Координаты по счислению 2 page

– Думаешь, я тебя обманываю? – сказал ему в спину Палермо. – Бог ты мой. Будь она проклята. Тебе надо бы оставаться в море. Тут тебе не место. И, само собой, ты за это заплатишь. – Теперь в его голосе звучало ожесточение. – Все мы платим рано или поздно, настанет и твой черед. Ты заплатишь и за «Палас», и за то, что не захотел меня слушать. И тогда ты будешь искать уже не работу на судне, а норку, куда бы забиться… Тогда, когда мы покончим с тобой – она сделает свое, а я – свое…

Кой открыл дверь. Дорожка-то твоя в один конец, вспомнил он. За дверью, преграждая ему путь, неподвижно стоял араб с угрожающим видом. Секретарша с любопытством вытягивала шею, а Кискорос сидел на своем стуле в углу и полировал ногти, словно его все это не касалось. Бросив вопросительный взгляд на босса, араб отступил в сторону. Шагая к выходу, Кой услышал последние слова охотника за сокровищами:

– Ты все еще не веришь мне? Тогда спроси ее Про изумруды на «Деи Глории». Простофиля.

По счислению, как утверждают учебники навигации, определяют место судна тогда, когда все приборы на борту отказали к чертям собачьим, и нет ни секстанта, ни луны, ни звезд, и остается определяться по последней известной точке, компасу, скорости и пройденным милям. Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан, выдуманный Жюлем Верном, собирался таким образом вести шхуну-бриг «Пилигрим» на ее многотрудном пути из Окленда в Вальпараисо. Но предатель Негоро подложил железный брусок под нактоуз, изменив этим показания компаса, и юный Дик, преодолевая страшные штормы, обогнул мыс Горн, не заметив его, спутал остров Тристан-да-Кунья с островом Пасхи и в конце концов выбросил корабль на ангольский берег, думая, что находится в Боливии.

Подобных ошибок в морских анналах не зафиксировано; и Жюль Верн, как решил Кой, читавший эту книгу, когда учился в мореходке, совсем ничего не смыслил в практической навигации. Но сейчас воспоминание об этой книге принесло с собой озарение. Идти в море, определяясь по счислению, не так уж и трудно, если штурман верно рассчитывает пройденное расстояние, дрейф и наносит на карту местоположение судна. Трудности, весьма относительные в открытом море, становятся весьма серьезными по мере приближения к земле. Иной раз корабли теряются в море, но гораздо чаще и корабли, и люди, теряются на суше. Ставишь на карте точку, говоришь себе: я нахожусь вот здесь, а на самом деле находишься совсем в другом месте, рядом с мелью, рифами, берегом с подветренной стороны – и вдруг слышишь скрежет ломающегося корпуса. И всему конец.

Видимо, на борту все-таки есть предатель. Она подложила железный брусок под нактоуз, и каждый раз его расчеты исходят из ложных данных. И если поначалу это было не так уж и важно и даже придавало некоторую остроту игре, то теперь, в виду приближавшегося берега, становилось опасным.

Инстинктом моряка Кой чувствовал, что все сигналы тревоги включены, он так и видел мигание красных лампочек, пока шел вдоль Марина-Бэй, где, неподалеку от взлетной полосы аэропорта, были пришвартованы яхты. С запада дул легкий бриз, он посвистывал в такелаже парусников, и под этот аккомпанемент вела свою речь Танжер. Она рассказывала об изумрудах так невероятно откровенно, с таким спокойствием, словно то была самая будничная тема, которую они уже не раз обсуждали при каждом удобном случае. Не возразив ни слова, она выслушала обвинения Коя, которые он тщательно обдумал по дороге к спортивному порту, где она его ожидала. Когда он исчерпал все аргументы и умолк, глядя на нее с едва сдерживаемым бешенством и требуя объяснений, которые помешали бы ему собрать манатки и убраться восвояси, Танжер заговорила об изумрудах с такой естественностью, словно уже много дней только и ждала этого вопроса, чтобы рассказать ему все. Хотя поди знай, думал он, действительно ли это все – все.

– Изумруды, – сказала она раздумчиво, будто это слово о чем-то ей напоминало. И умолкла, глядя на море изумрудного цвета, раскинувшееся перед ними полукругом залива Альхесирас. Кой еще не успел выругаться в третий раз, когда она заговорила об этом самом драгоценном и самом хрупком камне.

Он действительно самый хрупкий, и в нем реже всего собираются все необходимые признаки – цвет, чистота воды, блеск и размер. Она даже рассказала, что изумруд вкупе с бриллиантом, сапфиром и рубином входит в группу основных драгоценных камней, что так же, как и остальные три, он является кристаллизованным углем и что если бриллиант – бесцветный, сапфир – синий, рубин – красный, то цвет изумруда столь необычен, что этот цвет называют тем же словом, что и сам камень.

Туг Кой остановился и выругался в третий раз.

Это было звучное и крепкое морское ругательство, в котором имя Божье поминается всуе.

– И сама ты лгунья чертова, – добавил он еще.

Она смотрела на него пристально и очень внимательно. Казалось, она взвешивает по одному каждое из этих пяти слов.

Взгляд ее, в отличие от изумрудов, которые она только что так хладнокровно описывала, был тверд, как заостренный темный камень. Она поглядела в конец пирса, где среди других мачт возвышалась грот-мачта «Карпанты» с тщательно закрепленным гротом. Потом снова посмотрела на Коя, но уже другими глазами. Ветерок шевелил ее волосы у покрытых веснушками щек.

– На борту бригантины были изумруды, отобранные на тех рудниках, которые иезуиты контролировали в Колумбии, на месторождениях Мусо и Коскуэс… Из колумбийской Картахены их морем доставили в Гавану, а потом в полной тайне переправили на «Деи Глорию».

Кой посмотрел вниз, на доски причала, и сделал еще несколько шагов. Потом снова остановился.

Взглянул на море. Ветер разворачивал стоявшие в заливе корабли носом к Атлантике. Он покачал головой, словно не соглашаясь с чем-то. Кой был настолько поражен, что никак не мог внутренне признать собственную глупость.

– У изумрудов есть два уязвимых свойства: во-первых, хрупкость, которая повышает риск при огранке, а во-вторых, включения, то есть пятна некристаллизовавшегося угля, что снижает ценность камня. То есть это означает, что камень в один карат может стоить больше, чем камень в два карата, но худшего качества.

Теперь она говорила негромко и почти ласково.

Словно втолковывала урок туповатому ученику.

С ближайшей взлетно-посадочной полосы взлетел военный самолет, на несколько мгновений заглушив ревом своих моторов слова Танжер.

–..для огранки, которую впоследствии делают мастера. Соответственно, изумруд весом в двадцать каратов без включений – камень редчайший и драгоценнейший. – Она умолкла, а потом прибавила:

– Такой камень может стоить четверть миллиона долларов.

Над морем, на которое смотрел Кой, самолет медленно набирал высоту. На другой стороне залива дымили трубы нефтеперегонного завода Альхесирас.

– На борту «Деи Глории», – продолжала Танжер, – было двести великолепных изумрудов, от двадцати до тридцати каратов каждый.

Она снова помолчала, встала прямо перед ним и пристально на него посмотрела.

– Неограненные изумруды, – настойчиво повторила она. – Каждый размером с орех.

Кой мог бы поклясться, что голос ее слегка задрожал. Каждый размером с орех. Но это было мимолетное впечатление, через секунду она уже снова полностью владела собой, как обычно. Все его упреки она выслушала с полным безразличием, не ощущая ни малейшей потребности извиниться. Это ее игра и ее правила. Так было с самого начала, и она знала, что Кой это знает. Я тебя обману, и я тебя предам. Никто не обещал, что на этом острове рыцарей и оруженосцев игра будет честная.

– Этой партии изумрудов хватило бы, чтобы купить короля… А точнее – откупить испанских иезуитов. Падре Эскобар хотел купить графа Аранду. А может, и весь тайный комитет… да и самого короля.

Кой понял, что почти против его воли бешенство уступает место любопытству. Даже не успев подумать, он выпалил:

– И они там, на дне?

– Может быть.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Мы должны найти бригантину и проверить.

Мы должны. Множественное число она использовала как бальзам для его ран, и Кой понимал это.

– Я собиралась рассказать тебе это, когда мы окажемся там, понимаешь?

– Нет. Не понимаю.

– Послушай, ведь ты знаешь, насколько все это рискованно. Вся эта компания… откуда мне было знать, что с тобой произойдет. Да и сейчас я этого не знаю. И тебе не за что упрекать меня.

– Нино Палермо знает про изумруды. Похоже, каждая собака про это знает.

– Не преувеличивай.

– Ни черта я не преувеличиваю. Я все узнаю последним, как муж, которому наставили рога.

– Палермо предполагает, что изумруды есть, но не знает, сколько их. Не знает он и того, почему они оказались на бригантине. Он только слышал звон, да не знает, где он.

– А мне показалось, что он весьма подробно обо всем осведомлен.

– Слушай, что я скажу. Эта бригантина не выходила у меня из головы, даже когда я еще не могла знать, существовала ли она на самом деле. Ни Палермо, ни кто другой не знает столько про «Деи Глорию», как я… Рассказать тебе мою историю?

Я не хочу слышать очередное нагромождение лжи, вертелось у Коя на языке. Но он промолчал, потому что на самом деле хотел знать, что она расскажет. Ему нужны были новые пассажи, новые нотки, которые точнее изобразят ту странную мелодию, которую она вела в полной тишине. И, стоя на причале, глядя, как западный бриз, который дул ему в спину, шевелит ее волосы, он приготовился слушать историю Танжер Сото.

Все началось с письма, сказала она. С обыкновенного письма на желтоватом листе бумаги, исписанном с обеих сторон, с письма, которое один иезуит послал другому иезуиту и которое после роспуска ордена иезуитов оказалось в куче реквизированных документов. Письмо было написано шифром, к нему прилагалась расшифровка, неизвестно кем сделанная, возможно, каким-нибудь чиновником, которому было поручено просматривать изъятые бумаги. И вместе с другими документами на самые разные темы, но с похожими пометками оно проспало двести лет в темноте архива, внесенное в опись как Клир/Иезуиты/Разное № 356. Она наткнулась на него совершенно случайно, когда в Национальном историческом архиве готовила университетскую работу по знаменитой афере в Еипускоа в 1766 году. Письмо было подписано падре Николасом Эскобаром – в то время это имя ничего ей не говорило – и адресовано другому иезуиту, падре Исидро Лопесу:

Достопочтенный Падре,

Лишенные всяческой поддержки, оклеветанные перед королем и Его Святейшеством Папой, ненавидимые фанатически настроенными людьми, что Вам, разумеется, более чем известно, мы находимся в преддверии тщательно подготовленной Катастрофы, сохраняемой в глубочайшей тайне. Даже служители Церкви, настроенные против Общества Иисуса, не стесняются распространять и разносить клеветнические измышления, которые безнаказанно ходят в народе. Посему нам остается уповать лишь на собственные силы, ибо иные средства отняты у нас теми, кто полагает все это дозволенным для достижения своей цели и лишает воли не одного только нашего Монарха, коего наветами успели уже отвратить от нас, но и бывших наших друзей.

Все говорит о том, достопочтенный Падре, что против нашего Ордена удар будет нанесен столь же подлый, как то преступление, что было совершено во Франции, а также в Португалии безбожным Помбалом.

Через верный и прямой канал аббат Г, подтвердил известный Вам список лиц, готовящих ответный маневр и средства к его осуществлению. Но в этом большом и нелегком деле, скрытом от тайного комитета, таится источник нашей надежды Настоящее письмо, которое попадет к Вам известным Вам прямым и верным путем, я пишу, дабы укрепить Ваше сопротивление на время, потребное для осуществления предприятия, благодаря коему, как с определенным вероятием можно ожидать, воля самых могущественных наших противников окажется в нашей власти.

Получив наставление от высших лиц Ордена и уверившись в их пристальном внимании к этому предприятию, я располагаю отправиться в путь в надежде на то, что, к вящей славе Божией (уповая на Него и полагаясь на Его покровительство, я и выйду в море), ветры будут нам благоприятствовать. Двести аргументов в виде неограненных язычков зеленого пламени, не имеющих недостатков и размером с орех каждый из них (зрачок дьявола – так называет их наш добрый аббат), ожидают в колумбийской Картахене под бдительным присмотром падре Хосе Луиса де Толосы, человека молодого, надежного и верного. Надеюсь, что с Божией помощью прибуду в Гавану к концу месяца, надеюсь также, что вернусь в наш порт как можно скорее, соблюдая наиполнейшую скрытность и не заходя в Другие порты, как то дозволяют привилегии нашего Ордена. Наш возлюбленный дон П. П. обещал аббату подождать, а посему, невзирая на его новые устремления, мы можем считать, что пока сей государственный муж остается к нам расположенным, поскольку очень велика выгода, кою извлечет он из нашего предприятия.

В заключение сообщу Вам приятную новость, узнанную мною вчера от нашего дорогого аббата: некоторые лица из ближайшего окружения покойной королевы-матери по-прежнему благоволят к нам, как и благородный В., а также Э., хотя на последнего мы никогда не сможем полностью положиться из-за его склонности к интригам. Аббат остается в милости у короля и королевы, в его руках находятся все нити нашего дела, и он говорит, что дон П. П. испытывает большую заинтересованность в успехе нашего предприятия Посему впредь до моего возвращения остается Tacere et Fidere[4]И да будет Его Святая Воля.

Примите, достопочтенный Падре, заверения в уважении к Вам брата Вашего во Христе

Николаса Эскобара Марчамало.

Писано в порту Валенсия

1 ноября 1766 года от Р. X.

Со временем Танжер установила всех лиц, которые были упомянуты в письме. Королева-мать Изабелла Фарнезе, очень благоволившая к ордену иезуитов, скончалась за полгода до этого. Письмо было адресовано падре Исидро Лопесу, самому влиятельному испанскому иезуиту, занимавшему высокое положение при дворе Карла III и скончавшемуся в изгнании, в Болонье, через восемнадцать лет после роспуска ордена. Что же до инициалов, то они не представляют никакой трудности для тех, кто привык читать книгу истории: буквы П. П. означали Педро Пабло Абарка, граф Аранда. За инициалом Э. скрывался Лоренсо Эрмосо, индеец из Каракаса, обосновавшийся в Испании, интриган и заговорщик, который имел отношение к бунту против Эскилаче, а после изгнания иезуитов был взят под стражу, причем прокурор просил для него применения пыток tanquam in cadavere [5], затем он был выслан из страны. Буква В, обозначала Луиса Веласкеса де Веласко, маркиза Вальдефлореса, писателя и близкого друга иезуитов, который позже заплатил за эту дружбу десятью годами заключения в крепостях Аликанте и на острове Алусемас. Под инициалом Г, автор письма имел в виду аббата Гайдару, он был главной опорой иезуитов при дворе Карла III, которого он часто сопровождал на охоту. Полное его имя было Мигель де ла Гайдара, и его несчастная судьба могла бы послужить основой для нового «Графа Монте-Кристо» или «Железной маски»: его схватили за некоторое время до падения ордена, восемнадцать лет жизни он провел в заключении и умер в памплонской тюрьме, причем за все эти годы так и не были прояснены причины его заточения.

Судьба аббата Гайдары заворожила Танжер, и она выбрала его в качестве темы своей диссертации на степень лиценциата. Она изучила все документы о его судебных процессах и заточении в отделе Права национального архива в Симанкасе. Тогда же она установила название корабля, завуалированно упомянутого в письме – «Деи Глория», слава Божия. Таким образом она сумела также доказать, что прощальное письмо падре Николаев Эскобара падре Лопесу, в котором упоминался Гайдара, было написано за день до ареста последнего, произведенного 2 ноября 1766 года, и в этот же день падре Эскобар направился в Гавану на борту корабля, который на обратном пути затонет вместе с командой и пассажирами. Работа Танжер под названием «Аббат Гайдара, заговорщик и жертва» удостоилась самой высокой академической оценки. В ней содержалось огромное количество сведений о тюремном заключении, допросах и судебных процессах аббата, заточенного сначала в Батресе, а потом в Памплоне, где он и оставался до самой смерти, и никто так никогда и не выяснил истинных причин кары, которую на него обрушили граф Аранда и другие министры Карла III, за исключением его тесных отношений с орденом иезуитов, члены которого – и среди них тот, кому было написано это письмо, – будут взяты под стражу пять месяцев спустя после ареста аббата, а потом изгнаны из страны. Относительно путешествия падре Эскобара в Гавану и двухсот язычков зеленого пламени, о которых тайно сообщалось в письме, Гайдара так ничего и не сказал, хотя во время допросов эта тема несколько раз поднималась.

Тайна «Деи Глории» умерла вместе с ним.

Жизнь шла своим чередом, Танжер занялась другими делами. Конкурс в Морской музей, потом работа полностью поглотили ее внимание, новые интересы завладели ею. Итак шло до того дня, когда появился Нино Палермо. Рыская по книгам и каталогам, он обнаружил ссылку на рапорт морского отдела Картахены, датированный 8 февраля 1767 года, о гибели «Деи Глории» в бою с корсарским кораблем.

Указывалось и местонахождение документа – в числе прочих он был передан в Морской музей. Таким образом Палермо явился в музей в поисках информации, и случай свел его с Танжер. Именно ей было поручено выслушать этого охотника за сокровищами. Как и принято в его профессии, он приступил к делу не прямо, ходил вокруг да около, напускал туману и упомянул то, что действительно интересовало его, как бы между прочим. Но вдруг она уловила название – «Деи Глория». Эта бригантина пропала во время перехода из Гаваны в Кадис. Танжер моментально все вспомнила и связала концы с концами, которые до сих пор оставались несвязанными. Она постаралась, как могла, скрыть охватившее ее волнение. Когда пустыми обещаниями ей удалось отвязаться от охотника за сокровищами, она навела справки и поняла, что документ, который интересовал его, был передан в главный морской архив Висо-дель-Маркес. На следующий день она была там, и в отделе «Корсарство и нападения на суда» нашла «Деи Глорию»: Репорт о гибели бригантины «Деи Глории»

4 февраля 1767 года в бою с корсарской шебекой, предположительно «Черги». Все, что было официально известно о гибели корабля, включая донесение единственного выжившего, находилось тут. Вот она, разгадка тайны, развязка приключения, которое она почувствовала в том старом письме иезуита.

Объяснялось и то, почему бригантина не дошла до порта и о чем допрашивали аббата Гайдару в тюрьме до самой его смерти. Становилось понятно и назначение двухсот язычков зеленого пламени, которые должны были убедить членов тайного комитета, а может, и самого короля отказаться от преследования иезуитов.

Она была возбуждена, ошеломлена и зла до бешенства. Все это было у нее перед глазами уже несколько лет тому назад, а она не сумела увидеть. Не была готова. Но вдруг, как в запутанной головоломке, когда вставишь главный фрагмент, все начинает складываться в ясную картинку, Танжер вернулась к своим старым записям и заметкам, стала просматривать их заново. Теперь трагедия аббата Гайдары – а даже папский нунций той поры в своих письмах не смог ее объяснить его святейшеству – была совершенно ясна. Аббат знал, что именно находится на борту «Деи Глории». Придворное положение, близость к королю делали его удобным посредником в той гигантской операции по подкупу высших лиц страны, которую готовили иезуиты, и ему было поручено вести переговоры с графом Арандой. Однако кто-то пожелал или сорвать операцию, или попросту захватить добычу, и потому Гайдару взяли под стражу и стали допрашивать. Потом на сцене – случайно либо преднамеренно – появляется корсарская шебека «Черги», и дело кончилось плохо для всех. Иезуитов изгнали, бригантина затонула при непроясненных обстоятельствах, и Гайдара стал единственной ключевой фигурой в деле. Потому его и не выпускали из лап все восемнадцать лет, потому и допрашивали беспрерывно. И все разнородные факты и сведения вдруг обрели свой смысл: от него до самого конца хотели получить информацию о бригантине. Но аббат молчал, он унес тайну с собой в могилу. Только однажды он дал намек – в перехваченном письме, которое он написал в 1778 году, через одиннадцать лет после событий, иезуиту-миссионеру Себастьяну де Мендибуру, высланному в Италию: "Они спрашивают про зрачки дьявола, безупречные, воды столь же чистой, как моя совесть.

Но я молчу. Они меня пытают, но мое молчание превращается в пытку для них самих".

Обладая всеми этими сведениями, Танжер смогла практически шаг за шагом реконструировать историю изумрудов и последнего перехода «Деи Глории». Падре Эскобар отплыл из Валенсии 2 ноября, даже не подозревая, что в тот же самый день в Мадриде был арестован аббат Гайдара. Бригантина под началом капитана Элескано – родного брата одного из руководителей ордена – пересекла Атлантический океан и прибыла в Гавану 16 декабря. Там падре Эскобар дождался падре Толосу, «молодого, надежного и верного человека», который еще раньше в полной тайне отобрал двести изумрудов на колумбийских рудниках, контролируемых орденом Это были неограненные большие изумруды чистой воды, без всяких дефектов. Из Картахены он морским путем доставил их в Гавану, хотя путешествие его продлилось дольше, чем предполагалось из-за противных ветров между островами Большой Кайман и Пинос, и когда он наконец обогнул мыс Сан-Антонио и прошел мимо Кастильо-дель-Морро с его пушками, «Деи Глория» уже ожидала его, бросив якорь на тайной стоянке неподалеку от Гаваны. Драгоценный груз перенесли на бригантину, разумеется, ночью или же скрыли его между прочими товарами, означенными в судовой декларации. В судовую роль падре Эскобар и падре Толоса были вписаны как пассажиры, экипаж состоял из двадцати девяти человек, включая капитана, дона Хуана Баутисту Элескано, штурмана дона Кармело Бальсельса, пятнадцатилетнего юнгу дона Игнасио Палау, ученика мореходного училища и племянника валенсийского арматора Форнета Палау, а также двадцать шесть матросов. «Деи Глория» вышла из Гаваны 1 января, вдоль флоридского побережья прошла до тридцатой параллели, поднялась еще на пять градусов, держа курс на запад и пройдя между Бермудами и Азорскими островами, здесь она попала в шторм, рангоут был поврежден, к тому же пришлось пустить в дело помпы. Бригантина продолжала свой путь на восток, обошла Кадис, хотя заход в этот порт был обязателен для всех судов, следовавших из Америки, но на это нарушение ей давали право еще не отмененные привилегии ордена, и прошла Гибралтар ночью на 2 февраля. На следующий день, когда она обогнула мыс Гата и держала курс на норд-ост к мысу Палое и Валенсии, ее начала преследовать шебека.

История с корсарской шебекой, вероятно, навсегда останется загадкой. Она либо поджидала в какой-нибудь засаде на андалусском побережье, либо вышла из самого Гибралтара, но случайное это совпадение или нет, узнать не представлялось возможным. Было известно, что шебека ходила то под английским, то под алжирским флагом в зависимости от обстоятельств, что порт Гибралтара был для нее обычным местом стоянки, хотя как раз тогда между Англией и Испанией существовал хоть и непрочный, но все-таки мир. Может, корсары по чистой случайности начали охоту на бригантину, хотя их присутствие в нужном месте в нужное время, упорство, проявленное ими в погоне, наводили на размышления. Нетрудно вписать эту шебеку в сложную игру интересов и хитросплетения той поры. Кто угодно, хоть сам граф Аранда или любой из членов тайного комитета, кто отдал приказ об аресте аббата Гайдары и был политическим соперником Аранды, мог иметь какие-то сведения и позариться на сокровище иезуитов еще до того, как оно будет дано им в качестве взятки, и таким образом убить двух зайцев одним ударом.

Как бы то ни было, но преследователи не учли решимости капитана Элескано, в которой не последнюю роль играло, вероятно, присутствие на борту двух готовых на все иезуитов. Завязался бой, оба корабля затонули, изумруды остались на дне морском. Рапорт юнги удовлетворил морские власти, у них не было никаких оснований проводить более глубокое расследование – в те времена нападение корсаров никого не могло удивить. Потом, когда из Мадрида пришел приказ заняться этим делом всерьез, единственный свидетель исчез. Несомненно, столь своевременное исчезновение было устроено с помощью иезуитов, которые тогда еще могли заручиться содействием местных властей. Несомненно, в руководстве ордена изучалась возможность поднять изумруды, но было уже поздно: удар был нанесен, за ним последовало тюремное заключение и изгнание. Все было потеряно в неразберихе тех дней.

Молчание аббата Гайдары, изгнание и смерть посвященных сделали завесу тайны еще более непроницаемой, Остались свидетельства того, что официальный Мадрид предпринимал попытки найти сокровища, когда граф Аранда был еще в силе при дворе, однако успехом они не увенчались. Потом новые и новые события потрясали Испанию и Европу, «Деи Глория» была окончательно забыта. Она еще глухо упоминалась в книге «Черный флот», написанной библиотекарем обсерватории Сан-Фернандо в 1803 году, а в последний раз нечто связанное с нею произошло двумя годами позже, когда графу Годою, премьер-министру Карла IV, было сделано любопытное предложение «поискать изумруды на некоем корабле с Кубы, по слухам, затонувшем», как сам он писал в своих мемуарах. Эта идея поддержки не получила; по заметкам на полях записки, содержавшей это предложение, оригинал которой Танжер обнаружила в Национальном историческом архиве, видно, насколько скептически отнесся к нему Годой: «по причине необоснованности предложения и в связи с тем, что, как известно, изумрудов на Кубе нет».

И тогда «Деи Глория» затонула снова, на два века погрузившись в пучину забвения.

Танжер и Кой остановились у самого конца причала, возле носа пришвартованной там небольшой шхуны. Танжер смотрела на залив, где вдалеке четко вырисовывались здания на острове Алхесирас. Море было спокойно, зеленовато-голубую воду едва подернула рябь от западного бриза. На небе облаков прибавилось, они медленно двигались в сторону Средиземного моря. Возле порта множеством точек виднелись стоявшие на якоре суда. Может быть, «Черги» отправилась в свой последний поход именно отсюда, где она находилась под защитой английской артиллерии на горе Пеньон. Корсар смотрит в подзорную трубу, видит парус на горизонте, быстро выбирается якорная цепь. И – погоня.

– Нино Палермо знает про изумруды, – закончила свой рассказ Танжер. – Он не знает, сколько их и какие они, но он знает, что изумруды были. Он видел некоторые из тех документов, что смотрела я.

Он умен, знает свое дело и умеет соображать… Но всего того, что знаю я, он не знает.

– Во всяком случае, он знает, что ты его обманула.

– Не смеши меня. Таких людей, как он, не обманывают. Сними борются их же собственным оружием.

Она взглянула на другой конец причала, где была пришвартована «Карпанта». Между мачтами и такелажем соседних судов Кой заметил голову Пилото, что-то делавшего на палубе. Смуглый, с выдубленным солнцем лицом, глазами цвета зимнего моря, невыспавшийся и небритый, он, как всегда крепко, пожал руку Коя свой задубевшей рукой. Прибыл он рано утром. Из Картахены шел трое суток. Паровики – Пилоте всегда называл торговые суда паровиками – не давали глаз сомкнуть. Он уже вышел из того возраста, когда ходят в одиночку Давно уже вышел.

– Ведь выяснила-то все я, понимаешь? – говорила Танжер. – Палермо только замкнул цепь, причем совершенно случайно. В моей голове все уже было, только ждало своего часа… Знаешь, как бывает: ты чувствуешь, что когда-нибудь эти сведения тебе пригодятся, а до той поры они лежат где-то в дальних уголках памяти…

Сейчас она была откровенна, и Кой это понимал.

Сейчас она рассказывала свою настоящую историю, так прямо и говорила; во всяком случае, в той части, что касалась конкретных фактов, ей больше нечего было скрывать. Он знал все основное, знал связь между событиями, знал все, что таилось на дне моря и в чем заключалась тайна. И тем не менее это его не успокоило и не ободрило. Я тебе солгу, и я тебя предам. Непонятная, какая-то чужая нотка звенела где-то, нечто вроде едва заметного изменения числа оборотов в дизеле или возникновения в ансамбле нового инструмента, которое кажется случайным или необоснованным, оно почти до самого конца остается таинственным, необъяснимым и только в финале обретает свое истинное значение. Кою пришла на память одна вещь Телониуса Монка, классический блюз, который так и назывался: «Таинственный».

– Это интуиция, Кой, – сказала она. – Именно интуиция. Про такие мечты точно знаешь, что они воплотятся, – продолжала она, глядя на море так, словно видела эту воплощенную мечту, а Кой смотрел на ее юбку, развевающуюся на ветру, ноги в сандалиях, упавшие на лицо волосы. – Я столько работала… даже когда еще не знала, куда меня это приведет. Ты не можешь вообразить, с каким упорством я работала. До боли в глазах. И вдруг, в один прекрасный день – хлоп! Все обрело смысл.

Она обернулась, посмотрела на него, прищурив глаза от яркого света, и на губах ее была улыбка, улыбка, в которой сквозила и задумчивость, и, может, даже надежда. Улыбалась нежная кожа в веснушках у рта и на скулах, улыбалась с такой теплотой, что чувствовалось, как это тепло сбегает по шее к плечам, рукам и дальше, под одежду.

– Так, наверное, бывает с художниками, – добавила она, – у него чего только нет в голове, но вот какой-нибудь человек, слово, мимолетный образ в один миг создают в его воображении картину.

Date: 2016-08-29; view: 245; Нарушение авторских прав