Духовник отец Виталий 2 page

У дома мы увидели все братство во главе с отцом Пименом, за­нятых заготовкой грибов в стеклянные банки, а возле них целую кучу собранной добычи. Старенький послушник от матушки Оль­ги, вновь приехавший в скит, деловито хлопотал возле кастрюль с грибами и заодно занимался приготовлением обеда. Мы высыпали свои грибы в общую кучу и присоединились к работающим ребя­там. Они очищали грибы и промывали их в воде. Присмотревшись к собранным груздям, я увидел, что это были очень старые пожел­тевшие грибы, из которых торчало множество червей, словно ще­тина в платяной щетке. Такие же червивые грибы варились для нас в котле на обед.

Отец Пимен, ты как хочешь, а я грибы с червями есть не стану!

Собрание работающих прекратило чистить грибы и стало

прислушиваться. Похоже, эта тема обсуждалась перед нашим приходом.

Отец, ты совершенно неправ! Этим делом занимается опыт­ный послушник. Он только что доказал мне, что такие грибы есть можно!

Зачем же их есть, когда вокруг полно молодых грибов?

Для экономии! Ты сам рассуди: грибы - это трава, черви едят грибы, значит, черви - тоже трава! - взялся объяснять архи­мандрит.

Это послушник так сказал?

Да, послушник. И очень убедительно!

Выходит, если лошади едят траву, значит, они тоже - трава? Извини, отец Пимен, лучше давай выбросим старые грибы и собе­рем новые!

Меня поддержали все остальные. Послушник потихоньку рети­ровался в дом. Начальник скита нахмурил бровь, но все же благо­словил выбросить все старые и червивые грибы.

Когда мы остались наедине, чтобы разрядить напряжение, я об­ратился к отцу Пимену:

Отче, прости, что я отказался есть обед с червями! Не у всех такие крепкие желудки, как у этого послушника. Помнишь, ког­да матушка Ольга угощала нас рыбными консервами, то, заметив вздувшуюся банку, забрала ее у нас со словами: “Вам такие консер­вы есть нельзя! Я дам эту банку послушнику, у него желудок кре­пенький!” Вот этот самый послушник спокойно съел ее в уголке! А с нами неизвестно что могло бы приключиться...

Мой друг рассмеялся, и инцидент был исчерпан.

Виноградные лозы, ранее лежавшие на земле и весной поднятые на вкопанные в землю столбы с протянутой между ними проволо­кой, дали хороший урожай.

Архимандрит неожиданно обнаружил в себе талант винодела. Из местного винограда сорта “изабелла” он сумел сделать отлич­ное вино для литургии, чем-то напоминающее кагор. Смешивая его с водой, мы использовали вино во время тяжелых переходов с грузом.

Наша дружная строительная группа - Адриан, Валера и я - сно­ва поднялись на Грибзу, принеся туда тяжелые, словно вериги, цер­ковные книги, а также продукты и инструменты на новую келью. Но долго жить там не пришлось. К нам снова прибежал налегке запыхавшийся Аркадий с запиской от начальника скита: “Святей­ший назначил меня настоятелем монастыря. Нужно ехать”. В скиту мы застали нашего начальника в спешных сборах.

Хорошо, что ты спустился! Проводи меня в Сухуми.

Это была для всех нас печальная новость, потому что она все ме­няла в нашей жизни. Заметив перемену в моем настроении, мой друг сказал:

Видно, от воли Божией не уйти! Второй раз уже назначают игуменом. Кажется, оно и есть мое настоящее послушание... - за­думчиво промолвил архимандрит. - Может, и ты со мной?

Спасибо, отец Пимен. Но для меня это невозможно, сам ви­дишь. К тому же мои легкие не выдержат Севера...

Пока мы занимались на Кавказе строительством скита, на Севе­ре продолжалось возрождение старинной обители. На игуменское послушание вместо отца Пимена Святейший назначил насельника Лавры, талантливого проповедника и богослова. Ему удалось со­брать вокруг себя достойных и преданных монахов, положивших начало восстановлению разрушенной обители. Но, вследствие не­которых разногласий с зарубежными паломниками, Патриархия сочла необходимым заменить его другим кандидатом. В Троице- Сергиеву Лавру снова пришло письмо за подписью Святейшего Па­триарха Алексия о назначении настоятелем монастыря архиман­дрита Пимена.

Во время сборов мой товарищ достал ружье, подержал его в ру­ках, подумал и спросил:

Симон, тебе ружье ведь не нужно?

Нет, конечно.

Тогда я подарю его Илье Григорьевичу, он же охотник!

Отдай его, отец, мне без ружья как-то спокойней... - согласил­ся я. Проходя мимо дома соседа, архимандрит подарил ему ружье, тем самым избавив меня от больших неприятностей.

Знаешь, а кое-что я все-таки понял в скиту, - доверительно сказал мне архимандрит, когда мы шли по тропе на Псху. - И мне кажется, я понял самое главное - почему люди к тебе тянутся! Те­перь я буду совсем иначе вести себя с ними, все будет по-другому! - твердо сказал он.

Ну, дай Бог! - пожелал я ему успеха. - Тебе расти, а мне ума­ляться! Такая воля Божия... Все-таки у нас в скиту что-то нача­ло действительно получаться, и за все я тебе очень благодарен, отец Пимен!

Мы вылетели в Сухуми всем братством, ребята попросились проводить скитоначальника. Добрая матушка разместила всех по койкам. Архимандрит взял меня с собой в Сбербанк, где мы обнару­жили огромную толпу народа: денег в банке не оказалось, нам вы­дали только квитанцию. Мы приуныли. Пришлось полдня ездить по различным отделениям. Лишь в одной маленькой сберкассе Но­вого Афона нас пожалели и смогли выдать полторы тысячи рублей. Почти все они ушли на дорогу и на билеты архимандриту, двум по­мощникам и соловецкому послушнику.

Вечером мы узнали от дьякона, что положение в Абхазии слож­ное. Денег не выдают, зарплаты нет, полки в магазинах пустые. Начались стычки в городе между грузинами и абхазами. Населе­ние было оставлено без всякой помощи. Печальные новости стали еще печальнее, когда мы узнали, что деньги, собранные верующи­ми Псху на церковь, пропали в Тбилиси. Долго я сидел на койке с четками в руках, возложив все заботы на Бога. Отец Пимен куда- то уехал с водителем и вернулся поздно. Ранним утром мы теп­ло распрощались на перроне, обнявшись на прощанье и пожелав друг другу помощи Божией. Это был самый лучший в моей жизни человек, и теперь наши дороги расходились. Поезд набирал ход, братья махали руками из открытого окна. Было грустно, как будто мы навсегда расставались с чем-то неповторимым и сокровенным в нашей жизни.

* * *

Осветляются к ночи озера,

Обмерзает излучины гладь.

Мы с тобою увидимся скоро,

Если только чуть-чуть подождать.

Снова в сонных глубинных разводах

Остывает небесный металл.

Как целительны были невзгоды,

Те, что каждый из нас испытал.

Обнимаю осеннюю ясность

Всем теплом всколыхнувшихся слов

И безследно проходит опасность,

Словно наледь с речных берегов.

Не напрасно случилось такое,

Что пришли мы к Христовой любви!

Не напрасно дано нам с тобою

Завершить в ней скитанья свои!

Вскоре нам сообщили, что в монастырь, вслед за отцом Пиме­ном, уехал и маленький иеродиакон-пустынник. Адриан впал в раздумье: нужно ли ему было уехать с архимандритом или остать­ся в скиту? Матушка Ольга интересовалась, написал ли я письмо отцу Виталию в Тбилиси.

- Слушай, Адриан, я собираюсь писать письмо одному очень хо­рошему духовнику, можешь в письме задать ему свой вопрос!

Он согласился, и я сел писать свое послание. В нем я кратко рас­сказал о ските и о своих проблемах, что остался в горах с четырьмя молоденькими ребятами и прошу совета. А также добавил вопрос Адриана - уезжать ему или остаться? Отправив свое послание, я вместе со своими помощниками улетел на Псху.

На Решевей природа сияла летним умиротворением и покоем. Мы распределили между собой обязанности: парни следят за ого­родом, я живу на Грибзе и периодически спускаюсь к ним послу­жить литургию и помочь по хозяйству. Наконец я оказался в лесу один. Каждая птица словно пела мне свою собственную мелодию. Ручей певучей флейтой повествовал о безхитростной лесной жиз­ни. Законопачивая стены церкви, иной раз я прислонялся спиной к теплой стене и закрывал глаза: душа как будто покидала землю и становилась светлым облаком, плывущим в лучах солнечного све­та. Иисусова молитва сливалась с моим дыханием.

Помня о благословении отца Кирилла, я иногда уходил вверх в горы в поисках подходящего уединенного места. Некоторые сол­нечные полянки привлекали мое внимание, но, несмотря на свою красоту, они не казались безопасными. Когда я тесал доски для

топчана, всей спиной почувствовал, что по лесу кто-то идет. Оста­вив топор, прислушался - птичьи трели трепетали в тишине леса. Немного ниже мои глаза приметили на склоне человеческую фи­гурку, спешащую наверх среди сосен. Это снова был Аркадий.

Матушка Ольга срочно зовет вас приехать в Сухуми!

А что случилось?

Не знаю. Так передал Василий Николаевич...

В скиту меня ожидало неожиданное искушение: зайдя на кух­ню, я увидел на столе большие кружки с неразбавленным вином.

Вы уже вино без воды пьете?

После трудов, батюшка...

Москвич, как непьющий, предложил:

Благословите, я его вылью?

При общем молчании он вылил всю бутыль на землю.

Грохочущий вертолет доставил нас в Сухуми. В доме у дьякона все изменилось. Нас встретили голые стены, вместо матрацев и одеял лежали соломенные тюфяки. Матушка Ольга, перекрестясь, сказала:

Теперь вот так будем жить, как странники! Слава Богу за все! И тебе то же самое советую... Вот, держи письмо от старца, прочитай, и все узнаешь.

Я открыл письмо отца Виталия. Он передавал свое благослове­ние и советовал молодым ребятам выехать из Абхазии. Мне старец благословил остаться в скиту и во всем положиться на Пресвятую Богородицу. В письме сообщалась неожиданная для нас новость: скоро в Абхазии начнется война. Тому, кто останется в скиту, не следует иметь дорогих вещей, икон и облачений. Излишки про­дуктов и вещей лучше раздать. Бояться не нужно. В горах не де­лать никаких запасов продуктов, а следует во всем довериться воле Божией. Это сообщение нас сильно поразило: расставаться никому не хотелось. Но матушка вмешалась и твердо заявила, что нужно исполнять благословение старца. Из последних денег мы купили билеты Адриану, Валерию и москвичу. Александр тем не менее по­желал остаться на Псху. Наше прощание было грустным: никто не ведал, увидимся ли мы снова.

Вместе с дьяконом и матушкой мы начали обсуждать наше поло­жение. Озабоченный таким сообщением духовника, я решил напи­сать ему еще одно письмо, в котором спешил задать наиважнейшие для меня вопросы: что самое главное в духовной жизни и что значит “соединить ум с сердцем”, надеясь получить ответ до начала вой­ны. Запечатав конверт, я с волнением вручил его матушке Ольге.

Тут одна раба Божия ездит в Тбилиси. Она должна привезти ответ, не переживай! - успокоила меня добрячка.

Дорогих вещей и икон у нас в скиту не имелось. Денег - ни ко­пейки. Облачения в Лавре нам пошили холщовые. Кресты у нас бы­ли медные, церковные сосуды - походные, изготовленные вручную в мастерских Лавры. Избыток состоял в основном в различных ин­струментах и рабочей одежде, которые я решил передать лесниче­му для распределения среди нуждающихся. Необходимо было по­советоваться с отцом Кириллом по телефону. Вкратце я рассказал ему о нашей ситуации и совете отца Виталия. Батюшка благосло­вил братьям отъезд из Абхазии.

Кто хочет, может поехать в монастырь к отцу Пимену, - ска­зал он.

Отче, какая ваша святая воля будет для меня? - с тревогой за­дал я свой вопрос.

А как у тебя на сердце? - в свою очередь спросил старец.

Батюшка, родной, войны я не боюсь, бросать скит не хочется, а на Севере мне сразу придет конец с моими легкими...

Ну, тогда оставайся, Бог тебя благословит! Если связи со мной не будет, можешь исповедоваться у моего друга, отца Тихона...

И еще вопрос, батюшка! Пока я буду жить один, без братьев, как мне быть с литургией?

Старец задумался и, помолчав, ответил:

Одному служить нельзя, но ввиду исключительных обсто­ятельств можешь временно служить один. А люди появятся обя­зательно...

Благословите, отче! Огромное вам спасибо от всего сердца! На­деюсь еще повидать вас... - взволнованно ответил я духовнику.

Бог тебя благословит, дорогой!

Матушка, узнав, что старец передал меня на это время отцу Ти­хону, жившему в затворе в Сухуми, прослезилась от радости и об­няла меня:

Какой ты счастливый, что можешь общаться с такими отцами! Это потому, что у тебя благословение отца Кирилла обращаться к затворнику! А вот меня он не принял и отца архимандрита тоже...

Оказалось, что попасть на беседу к сухумскому отшельнику бы­ло очень трудно. Он принимал людей без различия сана и должно­сти, слушая лишь волю Божию. Мог отказать епископу, но принять последнего грешника. Впечатленный рассказами матушки Ольги об отце Тихоне, я долго не мог уснуть: примет ли он меня и какой

будет наша встреча? Затворник представлялся непреклонным, су­ровым старцем, но все произошло совершенно иначе.

Наутро матушка Ольга показала мне на большой бумажный мешок:

Возьми эти макароны, больше у меня ничего нет. Только все они червивые...

Спаси вас Господь, матушка, пригодятся и макароны!

Она сунула мне в руки деньги на вертолет. Дьякон и его супруга с любовью перекрестили нас с Александром.

Только к тебе есть одна просьба!

Какая, матушка?

Ты там, на Псху, не пророчествуй, как схимник, который жил на хуторе Санчар с послушником! Он написал многим людям про­рочества и даты, когда они умрут. Мне тоже прислал. Все сроки прошли, люди сильно переживали, а теперь обижаются на него...

Понятно, матушка, постараюсь этого не делать, с помощью Божией!

Ну, тогда с Богом!

Боже мой, вот пред Тобой плоть моя - оставляю ее зеленым лесам. Пред Тобой душа моя - пусть горные просторы поглотят желания и мечтания мои. Вот дух мой, жаждущий Тебя, - оживотвори его чу­дом вечной жизни и возьми его навеки Себе, в безконечные Небеса Твои, чтобы стал он тем, каким Ты Сам видишь Его, как Ты умеешь творить и знаешь, что вложить в непостижимые глубины его.

ПШИЦА

Чистое сердце всегда будет стремиться обрести Истину и истин­ное счастье, в котором нет тьмы эгоистических привязанностей и представлений. Ибо оно радуется непреходящему счастью - сча­стью пребывания в Самой Истине.

Всего лишь миг, Господи, длится жизнь моя, и все события ее и жизнь всей Вселенной сопричастны этому мигу! Что было до него, что будет после, не волнует ее, ибо все это душа моя оставит, как прах, уносимый осенним вихрем. Ты один влечешь ее не волнени­ем бурных страстей, а безстрастием блаженства Твоего и полнотою любви Твоей!

Каждый промах в отношении наших ближних навечно отпе­чатывается в наших сердцах, поэтому очистить память от наших ошибок можно только пожизненным покаянием.

Я вернулся в скит один, без братьев. Когда я проходил мимо до­ма Ильи, раздался громкий выстрел. Илья Григорьевич стоял на крыльце с дымящимся ружьем в руках.

Это я от радости выстрелил, что вы вернулись! Извините! Ду­мал, что вас уже не увижу...

Старики озабоченно выслушали все новости, которыми я чисто­сердечно с ними поделился. Раздав лишние инструменты и рабо­чую одежду на Псху, я призадумался. Ничего дорогого в доме мы не держали, часть богослужебных книг я спрятал под камень в лесу, продуктов тоже не было, кроме червивых макарон. Созрели огурцы и помидоры, вызревали кукуруза, картофель, поспели тыквы. Где все это держать? Поэтому я принялся ломом бить слежавшуюся землю для погреба в пристройке, намереваясь хранить в нем хотя бы картофель. Но это дело оказалось нелегким. Под тонким слоем почвы обнаружились крупные валуны. Один большой камень я не смог даже приподнять и пока оставил рытье погреба. Александра наперебой приглашали в гости, и пока он наслаждался радостью общения на Псху.

Во дворе мне давно казалось странным какое-то земляное воз­вышение, густо поросшее травой и мхом. Когда я начал расчищать лопатой землю, то нашел старые каштановые столбы и перекла­дины, превратившиеся от времени в нечто, подобное по крепости кости. Похоже, это был упавший лет пятнадцать назад навес для пчелиной пасеки. Очистив столбы от мха, я вкопал их в землю и укрепил большими камнями. Осиновые стволы, оставшиеся от строительных трудов архимандрита, я обтесал топором, расколол клиньями на горбыли и оббил ими стойки, оставив место для окна и двери. Из перекладин сделал стропила и сэкономленной дранкой покрыл крышу. Получилась неплохая летняя кухня в горном стиле.

Илья Григорьевич, в благодарность за ружье, принес мне косу:

Батюшка, без косы весь двор зарастет травой! Умеете косить?

Умею, - ответил я, полагая, что это дело нехитрое.

Ну, Бог в помощь!

По пути на пасеку ко мне заглянул пчеловод и, увидев мое со­оружение, одобрительно кивнул головой:

Это правильно, теперь здесь будем пить чай. Когда-то у моего отца тут стояла пасека. Приятно видеть, что опять жизнь зарожда­ется на Решевей. Нужно еще летнюю печь сложить, скажу печнику. У меня поблизости и могилки есть, поминайте мою родню! Пой­демте, покажу...

В лесу, неподалеку от ручья, он показал мне несколько могил. Мы выкосили густую траву возле них и поправили кресты. Я по­обещал следить за ними и поминать усопших. И снова взялся за погреб.

Ручей возле дома мы теперь использовали лишь для стирки и мытья овощей. Когда наше братство охватила “грибная лихорадка”, от которой остались десяток банок с засоленными грибами, у всех нас началось странное расстройство желудка. Сначала мы предпо­лагали, что в этом виноваты червивые грибы. Но причина крылась в чем-то другом. В раздумье я отправился исследовать истоки ру­чья. Метрах в двухстах от дома я не поверил свои глазам: свиньи устроили себе в нашем питьевом ручье грязевые ванны. Сладко развалившись, с десяток свиней нежилось в воде, выкопав глубо­кие ямы. Пришлось ходить за чистой водой с канистрой к роднику, который нас выручал зимой.

Как я ни бился с валуном, вытащить его мне не удавалось. Илья Григорьевич, заметив, что я мучаюсь над тяжелым камнем, помог мне. Он подложил под него доски, срубил два молодых ясеня и из них сделал два рычага. Один протянул мне и указал, что следует делать, а другим стволом ловко сдвинул камень на доски. Вдвоем, вооруженные рычагами, мы быстро справились с этим каменным исполином. Но вид у старика был невеселый.

Как вы себя чувствуете, Илья Григорьевич? - озабоченно спро­сил я.

Что-то неважно... Собираюсь полечиться нарзаном! Не хотите ли со мной поехать недели на две?

С удовольствием! А где находится источник?

Его мало кто знает. Он спрятан в глухом ущелье, на Пшице.

О Пшице я слышал, что это пещерное горное урочище киломе­трах в двадцати от Псху вниз по Бзыби.

На следующий день мы вышли рано утром. Предстояло прой­ти более тридцати километров: двенадцать до Псху и двадцать до реки Пшица. Илья вел на поводу лошадь, которая безостановочно отмахивалась от мух, мотая головой. Она тащила на себе наши те­плые вещи, продукты и канистры для воды. Путь был долгий, и мы не торопясь шли вдоль Бзыби по узкой тропе, то ныряющей в заросли самшита, то уходящей круто вверх, в известняковые ска­лы. В одном месте нам пришлось даже пробежаться: лошадь ко­пытом задела камень, под которым находилось гнездо ос. Они ри­нулись на нас сзади и больно жалили, преследуя наш караван до­вольно долго.

- Да возьми их холера! - выбранился мой друг. - Приставу­чие какие!

Но это происшествие не испортило хорошего настроения. Я лю­бовался удивительным хребтом слева от тропы со скалами с сере­бристым отливом, носящим красивое название Серебряный - то ли за цвет, то ли за то, что там в начале века добывали серебро.

Река глухо шумела в узком ущелье глубиной метров шестьде­сят, ширина которого в самом узком месте составляла три-четыре метра. Илья спустился со мной с тропы и привел меня к скрыто­му мосту через знаменитый Нижний Бзыбский каньон. Этот мост представлял собой огромный обломок скалы, заклинившийся в отвесных бортах каньона, образовав естественный мост. Внизу, ме­трах в сорока под нами, грозно ворчала и ворочалась река, зажатая отвесными скалами. Заночевали мы на пасеке старшего лесничего, отведав сотового меда, который тот держал в рамках для угощения случайных путников в своем пчеловодческом домике.

Пшица предстала перед нашими взорами в девственной чисто­те. Голубая река каскадами текла с альпийских лугов в обрамле­нии огромных вековых пихт. Ветер, гуляющий в ветвях, раскачи­вал поднебесные кроны могучих зеленых великанов. Мы вошли в густые заросли девясила, эремурусов и гигантских борщевиков, в которых даже лошади ничего не было видно. Не знаю, как Илья угадывал правильный путь. Источник прятался в непролазных травяных джунглях на маленькой полянке. Сильной струей он вы­бивался из-под большого камня. Вкус у него оказался сладковатый, и вода была сильно насыщена газом. Другой воды поблизости, кро­ме нарзана, мы не нашли, а река осталась далеко внизу. Первым делом Илья Григорьевич скосил траву, а мне дал задание нарубить побольше дров. Две недели мы пили нарзан, умывались нарзаном, даже варили похлебку и заваривали чай из нарзана. Нужно ска­зать, что жизнь на нарзане дала нам отличное физическое само­чувствие. Одно было тяжело: палатки у нас не было, а Илья поль­зовался каждую ночь одним приемом. Он раскладывал на ночь большой костер, и мы, надевая на себя всю теплую одежду, лежали у огня, поджариваемые с одной стороны и обдуваемые ледяным ве­тром с другой. Днем молитву приходилось удерживать без четок, чтобы не привлекать внимание моего спутника. И только сидя у костра, когда Илья засыпал, я мог долго молиться, подбрасывая сучья в раздуваемое ветром пламя. Искры взлетали в небо и там сливались с немеркнущими и такими близкими созвездиями, смо­трящими прямо в душу.

К концу первой недели Илья объявил, что нужно ждать верто­лет, который прилетит за водой.

Как же он сядет в эти заросли? - удивился я.

Сядет, сядет! - засмеялся Григорьевич. - Это же наш ас!

Который нам доски привез?

Он самый и есть!

“Такой сядет где угодно...” - подумалось мне.

Илья, а можно попросить его показать мне сверху пещеры Пшицы и Серебряный хребет?

Это можно...- кивнул головой Илья. - Я ему скажу. Это мой лучший друг!

Охотник еще раз прошелся косой по подросшей траве, а я топо­риком вырубил мелкие кусты.

В полдень высоко в синеве послышалось стрекотанье вертоле­та, который лихо спланировал на нашу крохотную полянку, срезав при этом лопастями верхушки больших кустов. Это был знамени­тый Борис, друг Ильи Григорьевича. Он привез нам картошку, лук и овощи, а мы загрузили ему в салон несколько канистр с нарза­ном. Илья знаками показал Борису сначала на меня, потом на го­ры. Пилот махнул рукой на место возле себя.

Мы стремительно взлетели, оставив Илью далеко внизу. Борис приказал мне надеть наушники. Слева в отвесных обрывах показа­лись огромные темные дыры.

Пещеры! - раздался в наушниках его голос.

Заложив вправо крутой вираж, он помчался над фантастически красивым горным пейзажем: серебристое плато проплывало под нами. Карстовый хребет был весь усеян воронками и разломами, серебристые нити водопадов падали в синий полумрак пропастей, поросших причудливыми соснами. Не успел я закрыть рот от вос­хищения, как уже показалась внизу наша поляна и маленькая фи­гурка Ильи. Пиджак его раздувало вихрем от лопастей. Еще мгно­вение, и я выскочил из кабины и, пригибаясь пониже, подбежал к моему другу. Борис махнул нам рукой и вертикально вверх взмыл в воздух. Мы с Ильей стояли в полном восхищении от такого вирту­озного мастерства, пока не затих звук мотора.

За эти дни о многом удалось поговорить с Ильей Григорьевичем, а также побеседовать об удивительном горном крае Псху и случив­шихся там событиях. После поражения Турции на Псху произошло последнее сражение русских войск с отходящими в горы абхазским ополчением. Кавказская война закончилась военным парадом рус­ских войск в поселке Красная Поляна. Значительная часть абхаз­ского населения выехала в Турцию. Опустевшие земли, в том числе и Псху, заселили русские колонисты. С тех пор село Псху стало рус­ским, с незначительным числом абхазских семей.

В те же годы был основан Ново-Афонский монастырь монаха­ми русского монастыря святого великомученика Пантелеймона на Афоне. По горным урочищам расселились монахи-пустынники. Этот период прекрасно описал В.П.Свенцицкий в книге “Граждане неба”. В тридцатые годы монахи Ново-Афонской обители пересели­лись на Псху, уходя от преследования большевиков. Из подробных рассказов Ильи Григорьевича как очевидца многое в истории Псху стало понятно. Для уничтожения монахов была разработана спе­циальная операция НКВД под предлогом поимки белых офицеров, скрывающихся в горах. На Псху появился странный верующий, по­лучивший прозвище Шуба, потому что зимой и летом носил тулуп. Ревностнее его в церковных службах на Псху не встречалось нико­го, даже среди монахов. Апостол он знал наизусть и читал его на службах по памяти, держа в руках над головой. Он быстро стал в церкви пономарем и получил доступ ко всем сведениям о монаше­ских общинах в селе и в окрестных ущельях. Инсценировав свою смерть в Бзыби, он исчез.

Вскоре дивизия НКВД обложила все перевалы. Возглавил ее бывший пономарь Шуба. Уйти удалось только единицам. Монахов расстреливали по пути в Сухуми, а затем топили на баржах в море. Но небольшая часть кавказских монахов дожила до нового гонения на Церковь в шестидесятые годы. На слуху была история, расска­занная уверовавшими пилотами вертолета, которые участвовали в “отлове” монахов в горах Абхазии. На их глазах два седобородых от­шельника перекрестили пропасть, по воздуху перешли через уще­лье и скрылись в горах. По-прежнему в те времена оставались под­вижники, хранящие непрестанную молитву. Затем в горы Абхазии перебрались глинские отцы, к которым ездил отец Кирилл.

Помню еще некоторые рассказы Ильи о лесных происшествиях. Часто он говаривал, что люди стали боязливы. Как-то под вечер осенью он вместе с двумя охотниками развел костер. Они выпили чаю, перекусили и, устроившись поудобнее у огня, стали засыпать. Григорьевича неожиданно разбудил среди ночи один из охотни­ков. Он сидел, уставившись испуганными глазами в темноту. Дру­гой тоже не спал и, приподнявшись на локте, настороженно смо­трел в темные заросли:

- Илья, там кто-то ходит! Пусть ходит, спите! - пробурчал Григорьевич, недовольный тем, что его разбудили попусту.

Через некоторое время его снова побеспокоил взволнованный шепот спутников:

Илья, да “он” уже рядом ходит!

Ну ходит и ходит... Спите!

Вконец испуганные друзья начали тормошить его:

Илья, да “он” уже прямо сюда идет!

Ну, придет и уйдет, а вы спите себе... - отозвался Илья. - Тоже мне, охотники!

Как-то мой друг ночевал с молодыми охотниками высоко в аль- пике. Нужно было спускаться вниз, в крутые обрывы, поросшие гу­стым лесом. Синяя бездна устрашала своим видом. Утром его спут­ники поинтересовались:

Илья, а где спускаться будем?

А тут и будем спускаться! - хладнокровно ответил Григорье­вич. Молодые парни осторожно подошли к краю пропасти:

Илья, да там же все синее!

Вот-вот, туда и пойдем... - ответил он, смеясь, потому что пре­красно знал все входы и выходы в любых дебрях.

Пестрые одежды мира земного не привлекают более сердце мое, Боже мой, именно Ты дорог душе моей, а не покровы тленного бы­тия. Слышать сладостный глас безмолвия Твоего дороже всех без- конечных разговоров о Тебе. Созерцать святую безпредельность Твоей неизмеримости сладостней лицезрения всех Твоих изобра­жений, а внимать неслышимым словам Твоей безпредельной му­дрости дороже всех безчисленных проповедей, произносимых в Твоих благолепных храмах.

ПЕРВЫЕ ПОХОРОНЫ

Вижу людей Твоих, Боже, как обнищавших царевичей, лишен­ных Царства вечной Твоей славы и бродящих безсмысленно по царству земному, ибо оно - царство изгнанников. Когда человече­ской душе, рожденной из недр Твоих, Господи, день первый и день последний ее земной жизни станут едины в Тебе, единый Боже, то унаследует она Твое вечное Царство вовеки. Сопричисли к таким душам и душу мою, томящуюся в нищете душевной и посыпаемую пеплом земных помышлений.

Эмоциональное восприятие обстоятельств, помноженное на ложные оценки происходящего, несет в себе гибель душе и телу. Только смиренное сердце становится зорким, так как держится не своих эмоций, а Божественной благодати.

С большой печалью старый охотник рассуждал о том, что в горах людей губит не опасная ситуация, а паника. Лет десять тому на­зад на Псху работала партия геологов, в которой он был проводни­ком. Как-то осенью эти геологи, шестеро взрослых мужчин и одна женщина, возвращались пешком из Сухуми через перевал Доу, на­против Решевей. Начался холодный дождь, перешедший в силь­ный снегопад. На перевал группа вышла под вечер, полностью вы­бившись из сил. Люди начали замерзать. Возникла паника. Тропу замело снегом. Каждый из геологов стал в одиночку пробираться вниз, к хутору в долине. Погибли все. Последнего из группы нашли замерзшим неподалеку от крайнего дома, дойти до которого у гео­лога не хватило сил.

Эх, люди, люди... - покачал головой Илья Григорьевич, - мог­ли же спокойно переночевать и утром спустились бы живыми!

А что нужно было сделать? - спросил я.

Наломали бы еловых веток, постелили бы их под большой пихтой и, даже если просто прижались друг к другу, то остались бы целы... Наверняка у них имелись спички. Можно было развести огонь, и никто бы не погиб! Паника - страшное дело! - вздохнув, заключил Илья Григорьевич. - А вообще на Псху много смертей пришлось повидать. Про перевал Санчар тоже, наверное, слышали?