О рыцарях и оруженосцах 2 page

Здесь уже почти все ушло в тень, последние лучи закатного солнца убегали по крышам. Мостовая на площади, специально для Коя отметил Гамбоа, была выложена камнями Нового Света – балластом с кораблей, приходивших из Западных Индий.

– Вернемся к Нино Палермо, – продолжил он. – Как я уже говорил, ему не удалось застать меня врасплох, я позволил ему выкрутасничать, сколько ему угодно, но никакой стоящей информации не дал.

– Большое тебе спасибо, – сказала Танжер.

– Тут дело не только в тебе. Эта акула мне сильно подгадила однажды. Он тогда разыскивал четыреста слитков золота и серебра с «Сан Франсиско Хавьер», хотя, по другим сведениям, их там было полмиллиона… Но в таких случаях лучше не поднимать скандалов, от которых никому никакой пользы не будет, лучше промолчать, но крепко запомнить. Да-да, мы тоже не лыком шиты.

Они пробирались между запаркованными машинами и постоянно сталкивались с весьма подозрительными личностями. В этом квартале было множество затрапезных таверн, заполненных безработными рыбаками, бродягами и нищими. Какой-то парень в спортивных тапочках и с таким видом, будто только что преодолел стометровку с хорошим результатом, довольно долго шел за ними, не отрывая глаз от сумки Танжер, и в конце концов Кой вышел на мостовую, повернулся и так свирепо посмотрел на парня, что тот предпочел изменить курс.

Танжер из предосторожности прижала сумку локтем, а раньше она свободно висела у нее на плече.

– О чем конкретно просил тебя Палермо?

Гамбоа остановился, чтобы прикурить, предварительно предложив сигареты Танжер и Кою, но они отказались. Дым утекал между пальцев из лодочки его ладоней.

– О том же, о чем ты. Ему нужны были чертежи. – Он сунул зажигалку в карман и повернулся к Кою. – Для любой работы, связанной с затонувшими кораблями, чертежи имеют первостепенное значение. По ним можно понять устройство корабля, вычислить размеры и так далее… Под водой очень трудно ориентироваться, все это выглядит совсем не так, как в кино, – просто куча гнилых досок, да зачастую еще и занесенная песком. И потому очень полезно знать, где корма, какая длина трюма, где шкафут… С чертежами и рулеткой уже можно осмысленно искать. – Он пристально посмотрел на Танжер. – Конечно, в соответствии с тем, что именно собираешься найти.

– Речь идет не о том, чтобы искать что-то под водой, поначалу во всяком случае. Пока это просто исследовательская работа. Оперативная фаза наступит позже, если вообще наступит.

Гамбоа выпустил струйку дыма в щель между прокуренными передними зубами.

– Ну да, конечно. Оперативная фаза… – Он хитро прищурился. – А что за груз был на «Деи Глории»?

– Хлопок, табак и сахар из Гаваны. И тебе это прекрасно известно.

– Угу. – Гамбоа почесал в бороде. – Как бы то ни было, но если удастся найти корабль и перейти… Как ты сказала? К оперативной фазе, то все будет зависеть от того, что именно разыскивается. Если это документы или что-то недолговечное, то пиши пропало.

– Разумеется, – ответила она с непроницаемым видом, будто играла с ним в покер.

– Бумага размокла, и привет.

– Разумеется.

Гамбоа снова почесал в бороде и затянулся.

– Так же как гаванский хлопок, табак и сахар, верно?

Прозвучало это весьма насмешливо, и Танжер подняла руки, как пай-девочка.

– Так указано в судовой декларации. Она не так уж хорошо сохранилась, но все-таки дает возможность составить довольно точное представление о грузе, который находился на борту.

– Тебе очень повезло, что ты ее нашла.

– Действительно, повезло. Она прибыла с Кубы в тысяча восемьсот девяносто восьмом году, когда после Парижского договора оттуда вывозились испанские архивы. И попала не в Кадис, где, скорее всего, сгорела бы во время пожара, а в Эль-Ферроль и потом в Висо-дель-Маркес, где я нашла ее в отделе торгового мореходства.

– Большое везение, – снова сказал Гамбоа.

– Я пошла просто наудачу, порыться в архиве, и вдруг – эта декларация. Название корабля, дата, порт, груз, судовая роль.. Все.

Гамбоа не сводил с нее внимательного взгляда.

– Или почти все, – сказал он с подковыркой.

– А почему вы думаете, что на «Деи Глории» есть что-нибудь еще? – задал Кой и свой вопрос.

Явно испытывая удовольствие, Гамбоа улыбнулся и покачал головой.

– А я и не думаю, дружище. Мне достаточно понаблюдать за сей юной дамой… И учесть, что Нино Палермо тоже заинтересовался этим делом. И еще сообразить – а я все-таки много лет в этом варюсь и вообще не вчера родился, – что от прямого перехода Гавана – Валенсия без захода в Кадис сильно попахивает секретной операцией, что бы там ни говорилось в гаванской грузовой декларации, которую каждый может без труда получить в Висо-дель-Маркес. А если еще учесть даты и личность арматора, то становится совершенно очевидно – на «Деи Глории» далеко не все было чисто. Да и этого потопленного корсара можно называть как угодно, но уж никак не простофилей.

Тут директор обсерватории прищурил глаз, рассмеялся и снова выпустил дым между передними зубами.

– И ее, впрочем, тоже, – добавил он, глядя на Танжер.

Она вдруг рассмеялась, совсем так же, как раньше, с той же мягкостью, храня при этом вид интеллигентный, таинственный и заговорщический. Гамбоа совсем не обиделся, казалось, его это развлекает, он был терпим к ней, как взрослый к плохой девчонке, которая почему-то вызывает у него симпатию.

Кой отметил: помимо многого прочего, что она умела, она и смеялась именно так, как надо; при этой мысли он снова почувствовал смутную досаду и неловкость, ощутил себя лишним. Скорее бы мы оказались там, в море, подумал он. Далеко ото всех, наедине, где ей просто придется смотреть только на меня.

Она и я. И какая разница, что искать – золото, серебро, слитки, черта в ступе…

Гамбоа, видимо, понял его состояние и дружелюбно посмотрел на него.

– Я не знаю, что она ищет, – сказал он. – Я даже не знаю, знаете ли это вы. Однако мало есть вещей, которые могут пролежать на дне два с половиной века и не испортиться. Древоядные черви пожирают древесину, железо ржавеет и покрывается отложениями…

– А что происходит с золотом и серебром?

Гамбоа ехидно взглянул на него:

– Она говорит, что не ищет ни золота, ни серебра.

Танжер слушала молча. На мгновение Кой перехватил ее спокойный взгляд – казалось, разговор этот ей не интересен.

– Так что происходит с золотом и серебром? – упорствовал Кой.

– Золото и серебро имеют то преимущество, – объяснил Гамбоа, – что море практически не наносит им вреда. Серебро темнеет, а золото… В общем, золото – это самое лучшее, что бывает на затонувших кораблях. Оно не окисляется, не зеленеет, не теряет блеск и цвет… Его поднимают со дна таким же, каким оно туда попало. – Он снова подмигнул и поглядел на Танжер. – Но мы уже говорим о сокровищах, а это слова запретные. Правильно?

– Никто не говорил о сокровищах, – сказала она.

– Конечно. Никто. И Нино Палермо не говорил.

Но такой стервятник и шагу не сделает из любви к искусству.

– Это касается Палермо, а ко мне не имеет никакого отношения.

– Ну разумеется, – теперь Гамбоа обращался к Кою и весело ему подмигнул. – Разумеется.

«Проезд Пиратов», прочитал Кой табличку на углу.

Эта узкая улочка с обшарпанными белыми стенами домов называлась не более и не менее, как проезд Пиратов. Он снова, не веря своим глазам, прочитал надпись на изразцовой табличке, проверяя, правильно ли он прочитал Он и раньше бывал в Кадисе, но он знал портовый район, в особенности ныне уже не существующие бары на улице Плосия, во времена «экипажа Сандерса» они частенько туда захаживали, но в этой части города он не бывал. Во всяком случае, здесь, в этом проезде, с этим названием, из-за которого он чуть было не расхохотался. Хотя что уж тут такого фантастического. Более подходящего названия не придумаешь для этой улочки и для нашей компании – моряк без корабля и искательница затонувших кораблей в древнем финикийском Гадире, откуда уже тысячелетия, век за веком, столько кораблей и столько людей уходили в плавание, чтобы никогда не вернуться В конце концов, в этом есть смысл. Если пираты и корсары шагали по этим темным, обкатанным временем камням, бывшему балласту в трюмах кораблей, которые везли золото из Южной Америки, то, может быть, призраки «Деи Глории» и его экипажа, покоящегося на дне морском, Танжер и он сам затронули какие-то нужные струны этого места. Может быть, то, что казалось прочно связанным с книгами и картинками, с владениями детства, с областью мечтаний, все же хоть в какой-то степени возможно и в жизни. Или, может быть, некоторые мечты и сновидения ждут своего часа в шорохе морской гальки и бумажных страниц, в камнях и старых стенах, пожираемых морем, в книгах, которые как распахнутые " приключение двери, в кипах пожелтевших бумаг, где прячутся начала волнующих и опасных морских странствий, превращающих одну жизнь во множество жизней, и в каждой – свой стивенсоновский и мелвилловский период и неизбежный период Конрада. «Я избороздил океаны и библиотеки», – прочитал он уже много лет назад. А вполне вероятно, что все гораздо проще: в этот мир можно попасть только таким образом и никаким иным – когда смысл ему придает женщина. Ведь наступает такая минута, когда, пройдя определенную точку в пространстве и времени, мужчина оставляет часть своей жизни на другой стороне земной сферы, и только женщина, та самая женщина, может побудить его посмотреть назад. Только она и может стать единственно возможным искушением.

Он посмотрел на Танжер, которая шла рядом с Гамбоа; прижимая сумку локтем и глядя вниз, она, все еще со спутанными морским ветром волосами, созерцала мостовую перед своими кожаными сандалиями, не обращая внимания на табличку с названием улицы – ей не нужны были таблички, она шла по своим собственным улицам. Проблема в том, думал он, что мореходная наука не помогает, когда ходить надо по суше и рядом с женщиной. Нет таких морских карт, по которым можно было бы прокладывать эти пути. Потом он спросил себя: какое же золото ищет Танжер – магическое золото детских снов или вполне конкретный, желтый и блестящий металл, не подвластный ни времени, ни морю?

– В любом случае, – говорил Гамбоа, обращаясь к Кою, – всякие поиски на морском дне без разрешения властей незаконны.

И пояснил, что законодательство относительно затонувших кораблей рассматривает самые разные аспекты: принадлежность судна и груза, исторические права, территориальные это воды или нейтральные, культурное значение и так далее. Великобритания и Соединенные Штаты обычно способствуют частной инициативе, рассматривая главным образом деловую, а не культурную сторону вопроса. Но в Испании, Франции, Греции и Португалии государство более сурово, у нас законодательство основано на римском праве и «Партидах», своде законов короля Альфонса Мудрого.

– Формально, – сказал Гамбоа под конец, – поднять со дна осколок амфоры без разрешения властей – уже преступление. Даже искать этот осколок – преступление.

Они вышли на площадь, над эспланадой возвышался Кафедральный собор с двумя белыми башнями и неоклассицистским фасадом. Под пальмами прогуливались супружеские пары и мамаши с колясками, детишки бегали между столиками открытых кафе. Свет дня постепенно меркнул, и голуби летели к карнизам собора, чтобы провести ночь между ионическими пилястрами. Один голубь чуть было не чиркнул Коя крылом по лицу.

– На этом этапе у нас нет никаких проблем.

Проводить исследования никому не запрещается, – сказала Танжер.

Гамбоа снова с удовольствием улыбнулся, показав передние зубы со щелью. Видно было, что он наслаждается. Ну-ну, обводи меня вокруг пальца. Меня-то, человека, пожившего на этом свете, да и капитана первого ранга к тому же.

– Ну конечно нет, – сказал он.

– Мы ничего не нарушаем.

– Вот-вот, и я говорю то же самое.

Танжер невозмутимо сделала несколько шагов вперед. Она по-прежнему смотрела на дорогу перед собой. Кой взглянул на линию ее склоненной шеи.

Впечатление обманчивой хрупкости. Бросив взгляд на Гамбоа, он понял, что тот с интересом изучает его.

– Может быть, позже, – сказала она, не поднимая головы, – если получим какие-то результаты, мы подадим серьезную заявку..

Кой услышал, что Гамбоа тихонько смеется.

И продолжает смотреть на него.

– Если Палермо не опередит.

– Не опередит.

Они проходили мимо дряхлого здания с железным заржавевшим балконом над входной дверью.

Кой прочитал, что написано на привинченной к стене мраморной доске: «В этом доме от последствий ранения, полученного на борту корабля „Принсипе де Астуриас“ во время памятной Трафальгарской битвы, скончался главнокомандующий королевским флотом дон Федерико Гравина-и-Наполи»…

– Обожаю уверенных в себе девушек, – сказал Гамбоа.

Кой взглянул на него. Гамбоа говорил именно ему, а не ей; Кою не понравилась дружелюбная ирония, которая светилась в норманнских глазах директора. Ты еще поймешь, во что ввязался, говорили они. Знаешь ты это или нет, но я бы на твоем месте Держал ухо востро. Или: малый вперед, промеряй глубину. Под килем у тебя не семь футов, кругом скалы, эта женщина знает, что ищет, а я очень сомневаюсь, что и ты об этом осведомлен. Достаточно послушать, как она говорит и как ты молчишь.

Достаточно посмотреть на тебя и на нее.

Они распрощались с Гамбоа и шли по старому городу в поисках места, где можно было бы перекусить.

Солнце скрылось некоторое время назад, оставалось лишь светлое пятно на западе, за крышами, спускавшимися к Атлантическому океану.

– Вот здесь это было, – сказала Танжер.

Когда они остались одни, она, казалось, стала иной. Более спокойной и естественной, словно сдала какую-то вахту. Иногда она останавливалась, показывала ему что-нибудь примечательное. Сумку, висевшую на плече, она по-прежнему прижимала локтем, синяя юбка мягко колыхалась в такт шагам.

Они шли по старым улочкам, и неверный свет фонарей отражался в ее темных зрачках.

– Здесь был замок Гуардиамаринас, – сказала она.

Они остановились на улице, которая взбиралась вверх к римскому театру и старой крепостной стене, рядом с руинами, на которых стояли каменные колонны и две стрельчатые арки, давно уже не поддерживавшие никаких сводов. Дальше была третья арка, под которой был вход в узкую улочку. Пахло соленым морским воздухом, слышно было, как неподалеку бьются волны, а еще пахло древними камнями, мочой и нечистотами. Пахло так, сказал себе Кой, как пахнет в закоулках заброшенных портов, где нет осветительных мачт с гроздьями галогенных ламп, куда так и не заглянул век пластика и технологий, где все погружено в мертвые времена, неподвижные, как вода между пристанями, где бродят кошки и стоят мусорные баки, где светят подслеповатые фонари, где в темноте мелькают огоньки сигарет, под ногами хрустят бутылочные осколки, где проще простого найти кокаин по сходной цене и снять женщину на пятнадцать минут. Но и в порту Кадиса, находящемся в другой части города, уже ничего такого не было, прежние бордели и матросские пансионы сменились респектабельными барами и гостиницами. Не валялись под навесами и портовыми кранами скорлупки каштанов, не разыскивали свое судно на рассвете пьяные моряки, не шагали патрули морской полиции, не дрались американские матросы. Все это переместилось в другие точки земного шара, да и там выглядело теперь иначе. Оставались еще такие порты, как Буэнавентура в Колумбии, с узкими улочками, лотками фруктов, баром «Бамбо», борделями и женщинами в столь облегающих и легких нарядах, что они кажутся нарисованными на коже. Или Гуайякиль в Эквадоре с креветочными коктейлями и игуанами, лазающими по деревьям в центре города под бой всех четырех часов Кафедрального собора, ночными стражниками с фонарями и ракетницами у пояса, чтобы отпугивать грабителей. Но это уже исключения. Теперь порты располагаются за пределами городов, они превратились в подъездные пути для автофур, суда причаливают точно по расписанию, выгружают из трюмов контейнеры, а матросы, филиппинцы и украинцы, из экономии не спускаются на берег и смотрят телевизор.

– Вот здесь, где мы сейчас стоим, проходил кадисский меридиан, – говорила Танжер. – Хотя так было всего лишь двадцать лет после тысяча семьсот семьдесят шестого года, потом его провели по обсерватории Сан-Фернандо Однако уже с середины восемнадцатого века он заменил собой на испанских морских картах традиционный меридиан острова Йерро – французы заменили его на парижский, а англичане на гринвичский.. Это значит, что если в то утро на «Деи Глории» определяли долготу по этому меридиану, то корабль затонул в четырех градусах и пятидесяти одной минуте от того места, где мы сейчас стоим. Если внести поправки по таблицам Перона, то точное местоположение затонувшего судна – пять градусов двенадцать минут восточной широты.

– То есть в двухстах пятидесяти милях отсюда, – сказал Кой.

– Да.

Они сделали несколько шагов и оказались под аркой. Фонарь с разбитым стеклом отбрасывал блики желтоватого света на окно с решеткой. Дальше, уже под открытым небом, Кой заметил культи разрушенных колонн. Здесь царило полное запустение.

– Первую обсерваторию здесь основал Хорхе Хуан, – сказала Танжер. – В башне, которой ныне уже не существует. Она находилась вот здесь, на территории, где сейчас коллеж..

Она говорила тихим голосом, словно место к этому обязывало. Или тьма, едва разбавленная желтыми бликами разбитого фонаря.

– Это все, что осталось от старого замка. А замок был построен на развалинах римского амфитеатра, в нем располагалась Академия гардемаринов.

Преподавали в ней и работали в обсерватории знаменитые моряки, настоящие ученые, такие, как Хорхе Хуан и Антонио де Уллоа, опубликовавшие свои труды по измерению градуса долготы на экваторе, Масарредо, великолепный морской тактик, Тофиньо, сделавший гидрографический атлас испанского побережья… – Она повернулась вокруг своей оси, разглядывая все, что ее окружало, и грустно прибавила:

– А после Трафальгара всему пришел конец.

Они прошли чуть дальше по этой улочке. На перекинутых через балконы веревках сушились простыни, как недвижные в ночи саваны.

– Но в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году здесь все было по-другому. Тогда закрылся иезуитский мореходный коллеж, его собрание книг отошло к обсерватории, библиотека которой пополнялась и за счет покупок в Париже и Лондоне.

– Книги, который мы сегодня видели.

– Да, именно их ты и видел в витринах обсерваторской библиотеки. Трактаты по астрономии, мореходству и путешествиям. Это изумительные книги, и они до сих пор хранят свои тайны.

На старых камнях и оголенных кирпичах стен их тени соприкасались. На лицо Кою упала капля воды с повешенной сушиться простыни. Он поднял глаза и в темно-синем прямоугольнике неба увидел сияющую звезду По времени и по положению звезды Кой понял, что это Регул, передние лапы Льва, созвездия, которое перешло уже северное полушарие, как ему и положено.

– Академия находилась в замке, пока ее не перевели в другое место, а потом на остров Леон, ныне Сан-Фернандо, но обсерватория оставалось тут еще несколько лет, до тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Тогда и меридиан Кадиса переместился на двадцать километров восточнее.

Кой дотронулся рукой до стены. Гипс распался под его пальцами.

– Что произошло с замком?

– В нем разместили казармы, а позже – тюрьму и в конце концов снесли. От него осталось две стены и арка. Вот эта арка.

Они обернулись и снова посмотрели на низкий темный свод.

– Что ты ищешь? – спросил он.

Он услышал, что она тихо, очень спокойно рассмеялась. На ее лице играли тени.

– Ты это знаешь. Я ищу «Деи Глорию».

– Я не про то. И не про сокровища и тому подобное… Я спрашиваю, чего ищешь ты для себя.

Он подождал, но ответа не последовало. Она молчала и не двигалась. По ту сторону арки появился свет фар, выхватил кусок улочки и снова скрылся. На мгновение он обрисовал ее профиль на стене.

– Ты знаешь, что я ищу, – сказала она наконец.

– Ничего я не знаю, – вздохнул он.

– Знаешь. Ты видел мой дом. Ты видел меня.

– Ты ведешь нечистую игру.

– А кто ведет чистую игру?

Она вдруг дернулась, словно хотела бежать, но все-таки осталась рядом с ним. Она была на расстоянии шага от него, и ему казалось, что он чувствует тепло ее кожи.

– Есть такая старая загадка, – помолчав, сказала она. – Ты хорошо отгадываешь загадки, Кой?

– Не слишком.

– А я хорошо. А эта – одна из моих любимых…

Есть где-то остров, на котором живут только рыцари и оруженосцы. Оруженосцы всегда лгут и предают, а рыцари – никогда. Понимаешь?

– Конечно. Рыцари и оруженосцы. Чего ж тут не понять!

– Хорошо. И вот один обитатель острова говорит другому: «Я тебя обману и предам…» Слышишь?

«Обману и предам». Вопрос: кто это сказал – рыцарь или оруженосец… Ты как думаешь?

Он растерянно потрогал нос.

– Не знаю. Это надо обдумать.

– Конечно. – Она смотрела на него прямо и твердо. – Обдумывай.

Она шла совсем рядом. У Коя закололо в кончиках пальцев. И голос его звучал хрипло:

– Чего ты от меня хочешь?

– Чтобы ты отгадал загадку.

– Я не об этом.

Танжер склонила голову набок и пожала плечами.

– Мне нужна помощь. Я не могу все сделать сама.

– На свете много мужчин.

– Вероятно. – Она помолчала. – Но у тебя есть некоторые достоинства.

– Достоинства? – Это слово озадачило его. Он было хотел найтись и ответить ей, но в голову ничего не пришло. – Наверное…

И остановился с полуоткрытым ртом и насупленными бровями. Тогда Танжер снова заговорила:

– Ты не хуже, чем большинство мужчин, которых я знаю.

А после паузы закончила:

– И даже лучше некоторых.

Не правильный какой-то разговор, раздраженно подумал Кой. Не такой разговор нужен был ему в ту минуту. Совсем не такой. А раз так, то лучше вообще обойтись без разговоров. Просто идти рядом с ней, молчать, угадывая теплоту ее веснушчатой кожи.

Лучше всего сейчас было бы спрятаться с подветренной стороны молчания, хотя языком молчания она владела куда лучше, чем он. Она владела им с незапамятных времен.

Он повернулся к ней и увидел, что она смотрит на него. Ниже светлой челки поблескивали ее темно-синие глаза – А ты, Кой, чего хочешь ты?

– Наверное, я хочу тебя.

Наступило долгое молчание, и он вдруг понял, что сказать это оказалось совсем просто, особенно вот так, в темноте, которая как бы набрасывала покрывала на лица и даже на голоса. Это оказалось настолько просто, что он услышал свои слова, прежде чем успел подумать, а потом чувствовал лишь некоторую неловкость и слегка покраснел, чего Танжер видеть, конечно, не могла.

– Уж слишком ты предсказуем, – прошептала она.

Она не отодвинулась от него, даже когда он наклонился к ней и протянул руку к ее лицу. Она только произнесла его имя, словно предупреждая, словно ставя крестик, обозначающий опасность на белизне морской карты. Кой, сказала она. И повторила: Кой. Но он только очень медленно и очень печально покачал головой.

– Я пойду с тобой до конца, – сказал он.

– Я это знаю.

И в этот миг, почти уже протянув руку, чтобы погладить ее по голове, он посмотрел через ее плечо и замер Под аркой в конце улочки он различил чью-то невысокую и смутно знакомую фигуру. Этот человек стоял и спокойно ждал. И тут автомобильные фары снова на мгновение осветили улицу, под аркой тени метнулись из стороны в сторону, и Кой узнал – узнал меланхоличного недомерка.

VII

Дублон Ахава

Так же спросят и в час восстания из мертвых, когда будет выловлена из воды эта старая мачта, а на ней дублон под шершавой корой ракушек.

Герман Мелвилл «Моби Дик, или Белый Кит»

Когда официант бара-ресторана «Терраса» поставил пиво на стол, Орасио Кискорос поднес его ко рту и сделал солидный глоток, искоса посматривая на Коя. Белая пена повисла у него на усах.

– Очень пить хотелось, – сказал он.

Потом, удовлетворенный, окинул взглядом площадь. Теперь собор был подсвечен, его белые башни и купол главного нефа выделялись на темном небе.

Гуляющие еще прохаживались под пальмами, были полны и открытые кафе. Несколько молодых людей пили пиво и играли на гитаре, сидя на лестнице у памятника святому Доминику из Силоса. Кискорос, видимо, заинтересовался музыкой и иногда поглядывал на молодых людей, ностальгически покачивая головой.

Его имя стало известно Кою всего четверть часа тому назад, и он до сих пор еще как-то не мог поверить, что они сидят все втроем и пьют пиво, как старые приятели. За этот короткий промежуток времени меланхоличный недомерок обрел имя, гражданство и характер. Звали его Орасио Кискорос, был он аргентинцем, и у него имелось – об этом он сказал сразу же, как только получил такую возможность, – срочное дело к уважаемым даме и кабальеро. Все это выяснилось далеко не сразу, потому что за его неожиданным появлением под аркой Академии Гуардиамаринас последовала такая реакция Коя, которую даже самый доброжелательный свидетель не сумел бы назвать иначе, как агрессивной. Точнее, когда Кой в свете автомобильных фар узнал недомерка, он без промедления и без колебаний двинулся прямо на него, даже не обратив внимания на то, что говорила Танжер. А она говорила:

– Кой, пожалуйста, подожди.

Он ждать не стал. На самом деле он и не хотел ни ждать, ни узнавать, какого черта ему нужно было ждать, хотел он лишь одного: сделать восемь – десять шагов, которые отделяли его от недомерка, схватить его за лацканы пиджака и прижать к ближайшей стенке под желтеющим светом фонаря. Кою. все это было просто необходимо. Необходимо разбить морду этому типу, не дать ему испариться, как тогда, на бензоколонке. Поэтому, не слушая Танжер, он одной рукой почти оторвал недомерка от земли, и тот вынужден был встать на цыпочки, а другой готовился нанести удар кулаком в лицо. С этого лица, обрамленного поблескивающей чернотой зачесанных назад волос и густых усов, на него смотрели темные глаза навыкате. Но сейчас он уже не походил на лягушонка-симпатягу. В этих глазах Кой увидел удивление. И даже горестный упрек.

– Кой! – снова позвала Танжер.

Он услышал, как внизу слева щелкнул пружинный нож, и заметил, что стальное лезвие находится у самых его ребер.

Отвратительная дрожь пробежала по его икрам – удар снизу вверх, с такого расстояния, и все закончится наихудшим для Коя образом. Такой удар может оказаться серьезным обоснованием для того, чтобы отчалить и отправиться в то путешествие, из которого не возвращаются. Однако Кой оказался в таком положении не впервые, и инстинктивно, не думая, он отпрянул всем телом и в тот же миг саданул недомерку по руке.

– Поди-ка сюда, ты, козел, – сказал он.

С голыми руками на нож – вполне недурно. Конечно, он шел ва-банк. Он снял тужурку, и, как когда-то в Порт-о-Пренсе его научил Торпедист Тукуман, намотал на левое предплечье и ждал удара, слегка нагнувшись вперед, обмотанной рукой он прикрывал живот, а правую готовил для удара. Он был в бешенстве и чувствовал, как мускулы спины и плеч напряглись, задеревенели от притока быстро пульсирующей крови. Совсем как в прежние времена.

– Поди-ка сюда, я тебе рога-то обломаю.

Недомерок не выпускал нож и не сводил с него глаз, однако было ясно, что он растерян. Маленький рост, взъерошенные волосы, расхристанная в схватке одежда, бледность из-за желтого света фонаря – все это придавало ему не то злобно-порочный, не то клоунский вид. Без ножа у него не было бы ни малейшего шанса, решил Кой. Недомерок слегка привел в порядок пиджак, обдернул полы и пригладил волосы. Встал на пятку одной ногой, потом другой, выпрямился и опустил руку с ножом.

– Надо поговорить, – сказал он.

Кой оценил расстояние. Если он сумеет подойти поближе и залудить ему коленом между ног, то недомерок отправится беседовать со своей незабвенной мамашей. Он едва поменял положение, но недомерок тут же осторожно отступил назад.

– Кой, – сказала Танжер.

Она подошла сзади и встала совсем рядом. Голос ее звучал спокойно.

– Я его знаю, – добавила она.

Кой коротко кивнул, не спуская глаз с недомерка, и в тот же миг нанес давно задуманный удар, но противник сполна не получил, потому что понял, что затеял Кой, и успел увернуться. Недомерок получил только по колену, нога подогнулась, и, повернувшись, он оперся лбом о стену. Кой воспользовался моментом, двинул ему сначала обмотанной левой, а потом правой заехал по шее, и тот упал на колени.

– Кой!

Этот вскрик только разжег его ярость. Танжер схватила было его за руку, но он стряхнул ее. К черту.

Кто-то должен ответить за все, и этот тип вполне годится. Потом пусть она говорит что угодно, к тому же он совсем не уверен, что хочет слушать ее объяснения. Пока дерешься, разговаривать некогда, и он снова ударил. Однако недомерок развернулся, и Кой почувствовал, что нож слегка оцарапал ему обернутую тужуркой руку. Похоже, он недооценил противника. Шустрый и весьма опасный. Кой отступил на два шага, набрал воздуха в легкие и обдумал свое положение. Спокойно, моряк. Приди в себя, иначе целой банки шпината не хватит, чтобы расхлебать эту кашу. Рост ростом, но для того, чтобы перерезать артерию, и не надо быть гигантом. А потом, он однажды видел, как настоящий карлик, шотландец, вцепился зубами в ухо здоровенного грузчика – тот с дикими воплями бегал по молу в Абердине и никак не мог стряхнуть карлика, который впился в него, как клещ. Так что не расслабляйся, моряк. И маленькая змейка жалит насмерть. Он дышал громко, но между вдохом и выдохом слышал пыхтенье недомерка. Потом тот поднял нож, словно демонстрируя его, и одновременно в примирительном жесте медленно поднял левую руку с открытой ладонью.