Необычное богослужение 11 page

Иеродьякон Григорий сдержанно спросил:

- Лошадь покупаете, значит? Ну-ну... - Отведя меня в сторону, шепнул: - Ты не слишком-то с этим... - Он кивнул в сторону, на­мекая на что-то. Видя, что я его не понимаю, отец Григорий про­должил: - С Георгием, как ты его теперь именуешь - Евстафий? Вот-вот, с Евстафием будь осторожен. Сильно обидчивый, смотри, Симон, я тебя предупредил...

- Отцы, дорогие, а к нам Валера-милиционер заезжал на «Ура­ле». Он сейчас в Гудаутах. Ловите его, пока не уехал...

Этим сообщением матушка нас сильно порадовала. Вдвоем с ка­питаном мы разыскали милиционера.

- Завтра еду, отец Симон! Если чего, места в кузове много, все рассядетесь! Везу муку на Псху. Дорогу, говорят, размыло, но с Бо­жией помощью прорвемся, так? - весело говорил он, разглядывая нас с улыбкой, сверкая белыми зубами. - Ах ты! Чуть не забыл! - вспомнил Валера. - Вам железные ящики не нужны, от крыс про­дукты хранить? На военной базе полно, могу помочь...

Я согласился. Майор-абхаз подвел нас к складу, где возвыша­лась гора пустых металлических контейнеров, размером с большой чемодан.

- Все «б.у.», берите любой, не жалко! - распорядился майор и ушел.

Я долго выбирал среди множества ящиков, осматривая их и же­лая выбрать контейнер покрепче. Когда я нес его к машине, то уди­вился тяжести своей ноши.

- Валера, почему этот ящик такой тяжелый?

- Он железный, батюшка, потому и тяжелый. Не бойтесь, крысы зато не откроют...

В пути началась страшная болтанка. Постоянно раздражал лязг какой-то железки под кузовом. Ею оказалось подвешенное на крюк цинковое ведро. Дорогу действительно размыло так, что тяжело груженную машину качало с боку на бок, словно большую лодку. На перевальном подъеме мы остановились и попрыгали из кузова прямо в грязь. Недавно прошедшие ливни вызвали сильный опол­зень, и от дороги осталась лишь узенькая полоска, гораздо уже рас­стояния между колесами.

- Вот незадача! - пробормотал Валера. - Недавно ехал, дорога еще была. Но ничего, у меня две лопаты есть!

Мы по очереди кидали грязь, смешанную с камнями, в глубо­кий обрыв слева, освобождая место для проезда нашей огромной машины. Некстати начал моросить мелкий дождь. Водитель ры­чагом, сделанным из большой буковой ветки, сталкивал валуны в пропасть, одним глазом поглядывая на все более хмурящееся небо.

- Хватит, отцы, надо ехать! Только вы в сторонке стойте, пока я не проеду... Может, мне выпрыгивать придется!

Холодок прошел у меня по спине: как будет выпрыгивать Ва­лера, если у него пропасть слева под боком, куда должен падать «Урал»? Тяжело завывая мотором, машина медленно двинулась по узкой колее. Пройдя метров пять, она начала заваливаться набок в сторону обрыва. Милиционер остановил грузовик и вылез на под­ножку, хмуро рассматривая крутой склон. Машина, словно разду­мывая, покачивалась над пропастью.

- Евстафий, Михаил, тяните крюк лебедки вон к тому большо­му буку у дороги! - скомандовал он с решимостью. Те с готовно­стью потащили крюк. - Обвяжите трос вокруг дерева. Так! А теперь молитесь...

«Урал» тихо, миллиметр за миллиметром, пополз по раскопан­ной нашими лопатами раскисшей дорожке, кренясь еще больше набок. Из кузова в обрыв полетели какие-то мешки и рюкзаки, ку­выркаясь по склону. От волнения я присел на корточки, боясь гля­деть на Валеру и молясь за него всем сердцем...

Но крюк помог. Включив лебедку, смельчак удержал грузовик от падения, вырвав с корнем высокий бук, за который был укреплен трос, и выбрался на ровный широкий участок.. Братья полезли в обрыв собирать попадавшие туда мешки и рюкзаки, застрявшие в кустах. Я запрыгнул на подножку «Урала».

- Валера, ты -молодец! - Все, что смог, я вложил в это слово.

- На войне как на войне, батюшка! Нам не привыкать... - Он взъерошил рукой свои густые волосы и усмехнулся. - Садитесь, чего там на подножке висеть...

Машина, разбудив собак, не торопясь въехала в спящее село, выхватывая светом фар то заборы, то маленькие домики в черной темени садов. Мы заночевали у хозяина на сеновале. Лежа на спи­не, я слушал, молясь, некоторое время голоса ночи: дремотную беседу моих товарищей, возбужденных и не остывших от дороги, затихающее стрекотание осенних сверчков и тонкий с подвывани­ем лай какого-то молодого щенка, выводящего одну и ту же жалоб­ную ноту, должно быть, страдающего от привязи, на которую его впервые посадили...

Проснулся я от яркого солнца, ударившего в глаза через треу­гольный проем в чердаке. Некоторые из братий уже умывались во дворе, фыркая от утренней свежести, как молодые жеребята.

Мне захотелось проверить свой железный ящик, чтобы узнать, отчего он такой тяжелый. Открыв его, я обомлел: в нем лежали мины и гранаты. Друзья столпились рядом, удивленно разгляды­вая содержимое.

- Что смотрите? - К нам подошел милиционер.

- Валера, погляди, что я взял на складе... - Он заглянул внутрь и расхохотался. - Отец Симон, это я обратно не повезу! Должно быть, кто-то из солдат себе для дома припас и припрятал, а вы взяли... Не унывайте, мины и гранаты нам пригодятся. Мы ими дорогу бу­дем расчищать, если завалит...

На утренний чай всех нас пригласил Василий Николаевич.

- Ну, отцы, дай Бог нам покупочку сегодня совершить! В деся­том часу пригонят коня с перевала, с самого Северного Кавказа. Справный конь, я вам скажу. Все честно, законно. Здоровый жере­бец, трехлетка, без всякого обмана! Не то что со мной в Сухуми со­творили... Как говорится, глупее дурака только старый дурак!

- А что случилось в Сухуми, Василий? - спросил Михаил, давно уже знакомый с пчеловодом.

- Как-то поехал я с супругой корову продавать на рынок. Про­дали нормально, три тысячи чистыми по тем деньгам взяли, все чин чинарем. Деньги я аккуратно пересчитал, сунул за пазуху. Идем, значит, с рынка по улице. Какой-то абхаз подходит ко мне и толкует: «Видел я, как ты корову продал. Хорошая корова. Сам хо­тел купить. Пока к ней присматривался, ходил вокруг да около, а ты уже продал. Слушай, - говорит,- сам жалею, что не купил...» Пока он мне так растабаривает, смотрим, какой-то богач в белом костюме и шляпе, с папкой под мышкой, нам дорогу перебегает. Бежит, значит, куда-то, а папку-то и выронил. Наш абхаз хвать ее и раскрыл! А там новенькие сотки, одна к другой. Считает, ровно три тысячи рублей. «Вот, брат, как нам с тобой повезло! - гово­рит. - Давай пополам возьмем: полторы - мне, полторы - тебе!» «Нет, постой, - говорю, - мне чужих денег не надо!» А тот глаза выпучил, не понимает. «Как не надо? Даром же, бери, ну!» Я - ни в какую. А он поглядел на меня с кривой усмешечкой и злобно так: «Эх ты, лопух! Скажи спасибо, что тебе повезло! Если бы ты эти деньги взял, мы твои три тысячи из тебя здесь на улице вытрясли бы!» Мафия, одним словом...

К чаю подошел лесничий и присоединился к нашему разго­вору. Пока мы сидели за столом, черкесы-пастухи привели коня. В десять часов совершилась покупка. Серый в яблоках жеребец- трехлетка был красив. Издали он казался серебристым. Евста­фий смотрел на него влюбленными глазами. Старик-черкес цокал языком, приговаривая: «Эх, конь! Серебро!»

- Сильная лошадка, ничего себе! - высказал свое мнение пче­ловод. Лесничий тоже несколько раз обошел коня вокруг и одобри­тельно звонко хлопнул ладонью по крупу. Тот присел на задние но­ги, пугливо поводя ушами.

- Диковат еще...

- Батюшка, как его назовем? Благословите! - взволнованно спросил инок.

- Давай назовем его Афон! - Не знаю почему, вспомнилось мне это слово.

- Отлично! Ах ты, наш Афонюшка! - Капитан звучно чмокнул коня в морду, от чего тот дернулся в сторону, однако Евстафий крепко держал его за уздечку. Но под седло он не давался никому.

- Учить его надо, вот что! - вмешался егерь. - Сумеешь, отец Евстафий?

- Василий Ананьевич, если расскажете, как его учить, я сумею!

Длинным караваном, который замыкал инок, тянущий упира­ющегося Афона за уздечку, мы шли по известняковой тропе, в бе­лых камнях и зарослях вечнозеленого самшита, вдоль лазоревой Бзыби наверх в скит. Рядом со мной вприпрыжку бежал Ванечка, радуясь свободе и множеству интересных гостей. На двух лоша­

дях впереди лесничий и пчеловод везли седла, хомут, подковы, гвозди и упряжь. Валерий, рабочий из Лавры, с которым мы сдру­жились еще во время строительства церкви на Грибзе, как обыч­но, путался в своих длинных ногах:

- Чего это я сегодня так спотыкаюсь?

Распахнувшиеся просторы долины не отпускали взгляд: горные перевалы синели над рекой, такие родные и знакомые, словно за­ждались нас. Вслед за нашим караваном летела какая-то одинокая сойка, смешно вскрикивая и торопливо перелетая с ветки на ветку.

Не воображением, не мечтанием возбужденного ума вниду за сокровенные завесы священного бытия Твоего, Господи, но серд­цем своим, осиянным несозданным Твоим светом, Возлюбленный Иисусе, туда, где дух мой по дару Твоему станет единым и цель­ным, постигая Твою неизреченную любовь и всецело становясь ею. Перестал я слушать рассказы слепых о том, как должно выглядеть солнце любви Твоей, ибо становились их слова свинцом в душе мо­ей. А те из них, кто пытались показать мне пути Твои, показали мне лишь бездны и пучины. Воскреси меня из небытия, Воскрес­ший Иисусе, иссеки во мне все, что чуждо Святому Духу Твоему, мечом премудрой мудрости Твоей, а пожаром неугасимой любви обрати в пепел мои дурные страсти и мечтания, чтобы узрел я Тебя незамутненным чистым оком преображенного благодатью духа и навеки соединился с Тобой, Богом живым, Победителем смерти.

БЗЫБСКИЕ ПЕЩЕРЫ

Когда я пребываю в любви к Тебе, Боже, тогда весь целиком пре­бываю в Тебе Самом, Любви безпредельной. Когда в сердце моем вспыхивает Христова любовь ко всем, пришедшим в этот мир и из- шедшим из него, то бытие всех людей становится поистине моим бытием. Сладчайший голос Твой, Иисусе, да услышу я: Прощаются тебе грехи твои! (Мф. д: 2), ибо не желаю возвращаться к тем, кто прощает сам себе грехи свои. Жажду услышать святые слова эти из благодатных уст Твоих, ибо без озарения Твоего сокровенных глу­бин души моей я даже не смогу во всей полноте увидеть грехи мои, а увидев, без Твоей помощи не вынесу такого ужасающего зрелища, ибо видеть свой грех, по благодати Твоей, есть начало созерцания.

Росистый луг и сверкающие капли на крыше церкви красноре­чиво свидетельствовали о том, что осень становится полноправной хозяйкой в притихших лесах. Сладко веяло дымком из кухни, где кашеварил капитан. Ржанье коня за домом означало одно - наш конь прижился и просит куска хлеба с солью. И правда - когда я вышел из притвора церкви, Афон пасся в садовых клеверах, насто­рожив уши в сторону кухни. Приятно было подойти к красивому животному и погладить его теплую вздрагивающую морду с круп­ными темными глазами.

- Отец Симон, осторожней с конем! Он еще дикий! - крикнул капитан, выглянув в окно.

Евстафий ревниво относился ко всем попыткам гостей и братии подружиться с конем, утверждая, что хозяин должен быть у лоша­ди один. Только мне и Ванечке разрешалось угощать коня сахаром. В несколько дней наше увеличившееся братство подтянуло все дела по скиту и заготовке дров на зиму. Рюкзаки с вечера стояли наготове. Ваня проверял свои рыболовные снасти, засыпая меня вопросами:

- Отец Симон, а на Грибзе много рыбы? А когда мы придем туда, то сразу пойдем на рыбалку? А там удилище хорошее найдется?

Его звонкий голосок разносился по скиту и очень пригодился на литургии - Ваня обладал отличным слухом и слаженно пел с лаврскими отцами. В завершение он поразил всех торжественным перезвоном на наших церковных «железках», висящих на попереч­ной стропильной балке. Харалампий, причастившись, ушел в свою келью, сославшись на занятость. Иеромонах Филадельф и инок Евстафий ходили неразлучно вместе, обсуждая пчеловодство, ко­неводство и поварское искусство. Казалось, между ними возникло полное взаимопонимание и началась дружба навеки, что не пред­вещало, как водится, ничего хорошего.

За день до нашего ухода приехал лесничий, и наши коноводы, взяв коня, до вечера гоняли его по саду, приучая к седлу. Вечером они оживленно обсуждали свою работу:

- Я говорю вам, отец Евстафий, толк из коня будет! - говорил степенно Шишин, прихлебывая чай и щедро заедая его булкой с медом.

Инок суетился у стола, стараясь услужить гостю:

- Вы постарайтесь, Василий Ананьевич, я вас отблагодарю.

- Нам благодарности не надо, всегда рады монахам помочь! Еще денек здесь побуду, помогу...

- Хотите, я для вас икону напишу святителя Василия Велико­го? - не отставал капитан.

- Что ж, это можно, напиши... А я до зимы разок в неделю за­езжать к вам буду, проверять, как идет учеба... - благодушным го­ворком отвечал егерь, сознавая свою полную ответственность за обучение коня.

Поднявшись на Грибзу, все братство единогласно устремилось на рыбалку. После шумной, не по рыбачьей традиции, рыбной ловли отличился Ванечка - восемнадцать форелей было записа­но на его счет. У остальных леска путалась в кустах, крючки це­плялись за донные камни или рыба срывалась, с плеском падая в воду. Ваня старался больше всех, но тем не менее общий улов снова составил чуть больше двух десятков положенных нам фо­релей. Когда мы разбрелись по берегу, то неожиданно набрели на самодельную коптильню в виде шалаша. Возле костра хлопотал сын Василия Николаевича, подбрасывая в него хвойные ветки. На жердях над костром висело множество крупных рыб. Отец Фила- дельф и Ванечка остолбенели:

- Это надо же, столько рыбы здесь поймать!

- Вася, ты уже сколько дней здесь находишься? - спросил я, оза­даченный таким уловом, хотя сам давно уже перестал ходить на ры­балку.

- Сегодня третий день, завтра домой. - ответил тот, отмахива­ясь рукой от повалившего густого дыма.

- А в день сколько ловишь?

- Штук сто - сто двадцать, минимум, - ответил Василий, с ус­мешкой смотря на наш улов. - Возьмите у меня десяточек.

Он протянул мне связку копченой форели.

- Как же ты умудряешься ловить столько форелей? - Иеромонах не находил слов от удивления. - Какой-нибудь секрет есть?

- Места надо знать... - Рыбак рассмеялся.

Отец Филадельф не нашелся что ответить. Эта тема послужила причиной долгого обсуждения способов и секретов рыбной ловли у местных рыбаков.

После общей ухи и чая мы уединились с иеромонахом на ска­мье под высокой пихтой с чудесным видом на заснеженный Чедым. Свежий снежок припорошил скалы, и они сияли над темно-лило­вым пихтарником багряными закатными всполохами.

- Я, отче, никак пока не выберу, что мне больше по душе: скит или Грибза. Но, кажется, пока мне лучше пожить в скиту. Как вы думаете? Хочу научиться работать с пчелами, - говорил иеро­монах, любуясь остроконечной вершиной, возносящейся над на­шими головами.

- Давай начнем со скита, отец Филадельф. Обживись пока на Решевей, а за это время потихоньку подыщем местечко на Грибзе, где-нибудь на этой поляне. У вас, похоже, с Евстафием сложились хорошие отношения? - осторожно спросил я.

- Он очень толковый человек, и у него многому можно поучить­ся. Только он несколько странный... - Иеромонах задумался. - В общем, поживем - увидим... Можно, я у вас останусь, когда братья уйдут на Решевей?

- Конечно оставайся. Нам нужно тропу прорубить в альпику, треть уже готова. Тут верховья реки рядом, но повсюду сплошь гу­стые заросли. Этой тропой можно будет спускаться сверху, если придется через хутор Санчар ходить, кто знает...

Братья стали готовиться к спуску на Решевей. Мальчик ни за что не хотел уходить, прося оставить его жить на Грибзе вместе со мной.

- Батюшка, мне нравится быть отшельником! Вы увидите, я смогу, - говорил он, чуть не плача.

- Ваня, мы уходим с отцом Филадельфом высоко в горы. Там тебе быть опасно. Отшельником станешь, когда школу окончишь. А сюда придешь со мной в следующий раз, хорошо? - уговаривал я приунывшего друга.

- Да-а-а, следующего раза, может, не будет... Это вы так говори­те, - протянул он уныло.

- Откуда ты знаешь? Бог даст, мы же не расстаемся навсегда...

Этот довод победил уныние мальчика.

- Ну ладно, отец Симон, я вам верю!

Неделю мы с иеромонахом рубили толстые ветки замшелых ку­старников, пробивая скрытую тропу в верховья Грибзы. За эти дни Филадельф мне нравился все больше и больше своей внутренней чистотой и сокровенной красотой целомудренной души. При ра­боте с топором он проявил упорство и настойчивость, удивившие даже меня. Кавказ ему сразу стал родным, словно он всю жизнь провел в горах.

- Отче, а топор ты ловко в руках держишь, видно, не впервые? - спросил я, удивленный тем, что мне не удается догнать его в работе.

- Я же вырос в деревне. С отцом много поработал, сами дом сру­били. Мне бы на Грибзе келью построить: очень здесь нравится. Эх, времени до зимы немного осталось... Может, сейчас начнем ва­лить стволы, не будем откладывать это дело до весны, правильно, отец Симон?

Я согласился, поскольку моя предстоящая поездка в Россию внушала мне серьезные опасения, что до конца осени не успею вернуться на Псху. В азарте работы мы успели заготовить доста­точно бревен на половину венцов для кельи отца Филадельфа, по­ка затяжные дожди не согнали нас вниз на Решевей.

В скиту инок продемонстрировал нам первые успехи в обуче­нии коня:

- Наш Афоня смекалистый, уже под седлом ходит...

- А можно проехать? - не утерпел я.

- Можно, только недалеко. Вдруг понесет... - осторожничал капитан.

- Евстафий, я же ездил раньше и лошадей немного знаю. У са­мих белая кобыла была в Таджикистане, - привел я свои доводы.

- Так то кобыла, а это - конь! - Он ласково потрепал коня по морде. - У меня на них чутье есть. Если в глазу у коня синий огонь, значит, он дурной, бешеный... А этот, у, дурачок! - Евстафий по­тянул жеребца за узду, когда тот мотнул головой, ловя губами его руку. - Этот у нас нормальный...

Я сел в седло и выехал за калитку. Словно в далекой юности, мы помчались по лесной тропинке, раскидывая в стороны опавшие рыжие листья. Афон легко слушался команд и своими повадками показывал, что он понимает человека. Проскакав километра пол­тора, я повернул обратно. У калитки, за которой маячило лицо Ха- ралампия, меня ожидал встревоженный инок:

- Отец Симон, так далеко даже я не ездил...

- Ладно, Евстафий, не бурчи... Молодец, обучил коня! А вот как он под плугом будет ходить?

- Это сложно, батюшка. Всю зиму придется учить. Надеюсь, до весны что-нибудь получится, - осторожно ответил он. - Зато грузы на нем уже можно возить!

- И то слава Богу! Отвезешь наши рюкзаки на Псху? - Евстафий вспомнил, что мне предстоит поездка в Москву, и опечалился. - Ну, это же не скоро? Месяцок-то побудете?

- Побуду, но хочу с отцами на Пшицу сходить. Еще одну цер­ковь хочется там заложить, как батюшка благословил. Ты пой­дешь с нами?

Инок задумался:

- Пойти-то хочется, но надо с конем остаться. Считайте, у нас еще один человек добавился, а я как бы к нему приставлен...

- Отец Симон, у меня груз лежит на Псху: печка железная и еще кое-какой инструмент. Поможете на келью забросить? -

Харалампий весь ушел в свои келейные дела и теперь ожидал от нас помощи.

- Как, отец Евстафий? Теперь-то уж конь действительно приго­дится, поможем?

- Это можно, хоть сейчас, - добродушно ответил капитан, по­хлопывая по крупу коня.

Обрадованный строитель кинулся обнимать Евстафия:

- Мне еще несколько бревнышек нужно из лесу подтащить. Срубить-то срубил, а забрать не могу...

Несколько дней мы занимались кельей нашего друга вместе с Афоном, когда конь прошел настоящую проверку на подтаскива­нии бревен волоком. Эта работа оказалась для жеребца непривыч­ной - он пугался и путался в постромках. Здесь я впервые заметил, как нервничает капитан: лицо его побледнело, он переживал боль­ше своего подопечного.

- Евстафий, спокойнее, ты же так еще больше коня пугаешь! - пришлось мне сделать замечание иноку. Тот стойко промолчал.

Настали чудесные тихие осенние дни. Жара ушла, и солнечное тепло приятно грело лицо. Сладковатый запах опавшей листвы наполнил окрестности. Давно подбирался я к Пшице, и теперь, по­хоже, все устраивалось как нельзя лучше. Наш Афон повез самые тяжелые рюкзаки: мой, с богослужебными книгами в молочной фляге, и Михаила - с продуктами: лущеной кукурузой и красной фасолью. Отец Евстафий довез наши рюкзаки до Псху и попро­сил отпустить его обратно, сославшись на то, что конь молодой и устал за эти дни. Большим палаточным лагерем мы заночева­ли на лугу в пойме Бзыби. Дальше быстрая река, заворачиваясь в воронки, с шипеньем срывалась с гранитных глыб в узкое горло темного каньона.

Еще один утомительный переход - пыльный, потный и душ­ный, из-за отсутствия движения воздуха в каньоне, привел нас в известняковые скалы к подножию монашеских пещер. С благого­вением мы поцеловали большой литой крест в углу грота и про­пели литию о всех подвизавшихся и убиенных на Псху монахах. К вечеру стали устраиваться на единственно ровном месте - бу­гристой и шершавой, как наждак, серовато-белой скале, слегка покатой в сторону реки. Каждый начал выбирать и устраивать се­бе ложе поудобней: стелили мох, подкладывали пихтовые ветви. Я наблюдал за лаврским Валерием: он бросил походный коврик на камень и теперь спокойно лежал на боку, подперев голову рукой и добродушно посматривая на суету своих товарищей.

- Валера, а ты почему не устраиваешься? - Я положил коврик рядом с ним и с облегчением присел, вытянув ноги в тяжелых пыльных ботинках.

- Зачем устраиваться? Мне и так хорошо... - улыбнулся он в ответ, проявляя полную непритязательность. Его поступок пока­зался мне очень красивым по своему простому аскетизму и непри­хотливости. Для себя я решил во всем подражать такому образу поведения. Очагом и кашей занялся Михаил, расторопный и смыш­леный москвич.

- Батюшка, завтра у нас подъем по этому обрыву? - Все посмо­трели вверх, задрав головы и разглядывая нависающие глыбы.

- Возможно, Михаил. Нам натоптанная тропа не нужна. Попы­таемся подняться по звериным тропинкам, как зверь ходит. Там по­ищем место для церкви Иоанна Предтечи. Но у меня ко всем прось­ба: прошу сохранить наши поиски в тайне!

- Батюшка, поживем здесь, помолимся, а? - выжидательно спросил отец Филадельф. Все молча поддержали его и ждали мое­го ответа.

- А сколько у нас продуктов осталось?

- На неделю вполне хватит! - отозвался москвич, проверив со­держимое своего рюкзака и прикинув на глаз количество пакетов с продуктами, лежащих у очага.

- Хорошо, неделю поживем... - согласился я, вспомнив, что у ме­ня остался небольшой мешочек ржаных сухариков. За неделю, ко­торую мы ползали по обрывам, разыскивая скрытые гроты и пеще­ры, аппетит у нашего братства сильно увеличился. Вечером монах Иосиф удивленно спросил:

- Миша, а почему порции стали такие маленькие?

- Думал, что продуктов хватит на неделю, но, видно, ошибся... Все уже съели! - сокрушенно ответил тот, перетряхивая свои па­кеты.

- Так что же? Голодными будем пещеру искать? - подал голос отец Игнатий, до сей поры усиленно молившийся по четкам.

- Не совсем голодными, но около того... У меня есть небольшой мешочек черных сухариков! - Я достал его из рюкзака. У всех вы­тянулись лица.

- Да он же совсем небольшой... - приуныл высокорослый Валера.

- Батюшка, дайте мне сухари, будем делить, чтобы всем доста­лось поровну! - сказал математик, взяв у меня сухари и вниматель­но их пересчитывая. - Кусочков по пять на всех будет.

Мне пришлось взять слово:

- Отцы и братья, у нас завтра последний день, чтобы разыскать подходящую пещеру для церкви Иоанна Предтечи! Помолитесь, прошу вас...

- Отче, как раз завтра день Усекновения его честной главы! - со­общил отец Филадельф, посмотрев в маленький церковный кален­дарик.

Продираясь сквозь колючие кусты вдоль гигантских карстовых обрывов и стараясь не смотреть в бездну под ногами, мы неожидан­но вылезли к кристально чистому ручейку, лепетавшему в узкой расщелине. По-видимому, он тек с альпийских лугов и исчезал чуть ниже в скальных щелях. Попросив усталых спутников отдохнуть у ручейка, я в последней надежде устремился в карстовые лабирин­ты. Метрах в пятнадцати от ручья мое внимание привлек удиви­тельно красивый полог из плюща, свисающий со скалы. Откинув его, я перестал дышать от удивления: за зеленым пологом, словно маленькая сухая келья, находился грот, вполне подходящий под маленький храм. Внутри стоял зеленоватый полумрак, солнечные лучи рисовали на стенах красивый узор из листьев плюща.

- Слава Тебе, Боже! - прошептал я пересохшими губами. - Наконец-то...

Всем братством мы прочитали Акафист святому Крестителю и Предтече Иоанну и стали поздравлять друг друга с неожиданной удачей. Братья поглядывали на меня, ожидая, когда мы начнем спуск на тропу.

- Михаил, ты самый опытный, помнишь как мы спускались?

Тот оглядел склон и почесал в затылке:

- Вроде помню...

- Тогда помоги отцам спуститься, а я немного помолюсь и дого­ню вас. Жалко уходить...

В пещере стояла полная тишина. В нее не залетали даже голоса моих друзей, спускающихся по скалам. Я встал на колени: невы­разимое счастье обняло мою душу, вместе с благодарностью к свя­тому Предтече, которого всегда любило мое сердце. Покой, вели­кий жизнеутверждающий покой овладел всем моим существом. Исчез зеленый плющ перед глазами, исчезла пещера, и даже сам я потерял представление, где нахожусь. Тот зеленый полусвет, в котором я молился, превратился в мягкое голубоватое сияние, мерцающее во всех направлениях, открывал ли я глаза, или за­крывал их. «Останусь здесь навеки, Господи! Разве можно уйти от Тебя?» - мелькнуло в душе, охваченной молитвой. Я не ощущал ни рук, ни ног, ни даже самого тела и не представлял себе, как я пойду к братьям, если оно исчезло.

Слабые крики - «С-и-и-и-м-о-н! С-и-и-и-м-о-н!» - медленно из­влекли меня из забытья, и я вновь обнаружил себя стоящим в пеще­ре на коленях перед зеленым занавесом плюща. «О Боже! - вспом­нилось мне. - Ведь еще нужно спуститься со скал!» А сил идти, и да­же желания двигаться, не было совершенно. Последним усилием я заставил себя подняться и тоскующим взглядом обвел в последний раз пещеру святого Предтечи. «Я вернусь сюда, непременно вер­нусь, если Ты, Господи, позволишь! Святой Предтеча, помоги мне!»

В затекших ногах, особенно в правой, ощущалось сильное по­калывание. Пришлось даже несколько раз постучать ботинком по скале, чтобы восстановить кровообращение.

Флягу с книгами я оставил в углу, завалив ее камнями. Путаясь в направлении, я наконец выбрался на тропу вниз, но обнаружил там только Михаила и иеромонаха Филадельфа.

- А где же остальные? - недоуменно спросил я у москвича.

- Не знаю, спускались за нами... Куда они подевались? - Он при­нялся кричать, зовя товарищей. В скалах заметалось пугливое эхо.

Ответные слабые крики послышались неожиданно далеко впереди от того места, где мы спустились. Волнуясь за своих то­варищей, мы устремились на их поиски. Исцарапанная и усталая тройка пробиралась сквозь непролазные заросли самшита. Сверху сыпались камни. Цепляясь за деревья, по круче спускался отец Игнатий, за ним монах Иосиф, последним, неуверенно балансируя руками, лез Валерий.

- Куда вы подевались, отцы? - недоуменно встретил их Михаил.

- Это вы куда подевались? - сердито ответил монах. - Как в воду канули... Ну, мы и полезли сами. Куда ни глянем, всюду пропасть... Так и ломились вдоль обрыва по зарослям...

- Простите, где-то я вас упустил... - Москвич сильно сокрушал­ся. - Думал, вы за мной идете. Простите, не заметил... Давайте здесь заодно перекусим, как раз всем по сухарику осталось!

На этих сухариках мы добрели до Псху, где наши последние силы подкрепил обильным ужином Василий Николаевич, усадив всех за длинный стол во дворе. Любознательный математик рас­спрашивал хозяина о Святой горе, возле хутора Санчар.

- Как же, гора истинно святая! - Пчеловоду приятно было по­делиться своими сведениями. - Говорят, в прошлом веке там бы­ло явление Матери Божией! С тех пор хуторские частенько там слышат то монашеское пение, то колокольный звон, а некоторые даже видели в пещере, как монахи службу служили. Позвали по­том людей, искали-искали пещеру, да не нашли, не тут-то было... Кстати, батюшка, то старинное Добротолюбие, что вам моя родня подарила, там и нашли - на Святой горе, в сундучке лежало. Бы­ли и еще какие-то книги, но я запамятовал...

- А что, там тоже монахи жили? - спросил я у пчеловода.

- Да, как раз под горой у них монастырек стоял, но от него ниче­го не осталось...

Взволнованные услышанным, все стали бурно обсуждать наш предстоящий поход на Святую гору. Решено было пойти на Сан- чар утром.

Несмотря на усталость, мы забрались на лесистую вершину по узенькой тропинке. На небольшой поляне у обрыва стояли три деревянных креста с букетиками засохших цветов: кто-то ходил сюда молиться. Место было красивое: на север, рукой подать, воз­вышался Санчарский перевал, на юг открывалась долина Псху, вплоть до Серебряного хребта. После Акафиста Иверской ико­не Матери Божией всеми овладело желание обрести немедлен­но чудесное явление монахов, служащих литургию в невидимой церкви. Но сколько мы ни облазили гротов и потаенных мест, ни­какого храма не нашли, и даже не услышали монашеского пения, хотя Михаил прикладывал ухо к скале и уверял, что слышит ко­локольный перезвон.

Утром в дом Василия Николаевича послушница Надежда при­вела своего сына.

- Отец Симон, мальчик совсем заждался вас! Говорит, что вы обещали с ним пойти еще раз на Грибзу.