК! Перспектива и впрямь была заманчивая. Пусть и на платное отделение, но все равно.

— Не знаю, — задумчиво сказала Вика. — В любом случае я должна сначала все тщательно обдумать.

— Понимаю, — кивнул Ханов. — У тебя есть время. Через три дня заканчивается подача заявок на участие. А вообще, относись к этому как к новой роли, которую нужно сыграть так, чтобы зрители кричали тебе браво. В отличие от других претенденток, у тебя есть актерский талант. Вот и докажи, чего ты стоишь как актриса!

Тут Ханов попал в точку. Он давно раскусил, что Вика была тщеславной и честолюбивой девушкой.

— Хочешь взять меня на слабо? — усмехнулась Вика.

— А у меня получится? — улыбнулся в ответ Виктор Янович.

— Я думаю… у тебя есть все шансы.

Через два дня Вика подала документы на участие в конкурсе.

— Э-э… Можно мне водички? В горле что-то пересохло.

Турецкий подал Алмазову стакан с водой. Тот медленно, подрагивая кадыком, выпил всю воду, поставил стакан на стол и блаженно облизнулся:

— Ну вот. Теперь я могу продолжать.

Турецкий сделал рукой останавливающий жест:

— Павел Маратович, вы начали свой рассказ слишком издалека. Прямо как казахский акын!

Актер удивленно приподнял брови:

— Но вы же сами просили, чтобы я вспомнил все подробности.

— Просил, — согласился Александр Борисович. — Но когда вы начинаете описывать костюм Катарины, в котором ваша сестра впервые вышла на сцену, это уже чересчур.

— Я артист. У меня живое воображение и отличная память. Но если вы хотите, чтобы я опустил детали…

— Я хочу, чтобы вы опустили незначительные детали. Согласитесь, я мог спокойно обойтись без информации о ваших душевных муках по поводу того, что Вика променяла сцену на подиум.

Глаза актера блеснули:

— Но ведь это важно! Как вы не понимаете?

— Понимаю. И все-таки давайте ближе к делу.

— Я не умею ближе!

Турецкий нахмурился:

— Тогда давайте поступим проще. Я буду спрашивать, а вы — отвечать. Идет?

— Давайте, — пожал плечами Алмазов.

— Итак, ваша сестра и брат вашей подруги Никита Глебович Подгорный попросили вас разнести конверты по ящикам. Так?

Алмазов горестно вздохнул и кивнул:

— Да.

— Они же расправились и с генералом Мамотюком. Так?

Турецкий задал этот вопрос почти машинально, ожидая от актера простого подтверждения и собираясь сразу перейти к деталям убийства, но Алмазов вместо ответа изумленно посмотрел на Александра Борисовича.

— Да вы что? — пробормотал он, бледнея. — С ума, что ли, сошли? Да Вика даже знакома с ним не была!

Теперь настал черед Турецкого удивляться.

— То есть вы хотите сказать, что она непричастна к смерти Мамотюка? — недоверчиво переспросил он.

— Конечно нет!

— Тогда о чем вы тут собирались мне рассказывать своим «методом акына»?

— Как — о чем? О том, как мы рассылали фотографии!

— И это все?

Алмазов кивнул:

— Все.

Турецкий не мог скрыть досады.

— И вы полчаса изводили меня рассказом о юношеских годах, чтобы подвести к этому?

— Ну да. А вы о чем подумали?

Александр Борисович был почти в бешенстве. Заметив его состояние, Алмазов не удержался от издевательской усмешки.

— Вы что, и правда думали, что я помогу вам повесить на Вику убийство генерала? — весело спросил он.

И покачал головой: — Александр Борисович, да у вас воображение богаче моего! Кстати, мне продолжать рассказ? Я еще долго могу рассказывать, поверьте.

Турецкому пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы не дать волю гневу.

— Нет уж, — спокойно сказал он. — С меня на сегодня хватит. Да и с вас, я думаю, тоже. Идите в камеру и набирайтесь сил для продолжения.

— Как скажете, — сказал Алмазов и дерзко улыбнулся Турецкому.

«Совсем как Лариса Подгорная, — подумал Турецкий и передернул плечами. — Гаденыш!»

После того как Алмазов покинул кабинет, Александр Борисович закрыл окно и, злясь на себя и на целый свет, сделал себе кофе. Настроение было поганое. Турецкий рассчитывал на признательные показания, но расчет оказался неверным. Мальчишка оказался настоящим артистом и с легкостью обвел его вокруг пальца! Придется все начинать с начала.

Беда в том, что теперь Алмазов расскажет обо всех подозрениях своей сестре. А, как говорили древние, «предупрежден — значит спасен». Или что-то вроде этого. Значит, нужно подлюбым предлогом запретить посещения. В интересах следствия. И проконтролировать исполнение запрета с особой тщательностью!

В дверь постучали.

— Входите, — отозвался Турецкий.

В кабинет вошла Света Перова. Вид у нее был загадочный. Она села на стул и поправила пальцем очки.

— Кофе будешь?

Света кивнула:

— Угу.

Турецкий разлил кофе по чашкам и поставил на стол.

— Ну как наш артист? — поинтересовалась Света, помешивая ложечкой кофе.

— Никак. Сознался только в том, что вместе с сестрой и подполковником Подгорным распихивал фотографии по ящикам.

— Негусто.

— И не говори. А у вас как?

— По протекции Грязнова мы с Галей переговорили с подчиненными подполковника Подгорного. И выяснили кое-что интересное.

— Я заинтригован.

Света оставила ложку в покое и вся подалась вперед.

— Оказывается, подполковник Подгорный часто выходил на официальные стрельбища с оружием, которое брал в сейфе вещдоков! — Света откинулась на спинку стула и взглянула на Турецкого с видом победительницы. — Улавливаете мою мысль, Александр Борисович?

— Не совсем.

Света иронично вздохнула:

— Ох, Александр Борисович, какой же вы тугодум.

— Спасибо.

— Не за что. Итак, объясняю на пальцах. Мы проверили табельное оружие наших подозреваемых и установили, что эти стволы не имеют никакого отношения к убийствам. Так? — Поскольку Турецкий молчал, Света ответил сама себе: — Так! И тут мне в голову пришла мысль. Что, если подозреваемые использовали не свое оружие, а вещдоки? То есть пистолеты, изъятые у преступников и хранящиеся в сейфе?

— Гм… — Турецкий задумчиво почесал ложкой подбородок. — Хорошая мысль.

— Рада, что вы оценили. Так что, отправим пистолеты из сейфа на экспертизу?

— Да. И немедленно. Я отдам необходимые распоряжения.

Света кивнула и с чувством выполненного долга принялась за кофе.

Оружие из сейфа изъяли на следующий день — в присутствии понятых и чинов из главка МВД. Турецкий собственноручно вскрыл сейф и извлек стволы. Их тут же отправили на баллистическую экспертизу.

— Да, вы правы. Выпадов действительно много. Но к счастью, я никогда не обращаю внимания на то, что говорят обо мне другие люди.

Эдмонт Васильевич Вермель вынул из хрустальной чаши виноградинку и бросил в рот. Молодой человек, сидящий напротив него, нахмурил белесые брови.

— То есть вам плевать на мнение людей? — сухо спросил он.

По смуглому лицу Эдмонта Васильевича пробежала тень недовольства. Он дернул губой, изящно очерченной черной полоской усиков, и сказал:

— Вовсе нет. Возможно, я просто не так выразился. Я всегда рад услышать критику в свой адрес, поскольку критика не дает расслабляться или — как говорят спортсмены — помогает держать себя в тонусе. Но это только в том случае, если критика умная и конструктивная.

— А такие слова часто удается услышать?

Вермель снисходительно улыбнулся.

— Увы, крайне редко. В последнее время ваша журналистская братия сменила плюс на минус и отзывается обо мне только в негативном смысле. Вы знаете, критика наших дней напоминает мне злобный лай собачьей своры. И основная ее цель — загнать зверя в угол и разорвать его на части.

— Но ведь нет ничего удивительного в том, что простые люди вас недолюбливают, — с вызовом произнес журналист. — Ведь вы очень богатый человек в очень бедной стране. Хозяин заводов, судов, пароходов…

— Во-первых, не такая уж она и бедная, — перебил журналиста Вермель. — А во-вторых… — Он пожал квадратными плечами. — Чего же вы от меня хотите? Чтобы я продал нефтеперерабатывающий завод и раздал деньги нищим? Этого хватит максимум на то, чтобы все нищие России выпили за мое здоровье, а утром опохмелились.

Вермель улыбнулся собственной шутке и продолжил:

— А у завода будет новый владелец, который… Кстати, как «хозяин заводов, судов, пароходов», я даю государству тысячи рабочих мест. Об этом почему-то никто не вспоминает.

— И о себе не забываете, — едко заметил журналист.

— Разумеется! Человек работает прежде, всего для того, чтобы прокормить собственную семью. А семья у меня большая! Я хочу, чтобы мои сыновья выросли достойными людьми! Чтобы у них были приличные перспективы в жизни. Я хочу, чтобы они не боясь вступили в эту самую жизнь. Одним словом, я хочу, чтобы на их светлые головы не свалились те трудности, которые испытал я сам!

— Но ведь рано или поздно вы все равно сядете в тюрьму.

У Вермеля отвисла челюсть.

— Что? — тупо переспросил он.

— Я говорю: рано или поздно вас всех пересажают. Окрепнув, государство постарается вернуть себе все, что потеряло в девяностых. Все, что вы и вам подобные, нахапали, пользуясь его слабостью и тупостью его правителей. И тогда вам конец, — с ухмылкой закончил журналист.

Благообразное лицо олигарха побагровело от ярости. Он вдруг по-боксерски вздернул руки к груди и, яростно ими тряхнув, рявкнул:

— А ну вон отсюда! Убирайтесь! Чтобы духу вашего здесь не было!

Дверь распахнулась, и в кабинет Вермеля ворвались охранники. Мгновенно оценив ситуацию, они бросились к журналисту, схватили его за плечи и рывком подняли из кресла. Диктофон с грохотом упал на пол.

— Вон его! Вон! — орал олигарх, топая ногами.

В мгновение ока охранники вышвырнули нахального журналиста из кабинета босса.

Вермель долго не мог прийти в себя. Он достал из кармана пиджака упаковку таблеток, выдавил одну на ладонь и забросил в рот. Пожевал, поморщившись, и мучительно проглотил. Затем хрипло проговорил:

— Совсем распоясались, суки. В девяностых я бы этим говнюком задницу подтер.

Вскоре таблетка подействовала, и олигарх немного успокоился.

«Надо будет позвонить их редактору, — подумал Эдмонт Васильевич. — Хотя… не стоит и руки марать».

Он достал из стола бутылку виски, отвинтил крышку и глотнул прямо из горлышка. Напиток приятно согрел пищевод. Вермель глотнул еще раз, затем закрутил пробку и убрал бутылку обратно в стол. Теперь он окончательно успокоился и даже отнесся к ситуации с юмором.

«А паренек-то не промах, — с усмешкой подумал он. — У моих директоров от одного моего взгляда поджилки трясутся, а этот…» Вермель вспомнил, с какой бесстрашной наглостью смотрел на него журналист. А когда телохранители потащили паренька к выходу, он не только не испугался, но даже и улыбнулся — как человек, одержавший моральную победу. Прямо не журналист, а бойцовый петушок!

Черт их знает, этих молодых. Кто скажет, что творится у них в головах? Абсолютно непонятное поколение. Лет десять назад все было проще. Любого человека Эд-монт Васильевич видел насквозь. Страх, алчность, растерянность и отчаяние — вот из чего состояли их жалкие душонки. Но нынешние совсем не такие. Они с пеленок смотрят на жизнь как на свою собственность. И попробуй переубедить их в обратном. Зубы сломаешь!

Размышляя, Эдмонт Васильевич снова потянулся за бутылкой, но вовремя остановился. Времени было всего два часа дня. Рановато для виски.

За последние полтора года сложился определенный ритуал, суть которого заключалась в том, что выпить рюмочку-другую Вермель позволял себе только после шести вечера. А к восьми от него уже здорово разило спиртным. Иногда Эдмонту Васильевичу становилось стыдно собственной слабости, но он тут же успокаивал себя двумя фразами: «В конце концов, это единственный способ расслабиться. А значит — большого вреда от этого не будет».

Его и в самом деле не было. Эдмонт Васильевич Вермель оставался богатым и влиятельным человеком. Он работал с семи утра до восьми вечера. И даже в пьяном виде рассуждал более здраво, чем большинство жителей этой странной страны, которая подарила ему сотни миллионов долларов и которая теперь смотрела на него как на своего главного врага.

Олигарх. Словечко-то какое придумали, а! Так и слышатся в нем «боль» и «крах». Нет, слово «бизнесмен» гораздо приятнее. «Бизон смел» — примерно так. Это слово способно воодушевить любого. Ну да ладно, пора заниматься делами…

Вечер трудного дня Эдмонт Васильевич решил провести с любовницей. Это^Лбыла немолодая уже женщина, сохранившая, однако, и фигуру, и стать. Да и кожа у нее была очень даже ничего.

Впрочем, Эдмонт Васильевич давно уже перестал ценить в женщинах лишь их внешние качества. Двадцатилетних девчонок с упругой попкой и роскошной грудью вокруг пруд пруди. Кинь стодолларовую купюру — и слетятся как голубки на хлебное крошево. А вот найти настоящую женщину (такую, как пишут в книгах!) — умную, красивую, и чтобы шарм был — это еще нужно поискать. К тому же и красота зрелых женщин обладала для Вермеля гораздо большим магнетизмом, нежели ровная, гладкая оболочка двадцатилетних продажных девиц.

Вот как он объяснил это за кружкой пиво своему другу:

— Понимаешь, Лелик, это как если бы из каждой поры проступала… ну душа, что ли? Как если бы содержание было видно сквозь обложку.

— А у молодых она не проступает?

Вермель махнул рукой:

— Там один только глянец. А внутри — пустые страницы, максимум — вклейки из модного каталога. Шелуха, одним словом.

— Но ведь не всегда! — Среди нынешних молодых девчонок попадаются очень даже интересные экземплярчики! Уж я-то в этом знаю толк, поверь!

— Ты просто не дорос до настоящих отношений, — усмехнулся в ответ Вермель. — Ты все еще действуешь как подросток: сунул, вынул — и домой. А в отношениях со зрелыми женщинами… ну это как будто ангел рядом, понимаешь?

Выпив кружку-другую пива, Эдмонт Васильевич всегда начинал выражаться изысканно.

Друг, стареющий ловелас, которого давно уже возбуждали лишь совсем юные создания, не мог понять страсти Вермеля, однако спорить с ним не стал. Отчасти потому, что спорить с Эдмонтом Васильевичем было бессмысленно. А в девяностые за это и головы можно было лишиться. Но сейчас, слава богу, времена настали более-менее вегетарианские.

До любовницы Вермель в тот вечер так и не доехал. Навалились срочные дела и проблемы, которые требовали немедленного разрешения.

Домой Эдмонт Васильевич вернулся совсем поздно. Жена спала, дети тоже. Он прошел к себе в кабинет и бросил на стол портфель. Затем опустился в кресло, сдернул со ступней потные носки и с удовольствием вытянул гудящие ноги.

Немного отдохнув, Вермель достал из ящика стола заветную бутылочку «Черного Джонни» и свой любимый приземистый граненый стакан. Поднося стакан с виски ко рту, он пошатнулся и, на мгновение потеряв равновесие, выплеснул часть напитка себе на пальцы.

— А, черт! — досадливо крикнул Эдмонт Васильевич.

Отхлебнув виски, он поставил стакан на стол, затем достал из кармана носовой платок и тщательно вытер мокрые пыльцы. Ну вот, порядок. Теперь можно продолжать.

Вермель протянул руку к виски. Листок бумаги, на котором стоял мокрый стакан, оторвался от дна стакана и медленно спланировал Эдмонту Васильевичу на колени. Вермель хотел смахнуть лист с колен, но тут взгляд его упал на крошечную надпись в центре листа. Эдмонт Васильевич прищурил близорукие глаза, и тут лицо его вытянулось.

— Что за… — пробормотал Вермель и поднес листок к самым глазам.

Прямо посреди белого диета, в красном, влажном еще ободочке (след от стакана) чернели буквы: «Вермель».

Надпись была перечеркнута черной линией.

— Это еще что за шутки? — спросил неизвестно кого Эдмонт Васильевич. В сердце шелохнулось нехорошее предчувствие. А своей интуиции Эдмонт Васильевич очень доверял. Во многом благодаря поистине звериному чутью на опасность Вермель и был до сих пор жив. В отличие, кстати говоря, от большинства его «коллег по бизнесу», которые удобрили своими изрешеченными пулями телами тощую почву российского; бизнеса.

Эдмонт Васильевич тщательно оглядел лист. Бумага как бумага. Ничего особенного. Распечатано на принтере.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Эдмонт Васильевич.

Но на самом деле он понимал. Не нужно быть Эйнштейном, чтобы догадаться: перечеркнутая фамилия — это явная угроза. Но вот от кого она исходит? Вермелю давно уже никто не угрожал в открытую. Предупреждали — это да, бывало. Но чтобы так!

Вермелю вдруг стало страшно. Как эта чертова бумага попала в кабинет? Он быстро посмотрел на окно — оно было закрыто. «Ну, разумеется, закрыто, кретин! Ты ведь живешь на пятнадцатом этаже», — сказал себе Эдмонт Васильевич.

Вермель встал из кресла, взял подозрительный листок и босиком прошлепал в спальню. Жена спала, тихо похрапывая во сне. Мгновение поколебавшись, Эдмонт Васильевич потряс жену за плечо:

— Эля!

Жена что-то недовольно забормотала во сне.

— Эля, проснись!

Глаза жены открылись. Пару раз она непонятливо моргнула ресницами, затем удивленно вскинула брови и хрипло прошептала:

— Эдик? Что случилось?

Вермель тряхнул перед ее лицом листом бумаги:

— Как это попало в мой кабинет?

— Это? — Жена вгляделась. — А, это. Это я принесла. А что?

— Откуда? — грозно спросил Эдмонт Васильевич.

— Из почтового ящика.

— Когда?

— Сегодня вечером. Господи, да что случилось-то?

— Что случилось? — коварно сощурил глаза Вер-мель. — А ты не видела, что на ней написано?

— Фамилия твоя написана. Ну и что? Пошутил кто-то или еще что.

— Дура, — мрачно произнес Эдмонт Васильевич. — Если бы я был таким же дураком, как ты, я бы давно на Ваганьковском лежал.

— На Ваганьковском?

— Ну или на Новодевичьем.

— Господь с тобой! Что ты мелешь-то?

— Ладно, дура, спи.

Вермель был вне себя от ярости. Он понимал, что жена тут ни при чем, но ничего не мог с собой поделать. В поисках выхода из сложной ситуации подсознание, как это часто бывает, выбрало наиболее легкий путь и сделало виноватой жену.

Эдмонт Васильевич повернулся и вышел из спальни, ворча себе под нос:

— Безмозглая дура…

Просидев у себя в кабинете еще полчаса и ополовинив бутылку «Черного Джонни», Вермель составил наконец план действий. Во-первых, нужно усилить охрану. Во-вторых, позвонить в милицию. Да не просто в милицию, а старому приятелю — генералу Гряз-нову. Конечно, «приятель» — это слишком громко сказано. Но пару раз они встречались и неплохо общались. Грязнов — мужик хороший, он поможет.

Не откладывая дела в долгий ящик, Вермель вынул из кармана электронную записную книжку и телефон.

Горячие струи воды, бьющие по плечам и спине, подействовали благотворно. Усталое тело начало расслабляться. Вика зажмурилась й, запрокинув голову, подставила горячим струям загорелое лицо.

Последние недели ее не покидало неприятное ощущение — ощущение грязи, которая была вокруг. Грязь сальных улыбок, пошлых намеков, раздевающих взглядов… Они словно оставляли на ее теле незримый налет, невидимую пелену, тяжесть которой была невыносима. Только по вечерам, стоя под горячим душем, Вика снова чувствовала себя чистой.

— Деточка, с твоим телом и лицом можно устроить себе вполне безбедную жизнь, — намекнул ей какой-то толстосум в тот момент, когда она — усталая физически и совершенно вымотанная морально — шла в раздевалку. И добавил, похотливо облизнувшись: — Как насчет того, чтобы съездить сегодня ко мне на дачу? Обижена не останешься!

— Да пошел ты, дядя… — резко ответила Вика и, презрительно фыркнув, скрылась за дверыо раздевалки.

С такими предложениями к ней теперь подъезжали едва ли не каждый вечер. «И зачем только я связалась с этими идиотскими конкурсами!» — сердито думала Вика, стоя под горячим душем.

Она вышла из ванной. Волосы были влажными, на голых плечах блестели капельки воды. Желтое полотенце почти не скрывало ее прекрасного тела. Ханов сидел в гостиной, вытянув ноги перед камином. Увидев Вику, он улыбнулся и хлопнул ладонью по колену. Вика подошла и села ему на колени. Ханов нежно провел ладонью по ее загорелому плечу.

— Ну как ты, солнышко? Не сильно устала?

— Сам знаешь, — нахмурившись, ответила Вика.

— Ну не дуйся.

— Не говори так!

— Почему?

— Противно. Звучит как «дуся».

— Ладно, не буду.

Он засунул руку под полотенце и стал поглаживать пальцами влажные ключицы Вики. Затем стянул полотенце вниз, обнажив ее упругую грудь с розовым соском. Он нежно провел губами по груди и хрипло произнес:

— У тебя самая совершенная грудь в мире!

— Дану?

— Уж можешь мне поверить.

Вика сердито подтянула полотенце:

— Нуда. Ты ведь их много перевидал.

— Я мужчина, и у меня богатое прошлое. Что в этом плохого? — обиженно проговорил Ханов.

Вика неожиданно смягчилась:

— Прости, милый. Я устала. Не знаю, что со мной творится. — Она наклонилась и поцеловала Ханова в лоб. — Хорошо, что у меня есть ты! — Затем обняла его за шею тонкими руками и поцеловала в губы. — Ты знаешь, я стала так мало играть. Ты не нашел для меня роли в новом спектакле.

— Ролей для тебя масса, — ответил Виктор Янович. — Но сейчас у тебя другие заботы.

— Какие?

— Прославиться и получить деньги!

— Деньги, — с горечью повторила Вика. — Ты обещал мне их, когда я записывалась на «Мисс Столицу». Я заняла первое место, но никаких денег мне не заплатили. Только надарили кучу идиотских безделушек, без которых я вполне могла бы обойтись.

— Ты называешь безделушкой платье от Вивьен Вествуд? — слегка удивленно, слегка обиженно спросил Виктор Янович.

— Платьев у меня и так хватает. Ты же знаешь. Вить, у меня мама сильно разболелась. А лекарства стоят дорого… — Вика задумчиво прищурилась. — Интересно, а это платье можно продать?

— Конечно, можно. Только не имеет смысла. Ты выручишь за него максимум треть стоимости. Так что лучше носи сама. А насчет денег… Я сейчас сам в напряге, но баксов триста дать могу.

Прозвучало это не слишком красиво. Поперек переносицы Вики пролегла едва заметная морщинка.

— Не беспокойся, — сердито проговорила она. — Как-нибудь сама заработаю.

— Это не для тебя, это для твоей мамы, — с укором сказал Ханов. — А насчет конкурса ты особо не переживай. Через несколько месяцев поедешь на «Мисс Россия». Если займешь первое место, с тобой заключат выгодный контракт, и тогда тебе хватит денег, чтобы подарить маме самолет!

Вика приподняла брови:

— Это правда?

— Да, — кивнул Ханов. — А разве я тебе не говорил?

Вика покачала головой:

— Нет.

— Значит, не успел. Ты уже в списке конкурсанток. Так что береги свою точеную фигурку, она тебе скоро понадобится! Кстати, пока у тебя есть несколько месяцев, предлагаю провести их с пользой для дела. Ты слышала о конкурсе «Мисс ТУ»?

— Это что рекламировали по телику?

— Угу. Почему бы тебе не принять в нем участие? Телевидение — великая вещь. Представляешь, тебя увидят миллионы!

Лицо Вики не выразило энтузиазма.

— Но зачем мне это? — дернула она плечом.

— Телевидение раскрутит твое милое личико. А там и приглашения посыпятся дождем. Модные показы, съемка в рекламе… Может, даже в большое кино или в сериал пригласят! Тогда тебе и ВГИК твой не понадобится. Ведь не заканчивала же ВГИК Мерилин Монро. И Ава Гарднер не заканчивала. А их имена и лица знает весь мир!

Вика задумалась. Потом недоверчиво спросила:

— А как же театр?

— Глупенькая, — усмехнулся Виктор Янович. — Театр от тебя никуда не денется. Кстати, ты знаешь, что шоу будет вести Феликс Бондаренко? Между прочим, он один из самых влиятельных людей в нашей киноиндустрии. Если ты ему понравишься, он сможет сделать тебе протекцию. Может, даже пригласит в свой фильм. Я слышал, он собирается снимать какую-то историческую ленту. Не то про Екатерину Великую, не то про Емельяна Пугачева. Уверен, там и для тебя роль найдется. К тому же Феликс — мой старый приятель. Я замолвлю за тебя словечко.

— Правда, замолвишь?

— Ну… — притворно замялся Ханов.

— Что?

— При одном условии.

— При каком?

Виктор Янович игриво улыбнулся и спросил:

— Ты сделаешь то, что я люблю?

— Что? А, это. — Вика виновато улыбнулась. — Ты знаешь, милый, я сегодня как-то не в настроении. И голова кружится.

— Бедняжка. Но мне так этого хочется. Посмотри — я уже готов! Ну сделай это для меня, детка…

Он положил ладонь на влажные волосы Вики и, продолжая уговаривать, мягко, но настойчиво стал давить ей на голову. Вика вздохнула и юркой змейкой соскользнула с колен Ханова на пол. Виктор Янович откинулся на спинку кресла и блаженно закинул руки за голову, приготовившись получить очередную дозу неземного удовольствия…

Вечером того же дня между Викой и ее матерью произошел серьезный разговор.

— Мне не нравится то, чем ты занимаешься, — сказала мать, не отрываясь от вязания.

Вика убавила у телевизора звук и спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Ты ходишь по сцене почти нагишом. А на тебя из зала глазеют сотни людей. Да еще и по телевизору показывают! Ну куда это годится? А что будет, когда ты встретишь человека, которому судьбой уготовано стать твоим мужем? Как ты расскажешь ему о том, чем занималась?

Спицы проворно мелькали в смуглых, худых руках матери.

— Мам, это в тебе говорит совдеповская закваска, — ответила Вика. — Пойми, мир изменился! Тысячи девушек мечтают о том, чтобы попасть на конкурс красоты. Да только не всем выпадает счастливый шанс.

Спицы замерли в руках у матери.

— Тысячи девушек мечтают показывать мужикам со сцены свои голые прелести?

— Послушать тебя, так я проституткой какой-то работаю! — рассердилась Вика. — И потом, я уже встретила мужчину своей мечты.

— Ты имеешь в виду того хлыща, который затащил тебя в это болото?

— Он не хлыщ. Он режиссер народного театра. Между прочим, человек знаменитый и уважаемый среди театралов.

Однако маму Викины доводы не убедили:

— Думай что хочешь, дочка, но он мне не нравится. У него в глазах бесы. И смотрит он на тебя как на товар. Как на дорогую вещь, которую он случайно купил на дешевой распродаже. И случись хорошая цена, так он с радостью тебя продаст.

— Мам, с такой фантазией тебе нужно детективы писать. Ты вообще думаешь, что говоришь?

— У меня больное тело. Но голова, слава тебе господи, работает нормально.

— Вот в этом я сильно сомневаюсь, — выпалила Вика. И тут же пожалела о своих словах, увидев, как задрожали губы у матери. — Ладно, мам. Я не хочу с тобой ссориться. Сама знаешь, что твое лечение требует много денег. Тебя нужно отвезти в Германию, в Мюнхен. Помнишь, что говорил врач? В ближайшее время тебе может понадобиться операция!

— Я не хочу, чтобы мое здоровье было оплачено грязными деньгами, — гордо заявила мать.

— «Грязными»? — Вика усмехнулась. — Я знаю, откуда у тебя такие мысли. Это все твой отец Николай, да? Этот святоша с жидкой бородкой и кадилом в руках. «Мужчина, у вас сумочка дымится!»

— Не смей так о нем говорить. Отец Николай хлебнул в жизни столько горя, что нам с тобой и не снилось. И он никогда… слышишь, никогда не говорил о тебе ничего плохого! Он просто считает тебя заблудшей овцой…

— Вот спасибочки! Овцой меня еще никто не называл. Твой святоша умеет отпускать комплименты.

— Дурочка.

— Ма, я-то, может, и дурочка, но ведь и ты не умнее. Вешает он тебе лапшу на уши, а ты ему веришь. «Овца»… А сам небось каждый пятничный вечер бежит домой к телевизору, чтобы эротику по дециметровому каналу посмотреть! У него не только кадило дымится, но и кое-что другое. То, что они под рясой прячут!

Вика осеклась, испугавшись, что наговорила лишнего, но, вопреки ее ожиданиям, мать осталась спокойна. Даже усмехнулась:

— Какая же ты дура, Вика. Я думала, что ты у меня взрослая, а ты такой же глупенький ребенок, как десять лет назад. Тогда даже умнее была.

На том их беседа и завершилась.

А уже на следующий день Вика забыла о неприятном разговоре: ее подхватил и понес новый яркий вихрь, вихрь, который назывался телевизионное шоу «Мисс ТУ».

Вел шоу знаменитый актер и обаятельный мужчина Феликс Бондаренко, человек достойный и уважаемый.

— Ты уж обрати внимание на мою девочку, — наставлял его по старой дружбе Ханов перед началом первого тура.

— Старик, не переживай. Все будет путем. Твоя — это та шатенка с шикарным бюстом и глазами дикой лани?

— Да.

Бондаренко прищелкнул языком:

— Девочка просто супер! У тебя с ней что?

— Да так, — уклончиво ответил Ханов.

— Отношения на уровне постели?

— Вроде того.

Бондаренко вновь, на этот раз более внимательно, посмотрел на Вику:

— Такая девочка достойна большего. Дура, наверно, набитая, да?

— Почему ты так решил?

— Ну как… Закон жизни, старичок! Если здесь и здесь… — Феликс прижал одну ладонь к груди, другую — к заду — все как надо, значит, в башке пусто. Природа стремится к равновесию.

— Нет, она под этот закон не подпадает.

— Н-да? Ну что ж, посмотрим, посмотрим.

Судило конкурсанток жюри под председательством руководителя кастингового агентства «Шарм» Константина Сергеевича Чернова. Входили в жюри известные люди: дизайнер Вадик Лисин, президент благотворительного фонда «Русская краса» Валентина Кравцова, известный бизнесмен Эдмонт Вермель и еще несколько персон калибром поменьше.

Участие в конкурсе оказалось тяжелой, изнурительной работой. От бесконечных репетиций, света софитов и занятий по пластике к вечеру у Вики раскалывалась голова, болели ноги и слезились глаза. Домой она приползала часам к десяти вечера. А потом до полуночи, а иногда и до часу ночи сидела за конспектами, готовясь к занятиям в университете. Неприятным моментом стали и ухаживания председателя жюри Чернова, которые Вика — вежливо и с тактом — отвергала.

В конце концов тяжелый труд оправдал себя. Вика легко дошла до финала, оставив соперниц далеко позади, а в финале, проявив чудеса изящества и остроумия, заработала золотую корону победительницы.

Радости Вики не было'предела, пока она не узнала от одного из членов жюри, что никаких денег ей не заплатят и что огромный картонный чек, который вручили ей на сцене, — это «всего лишь символ, метафора».

На беду, Виктора Яновича Ханова не оказалось поблизости, а дожидаться его у Вики не было ни сил, ни терпения. Разъяренной фурией ворвалась она в кабинет председателя жюри.

— Вы меня обманули! — кричала Вика. — Вы пообещали мне деньги и кинули меня! Я этого так не оставлю, слышите!

Чернов вначале удивленно глядел на нее, затем — когда до него дошел смысл ее слов — стал угрожающе подниматься из кресла.

— Так, детка, что за наезды, а? — сухо сказал он. — Ты кем себя возомнила?

На глазах у Вики были слезы.

— Я победила в конкурсе! Когда я стояла на сцене, вы вручили мне этот дурацкий липовый чек. Теперь я хочу видеть настоящий!

Чернов склонил голову набок и снисходительно ухмыльнулся:

— Детка, ты победила — разве тебе этого мало? Тебе дали корону. Иди и радуйся.

— Мне не нужна ваша дурацкая жестянка! Можете забрать ее себе!

Вика выхватила из сумки латунную корону и с размаху швырнула ее в урну. Чернов спокойно посмотрел на корону, затем перевел взгляд на Вику и сказал:

— Нуты и дура. Ты что думаешь, тебе дал и корону за красивые глаза? Или за твои аппетитные ляжки? А может, ты думаешь, что твоя грудь приятней на ощупь, чем у твоих конкуренток? Не-ет. Своей победой ты обязана расторопности Вити Ханова. Ну а денежки твои разошлись по рукам. По тем самым рукам, которые проголосовали за тебя. Все в этом мире стоит денег, глупышка, тем более победа в конкурсе. И знаешь что… — Чернов прищурился. — Скажу тебе по секрету: члены жюри не слишком-то тобой довольны. Витя Ханов говорил, что ты девочка понятливая и сговорчивая. А ты оказалась совсем не понятливой. Понимаешь, о чем я?

Вика машинально покачала головой. Глаза Чернова коварно прищурились. Он заговорил низким, хрипловатым голосом:

— Если член жюри приглашает тебя на ужин, надо соглашаться не раздумывая. Я не привык, чтобы всякие шмары и мокрошелки посылали меня на… Так что корону ты отработала, а деньги… — Он покачал головой. — За деньги еще нужно попотеть.

— В вашей постели?

— А чем моя постель хуже постели Ханова? У него что, кровать больше или простыни чище?

— Вы в подметки ему не годитесь, ясно вам? Вы и мизинца его не стоите!

Чернов улыбнулся и сочувственно покачал головой:

— Наивная девочка. Неужели ты думаешь, что он любит тебя? Да он просто играет с тобой. Ты его новая игрушка, понимаешь? Как только ты ему надоешь, он просто выкинет тебя на помойку. Кстати, детка, я могу подобрать тебя прямо сейчас, не дожидаясь столь трагической развязки. Ты ведь будешь участвовать в конкурсе «Мисс Россия»? Я могу за тебя похлопотать. И еще — я сделаю так, что ты постоянно будешь участвовать в модных показах. Не забывай, что я директор ка-стингового агентства. Я сделаю тебя звездой, это в моих силах, детка!

Чернов подошел к Вике вплотную, поднял руку и провел ладонью по ее щеке. Задержал пальцы на подрагивающих губах Вики. Затем наклонился и быстро поцеловал ее.

Вика отступила на шаг и влепила Чернову звонкую пощечину. Затем вытерла губы тыльной стороной ладони, развернулась и зашагала к двери.

— Стерва! — рявкнул ей вслед Чернов, держась за пылающую щеку. — Сама ко мне приползешь!

— Только в кошмарном сне, придурок! — не оборачиваясь, ответила Вика. И вышла из кабинета.

На даче у Виктора Яновича было хорошо и уютно. За последние месяцы эта дача успела стать Вике чем-то вроде дома.

Ханов гладил ее по голове и приговаривал:

— Ну-ну. Не надо отчаиваться. Ты сделала себе имя. Впереди тебя ждут огромные гонорары. Вот выиграешь звание «Мисс Вселенной» и получишь свой «лимон» баксов. Кстати, в конкурсе «Мисс Россия» призовой фонд покруче, чем в телешоу. А ты уже дошла до финала. Уверен, что ты победишь. Кстати, я хотел с тобой об этом поговорить. Понимаешь, решающее слово в этом шоу у Кости Чернова. Тебе бы надо быть с ним чуточку повежливее.

— Ненавижу этого ублюдка! Он же… приап. Мерзкий, похотливый приап. Я видела такого в словаре мифологии.

— Ну почему сразу приап? — удивился Ханов, смутно припоминая, как же выглядел этот приап. — Что у него от приапа?

— Руки и ноги! А тело, голова и лицо — фавна. А нос… он вот такой — как у хорька! Настоящий урод!

— Ну-ну. Не надо горячиться. Помни, что твоей матери нужна операция. А денег ни у тебя, ни у меня нет.

Вика всхлипнула. Ханов крепче прижал ее к груди и зашептал на ухо:

— Знаешь что, давай я позвоню Косте, и мы где-нибудь посидим втроем, а? Например, в японском ресторанчике. Я знаю, Чернов обожает суши и темпуру.

— Я не хочу с ним встречаться. Он свинья.

— Я понимаю твои чувства, но иногда ради победы приходится чем-то жертвовать. К тому же Костя не такой подонок, каким кажется. Тебе стоит познакомиться с ним поближе.

— И что я должна буду делать? Говорить с ним о погоде?

— Хотя бы. Извинишься, улыбнешься, потанцуешь с ним один танец… Ведь это несложно. — Виктор Янович поднял лицо Вики ладонями и заглянул в глаза. — Ну, милая, ну не надо плакать. Я ведь о тебе забочусь. Ты мне небезразлична. Я люблю тебя.

Вика улыбнулась сквозь слезы:

— Правда?

— Конечно!

Вика всхлипнула и по-детски вытерла шмыгающий носладонью:

— Ну хорошо. Только долго я с ним сидеть не буду. Выпьем по бокалу вина, съедим суши и поедем домой, хорошо?

— Хорошо.

Они встретились в «Якитории» на «Новослободской». Чернов уплетал свои суши, с усмешкой поглядывая на Вику. Ханов рассказывал анекдоты. Вика молчала.

— Ну что, друзья мои, — обратился к Чернову и Вике Виктор Янович, — давайте, что ли, выпьем за дружбу и понимание? Зато, чтобы профессиональные противоречия не мешали личной дружбе! Викусь, давай поднимай бокал!

Вика нехотя взяла свой бокал и, не глядя на Чернова, чокнулась.

Промочив горло вином, Чернов придвинул свой стул поближе к Викиному и заговорил — приветливо и мягко:

— Вика, я вижу, вы все еще на меня обижены. Возможно, я наговорил много грубостей, но вы должны меня понять. Начнем с того, что я человек вспыльчивый. Все близкие мне люди от этого страдают. Но я и сам страдаю. Честное слово! Во-вторых… Ну представьте сами, в каком мире мне приходится жить. Эта вечная суета, толкотня, спешка… Быстро-быстро-быстро! Словом человеческим некогда перекинуться.

Вика слушала признания Чернова нахмурившись и глядя в свой бокал. Константин Сергеевич покосился на Ханова. Тот едва заметно кивнул.

— Поверьте, Вика, — продолжил тогда Чернов, — вы последний человек, с которым я хотел бы поссориться. Я, так же как и Витя, уверен, что у вас большое будущее. И, надеюсь, в этом будущем найдется место и для меня… Как для главы кастингового агентства, разумеется. Давайте выпьем за примирение и сотрудничество, а?

Ханов поспешно наполнил бокалы вином. Вика взяла свой бокал и, по-прежнему не глядя на Чернова, чокнулась с обоими мужчинами. Отпив вина, она поставила бокал и сказала:

— Мне нужно выйти.

— Да-да, конечно, — засуетился Чернов, отодвигая свой стул, чтобы Вика могла пройти.

Как только она скрылась в дамской комнате, Константин Сергеевич сказал:

— По-моему, я ей не нравлюсь.

— Ты сам виноват, — упрекнул его Ханов. — Вика — девочка строптивая. К таким, как она, нужен особый подход. А ты обращался с ней как со своими безмозглыми шлюшками. Знаешь, с кем она тебя сравнила?

— Ну?

— С приапом. И еще — с фавном.

— Это такие уродцы с волосатыми ногами и торчащими членами?

Ханов с усмешкой кивнул:

— Угу.

— Неужели похож?

— Что-то есть.

Мужчины засмеялись.

— Ничего, — сказал Чернов. — Немного поломается, но потом станет как шелковая. Я таких встречал. Кстати, давай позвоним Феликсу Бондаренко. Он живо примчится, когда узнает, с кем мы тут сидим. Тем более девочка и ему должна.

— Да он сейчас валяется в отрубе с какой-нибудь блондинкой под мышкой и с полным носом кокаина.

— Не уверен. Он говорил, что сегодня вечером у него деловая встреча, поэтому он должен быть как огурчик.

Виктор Янович пожал плечами:

— Ну давай звони.

После ресторана решили ехать к Чернову на дачу. Феликс Бондаренко, который весь вечер просидел в ресторане, не снимая темных очков («Как видите, слава — палка о двух концах», — со вздохом заметил он), был весел и почти непьян. Пока остальные налегали на вино и водку, он, опасаясь завтрашнего похмелья, пил исключительно пиво.

Вика, которой с определенного момента стало просто на все наплевать, выпила вина больше, чем Чернов и Ханов, вместе взятые. Ее, что называется, понесло.

— Пью, чтобы не так противно было смотреть на их рожи, — объяснила она Ханову, когда они танцевали. — Ты ведь увезешь меня домой, когда я совсем опьянею?

— Конечно.

— Ну тогда я спокойна, и руки у меня развязаны.

К концу вечеринки «развязанные руки» привели к тому, что Вика напилась почти до бесчувствия. Ханов тащил ее до машины на себе. С другой стороны ему помогал Чернов, норовивший все время взять Вику за грудь. В такие моменты она поднимала голову и с невыразимой ненавистью в голосе говорила:

— Руки убери, а?

В машине Вика уснула на плече у Ханова. За рулем, на правах более трезвого, сидел Феликс Бондаренко. Знаменитый артист вел машину великолепно, и они благополучно миновали все посты ГАИ, попадавшиеся на пути. Впрочем, гаишников Феликс не опасался: обычно от них удавалось откупиться автографом или простой улыбкой и рукопожатием.

Когда приехали на дачу, Вика спала беспробудно. Ханов и Чернов с величайшей осторожностью вытащили ее из машины и понесли в дом.

— А крошка совсем не умеет пить, — с ухмылкой заметил Чернов, на этот раз совершенно беззастенчиво щупая Вике грудь.

— Молодая. Не успела еще научиться, — ответил Виктор Янович.

Феликс Бондаренко засмеялся и весело сказал:

— Ничего, научим! Вот прямо сегодня и начнем!

Вскоре все трое сидели в гостиной, расположившись на диване перед пылающим камином, и пили коньяк. Вику отнесли в спальню.

— Может, в картишки? — предложил Чернов.

— Я не против, — пожал плечами Феликс. — Время еще детское, а я завтра до полудня свободен.

Они посмотрели на Ханова:

— Вить, ты как?

— Давайте! — кивнул тот.

На столе появились карты.

— Краси

Date: 2015-07-17; view: 391; Нарушение авторских прав