ЭВР в состоянии эпилептической гипермнезии

(эпилептической ауры)

Симптомы эпилептической гипермнезии как симптомы Dis

Якоби

С 8—9 лет у него начались приступы гипермнезии перед эпилептическим припадком. В этот момент он переживал “интуицию вечности и бесконечности протяжения”, от которой он не мог отделаться всю жизнь.

“Это было странное, совершенно независимое от всяких религиозных понятий, представление бесконечной длительнои, которая внезапно ясно сознавалась мною и с такой силой захватывала меня при моих размышлениях о вечности a parte ante, что я громко кричал, вскакивал и впадал в некоторого рода обморок. Мысль об уничтожении, которая всегда мне представлялась ужасной, и еще ужасней и невыносимее представлялась мне идея вечного продолжения. Я мало-помалу стал реже подпадать под ее влияние и уже думал, что совсем от нее отделался, как вдруг на 25 году жизни она снова возобновилась у меня” (6).

Биковсфильд говорит о своем “вдохновении” так: “ Мне часто приходит в голову, что от сильного умственного напряжения до безумия только один шаг. Я не могу хорошенько описать, что чувствую в эту минуту. Мне кажется тогда, что чувства обманывают меня и я даже не уверен в своем существовании. Я помню, что иногда я принужден был взять книгу, чтобы уви-дечь мое имя написанным и удостовериться в том, что я живу; когда я нахожусь в этом состоянии мои ощущения бывают невероятно остры и интенсивны, все предметы кажутся мне оживленными и мне представляется, что я ощущаю быстрое движение земного шара".

Беллини переживал творческий приступ как процесс “кипения мыслей”, граничивший с полной утратой сознания как при эпилептическом припадке. “Кипят, кипят во мне мысли” — пишет он в своих самопризнаниях, — “когда я начинаю думать о движении, в котором, мне кажется, заключается такая глубокая, такая таинственная загадка.

Она представляет мне жизнь природы до такой степени ненонятной и в то же время столь грандиозно-великой, что я порой дохожу до экстаза, становлюсь бурным: мною овладевает такой энтузиазм, что я перестаю сознавать, где я, что я делаю, с кем нахожусь”. (Монтегацца. “Счастье и Труд” изд. Ф. Павленкова С. П. Б. 1889, стр. 42. цит. по Грузенбергу “Психология творчесгва”).

Филон Александрийский описывает так свое вдохновение: "Часто я приступал к своей работе совершенно без всякого содержания в голове, но вдруг совершенно незаметно для меня является приток мыслей, приходящих свыше. Путем воздействия божественной инспирации я делаюсь таким возбужденным, что забываю себя и все, что происходит вокруг меня. Также я после этого не знаю, где я был, что говорил, или что писал. Я чувствовал только одно, что я так неимоверно богат идеями такой необычайной ясности и проникновенности и такой необычайной силы по отношению ко всему тому, за что я брался, что есякое спекулятивное познавание представлялось моему духовному взору так же ясно и отчетливо,' как отчетливо все было моему физическому взору." (3)