Вместо введения

Лия Лин

Упади семь раз

Текст предоставлен издательством http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3941495

«Упади семь раз: [роман] / Лия Лин.»: Астрель; Москва; 2012

ISBN 978‑5‑271‑36145‑6

Аннотация

Три подруги – популярная певица Андре, известная художница Надин и многодетная мать Лия неожиданно попадают в сложную и запутанную ситуацию. На пороге мастерской художницы они находят труп мужчины, похожего на их знакомого Стаса. Ситуация ухудшается, когда убивают и самого Стаса – сына губернатора города. Убийства, предательства и подстерегающие даже во дворе собственного дома опасности меняют привычный уклад жизни подруг. Им приходится не только буквально бороться за выживание, но и разгадать причину невзгод, обрушившихся на них…

Лия Лин

Упади семь раз

Глава первая,

В которой падает один, но с именем другого

Вместо введения

В начале было Слово…

Первая строка Нового Завета

Я остервенело долбила пересохшую почву штыковой лопатой. Пот и слёзы без остановки струились по лицу. Утерев грязной ладонью разъедающую глаза солёную влагу, я сделала на миг передышку. До могилы яма ещё явно не дотягивала. Руки отчаянно жгло, но больше всего болело что‑то, чему нет названия. Даже в «Большой медицинской энциклопедии». Завёрнутый в чёрный полиэтилен труп лежал рядом. Необычно жаркий июльский вечер потихоньку выплавлялся, отливался, перетекал в белую ночь. Господи, какой бы ты ни был, за что мне это? Обычной женщине, домохозяйке, матери троих детей? Никогда не нарушавшей закон.

Протянув лопату подруге, я, выкарабкиваясь из неглубокой ямы, без сил упала на пожухший от жары подлесок.

– Твоя очередь, Надь. Аньку уговаривать бесполезно. А земля пересохла капитально: долби не долби, копать трудно.

Слова вырывались с хрипом: напомнила о себе моя астма. Никогда, дала себе я слово, никогда больше я не приду в мастерскую к Надьке…

Тысяча мышей не заменят одного слона.

Китайская народная пословица

Моя лучшая подруга, довольно известная в России певица Аня (которую вся страна знает как Мадемуазель Андре), методично набирала номер моего же мобильного телефона. Ответ «Сори, зе мобил намба из темпорэри блокд. Плиз, кол бэк лейта…» её категорически не устраивал. Анька злилась, что не может мне дозвониться.

Она вообще не отличалась особым терпением, а тут случай вопиющей безалаберности с моей стороны. Мы клятвенно договорились встретиться сегодня вечером в мастерской Надьки, нашей общей подруги‑художницы. Невский, 127, вход по стуку со двора, на первом этаже – налево. Именно в этом, в «намоленном» сердечными откровениями месте, проходили все наши бабьи посиделки. Но я не пришла ни в семь, ни в восемь (хотя находилась недалеко, в десяти минутах ходьбы). А поскольку я человек довольно пунктуальный и опаздываю не сказать что редко, но несильно, подруги встревожились. Анька искренне, Надька, знавшая, где я, – притворно.

Уж лучше бы я была с подругами! Может, и не случилась бы история, которую нам всем пришлось в итоге расхлёбывать. Но если бы люди знали будущее, они не делали бы ошибок, и бог бы, наверное, заскучал. Видимо, поэтому судьба по велению свыше подкинула нам для разгадки не меньшие хитросплетения, чем толкуются в «Книге перемен». В книге, так неожиданно открывшейся для меня в тот вечер. Тогда я ещё не знала, что впереди убийства, предательства и подставы и что мой мир изменится до такой степени. Я впервые за десять лет влюбилась. И ни о чём, кроме влюблённости, не думала и не хотела помнить. Оглядываясь назад, когда пишу об этом, я понимаю: что жизнь могла бы выбрать совершенно другое русло. Хотя предложи мне сейчас что‑то изменить в прошлом, я бы не согласилась. Ведь вместе с горечью, изменами и убийствами ко мне в гости прокралось большущее счастье. «Самые лучшие события входят в нашу жизнь под маской неудач» – эта фраза выручала меня в сложные минуты. Когда я падала, когда не было сил подняться.

Иногда мне кажется: всё плохое, что происходит в нашей жизни, – жертва. Цена за то хорошее, что будет. И это «будет», как ни странно, началось именно тогда, когда я «продинамила» подруг в лучшем стиле Ани. Она, кстати, особенно выказывала беспокойство в виде всяких нехороших слов в мой адрес. Настоящая подруга – что с неё взять.

С немецкой педантичностью (это у неё в крови от бабушки) и настойчивостью дятла‑шизофреника (а это уже из‑за шоу‑бизнеса) Анька неустанно долбила мой номер.

– Не, Надин, ну представь, опять у Лейки телефон заблокирован. Вот сама послушай, набираю: «…зе мобал намба из темпорэри блокд, плиз кол бэк лейта. Абонент временно недоступен. Пожалуйста…» Уже час как «блокд», когда же это темпорэри закончится… – от противно‑скрипучего голоса Аньки холсты в мастерской моей второй лучшей подруги – художницы съёживались на подрамниках.

Если бы я была там, то непременно сказала бы подругам, что в английском у девушки на записи жуткий акцент. Но я‑то была совершенно в другом месте. И мой мобильный уже был коварно отключён. Анька продолжала злиться на повторяющееся «Плиз, кол бэк лейта».

– Андре, ищи плюсы! – гаркнула на неё Надя.

Аня вздрогнула. Она терпеть не могла своего «официально‑мужского» имени по паспорту.

– «Кол бэк лейта» – чем не лейтмотив для припева? Просто песня получается: «Ты – саксофон, я – флейта… А кол бэк лейта…» – фальшиво затянула Надежда.

Кот Мышь при первых же извлечённых хозяйкой нотах пулей выскочил в коридор. Мышь прекрасно знал, чем грозят подобные адские звуки лично ему. Раком ушей – не меньше.

Надька настолько же любила петь, насколько не умела.

– Надин, ты жить ещё хочешь? – Анька угрожающе посмотрела на тщедушную Надьку. – Картинки свои малевать в редких перерывах между сексом? Какая я тебе Андре, Лятрекша?

Почему Аня так ненавидела французского живописца Тулуз‑Лотрека, не могла уяснить для себя даже Надежда, хотя долго пыталась. Надька не имела ничего личного против графа‑живописца Анри Мари Раймона. Но, согласитесь, обидно, когда вам тыкают всяческими «треками».

– А какая я тебе Надин, блин! – голос Надьки истерически набирал децибелы. – И вообще: «недотрахит» – болезнь страшная. Завидовать надо молча, подруга. – Надька вдруг перешла на угрожающий речитатив: – А ещё раз о моих «картинах» заикнёшься, забудь про грим на своих псевдопрезентациях. Боевую штукатурку будешь накладывать перед зеркалом вслепую, Андре!

– Вот Лейка бы тебе сейчас дала про… петься, Лятрекша! – вдруг совершенно нелогично, но с огромным удовольствием процедила Аня. – Попробую её ещё раз набрать.

К сожалению, я не могла в ту минуту выступить изолирующим буфером для подруг, и их перебранка грозила скатиться к «честной» (наконец‑то) критике места каждой из них в современном искусстве. Вернее, к причинам отсутствия таковых мест.

Надин вдохнула маленькой боевой грудью. Кот Мышь тихо проскользнул назад и забился в угол мастерской. Перепалка двух экспрессивных див от современного искусства, моих любимых подруг, то затухала, то разгоралась заново.

Я много раз спрашивала себя: что удерживает нас вместе? Слегка известную художницу, популярную пару лет назад певицу и меня, женщину средних лет, ничем не отличившуюся, кроме многодетности.

Наверное, Надька с Анькой не смогли бы внятно ответить на этот вопрос. Вернее, их версии различались бы, как день и ночь. Андре и Надин вечно ссорятся, ругаются и сразу мирятся. Стоит худенькой Надьке сказать «мяу», мерлинмонронистая Анька тут же гавкает. Трёхэтажный мат художницы с переменным успехом парируется лениво‑гламурным арго певицы.

Похоже, что общее у нас только одно: нам всем трём не повезло с именами. Надьку ведь на самом деле зовут именно Надин. А Аню её отец‑турок назвал французским мужским именем Андре. Про себя я ещё не говорила. Так вот меня зовут Лия. Но подруги очень быстро превратили Лию в Лейку. Поняв, что сопротивление бесполезно, я стала откликаться на название садового инвентаря. Спорить с моими подругами – себе дороже. Затем с их недоброй руки (вернее, языков) так меня стали звать все вокруг. Даже бывшие свекрови.

Что в имени тебе моём?..

Что в нём? Забытое давно…

А. С. Пушкин

Я, конечно, совершенно не виновата, что мои родители выбрали мне имя Лия. Как у актрисы Ахеджаковой, которую я, кстати, очень люблю. В отличие от меня Ахеджакова – потрясающая женщина. Я же самая обычная, если можно назвать обычным ребёнка офранцузившегося китайца.

Обрывки семейных преданий добрались до меня в исковерканном виде. Но кое‑что я всё‑таки считаю достоверным. Например, вот эту историю, рассказанную мне матерью.

Мать моего отца, моя китайская бабка, выпускница филологического факультета Пекинского университета, Ли Юли была девушкой из бедной семьи, где семеро братьев и восемь сестёр делили одну чашку риса на ужин. Едва закончив учёбу, бабка Ли безоговорочно встала в ряды красных партизан, сначала сражавшихся против японских оккупантов, а затем повернувших оружие против войск гоминьдана.

Проведя двенадцать лет в революционных отрядах, в 1949 году моя боевая прародительница вместе с войсками китайской Красной армии вступила в Пекин. Здесь для Ли Юли открывались новые горизонты.

Но – всегда бывает «но». Случайно моя бабка познакомилась с симпатичным французским атташе. Без памяти влюбившись в узкоглазую Ли, атташе украл её у революции и увёз в Париж. Правда, партизанка и там не смогла изменить коммунистическим убеждениям и, брюхатая моим отцом, бегала на демонстрации и внимала пламенным речам Мориса Тореза. В результате замуж за дипломата моя бабка так и не вышла, объяснив это тем, что подобный шаг совершит лишь тогда, когда коммунизм охватит весь мир.

Ли передала сыну свою фамилию в виде восточного наследства. Тогда же к ней добавилась буква «н», чтобы хоть как‑то офранцузить. В свою очередь мне от китайской бабки – не иначе – передались гены, отвечающие за «безбашенную влюблённость» и склонность к сумасшедшим поступкам. Так же как и китайский язык на глубоком генном уровне. Коммунистические убеждения по наследству, слава богу, не передаются.

Маленький карапуз Жан‑Пьер Лин, в будущем мой отец, так и вырос в Париже с китаянкой‑матерью. Внушённая ею любовь к странам равенства, дружбы и справедливости привела студента Сорбонны в Ленинград на биологический конгресс. Прошло ровно двадцать лет с того момента, как бабка Ли оказалась в Пекине.

История порой любит пошутить, повторяя неповторимое дважды!

Моя мать, студентка третьего курса ЛГУ, попала на тот же конгресс вместо заболевшего научного руководителя. Дородная молодая красавица родом из Курской губернии украла сердце узкоглазого стройняги‑француза. С превеликим трудом родителям удалось пожениться совсем незадолго до моего рождения. Во Францию маму так и не отпустили, пришлось отцу после окончания Сорбонны переезжать в Ленинград, где ему предложили работу в институте.

В Ленинграде я и росла – русской китаянкой с толикой французского обаяния. От отца мне достались упорство, терпение и чистейший французский прононс. Ах да, ещё длинный «гасконский» нос, за который меня в школе дразнили «буратиной». А вот английский заставила меня выучить мама. Сама она, доктор биологических наук, знала его в совершенстве. И на биологический факультет ЛГУ я пошла, как говорится, по стопам родителей.

Но вот работать по специальности не вышло. С тремя детьми да без мужика наукой не прокормишься.

Когда Надин и Андре, несмотря на сопротивление с моей стороны, пытались устроить мою личную жизнь через Интернет, они описали Лию Лин следующим образом: «Невысокая, узкие плечи, широкие бёдра – индийская амфора. Редкий гибрид китайского яблочка и русской антоновки. Три раза была замужем, на данный момент – разведена, посвящает себя детям. Составит счастье любому мужчине».

Мои собственные попытки найти ухажёров‑любовников вечно проваливались из‑за редкостно пакостного поведения детей, которые объединялись против каждого нового кандидата. Да и сами кандидаты в очередь не выстраивались, поскольку красавицей я не числилась никогда.

Как положено в юности, бедный Яков из пригорода женился на мне. Господь призрел меня и наградил ребёнком. От следующих двух мужей остались дочь и младший сын. Что ещё нужно женщине, чтобы всегда быть в тонусе? Утром завтрак – каждому сорванцу. Днём – обед. А вечером – уроки, портфели и порванные джинсы. И да! Конечно же – невыгулянная собака, которая больше всего на свете любила выгул. Точнее – откровенную гульбу. Семейную любимицу Джульку не смущали ни дожди, ни морозы, когда она устремлялась на поиски Ромео.

Ромеями служили все окрестные кобели, и наша собака слыла среди них первою Джульеттой. В отличие от шекспировского персонажа, Джулька не умирала, а регулярно беременела, рожала и продолжала свой путь дворняги из многодетной семьи.

В отличие от Джульки, я всегда ощущала в себе течение древней крови. Не разлагая в процентах, догадывалась, сколько и чего в ней смешано. Много страсти и в то же время немало лени. Много мудрости и глупости в таких же количествах. Много оптимизма. И совсем немного грусти, но достаточно, чтобы регулярно жаловаться Надин и Андре на свои неудачи.

Что бы я делала без них? Без славных дам, свихнувшихся на своём искусстве. Надин способна не питаться сутками, Андре питается изысканно и крайне редко. А я вроде как клуша – таскаюсь с авоськами. И радую подружек домашними пирогами и сладким чаем из термоса.

Они рассказывают мне про биеннале, я им – про то, как бомжи у меня под окнами устроили ночной концерт. Благодаря Надин и Андре у меня всегда есть возможность потусить на выставке или на концерте – погладить глазами гламур. И тех, кто его создаёт.

Если не менять направление движения, мы обязательно придём к тому, к чему стремимся.

Китайская пословица

Летний вечер в Питере почти неотличим от ранней ночи. За окном всё так же светло. Однако жара не спадает. В мастерской ненамного свежее, чем на улице: первый этаж старинного здания, высокие потолки, окна во двор‑колодец. Надька всегда держала здесь куртку на ватине – круглый год сыро и прохладно. Но сейчас можно покрасоваться в летнем.

Подруги продолжали болтать и спорить в моё отсутствие. Освоившись в накалявшейся обстановке, кот Мышь вальяжно прошествовал по пыльному полу к ногам хозяйки. Недобрым взглядом уставился на недорисованную двухметровую картину.

– Не, ты не просто дура! – выдала Надежда очередной комплимент Аньке. И тут же без паузы, но с модуляцией на октаву заорала: – Вон отсюда, кастрирую!

– Э‑э‑э‑э, ты как себя чувствуешь, кисюнь? – Андре поперхнулась стратегическим запасом воздуха в объёмно‑силиконовой груди и опасливо посмотрела на Надьку.

– Да я не тебе! Мышь обнаглел окончательно. Мало того что метит по углам, так ещё повадился когти точить о портрет французского пёсика, – отмахнулась Надин. – Дождётся, нарисую его в натюрморте…

Здесь необходимо сделать отступление и пояснить, насколько страшной для любимого кота была угроза хозяйки.

Моя подруга к сорока годам имела определённую репутацию. Её картины пользовались некоторым успехом во Франции, Голландии, Англии и Финляндии. Короче, за пределами России. «Нет пророка в своём отечестве», – фальшиво‑философски повторяла художница, читая очередную ядовитую статью критика З. А. Мурашко о выставке картин Надин Дельфининой в Москве или Санкт‑Петербурге (Зиновий Мурашко, в прошлом мимолётное Надькино увлечение, мелочно пакостил отвергшей его женщине).

«Эх, сфотать бы этого замурашку на следующей презентации! – мстительно предвкушала моя подруга, пробегая глазами строчки про отсутствие перспективы и нарушение пропорций на её картинах. – Какой бы портрет в гипсе мог получиться…»

Надька – действительно талантливая художница. Одно страшно: все до единого, кого она избирала в качестве прототипа или натурщика для своих портретов, плохо заканчивали. Причём ровно так, как задумывала Надин.

Так, стоило моей подруге нарисовать свою любимку – аквариумную рыбку Кошку в общей панораме с тефалевой сковородкой (Надька всегда отличалась некоей экстравагантностью в выборе имён для домашней живности), рыба приказала жить долго, но счастливо. То, что на холсте получилась заметная трещина на аквариуме – художественная находка‑недоработка Надин.

Глупо верить, что именно картина стала причиной кончины золотой рыбки, спокойно прожившей больше трёх лет. Стоило Надьке отлучиться на два дня в Москву на выставку в ЦДХ, где экспонировалась и злополучная «Кошка‑рыбка», как по приезде художница увидела свою любимицу на полу. Мёртвой. Моя подруга истерически‑сладко оплакала подсушенный красно‑золотистый трупик в обрамлении стекляруса мистически треснувшего аквариума. С не меньшей горечью и сладострастием она оплакивала сломанную ногу своей бывшей свекрови.

Как мне кажется, Надьке нужно открывать фирму «Порча по портрету». Это бы враз решило все финансовые проблемы художницы.

Бронебойные кисти моей подруги творят в некотором роде чудеса. Дольше всех сопротивлялась Надькиному творчеству её бывшая свекровь. Надин рисовала Людмилу Эрнестовну трижды. С разной степенью последствий для матери бывшего мужа.

– Надь, – антимузыкально проскрипела Андре, – а что было с Людмилой Эрнестовной после того, как ты её изобразила в кресле венецианского дожа? – Моя подруга‑певица задумчиво рассматривала пасофное седалище с колёсиками в центре непропорционального триптиха.

– Перелом шейки бедра, инвалидная коляска – бывший тесть купил, – на автопилоте бросила Надин. – Эй, это ты на что намекаешь, Ань?

Литровая бутылка абсента, припасённая ещё с прошлого раза, грознула по лакированной поверхности стола вслед за лиловыми фужерами.

– Нет, только не зелёные феи сегодня! Напьёмся ведь в хлам… – простонала почти фальцетом Андре. – А у меня завтра запись в студии.

Закурив, Надежда разлила абсент по фужерам.

– Петь ты можешь в любой степени опьянения и похмелья. Проверено на практике. Другой вопрос, как петь… Я больше за Лейку переживаю – как там её свидание проходит?

– У Лейки свидание? Правда? – Аня бросила недоверчивый взгляд на подругу, пропустив мимо ушей её колкости. – Ты знала и молчала? Ну ты и партизанка! А от меня‑то чего скрывать? Я что, враг Лейкиному счастью? Пусть ей наконец повезёт.

Залихватски опрокинув в себя содержимое фужера, Андре стукнула им по столу:

– Наливай, кисюнь. Давай выкладывай подробности…

Подруги проговорили полночи – о себе, обо мне, о нас. И конечно, о мужиках. А куда же без них? Без них, пусть придуманных и далёких, – ни выпивки, ни разговора.

Непродолжительная беседа с мудрым человеком стоит месяца общения с книгами.

Китайская пословица

Раннее утро того дня, среды, встретило не просто жарой – духотой невероятной. В метро от «Ломоносовской» до «Гостиного двора» я почти теряла сознание от спёртости воздуха, запаха тел и парфюма.

Ларёк «Роспечать» у Гостинки, где я торговала, сырком плавился на солнце. Казалось, даже стены размягчились от жары. И вот‑вот плавно обмякнут и опустятся на брусчатку.

Внутри пахло типографской краской.

Поставщик внёс пачки с товаром и приземлился на табуретку. С бритого затылка капал пот, бриджи и майка промокли насквозь.

– Привет, Борь!

– Сегодня обещали до тридцати восьми, невмоготу по такой жаре в машине.

– Слышала. В Москве ещё жарче. Хорошо хоть дети в конце недели в деревню поедут. Могу спокойно заняться домашними делами.

– Когда дети в деревне, надо другим заниматься. Всему тебя учить, Лейка! Эх, не дождусь, наверное, когда скажешь: детей отправила, вина купила, пригласила на вечер мужика, пожелай мне удачи, Боря! – заржал поставщик.

Я вынула из коробки новые поступления.

– «Книга перемен»?

– Чего положили, то и привёз.

Я поставила увесистую китайскую книгу на витрину. Машинально вписала цену карандашом. И уселась скучать – в такую жару никто не спешил покупать прессу и курево. Предпочитали мороженое и соки.

Лёгкий сарафан прилипал к телу, волосы намокали от пота, становились тяжёлыми, спадая горячими волнами на плечи. Пришлось нарушить инструкцию и распахнуть дверь.

Так, что тут у нас насчёт почитать? Я задумчиво окинула витрины оценивающим взглядом и остановилась на только что полученной «Книге перемен». А ну‑ка… Чем чёрт не шутит? Мы же с этой книжкой общие корни имеем. Исторические. Бабушка, по словам отца, неплохо гадала. В домашней, разумеется, обстановке, не на коммунистических митингах. Сохранилась даже шкатулка, где когда‑то лежали палочки и монеты. Сейчас она у Забавы. Кажется, для гадания нужны стебли тысячелистника или бамбука…

Для утренней разминки мозгов я углубилась в чтение. И часа через полтора вроде как овладела фамильным искусством. Теперь оставалось его проверить.

На что бы погадать? Совсем не вопрос для женщины! Мужчин уже много лет в моей жизни не наблюдается. Вернее, попытки познакомиться сильный пол производит с завидной регулярностью, но финал всегда одинаков: после встречи с детками у очередного претендента желание скрасить моё одиночество резко испаряется. А просто «гулять на стороне» мне не хочется – я всё ещё мечтаю о любимом и отце для моих детей в одном флаконе. Только где он, такой вот настоящий, не одноразово‑случайный, а мужчина‑стена? Пусть даже и некрасивый. Главное в мужчине – надёжность.

Так и не решившись задать вопрос, я прервала внутренний монолог, грозящий плавно перейти в жалость к самой себе, и наугад раскрыла китайскую книгу. Ткнула пальцем в третий абзац снизу на правой странице. Мой фирменный способ, который ни разу не подвёл. Обычно я использовала для гадания стоящий с краю в книжном шкафу увесистый фолиант Н. В. Гоголя. Так я умудрилась довольно точно узнать характер первой моей свекрови. Просто когда выпали слова: «Слушай же! – залаяла ведьма. – Если ты все три раза останешься дурнем, то не прогневайся… света более не увидишь», – мне как‑то всё и сразу стало с Сарой Моисеевной понятно. Дурнем, то бишь дурой, я была в её обществе постоянно. Видимо, Николай Васильевич лично был знаком с матерью моего первого мужа и решил таким образом предупредить меня. Надо сказать, он даже приуменьшил, поскольку не учёл национального колорита.

Второй свекрови достались строчки из «Тараса Бульбы»: «Дома, – сказала жидовка и поспешила тот же час выйти с пшеницей в корчике для коня и стопкой пива для рыцаря». И хотя с предсказанием национальности первых двух моих свекровей получилось с точностью до наоборот, насчёт характерных черт матери второго мужа Гоголь снова не промахнулся. Она была хлебосольна, домовита, отлично готовила, постоянно что‑то мыла и тёрла. Да ещё бесконечно поучала на мове, как варить борщи понаваристее. Рядом с ней я чувствовала себя криворукой и ленивой.

С третьей и пока что последней в моей жизни свекровью, как мне показалось сначала, вышла промашка. Прочитав в «Вие»: «…взглянув искоса, увидел он, что ведут какого‑то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли», – я крепко призадумалась. И лишь приехав в родной кишлак к третьему мужу, вдруг поняла, насколько гениален Николай Васильевич.

На самом деле Хадиджа была самой приличной из моих свекровей. Но внешне таджичка, затюканная жизнью, была такой же страшной, как Вий у классика. К тому же она носила и паранджу, и чачван, сплетённый из конских волос и закрывавший глаза. Однако мы с Хадиджой быстро нашли общий язык. Человеком она оказалась неплохим, если не сказать – хорошим. Для свекрови.

Проверенный мною на текстах Гоголя способ гадания мистически сработал на «Книге перемен». Палец упёрся в текст толкования к гексаграмме 41 – «Сунь. Убыль»: «Можно и приумножить то, [в чем недостаток] черепахой‑оракулом [ценою в] десять связок [монет. От его указаний] невозможно отклониться…»

Так, про убыль понятно. Убыль – это ко мне. Причем ситуация, видимо, настолько неординарна, что для её разрешения книга советует обратиться к более древнему способу – гаданию по панцирю черепахи. Да не простой, с блошиного рынка, а какой‑то редкой, необычно больших размеров. Ведь десять связок монет – наверное, немалые деньги?

Захлопнув книгу, я явственно различила на серой обложке тиснёный рисунок черепашьего панциря и задумалась. Цена её ровно тысяча – издана на глянцевой бумаге, с цветными иллюстрациями, в хорошем переплёте. Десять связок монет – десять раз по сто. В каждой китайской монете – дырка по центру, потому что носили их на верёвочках. Может быть, десять связок – это десять развязанных кошельков и речь идёт о десятом покупателе?

Итак, восполнить то, в чём я нуждаюсь, поможет данная книга. Но как? Даже если я её, в конце концов, продам, мне достанется десять процентов – сто рублей, так что общую убыль мою стольник никак не покроет. Такие деньги только детям на мороженое. Значит, десятый покупатель? И от него невозможно отклониться? Ничего себе ребус… Бабушка Ли, как мне тебя сейчас не хватает!

Впрочем, чего только не примерещится при жаре. Я со вздохом поставила китайский «И‑цзин» на видное место к стеклу, а сама взялась за перевод статьи, которую мне нужно было отослать заказчику до завтра. Он обещал сразу перевести деньги. Хорошо бы и правда без задержек обошлось, иначе нечем будет оплатить отдых детей у корыстной бабки Сары.

Человек, который лжёт в любви, не заслуживает даже ненависти.

Французская пословица

Мужчина лет тридцати пяти метросексуальной наружности с легкомысленным выражением лица вырулил на серебристом джипе на Невский. Несмотря на включённую навигацию, двигаться приходилось крайне медленно. Пробки не рассосались бы перед автомобилем, даже если бы владелец написал на его боку: «Я сын губернатора Мультивенко». Наоборот, грубоватые водилы и нервозные пассажиры, истекающие потом в раскалившемся секонд‑хенде, скорее обматерили бы его на всех языках постсоветского пространства, включая гастарбайтерские.

Двадцать минут от Большой Морской до Гостиного. Хулиганистый «Prado» не едет, а ползёт, останавливаясь через каждую пару метров. И хотя привод позволяет скакать по бордюрам, пугая прохожих на тротуарах, сейчас не время демонстрировать прыть. Стас включил диск Рамазотти и вспомнил, как танцевал с Надин в ресторане «Терраса» с видом на купол Казанского собора. Она скользила рыбкой в его руках – изящная, лёгкая, в чёрно‑белом французском платье. Стас ничего не понимал в живописи, Надин ему нравилась, несмотря на возраст, чисто как баба, обладающая неуёмной романтической энергией. Ему было плевать на её заморочки с искусством. Он пропускал мимо ушей болтовню о выставках и галереях, равнодушно скользил глазами по свежим полотнам, любуясь изгибом нежной спинки Нади, её маленькой грудью.

– Ты не понимаешь меня.

– Я понимаю твоё тело…

Это было правдой. В постели они идеально подходили друг другу. Но только добирались до разговора, становилось невыносимо скучно.

Поток машин встал намертво. Выждав очередной момент движения, Стас с трудом протиснулся вправо и припарковался возле здания Думы, не доезжая до Перинной линии. Хотелось чуток поразмяться. Уличная жара дохнула в лицо. «А микроклимат справляется – в салоне‑то было свежо». Мгновенно разомлев под полуденным солнцем, он пересёк Думскую улицу и подошёл к ближайшему ларьку «Роспечать». Симпатичная продавщица с раскосыми глазами обмахивалась китайским веером. Прямо перед ней лежали исчирканные листки машинописи на английском.

– «Собрание» есть? – И уточнил: – «Блэк рашн».

Женщина сориентировалась мгновенно для такой жары и протянула плоскую чёрную сигаретную пачку с золотистым имперским гербом. Расплатившись, Стас уже готов был вернуться в машину, но вдруг его взгляд упал на подарочный фолиант.

– Покажите мне «Книгу перемен».

Продавщица, растерянно улыбаясь, достала издание в черепаховом переплёте…

«Надо же, десятый покупатель… – подумалось мне. – Ладно, это ещё куда ни шло. Но почему “И‑цзин”?» Вспомнила о гадании, и по спине побежали мурашки.

Стас же, как выяснилось позже, поинтересовался «переменами» только потому, что слышал про них от Надин. Она отослала по электронке снимки своих картин на всемирную биеннале в Китай и размышляла, пригласят ли её на выставку. Ведь если пригласят, то она непременно получит премию. И, возможно, ей предложат работу – преподавать живопись. Многие её знакомые пристроились в Поднебесной подобным образом. Стасу показалось интересным при следующей встрече удивить Надин знанием книги. Да и с китайцами в бизнесе, может, ещё придётся столкнуться.

– Тут написано, как гадать? – спросил он.

– Гадать очень просто, – ответила я. – Нужен стол, покрытый шёлком, и пятьдесят засушенных стеблей тысячелистника.

Тут Стас впервые посмотрел на меня. Возможно, заметил, что я говорю без какого‑либо акцента.

– А книга зачем?

– Чтобы толковать. Но сначала нужно получить то, что хотите растолковать, – фигуру из шести черт, – дотошно излагала я прочитанное с утра. – Делите пучок стеблей на две кучки и несколько раз подсчитываете, определённым образом перекладывая палочки. Так формируется фигура. Её объяснение находите в книге.

– Боюсь, я сам не справлюсь. – Покупатель улыбнулся и снял чёрные очки.

Мне показалось, что я его чем‑то расположила.

– Вы не могли бы меня научить? И не подскажете, где можно купить тысячелистник? – Симпатичный мужчина откровенно флиртовал со мной.

Десятый покупатель! Брюнет, хорош собой. Что ещё нужно? Я с волнением затараторила:

– Да его за городом видимо‑невидимо растёт. У меня дома несколько связок. Это лекарственная трава. Я собираю её в деревне… – Я запнулась, чуть было не проговорившись о детях, отправлявшихся на дачу, и закончила фразу нейтрально: – А зимой завариваю как чай.

– А у меня есть стол, покрытый шёлком. Давайте как‑нибудь встретимся и погадаем! Например, сегодня вечером. Вы мне всё подробно покажете и растолкуете. Кстати, меня зовут Стас. А вас?

– Лия, – призналась я, всё ещё находясь в смятении.

– Редкое имя, красивое. А откуда глаза?

– От бабушки. Она была китаянка…

Вообще‑то я не привыкла откровенничать. И тем более встречаться с мужчинами в первый день знакомства. И дело даже не в том, что надо предпринять массу предварительных действий, чтобы дети не дозванивались в самый неподходящий момент. Здесь можно просто выключить телефон и сказать потом, что батарея разрядилась. И не в том, что я не привыкла оставлять детей одних, так чтобы они гадали, где их мать: если уж отцы исчезали с завидной регулярностью, то хотя бы я должна быть островком стабильности. Нет, дело совсем не в этом. К тому же вечером меня будут ждать подруги. Не знаю, что заставило меня в тот день изменить принципам. Конечно, не то, что мужчина приобрёл дорогие сигареты. И не то, что у него дорогой айфон – ему позвонили, Стас извинился, сказал, чтобы начинали без него, а потом заговорил по‑фински… Но вот приобретение «Книги перемен» вполне могло повлиять: признаюсь, я не равнодушна к умным мужчинам. «Умный мужчина» тем временем с интересом поглядывал на листки перевода, лежавшие передо мной.

– Да, скоро буду. Пусть начинают без меня. Скажите, что Стас Мультивенко задерживается… – Наконец мужчина вернулся на родную речь, убрал айфон и обратился ко мне: – Я покупаю «И‑цзин», но до вечера оставляю его у вас. Встретимся в восемь на выходе из метро «Площадь Александра Невского». Там поблизости прекрасный ресторан «Чайный дом по‑восточному». Хорошие китайские повара, уютно…

Я только кивнула, окончательно потеряв дар речи.

Покупатель развернулся и двинулся к переходу.

– Стебельки не забудьте! – оглянулся он напоследок, одарив меня улыбкой а‑ля Ричард Гир.

Я ещё пыталась сопротивляться – позвонила Надин в надежде услышать недовольное: «А как же наш уговор встретиться?!» Но в ответ прозвучало:

– Лейка! Как я за тебя рада! Вали на свиданку, а перед Андре я тебя прикрою…

Остаток рабочего дня я провела, не помня, что продавала, – мысли крутились вокруг предстоящего вечера. Кое‑как закончила перевод. Дозвонилась Забаве, чтобы она подвезла мне бабушкину шкатулку, положив в нее пятьдесят стебельков. Пришлось наврать, будто Надька попросила погадать насчёт удачи на выставке. Я и не подозревала тогда, насколько это враньё окажется правдой…

Даже самая прекрасная девушка Франции может дать только то, что у нее есть.

Циничное наблюдение французских мужчин

Готовясь к встрече со Стасом, я вспоминала свою так называемую личную жизнь.

Первый мой мужчина был ортодоксальный хасид Иаков. Как я его любила! Как любила! Худенький, в чёрной фетровой шляпе, с озорными глазами. От него я родила первенца Авраама. Свиток Торы лежал в спаленке нашей. И всё хорошо у Иакова было, вот только мать его – Сара Моисеевна невзлюбила меня лютой ненавистью. За некошерные китайские глаза и русскую косу. Развела она нас с Яшенькой, едва Авраам псалмы лепетать научился.

Второй муж Мечеслав, богатырь украинского происхождения с окладистой бородой, сажень в плечах, тоже производил впечатление. И детей производил. И мысли всякие окладистые…

– Жена да убоится мужа, – повторял он мне.

И я, привыкшая слушаться ещё при Иакове, не возражала. И всячески убаивалась и убаюкивала. Подштанники цветастые шила, рушники вышивала да стряпала.

Мечик по дому ходил с палицей, выструганной на досуге из дубовой коряги. Постукивал ею по полу и табуретам. К обеду требовал кислые щи и груздей в сметане. Декламировал нараспев оду Велесу и Макоше, потом брал деревянную ложку и хлебал из глиняного горшочка. Имя для дочери выбирал по русским ведам, вот и стала наша дочка Забавой. Он и Авраашеньку называл по‑своему – Яромиром. И читал ему на ночь былину об Илье Муромце и Идолище поганом. Жили бы мы долго и счастливо, если бы не вздумалось однажды Мечеславу поехать со товарищи на реку Мологу искать Китеж‑град: как вошёл в её воды с аквалангом, так с тех пор никто его не видел. Ждала я мужа, стирала пыль с «Русских вед», но не вернулся из царства речного Мечик. Остались Забава и палица, в лоджии заброшенная…

Третий мой возлюбленный – Мухамед, обрезан был по той же моде, что и Иаков. Да ещё и подбривался в интимном месте. Но нрав у него оказался грубый. Пискнет Забава в кроватке – зарезать ночью грозился. Подросший Авраашка в кладовку от него забивался. Ласково я называла мужа Мумиком и никогда не подмешивала тайком свинину в котлеты, как это делали другие, плохие жёны, жившие где‑то под Кулябом.

Мумик приучал меня к Корану, и я впитывала истины мудрой книги с такой же покорностью, как истины Торы и Русских вед. Третьей женой была я у Мухамеда. Когда он привёз меня летом в родной кишлак, увидела двух своих предшественниц. Свиней в кишлаке и в помине не оказалось, зато жёны меня, сговорившись, оклеветали: нашептали милому, будто бы я их расспрашивала, где поганое мясо найти. Он вскипел да и выгнал меня с Забавой и Авраашкой на улицу почти в чём мать родила. А была я уже «сильно беременна» и родила Али прямо в жарком аэропорту Душанбе в ожидании самолёта на Петербург. Но имя сыну дала, как муж задумал.

И что у меня осталось от моих браков, кроме воспоминаний и детей? Да, свекрови остались, которые берут сорванцов на летние каникулы.

Ну почему? Почему мне не может наконец повезти? Стас так располагает к себе, хочется быть с ним, смотреть в глаза и не думать ни о чём. А внутренний голос твердит: «Мечтать не вредно. Вон он какой пижонистый, ты у него сто пятьдесят вторая только в этом году. С таким наплачешься…»

А кстати, что мне надеть? Может, попросить что‑то у Андре? Нет, во‑первых, она не в курсе. Во‑вторых, что важнее, её шмотки будут мне великоваты. А у Надин гардероб, как у Дюймовочки… Собственно, чего я волнуюсь? Ведь, когда Стас подошёл к киоску, на мне не было ни макияжа, ни причёски, ни вечернего платья. Может, Надька что посоветует?

– Привет! Это опять я.

– Ну что, он тебя уже продинамил?

– Да нет. Голова кругом, хочется прыгать и танцевать. Думаю, чего бы надеть?

– А то вечернее платье с блёстками?

Именно это платье я приготовила на девичник.

– Я покупала его ещё при Ельцине!

– И что? Ельцина ещё народ помнит. А оно классическое. Я бы подвезла свой итальянский костюм, но ты ж не влезешь. Сколько раз тебе говорила – не жри после шести. А ты и в двенадцать ночи всё ещё закусываешь! Холодцом!

– И куда я теперь такая?

– Да отличная ты! Главное, чтобы лицо было счастливое! И глаза сияли. А на остальное он и внимания не обратит…

Я провалилась в мечтания: Стас дарит мне цветы, наливает шампанское в бокал.

Всё так и вышло. Глаза мои сияли, Стас наливал сливовое вино в бокал, а букет стоял рядом.

– Тебе нравится утка по‑пекински?

– Да.

– А сливовое вино?

– Да.

– А о чём говорит эта гексаграмма?

И я вдохновенно выкладывала в ряды монетки, пока Стас распределял стебельки по кучкам, а потом не менее вдохновенно сочиняла нелепые объяснения.

– Может быть, потанцуем?

– Да.

Я забыла все слова, кроме «да». Поэтому когда Стас спросил: «Поехали ко мне?» – снова ответила:

– Да.

В это время у Стаса зазвонил мобильный. Выслушав взволнованную мужскую речь, Мультивенко нахмурился.

– Какие‑то проблемы?

– Да, Лия, но это не важно. Вернее, важно, но мне показалось, ты сказала «да»? Поехали…

И там, где мы оказались после ресторана, я тоже отвечала «да», но уже губами и телом…

Я не могла остаться у Стаса на всю ночь. Волновалась о детях, о собаке Джульке. Но волновалась напрасно: в четвёртом часу ночи дома все спали. Поставив роскошный букет в вазу, включила мобильник и обнаружила на дисплее семьдесят четыре пропущенных вызова от Андре. Интересно, сколько же сегодня подруги выпили? Андре, скорее всего, до зелёных фей наквасилась, а коварная Надька, наверное, уговаривала её позировать для портретной обнажёнки. Только мечте Надин, как мне кажется, не дано осуществиться. Суеверная Андре шарахается от её предложений, как мои Али с Абрашкой от свинины. Ничего, узнаю новости завтра.

В животе заурчало. Ну вот зачем я вспомнила про свининку? Сочные кусочки в луково‑хренном соусе по моему фирменному рецепту… Или лучше по традиционному китайскому? В кисло‑сладком, с ананасами… Ну да, после секса мне всегда есть хочется. Только я успела об этом позабыть. Сглотнув слюну, виновато прокралась на кухню. Достала банку селёдки, отломила горбушку от батона. И то, и другое казалось жутко вкусным. И пусть меня потом будет ругать Надька, что я опять поправилась, пусть…

Спать не хотелось. Включила компьютер, в «Яндексе» засветились новости:

«Десятиметровый кит прыгнул на яхту, приняв её за самку».

Ну вот, и киты туда же…

Наскоро внеся изменения в перевод статьи и отправив его заказчику, обнаружила в электронной почте письмо с прикреплённым файлом. Пришло четыре минуты назад. Чуть не нажала на опцию «Удалить», прежде чем поняла, что оно от Стаса. Да, он мне что‑то такое говорил, взяв мой электронный адрес. Просил через недельку‑другую переслать письмо ему обратно. Отшутился на все мои вопросы.

Открыть файл с непонятным расширением не удалось, и я выключила компьютер.

Пережёвывая селёдку, я снова переживала самые яркие сцены вечера: неужели у нас может получиться со Стасом…

Я и предположить не могла, что ожидало нас завтра.

Виноватого кровь – вода;

невинного кровь – беда.

Русская пословица

В четверг я выскочила из дома в спешке, проспав безнадёжные попытки будильника вовремя меня поднять. Успела только черкнуть записку Забаве, чтобы приготовила чего‑то горячего мальчишкам. Обычно я встаю пораньше, что‑то стряпаю на быструю руку и оставляю записки в холодильнике со стрелками: «Это Али», «Это Забаве», «Это Аврааму».

Влетев в киоск, я набрала номер Стаса. Нет ответа. Наверное, спит. Я мечтательно погрузилась в ничегонеделание – жара не сбавляла обороты, а покупатели не спешили повысить уровень своей информированности. Так и прошел рабочий день.

Расстроенная и вспотевшая, я решила вечером не засиживаться дома, а рвануть в мастерскую к Надин. Девчонки мне оборвали трубку – им было интересно перемыть кости моему новому ухажёру. Да и у Аньки запись очередного хита прошла удачно. Ждут меня.

Получила по банкомату рядом с домом деньги за статью – клиент не подвёл, честно перевёл на мой счёт без задержки. В подвальном магазине затарилась продуктами.

Уже на подходе к дому дорогу мне переехала поливальная машина, обдав облаком тёплой мороси. Я безо всякого удовольствия шагнула на мокрый асфальт.

В детстве мне нравилось, когда зимой передо мной проезжала снегоуборочная машина, обнажая из‑подо льда серо‑замёрзший асфальт. Или когда летом дворник подметал дорожку, останавливаясь перед очередным прохожим, даже маленькой девчонкой. Мне казалось – я ступаю по неизведанной, лунной поверхности, по которой ещё никто до меня не шагал. Поливальные машины меня приводили в особый восторг – я могла бежать за ними, промокая до нитки.

Куда уходит радость детского восприятия с годами? Вот сейчас мне было нерадостно: руки заняты пакетами с едой, а перед дверью – мокрый асфальт. Поставлю пакеты на него, пока буду доставать ключ и открывать входную дверь – выпачкаются. И мне же потом мыть пол в прихожей.

– Позвольте, помогу вам, – оторвал меня от раздумий мужской голос. – Я сейчас открою дверь. Давайте эти пакеты.

Рослый незнакомый мужчина обаятельно улыбался мне. Широкие плечи, сильные загорелые руки, открытая улыбка. Блондин. Нелепые очки на довольно красивом лице. Жаль – не мой типаж: мне всегда больше нравились брюнеты.

Неправильно истолковав мой оценивающий взгляд, блондин быстро сказал:

– Я не маньяк и не насильник, не бойтесь. Снял сегодня квартиру на третьем этаже в этом подъезде. Меня зовут Матвей, – мужчина открыл собственным домофонным ключом входную дверь. – Ну как, вы идёте?

Значит, баба Шура нашла очередного квартиранта. А он ничего, хотя больше смахивает на громилу из банды, если снять эти дурацкие очки.

– Конечно. Тем более мы теперь с вами соседи, на одной площадке жить будем, – улыбнулась я, передавая пару пакетов в руки Матвею. – Меня Лия зовут…

Быстро решив все домашние дела, полетела в мастерскую к Надин. Ага, праздник уже в разгаре. Подруги в своём репертуаре. Надо срочно составить им компанию.

Через полчаса после моего прихода девичник стал набирать обороты. К одиннадцати Андре дошла до кондиции:

– Опять зелёная фея появилась. Ик. Только крупнее, чем в прошлый раз, и крылья, как у самолёта. Ик. Во‑он в прихожую полетела! Лейка, да она ещё и светится!

Почему от абсента у Аньки перед глазами начинали порхать феи и почему именно зелёные, нам с Надькой было непонятно. Однако раз за разом на наших посиделках в мастерской она методично накачивала себя именно полынной настойкой, категорически отвергая другие напитки.

– У неё галлюциногенная аллергия на полынь, – выдвинула я идиотскую идею.

– Нет, тут что‑то другое…

Надькин взгляд прицелом цифрового фотоаппарата фиксировал фигуру подруги, ошалело отбивавшейся от невидимой нам зелёной твари, и вдруг художница мечтательно‑задумчиво зашептала:

– Я так и вижу… Андре ню… внутри бутылки с абсентом… грудь прижата к стеклу полукружиями, на лице улыбка… и пузырьки воздуха в абсенте цепочкой… глаза закатились от счастья… На фоне – буйство джунглей по Гогену, древовидная полынь… и злые бирюзовые феи пытаются проникнуть в бутылку. Да, надо бутылку двухлитровую, а то Анькины силиконы не влезут. Как тебе?

– Думаешь, она согласится позировать? – с видимым сомнением и скрытым ужасом пискнула я, мысленно перебирая самые страшные виды смерти от утопления и алкоголизма, грозящие Аньке. Если Надин видит её в жидкости – значит, утонет. Неужели в бутылке с абсентом? С другой стороны, алкоголь… Может, дадут бутылкой по голове, и Андре останется жива? Но вот закатившиеся глаза… Надо срочно спасать подругу от жуткой участи…

– А‑а‑а‑а‑а‑а! – Такой чистой ноты «си‑бемоль», которую издала Андре, никогда не мог от неё добиться её саундпродюсер при записи.

Мы с Надькой, вздрогнув, понеслись на звук.

В предбаннике мастерской, икая и всхлипывая, Андре судорожно тыкала пальцем в едва различимую тень на полу. Рядом в темноте горели два зелёных огня. (Надька, экономя на электричестве, крайне редко включала свет в прихожей, почему‑то объединённой с кухней.)

– Феи? Неужели и мы сподобились? Вроде ещё и не особо выпили… Такие маленькие? – с удивлением хмыкнула Надин, нащупывая выключатель на стене. – А по словам Аньки, они толще Людмилы Эрнестовны…

Ярко вспыхнувший свет фантасмагорическим ужасом ударил по сетчатке. Тело! Мужик! Мёртвый! Желтовато‑розоватые, отблёскивающие каким‑то противоестественным перламутром трубочки, выпирающие клубком из голого живота через разошедшийся надрез над поясом низко посаженных брюк… Задранная рубашка и разбросанные в стороны фалды пиджака. Бордовый до чёрного фон, окружающий тело.

На мгновение мне показалось, что это Стас. Мышь зло блеснул на нас потускневшими при электрическом свете зелёными глазами, осторожно подошёл к голове лежащего мужика. Неизвестный, тьфу, труп был и правда похож, очень похож, но не Стас.

Почему‑то в голову лезли дурацкие мысли. О том, что в формалине кишечник выглядит по‑другому. Тряпично‑серым, обесцвеченным. Вот ведь, анатомия была на четвёртом курсе, сколько лет прошло, а не забылось…

– Сэппука, – заворожённо прошептала Надька.

– При сэппуке ещё башку отрубают, – рявкнула я. – Вляпались…

Надин своим особым взглядом‑прицелом фиксировала кота, кровь, кишки. Так, понятно, очередное творческое озарение. Будет потом нам рассказывать о красоте смерти по‑японски. Или, упаси боже, нарисует.

Андре, не отрывая протрезвевшего взгляда от трупа, тихонько пятилась спиной к столу. Ага, у нас ещё осталась треть бутылки абсента. Икота у Аньки почему‑то прошла. Наверное, от обиды, что оказался труп, а не феи.

Кисть сильнее меча!

Японская пословица

– Надь, у тебя спиртное в заначке ещё есть? – Андре в который раз попыталась выпить из пустого фужера. – Что будем делать? Звоним в милицию?

Я мучительно пыталась ответить себе на тот же самый вопрос. По‑видимому, другого выхода нет. Хотя ох как не хочется.

– Так, девочки, подождите. – Надька трясущимися руками открыла бутылку французского коньяка. – В милицию звонить однозначно нельзя. У меня в сентябре выставка в Китае наклёвывается, я её год ждала. Не выпустят же. Ещё и виноваты останемся.

– Надь, ты совсем сдурела? – взревела Анька.

– Я не сдурела, просто очень не хочу рисовать небо в клеточку. Или в полосочку, если одиночка достанется. Тебе какие камеры больше нравятся? Групповые или вип‑одиночки? – Надин залпом выпила коньяк.

– При чём тут камеры? Мы же свидетели…

Я переглянулась с Надькой. Значит, Андре не заметила главного.

– Живот нашему незваному гостю вскрыли папиным кинжалом, – как‑то апатично‑безнадёжно пояснила Надька. – Тем самым, подарочным. Он рядом с трупом валяется. Так что первая подозреваемая – я, а вы с Лейкой пойдёте подельницами. Только вот, даже если в одну камеру засунут, Ань, уже не выпьем вместе. На зоне – сухой закон. Давайте накатим, пока можем, и подумаем лучше, что делать. Хрен бы с ним, с биеннале в Китае, переживу. А вот одну камеру на двоих с тобой, Анют, нет.

Коньячная анестезия плохо помогала размышлять дедуктивно. Вздохнув, я взяла инициативу в свои руки:

– Если милицию не вызывать, то надо решить, куда деть труп.

– Ты права. Но сначала надо его как следует рассмотреть. Кого‑то он мне сильно напоминает… – задумчиво пробормотала Надежда.

– Похож на Стаса.

– Стаса?

– Вылитый Стас!

Одновременно вдруг начав говорить и замолчав, мы уставились друг на друга в полном изумлении.

– Теперь я, кажется, понимаю, Лейка, с кем у тебя вчера было свидание. – Голос Надин не предвещал ничего хорошего. – Стас Мультивенко? Сын губернатора? Ты с ним переспала? Отвечай быстро, «да» или «нет». Чего молчишь? На любой вопрос всегда можно ответить либо «да», либо «нет».

Ох, сказала бы я Надьке про то, как Карлсон проучил фрекен Бок с таким же вопросом о коньяке в детской книжке шведки Линдгрен («Ты перестала пить коньяк по утрам, отвечай – да или нет?»[1]), но в целях личной безопасности промолчу.

Тем более Надька почти не читает. Тем более Надька коньяк глушит тоннами. И по утрам, и по вечерам.

Мне в голову не пришло ничего более умного, чем спросить:

– А он сын губернатора? – я с изумлением уставилась на подругу.

Надька кивнула. Я незаметно отодвинулась от подруги – на всякий случай. Бережёного бог бережёт, у Надьки реакция гюрзы.

– Ох, Лейка, как ты могла? – вдруг всхлипнула Андре. – Как ты могла переспать с моим Стасиком? Я ж тебя, заразу китайскую, ближе родной сестры считала… Правильно говорят, что женская дружба только до первого мужика…

Мы с Надькой в ошеломлении уставились на рыдающую Аньку. Мне очень не понравилась «зараза китайская». Ладно, разбор по национальностям отложим на потом. Но я уж припомню Андре её бабушку‑немку и деда‑корейца. Ах да, надо ещё по её матери пройтись, полуполячке‑полуфранцуженке, и про отца‑полутурка не забыть. Но у Андре всё ещё относительно просто… Национальный вопрос по вполне понятным причинам был больным в моей семье.

– Стоп, Анют! Ты почему Стаса своим называешь? Ничего не путаешь? Тот самый, Мультивенко?

Но голос Надьки не мог пробить броню коньячной анестезии, певица продолжала рыдать. Художница, чертыхнувшись, вскочила, бросилась в дальний угол мастерской, вытащила одну картину и вернулась к столу.

– Вот, смотри, Ань, это твой Стас? Да не реви ты, нам ещё труп куда‑то девать нужно, а светает рано. Ну кивни, это он?

Андре, как заведённая, закивала без остановки, а я обалдело рассматривала очередной шедевр Надин. На картине был изображён фрагмент зала модного суши‑бара, где сидел… Стас. Только Надька могла так точно передать улыбку Ричарда Гира на волевом лице. За спиной моего, а также, если я правильно поняла, и моих подруг любовника висела… катана в ножнах. Нарушая все законы перспективы, самурайский меч как будто входил в одно плечо Стаса и выходил из другого. Стас лукаво улыбался.

– Крантец хорьку! – вырвалось у Андре.

– Стоп, но у нас ведь не Стасов труп. Тьфу, в смысле убитый – не Стас. Хотя следовало бы его… – не удержалась я.

– Надь, ну вот почему ты промахнулась, а? – вдруг спросила Анька. – Чем тебе помешал тот мужик, что в предбаннике? А, я всё поняла: ты устала от проклятия, лежащего на тебе, и решила принести ритуальную жертву. Зачем тогда папиным кинжалом? Он же раритетный, могла обычный нож взять.

Я стала вжиматься под стол, но Надежда очень спокойно сказала:

– Девчонки, а в самом деле, кто этот мужик? В смысле труп. Может, вы его раньше видели?

Я задумалась. Ничего более умного, чем проверка карманов у трупа, то есть одежды мужика, в голову мне не пришло. Надин, кажется, осенила та же мысль.

– Ты или я? – риторически‑обречённо спросила она. – Ты же у нас биолог. Рассказывала, как в анатомичке одной рукой трупы вскрывала, а другой печенье ела. А мне со жмуриками как‑то особо дружить не доводилось…

– Ага, вспомнила, когда припёрло, мою профессию! – Я сильно разозлилась за Надькину попытку перевалить на меня копание в карманах покойного. – Давай рассуждать логически. Мертвец в чьей мастерской? Брюхо ему вскрыли чьим кинжалом? Вот и ищи сама. А главное, куда покойника‑то прятать? Время идёт! Я уже все варианты перебрала, но даже втроём мы его далеко не утащим.

Опасливо приблизившись к трупу, мы замерли. За прошедшие полчаса кровавые разводы на животе успели подсохнуть и потемнеть, став почти чёрными.

– Эх… – прошипела Надька, опускаясь на четвереньки. – В правом кармане пусто. А левый прижат рукой. Блин. Меня сейчас вырвет…

С трудом преодолевая отвращение, я присела на корточки и переложила руку трупа. Бросила взгляд на лицо, представшее в другом ракурсе. Голубые радужки глаз стальной поволокой безразлично уставились в потолок. Мы резко отшатнулись – на затылке приоткрылась запёкшаяся рана. Побледневшая Надежда просунула руку в освободившийся карман, достала и открыла паспорт.

– Мама моя! Да что же это такое? Мультивенко Станислав Александрович… Только фотка не нашего Стаса, а его. – Надька ткнула пальцем в труп.

И муху убить, так руки умыть.

Русская народная пословица

Мы с Андре ошарашенно глядели на Надежду.

– Смотри‑ка, не промахнулась… – некстати ляпнула Анька. – Порчу уж не по портретам, а по имени‑фамилии наводить стала. Растёшь, Надь! Тебе теперь прямая дорожка в «Битву экстрасенсов». Ты их быстренько всех нарисуешь, с запасом на следующие сезоны. Потому как однофамильцев шаманов и ведьм тоже пристрельно по всему СНГ приголубишь. А если члены жюри будут сопротивляться, пригрозишь, что каждому по портрету подаришь. – Андре расхохоталась.

– Истерика, – меланхолично констатировала Надин, вставая с колен. – Допилась до белой горячки. Предупреждала же насчёт абсента. Мне в Париже рассказывали, эта полынная отрава – психоделик почище мухоморной настойки. Всё, Лейка, будем навещать подружку в комнате с белым потолком. Пить тебе, Ань, надо бросать. Кстати, там ещё коньяк остался, пойдёмте выпьем, – совершенно нелогично предложила Надька.

– Вот сейчас позвоню в милицию, и посмотрим, кто кого и где навещать будет. – Андре, разозлившись, быстро пришла в себя. – Да, выпить просто необходимо. И что будем делать с этим? Надь, ты мне не наливай – я сама. Ты труп трогала. А руки не помыла. Вдруг он заразный…

– Зараза к заразе не пристаёт, – вяло огрызнулась Надька. – Тем более ты собрала, скача по сценам и продюсерам, такой букет болезней, что уж скорее труп умер бы во второй раз, отхлебнув из твоего бокала…

Я мученически слушала перепалку подруг. Вот ничего не берёт их – ни абсент с коньяком, ни трупы, ни мистические совпадения! А потом поняла, вся их пикировка – защитная реакция. Остановись мы хоть на минуту – закричали бы от страха. Нам на лекциях по физиологии человека рассказывали, что есть какая‑то там субдоминанта, по Ухтомскому, что ли… Вдруг смутная, нечёткая мысль мелькнула на периферии моего сознания… Там вроде так: пока человек отвлекается на другую деятельность, основная идёт более успешно. А про что я вспомнила? Спокойно! Физиология человека – теплее… анатомия – уже горячо…

– Придумала! – заорала я. – Мы спрячем труп в холодильнике анатомички под видом поросёнка из деревни. Только надо будет его упаковать и довезти на машине.

– Надь, ты коньяк Лейке наливала? Видишь, я же говорила, что могут быть последствия. Нужно руки тебе всё‑таки помыть, – Андре с сочувствием смотрела на меня.

Однако Надин лучше знакомая с моими семейными проблемами, поняла с полуслова:

– То есть внеплановый подарок твоих родственников по второму мужу? Лейка, гениально! Ань, рассказывать долго, просто поверь на слово. Я потом тебе всё объясню. Мы с тобой сейчас будем паковать этого поросёнка… тьфу, Стаса… Ну, мертвеца. Лейка, дозванивайся до кого‑нибудь с машиной.

Анька посмотрела на часы и выразительно покрутила пальцем у виска. Третий час ночи! Со вздохом встав, я принялась искать «оберточный материал» в мастерской подруги, уверенная, что в этом бардаке найти можно абсолютно всё, даже ещё один труп. Наткнувшись на рулон чёрной плёнки, я задумалась. Родители покойного Мечеслава вряд ли могли завернуть подарочного кабанчика в такой погребальный саван.

Глава вторая,

Date: 2015-07-11; view: 291; Нарушение авторских прав