Расстройства восприятия узнавания и обманы чувств

В 1842 г. Гоголь пишет о своей болезни Балабиной: “с того времени, как только ступила моя нога в родную землю, мне кажется, как-будто я очутился на чужбине. Вижу знакомые, родные лица, но они, мне кажется, не здесь родились, а где-то в другом месте, кажется, видел и много глупостей, непонятных мне самому, чудится в моей ошеломленной голове. Но, что ужасно, что в этой голове нет ни одной мысли”...

Здесь Гоголь сам отмечает ослабление и притупление процесса восприятия (узнавание). Ему все кажется иначе—предметы, лица—принимают другую физиономию, другое значение, другой контекст, и это состояние доходит до того, что начинает сам видеть “глупости” (вместо нормального восприятия действительности). Что подразумевает Гоголь под словом "глупости" мы не знаем, но мы знаем, что это такое извращение внешнего мира, что ему “ чудится ” нечто такое необыкновенное, странное, что Гоголю ясно, что это может быть только тогда, когда голова его “ ошеломлена ” т. е. неспособна к произвольной деятельности в том смысле, что ассоциативная способность заторможена настолько, что нет “ни одной мысли” нет произвольного-мышления.

В письме к Чижову (Шенрок, Т. I, с. 725), он также об этом расстройстве говорит: “У меня все расстроено внутри, я, например, вижу, что кто-нибудь споткнулся, тотчас-же воображение за это ухватится. начнет развивать—и все в самых страшных призраках. Они до того мучат, что не дают мне спать и совершенно истощают силы”.

Что это за призраки, которые мучили Гоголя и не давали ему спать, мы точно не знаем, но должны допустить, как это делает Чиж, что у него были галлюцинации, а вернее всего, псевдогаллюцинации, так как Гоголь сознавал, что это были лишь “призраки”.

Такое допущение о существовании галлюцинаций не только не противоречит всем всей картине болезни Гоголя, но хорошо согласуется со всеми другими симптомами, со всей картиной психического состояния Гоголя. Чиж в своей полемике с Баженовым, совершенно справдливо возражает: еслиб не были галлюцинации у Гоголя то... “каким путем он делал свои душевные открытия. Каким путем он получал ответы на свои просьбы, когда находился в молитвенном экстазе. Каким путем он узнавал те, по его убеждению, истины, которые он проповедывал с такой самоуверенностью. О каких небесных минутах, пред которыми ничто всякое горе (письмо к Жуковскому от 16 марта. 1847) говорит Гоголь, мы не знаем, но можно допустить, - говорит Чиж, - что именно это были минуты, когда его посещали небесные видения”.

Также непонятно, о каких “чудных явлениях” писал Гоголь 7 августа 1841 г- Данилевскому; мы знаем, что свое выздоровление в 1840 году Гоголь считал особою милостью бога, как то считают в подобных случаях многие, но явления, о которых пишет Гоголь были так чудны, что “Рим как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мной, пребывает вечен”. Никогда (говорит Чиж) Гоголь так не выражался о своих вы-здоровлениях. В том же письме, и это очень важно, Гоголь говорит, что "властью высшею облечено отныне мое слово”. Должен же был Гоголь иметь материал для таких заключений, таким материалом могли быть только “обманы чувств” т.е. галлюцинации.

Чиж подтверждает свои выводы свидетельством Боткина, что в 1840 г. были галлюцинации (в то время как письмо о “видениях” написано в 1840 г.). С. Г. Аксаков сообщает: “но, я слышал, что Гоголь во время болезни имел какие-то видения. о которых он тогда рассказал ходившему за ним с братскою нежностью и заботой купцу Н. П. Боткину, который случился на то время в Риме”. Предполагать галлюцинации у Гоголя в последние годы его жизни дает право следующий рассказ Кулиша. Когда в 1851 г. Гоголь гостил у Смирновой, он в жары любил приходить в дом и садился на диван в глубине гостинной. Однажды хозяйка нашла его там в необыкновенном состоянии. Он держал в руке Четьи-Минеи и смотрел сквозь отворенное окно в поле, глаза его были какие-то восторженные, лицо оживлено чувством высокого удовольствия; он как будто видел перед собой что-то восхитительное. Когда А. О. (Смирнова) заговорила с ним, он как-будто изумился, что слышит ее голос и с каким-то смущением отвечал ей, что читает житие какого-то святого.

"Эта сцена, - говорит Чиж, - более чем вероятно говорит за то, что Смирнова видала галлюцинирующего Гоголя, и что у него была зрительная галлюцинация, ибо “это восторженное выражение лица”, устремленные в определенную точку глаза, изумление и смущение Гоголя—все это очень характерно именно для галлюцинанта”. Надо принять во внимание то, что Смирнова, будучи не психиатром дает такое правдивое описание галлюцинирующего, то нет сомнения в достоверности этого, даже в свидетельстве Смирновой, которой не во всем можно доверять.