Наука моря и дипломатии 15 page

А что скажет о нем его собственный народ, возразил султан, если он сам посетит корабли без знака доброй воли со стороны чужеземцев? По меньшей мере он желает знать, как зовут их короля.

Португальский переводчик написал имя – Мануэл.

Если чужеземцы навестят его на обратном пути из Индии, объявил султан, он пошлет с ними письма или даже посла этому Мануэлу.

Поблагодарив за любезность, да Гама пообещал вернуться и, в свою очередь, задал множество вопросов, касавшихся своей собственной миссии. Султан долгое время распространялся про пряности, про Красное море и пообещал предоставить штурмана.

Встреча прошла настолько хорошо, что да Гама послал за своими пленниками и всех их передал султану. На это султан торжественно заявил, что не был бы более счастлив, даже если бы ему подарили целый город. В отличном настроении он совершил почетный тур вокруг кораблей, восхищаясь каждым по очереди и, без сомнения, прикидывая, какой урон они способны нанести его соседям. Командор, следовавший за ним в собственной шлюпке, приказал дать салют из бомбард. Испуганные мусульмане схватились за весла, и да Гама поспешно подал знак канонирам прекратить стрельбу. Оправившись, султан объявил, что никто и никогда не доставлял ему большей услады и что он был бы весьма рад, если бы чужеземцы помогли ему в его войнах. Да Гама же намекнул, что пока султан видел лишь самую малость: если Господь позволит им открыть Индию и вернуться домой, его король, несомненно, пошлет целый флот боевых кораблей в помощь новому союзнику.

После трехчасового визита султан направился домой, оставив в качестве гарантов на борту флагмана своего сына и шарифа. Ему по-прежнему хотелось похвалиться своим дворцом, и он прихватил с собой двух матросов. Поскольку командор не желал сходить на берег, султан пообещал на следующий день встретить его у кромки воды.

На следующее утро, взяв две вооруженные шлюпки, Васко да Гама и Николау Коэльо прошли на веслах перед городом. Толпы собрались на берегу, где двое всадников разыграли дуэльный поединок. Вдалеке виднелись красивые улицы и плещущие фонтаны. Путешественники узнали, что только арабы – числом, вероятно, тысячи четыре – живут внутри городских стен, а африканцы, многие из них рабы, работающие на плантациях, живут за стенами в глинобитных хижинах. После столетий межплеменных браков внешних различий между двумя группами наблюдалось немного, но невзирая на этническую принадлежность, мусульманская элита всегда называла себя арабами, а на неисламское население навешивала ярлык «каффиры» – арабское обозначение неверных, – и такая ситуация сохранялась по всему побережью.

Выйдя из своего дворца, султан сел в паланкин – крытые носилки, установленные на шестах, – и велел отнести себя вниз по каменной лестнице к воде. У лестницы покачивалась шлюпка Васко да Гамы, но вести беседу было трудно, и вновь султан умолял командора сойти на берег и добавил, что просит в порядке личного одолжения: его престарелый и недужный отец очень хочет увидеть человека, который проделал такой путь и преодолел столько опасностей во имя своего короля. Если понадобится, и он, и его сын отправятся заложниками на корабль. Но и этого оказалось недостаточно, чтобы усыпить бдительность Васко да Гамы, и командор непреклонно остался у себя в шлюпке, откуда смотрел на устроенные султаном увеселения.

Изо всех управляемых арабами городов Индийского океана португальцы наткнулись на тот, который, вероятнее всего, предложил бы им помощь. Сведения о четырех кораблях из Индии тоже оказались верны, и вскоре к «Сан-Рафаэлу» подошла на веслах группа моряков с индийского корабля и попросила разрешения подняться на борт. Да Гама как раз приехал на «Сан-Рафаэл» переговорить с братом и теперь велел матросам показать индусам часть алтаря, которая изображала «Богоматерь у подножия креста с Иисусом Христом на руках в окружении апостолов» [347]. Поскольку это были первые индусы, которых они увидели, матросы рассматривали их с нескрываемым любопытством и решили, что они ничуть не похожи на известных им христиан. Одеты они были в белые хлопчатые робы, носили окладистые бороды, а длинные волосы заплетали в косы и прикрывали тюрбанами; ко всему прочему, они объяснили, что они вегетарианцы, что показалось подозрительным людям, изголодавшимся по свежему мясу. Но едва увидев алтарь, индусы простерлись ниц посреди палубы и все время стоянки флота в гавани каждый день приплывали помолиться перед алтарем, привозя с собой в дар небольшое количество гвоздики и перца.

Несомненно, это явилось последним подтверждением того, что Индия кишит христианами. Еще более тронуты были португальцы, когда с индусских кораблей был дан залп в честь проплывавшего мимо командора.

– Христос! Христос! – радостно кричали индусы, воздевая над головой руки. Так, во всяком случае, их речитатив звучал на слух европейцев.

Тем же вечером индусы обратились к султану за разрешением устроить праздник в честь чужеземцев. С наступлением темноты небо осветилось вспышками петард. Индусы давали залп за залпом из своих малых бомбард и во всю глотку распевали странные гимны.

Спустя неделю праздников и пиров, потешных поединков и музыкальных интерлюдий да Гама начал терять терпение.

22 апреля дхоу привезла одного из советников султана, первого посетителя за два дня. Да Гама велел схватить его и послал во дворец гонца с требованием предоставить обещанного штурмана. Султан рассчитывал развлекать португальцев, пока они не смогут участвовать в его войне, но тут же прислал требуемого человека, и да Гама отпустил заложника.

К великой радости европейцев, штурман как будто оказался еще одним христианином из Индии [348]. Развернув подробную карту Индийского океана, он показал на ней португальским офицерам вехи и объяснил океанские ветра и течения. Он был явно опытным навигатором и в равной мере обладал познаниями в науке хождения под парусом. Навигационные инструменты португальцев не произвели на него ни малейшего впечатления: штурманы Красного моря, заметил он, давно пользуются сходными приспособлениями, чтобы определять высоту солнца и звезд, хотя он и его соотечественники-индусы предпочитают другой прибор [349]. Этот прибор он показал офицерам, и штурманы да Гамы решили, что позволят ему руководить ими.

Во вторник 24 апреля зазвучали трубы, поднялись паруса, и португальская флотилия с большой помпой покинула Малинди. Согласно одному повествованию, узнав, что его новые друзья уплывают, султан был безутешен и заверил их, что имя португальцев «никогда не покинет его сердце, где он будет хранить его до самой смерти» [350].

Погода стояла ясная, и корабли быстро продвигались вперед. Прямо на север, по словам штурмана, лежал огромный залив, заканчивающийся проливом: Аденский залив и Баб-эль-Мандебский пролив, врата в Красное море и дорога к Каабе в Мекке. Неподалеку оттуда, добавил он, расположено много больших городов, как христианских, так и мусульманских, и шесть сотен островов, считая только известные. Европейцам еще многое предстояло узнать.

Два дня спустя побережье Африки скрылось из виду. Три ночи спустя на горизонте вновь появилась Полярная звезда. Путешественники опять пересекли экватор, но на сей раз шли по океану, куда прежде не заплывал ни один европейский корабль. Они держали курс на северо-восток, в Индию.

Позади они оставили больше врагов, чем друзей. Их представления об Африке были в лучшем случае путаными, и они все еще с трудом представляли себе страну, в которую направлялись.

Глава 10

На крыльях муссона

Более двух тысячелетий навигация в Индийском океане зиждилась на том простом факте, что суша нагревается и остывает быстрее воды.

Каждый сентябрь, когда из-за наклона земной оси Северное полушарие уходит дальше от солнца, огромное Тибетское плато быстро теряет тепло. В свою очередь, воздушные массы над материком охлаждаются и опускаются вниз, создавая огромную область высокого давления. Индийский океан хранит тепло много дольше, а поскольку теплый воздух поднимается и оставляет по себе пустоту, туда устремляется холодный воздух, стекая вниз над равнинами Северной Индии. Под конец года парусные корабли, покидающие Индию, уносит на северо-запад к Аравии и Африке регулярный и надежный северо-восточный ветер.

С приближением лета, когда солнце поднимается в небе, пустыни, равнины и плато Северной и Центральной Индии быстро достигают обжигающих температур [351]. Жар создает область низкого давления, которая затягивает в себя холодный, богатый влагой океанский воздух. Юго-западные ветра поднимаются к маю и проносятся по субконтиненту в июне, утягивая за собой скопления грозовых облаков, низко нависающих над землей. Когда воздушная масса с ревом наталкивается на стену Западных Гат на юге Индии, а затем на величественные Гималаи на северо-востоке, облака вынуждены подниматься, влага конденсируется, и проливные дожди превращают иссохший песок и почву в поля плодородной жижи. Через три месяца ветра меняют свое направление, и цикл повторяется сначала.

Зимний муссон (это слово происходит от арабского mawsim, что означает «время года») диктовал торговый календарь большей части мира – от рынков Александрии до ежегодных ярмарок на севере Европы. Но чтобы вообще попасть в Индию, требовались более точные расчеты. Египетский или арабский купец, желающий привезти свои товары на рынок за возможно более короткий срок, должен был отплыть на последней стадии северо-западного муссона и вернуться три или четыре месяца спустя. Однако такой муссон позднего лета мог обернуться смертельно опасным союзником. В сороковых годах XV века персидского посла Абд ар-Раззака, который задержался в Ормузе до второй половины муссона, парализовала сама мысль о бурях, рвущих на части арабские корабли и превращающих их в легкую добычу для пиратов:

«Едва до меня донесся запах судна и мне представились все ужасы моря, я упал в глубокий обморок, и на протяжении трех дней одно только дыхание указывало, что во мне еще теплится жизнь. Когда я немного пришел в себя, купцы, бывшие близкими моими друзьями, в один голос вскричали, что время навигации миновало и что каждый, кто выходит в море в такое время года, лишь сам виновен в собственной погибели, поскольку добровольно подвергает себя опасности… Перед лицом жестокой непогоды и неблагоприятных знамений судьбы сердце мое было раздавлено как стекло, а душа устала от жизни» [352].

Вместо того чтобы своевременно падать в обморок, можно было отплыть несколько раньше, пусть даже это означало, что придется пережидать летние муссонные ливни, из-за которых закрывались порты Юго-Западной Индии. По чистому везению – или, как будут утверждать португальцы позднее, с Божьей помощью – Васко да Гама покинул Африку в самый благоприятный момент.

На протяжении 23 дней команды не видели ничего, кроме лазурно-голубой воды, довольно быстро проносящейся мимо кораблей, а 18 мая дозорные завидели сушу.

С полуюта флагмана Васко да Гама взирал на Индию.

Штурман повел корабли прямо к горе Эли [353], массивному холму, на который штурманы Индийского океана традиционно ориентировались как на путевую веху. Десятилетием ранее Перу да Ковильян прибыл точно в это самое место, и, подобно предприимчивому лазутчику, да Гама направлялся в торговую империю пряностей – Каликут.

Вечером флотилия снова вышла в море, взяв курс на юго-юго-запад, чтобы обойти побережье. На следующий день корабли повернули назад к суше, но сильная буря помешала им определить, где они находятся. День спустя из густого тумана проступила величественная горная гряда, и штурман объявил, что португальцы всего в пяти лигах от цели своего похода.

Да Гама тут же выплатил ему обещанное вознаграждение и созвал экипажи для молитвы, «вознося прочувствованные благодарности Господу, благополучно приведшему их в давно желанное место» [354]. Молитвы вскоре уступили место празднованию. Если и было время распечатать бочки лучшего вина, сейчас оно настало.

Тем вечером перед самым закатом флотилия бросила якорь в полутора милях от берега, держась подальше от коварных с виду скал. Матросы сгрудились у борта и забрались на реи, чтобы рассмотреть получше. Перед ними сиял в лучах заходящего солнца полумесяц тонкого золотого песка длиной в полмили, к которому подступали кокосовые пальмы. С обеих концов залив защищало по скалистому мысу, а на утесе к северу высился старый храм. Это был райский уголок, и после почти года в море путешественникам он показался в точности Землей обетованной, как ее рисовали донесения путешественников [355].

Вскоре подошли четыре лодки, и матросы, смуглые как орех, и голые, если не считать небольших набедренных повязок, окликнули путешественников и спросили, откуда они приплыли. Среди туземцев нашлись рыбаки, которые вскарабкались на борт, чтобы предложить свой улов. Да Гама приказал своим людям покупать все, что им предложат, по цене, которую запросят, и рыбаки с сомнением кусали серебряные монеты, проверяя, настоящие ли они. Наградой командору стала информация о том, что его флотилия бросила якорь вблизи города под названием Каппад, который штурман перепутал с самим Каликутом.

На следующий день индусы вернулись, и да Гама послал с ними в Каликут дегредадо, говорившего по-арабски.

Пока бывшего преступника знакомили с двумя изумленными купцами из Туниса (без сомнения, на том основании, что они тоже проделали далекий путь с запада), флотилия переместилась к самому городу. Да Гама осмотрел окрестности. Широкую дугу залива окаймляли высокие кокосовые пальмы, клонившиеся как тростник под муссонными ветрами. За ними у подножия высоких холмов на мили раскинулся среди пышных пальмовых рощ сам Каликут.

Эмиссар вскоре вернулся и привел с собой одного из купцов. Путешественники быстро начали называть этого купца Монсаидом – так португальцы исказили его арабское имя.

Монсаид все еще не мог оправиться от шока, который испытал от появления европейцев в Индии – и к тому же тех, кого меньше всего тут можно было ожидать.

– Почему, – спрашивали он и его товарищ у нежданного гостя, – не послали своих людей король Кастилии, король Франции или Венецианская Синьория [356]?

– Король Португалии, – отвечал с сознанием долга тот, – им не позволил бы.

– Он поступает верно, – с удивлением ответили купцы.

Купцы отвели осужденного преступника в свой дом, чтобы перекусить хлебом с медом, а после Монсаид отправился посмотреть на корабли собственными глазами.

– Счастливое предприятие! – воскликнул он по-испански, едва поднявшись на борт. – Вам сопутствовала удача! Множество рубинов, множество изумрудов! Вы должны возблагодарить Господа, что он привел вас в страну таких богатств!

Вся команда уставилась на него, разинув рот.

«Мы были весьма изумлены, услышав такие речи, – записал Хронист, – ибо не ожидали услышать родной язык так далеко от Португалии». Несколько матросов разрыдались от радости. «Все они тогда соединились в смиренной и искренней благодарности Всемогущему, через чью милость и помощь им были дарованы такое великое счастие и такая удача» [357].

Да Гама обнял тунисца и усадил его рядом с собой. И не без надежды спросил, не христианин ли он.

Ответ разом стер глянец с положения вещей. Монсаид откровенно ответил, что он родом с побережья Берберии и приплыл в Каликут через Каир и Красное море. Он объяснил, что на родине встречал португальских купцов и матросов и они ему всегда нравились. Он сделает все, что в его силах, чтобы помочь.

Командор, слишком воодушевленный, чтобы позволить обескуражить себя новостям, поблагодарил его и пообещал щедро вознаградить. И добавил, что счастлив с ним познакомиться: должно быть, Господь послал его в преддверии великой миссии.

Разговор перешел на Каликут и его правителя – самутири, которого португальцы скоро стали называть заморином. Тунисский купец назвал его человеком большой доброты и чести, который с радостью примет посла чужеземного короля, особенно если у этого посла имеются ценные товары на продажу. Еще тунисец добавил, что заморин очень богат и что все его доходы происходят от пошлин, которыми он облагает торговлю.

Монсаид не преувеличивал. Каликут был самым оживленным деловым портом Индии и более двух веков являлся краеугольным камнем мировой торговли пряностями. Огромный рынок тянулся от побережья на целую милю, его лавки были открыты до поздней ночи и, как вскоре обнаружили португальцы, полнились «всеми пряностями, пилюлями, мускатами и прочими вещами, каких можно желать, всевозможными драгоценными камнями, крупными и мелкими жемчугами, мускусом, сандалами, прекрасными фарфоровыми блюдами, лакированными шкатулками, золочеными ларцами и всеми сокровищами Катая [358], золотом, амброй, воском, слоновой костью, тонкими и грубыми хлопчатыми тканями, как белеными, так и окрашенными в разные цвета, многими кручеными шелками и шелком-сырцом, тканями из золота и шелка, золотой парчой, кисеями, зерном, шелковыми коврами, медью, ртутью, красителями, кораллом, розовой водой и всевозможными сушеными и вялеными лакомствами» [359]. Перец, имбирь и корицу выращивали на плантациях в глубине материка и привозили на рынок в огромных количествах; другие пряности и экзотические товары купеческие караваны привозили с юго-востока. По улицам между переполненными складами тяжело шагали вереницы носильщиков, сгибаясь под тяжестью взваленных на спины мешков и то и дело останавливаясь, чтобы подвесить свою ношу на длинные с крюком на концах посохи.

В это время года гавань практически пустовала, но вскоре она заполнится флотилиями из Аденского залива, из Ормуза и Джедды, которые повезут индийские товары в Аравию и Иран, в Египет и в Европу. И китайцы тоже регулярно сюда наведывались, пока Срединное царство не замкнулось в величественной изоляции. Купцов манил не сам порт Каликута (португальцы уже обнаружили, что на каменистом дне его залива не за что зацепиться якорям, что он плохо защищен от муссонных ветров, а ближе к суше слишком мелок и войти туда могут только самые малые суда), а его тщательно культивируемая репутация честности. Иранский посол Абд ар-Раззак, когда наконец добрался в Индию, сообщал, что купцы из дальних стран настолько уверены в безопасности и справедливости Каликута, что отправляют свои ценные грузы, не трудясь даже заранее составить опись: «Чиновники таможни, – объяснял он, – берут на себя обязательства по надзору за товарами, которые стерегут день и ночь. Когда заключается сделка, они взимают с нее налог в размере одной четырнадцатой доли; непроданные товары вообще никакой пошлиной не облагаются» [360].

Местные рассказывали легенду об одном богатом арабском купце, чей корабль, груженный золотом из Мекки, дал течь в виду Каликута. Купец кое-как добрался в гавань, соорудил в подвале у заморина особый тайник и сложил туда свои сокровища. Вернувшись много позднее в Каликут, он вскрыл тайник и обнаружил все свое добро в целости. Тогда он предложил половину правителю, но тот отказался от награды. С тех пор купец бросил торговать где-либо еще, и так родился здешний базар. Согласно другой легенде, один арабский купец решил испытать правителя Каликута, доверив ему на хранение бочонок и сказав, мол, в нем всего лишь маринад. Любой другой правитель, которого он испытывал сходным образом, неизменно открывал бочонок и присваивал себе найденное там золото, но заморин разгадал его уловку. «Ты перепутал одно с другим, – указал он. – Там не маринады, а золото» [361]. И этот купец тоже будто бы обосновался в Каликуте.

Да Гама послал ко столь добродетельному заморину Фернана Мартинса и еще одного гонца. Проводником к ним вызвался услужливый Монсаид. Тем временем португальцы воспользовались представившимся случаем побольше разузнать о местных жителях.

Их первое открытие вроде бы подтверждало все, о чем они мечтали десятилетиями.

«Город Каликут населен христианами» [362], – записал Хронист.

Верно, это были неортодоксальные христиане. «Кожа у них смуглая, – заметил он. – Одни носят длинные волосы и бороды, а другие стригутся очень коротко либо головы бреют, оставляя на макушке лишь прядь в знак того, что они христиане. Еще они отпускают усы. Они прокалывают себе уши и носят в них много золота. Они ходят нагие по пояс, прикрывая нижние свои конечности очень тонкими хлопчатыми тканями. Но так поступают лишь самые уважаемые люди, ибо остальные перебиваются как могут».

«Женщины этой страны, – неучтиво добавлял он, – как правило, уродливы и малого роста. Они носят много золотых украшений на шее, многочисленные браслеты на руках и кольца с драгоценными камнями на пальцах ног. Все эти люди дружелюбны и явно наделены мягким характером. На первый взгляд они кажутся жадными и невежественными».

Но к досаде новоприбывших, в Каликуте оказалось много мусульман. Они были облачены в прекрасные длинные одеяния и расшитые золотом шелковые тюрбаны, носили при себе кинжалы с серебряными рукоятями и в серебряных же ножнах и возносили молитвы в элегантных, похожих на пагоды мечетях [363]. Один путешественник отмечал, что в отличие от большинства индусов, которые «по обыкновению, весьма волосаты и с грубой кожей на груди и по всему телу» [364], мусульмане Каликута «весьма гладки волосами и кожей, каковую обыкновенно умащают маслами, чтобы она блестела». А кроме того, добавлял он, «они очень надменны и горды».

Мартинс и его спутник вскоре обнаружили, что заморин обитает во дворце, расположенном на некотором расстоянии от побережья. Троица направилась через огромный лес вечнозеленых лиственных деревьев, удивляясь незнакомым птицам и плодам и настороженно поглядывая, не бросятся ли на них тигры, леопарды или питоны. Достигнув королевской резиденции, они, согласно распоряжению да Гамы, объявили, что прибыл посол с письмами от великого короля Португалии. Если заморин пожелает, добавили они, посол явится к нему лично.

Заморин, как водится среди королей, не выразил особого удивления: разумеется, он понятия не имел, что за страна Португалия или где она находится. В ответ на его вопросы Мартинс объяснил, что они христиане из далекого далека, которые преодолели множество опасностей, чтобы достичь его владений. Ответ как будто удовлетворил заморина, и троица вернулась в Каликут с тюками тонкого хлопка и шелка и с сообщением для посла. Заморин просил передать, что послу тут крайне рады и что ему незачем утруждать себя дальней дорогой, поскольку заморин со свитой уже собирается выехать в Каликут.

Да Гама был поражен дружеским тоном послания и еще более доволен, когда объявился лоцман с приказом от заморина провести флотилию к месту более безопасной стоянки. Гавань Панталайини, учтиво объяснил штурман, лежит в четырех милях к северу от Каликута, и обычно крупные суда пристают именно там: акватория там глубже, а илистая отмель дает некоторое укрытие от приливов и муссонных волн.

Португальцев уже тревожило ухудшение погоды. К вечеру океан сделался устрашающе серо-зеленым, сгущались штормовые тучи. Внезапно задул сильный ветер, на землю западали капли дождя, и без предупреждения людей на берегу стало стегать порывами ветра. Корабли едва удерживались на месте, и командор приказал немедленно поднять паруса – хотя все еще осторожничал, невзирая на любезность заморина. «Мы не бросили якорь так близко к берегу, как того желал лоцман» [365], – записал Хронист.

Стоило флоту прийти на новое место стоянки, как прибыл гонец, доложивший, что заморин уже вернулся к себе во дворец. Тут же объявилась группа сановников, чтобы проводить туда гостей. Возглавлял ее вали (иначе говоря – губернатор) Каликута, исполнявший также обязанности главы полиции и явившийся в сопровождении двухсот стражников. Высокие, стройные солдаты приковывали взгляды европейцев. Они были босыми и нагими выше пояса, а на поясе носили дхоти, отрез белой ткани, которая, пропущенная между ногами, завязывалась сзади. Длинные волосы они носили стянутыми узлом на затылке и никогда не показывались на людях без своего оружия: меча и щита, лука и стрел или пики.

Невзирая на сановников и их большую свиту, да Гама решил, что час уже слишком поздний. Была у него и другая причина оттягивать. Тем вечером он созвал на совет старших офицеров, чтобы обсудить, следует ли ему нарушить собственное правило и сойти на берег лично.

Его осторожный старший брат резко возражал. Пусть даже туземцы христиане, спорил Паулу, среди них много мусульман, заклятых врагов да Гамы. Они прибегнут к любому средству, лишь бы его погубить, и сколь бы дружелюбным ни казался заморин, он все же не умеет вызывать к жизни мертвецов. Кроме того, мусульмане здесь живут, а он, Васко, совершенно чужой. Возможно даже, заморин сговорился с ними захватить и убить португальца, а тогда сама их миссия провалится, их труды окажутся напрасными, и всех их ждет верная погибель.

Офицеры приняли сторону Паулу, но да Гама уже принял решение. Его обязанность заключить договор с заморином и заручиться пряностями, которые станут доказательством того, что они открыли истинную Индию. Заморин может оскорбиться, если он пошлет кого-то вместо себя. Он, да Гама, никому не может объяснить, что говорить или делать в той или иной ситуации, какая может возникнуть. Он направляется в христианский город и не намерен там долго задерживаться. Он поклялся, что лучше умрет, чем не исполнит свой долг – или увидит, как кто-то другой стяжает славу.

На стороне Васко да Гамы была история, больше его брат не возражал.

На следующий день, 28 мая, да Гама застегнул золоченую перевязь и повесил на нее меч. Он закрепил золотые шпоры, надел жесткую квадратную шляпу, похожую на бирретас, какие носили священники, – так облачившись в церемониальное платье, он вышел из своей каюты, готовый представлять своего короля. Корабли он оставил на попечении Паулу; Николау Коэльо должен был каждый день ожидать возвращения посольства в тяжеловооруженной шлюпке настолько близко к берегу, насколько сочтет безопасным.

Да Гама выбрал в свою свиту 13 человек. Среди них были Диегу Диаш и Жуан да Са, клерки с «Сан-Габриэла» и «Сан-Рафаэла», и переводчик Фернан Мартинс. Включили также и Хрониста. Все были одеты в лучшее свое платье, шлюпки шли под яркими флагами, а трубы играли туш, пока матросы гребли к берегу.

Приветствовать командора вышел вали. Собралась толпа зевак, которые напирали, чтобы хоть мельком увидеть чужеземцев. «Прием был дружественным, – отметил Хронист, – словно люди были рады нас видеть, хотя на первый взгляд казались устрашающими, поскольку держали в руках обнаженные мечи» [366].

Чиновники подготовили для да Гамы паланкин, где он устроился на мягком сиденье. Шестеро дюжих индусов подхватили на плечи бамбуковые шесты, вали сел в собственный паланкин, и процессия двинулась по утоптанной, немощеной дороге в Каликут. Когда она достигла небольшого городка Каппад, возле которого поначалу бросили якорь португальские корабли, носильщики поставили паланкины перед красивым домом, где гостей ожидал местный сановник, знаками предложивший им войти и подкрепиться. Да Гама упорно отказывался от предлагаемых деликатесов, но его менее щепетильная свита с жаром принялась уплетать угощение, состоявшее из обильно сдобренной маслом вареной рыбы и экзотических фруктов. Несомненно, португальцы удивились коровьему навозу, размазанному по полу – отчасти для того, чтобы заградить дорогу муравьям, тропы которых тянулись повсюду. «Они ничего не могут уберечь от этих малых тварей; чтобы остановить их, шкафы здесь устанавливают на высоких ножках, а эти ножки ставят в чашки с водой, где муравьи, желая вскарабкаться к шкафу, тонут» [367], – писал один европейский путешественник.

После завтрака процессия продолжила путь. На некотором расстоянии от города она вышла к широкой реке, которая текла параллельно побережью и лишь потом сворачивала к океану. Индусы помогли гостям пересесть в две связанные между собой долбленые лодки, потом сами расселись в десяток других лодчонок. И опять любопытные туземцы рассматривали чужестранцев с поросших густым лесом берегов. Когда лодки вышли на середину реки, португальцы мельком увидели лабиринт серебристых заводей, тянувшихся в глубь материка, и крупные корабли, вытащенные на их берега.

Процессия сошла с лодок приблизительно в миле вверх по реке, и да Гама вернулся в свой паланкин. Местность кругом была разделена на большие сады, обнесенные стенами, за которыми едва-едва виднелись позади высоких деревьев большие дома. На дорогу выходили женщины с младенцами на руках, чтобы присоединиться ко все разрастающейся процессии.

Через несколько часов пути гости наконец очутились на окраине самого Каликута. К их глубокому удовлетворению, первым зданием, какое им встретилось, оказалась церковь.

Но выглядела эта церковь определенно странно.

Храмовый комплекс был старым и огромным, размером с европейский монастырь. Он был возведен из блоков красновато-коричневого латерита, покрыт черепичной крышей, и к нему вело крыльцо с треугольной крышей-пагодой. Перед входом стояла тонкая бронзовая колонна высотой с мачту корабля, увенчанная фигурой птицы, по всей видимости, петухом, рядом имелась вторая колонна – более массивная и высотой в человеческий рост. При входе по стенам висело семь небольших колоколов.

Да Гама и его люди вошли внутрь. Коридор привел их в большой зал, освещенный сотнями ламп, где пахло какими-то курениями. В середине располагалась маленькая сложенная из камня молельня, к бронзовой двери которой вели каменные ступени.

Чужеземцев встретила процессия священников, голых по пояс, если не считать трех нитей на груди на манер епитрахили дьякона. Четверо вошли в святая святых и указали на скрытую в темной нише статую.

– Мария! Мария! – как послышалось христианам, распевали они.

Date: 2016-07-22; view: 242; Нарушение авторских прав