Наука моря и дипломатии 11 page

Король был не в лучшем настроении. Двумя годами ранее его единственный сын Альфонсу, катаясь по берегу реки Тахо, упал с лошади и умер в муках в рыбацкой хижине. Семнадцатилетний Альфонсу был женат на Изабелле Арагонской, старшей дочери Фердинанда и Изабеллы. Единственный сын католических королей был опасно болен, а поскольку все шло к тому, что Альфонсу станет наследником и Испании, и Португалии, многие подозревали, что дело нечисто. Фердинанд и Изабелла прибегли ко всем известным дипломатическим маневрам, чтобы объявить брак недействительным, но молодые, которых поженили по чисто политическим соображениям, неожиданно влюбились друг в друга. И что важнее, Альфонсу был отличным наездником, а его камердинер-кастилец исчез сразу после несчастного случая, и о нем больше не слышали. Сама мысль о том, что Фердинанд и Изабелла перехватили у него триумф, открыв морской путь в Индию, стала для короля Жуана поистине горькой пилюлей.

Колумб еще более усугубил ситуацию, настаивая, чтобы король обращался к нему, употребляя вереницу его новых титулов, и подчеркнуто напомнив, что Жуан сам отказался от ослепительного шанса, который он, адмирал Моря-Океана, ему предлагал. Кое-кто из советников Жуана предложил казнить дерзкого морехода, но король его выслушал. Далеко не ясно было, что же именно открыл Колумб, но в самом открытии сомневаться не приходилось. Когда адмирал закончил, Жуан подметил, что пряностей гость, однако, не нашел. Колумб объяснил, что доплыл только до окраинных островов Японии. Тогда король зашел с другой стороны: ему, дескать, в радость, лицемерно процедил он, что плавание было таким успешным, но согласно условиям папской буллы и договорам между Португалией и Кастилией, открытые земли попадают под юрисдикцию Португалии. Колумб возразил, что исполнял приказания своих королей и даже близко не подходил к Африке, а кроме того, ни в одном договоре ничего не говорилось о новых землях на западе, поскольку об их существовании никто даже не подозревал.

Неопределенно улыбнувшись, Жуан удалился в гневе, что упустил такую возможность, и поспешно отправил в Испанию депешу, в которой грозился послать боевые корабли, чтобы установить истину и, если потребуется, подкрепить притязания Португалии на новые земли. И это был не блеф: у него имелся наготове флот, который последовал бы за Колумбом, если бы тот отплыл, и встревоженный Фердинанд направил посла умолять Жуана отложить экспедицию до тех пор, пока не удастся обсудить ситуацию.

4 мая 1493 года, вскоре после того как Колумб наконец достиг Испании, в спор вмешался папа римский, разделив мир надвое.

Папу Александра VI никак нельзя было счесть нейтральным третейским судьей. Он родился в Испании, и имя его семьи – Борджиа – станет синонимом откровенного непотизма. У него было четверо детей от его любимой метрессы, которым он даровал немалые поместья из папских земель. В Риме правили бал испанские головорезы, шлюхи, охотники за удачей и шпионы, и, по слухам, папские дворцы заполнили горы сладострастно извивающихся тел. Ходили даже слухи, что престол Святого Петра Родриго Борджиа заполучил путем подкупа [271], но продвижению его кандидатуры, безусловно, способствовало вмешательство его друга Фердинанда Арагонского. У католических королей были все причины полагать, что Рим на их стороне.

По распоряжению папы была проведена черта сверху донизу карты в сотне лиг [272]к западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса, двух архипелагов, открытых в эпоху Энрике Мореплавателя, по-прежнему составлявших самые западные владения Португалии. Все, что находилось к западу от этой черты, отныне принадлежало Испании. Пространная булла, излагавшая новый мировой порядок, подчеркнуто опускала малейшие упоминания Португалии, и вскоре затруднения Португалии приняли еще более тяжкий оборот. В сентябре того же года другая булла отменила все предыдущие разрешения португальцам на колонизацию новых земель. Поскольку может выйти так, объяснял папа, что испанцы, плывя на запад или на юг, могут «открыть острова и материки, которые принадлежат или принадлежали Индии», им следует пожаловать любые земли, «которые были или будут найдены, которые были или будут открыты, которые будут лежать на пути или покажутся лежащими на пути плавания или путешествия на запад или юг, будь то в западных областях или в областях на юге и на востоке от Индии» [273]. Учитывая путаницу относительно протяженности Индии, формулировка была крайне двусмысленной и могла относиться к чему угодно, включая большую часть Африки.

Долгие десятилетия португальских открытий грозили внезапно обернуться ничем.

Точно подгадав время (что сильно отдавало сговором с папой), испанцы отправили Колумба на запад за два дня до официального оглашения буллы. На сей раз адмирал Моря-Океана командовал флотом из семнадцати кораблей и армией в тысячу двести человек. Он исследовал архипелаги Багамских и Антильских островов, открыл новые острова, высадился в Пуэрто-Рико и вернулся на Эспаньолу. Ставки были высоки, и Колумб отчаянно нуждался в вещественном доказательстве того, что способен привезти домой богатства Востока. Его люди обнюхивали все встречные деревья, убеждая себя, что на них растут пряности, хотя плодоносили те не больше, чем раньше. Колумб распорядился, чтобы его новые подданные платили ежеквартальную дань золотом; в случае отказа, грозил он, им отрежут руки. Поскольку квоту туземцы выполнить никак не могли, многих покалечили и бросили истекать кровью, и тысячи человек предпочли отравиться, лишь бы избежать этих мук. Еще сотни согнали (матери при этом роняли младенцев в попытке бежать), чтобы переправить домой в Испанию и продать на невольничьих рынках; многие погибли в пути. Испанцы взялись грабить и убивать с пылом варваров [274], и по Новому Свету поднялись четкие силуэты бесчисленных виселиц.

Еще до возвращения Колумба из его второго плавания король Жуан отправил послов заключить сделку непосредственно с Испанией. Флот у него был мощнее испанского, и он прекрасно сознавал, что Фердинанд и Изабелла погрязли в долгах и слишком заняты обустройством своей новой христианской державы. Кроме того, его информаторы в королевском совете Испании доносили, что католические монархи готовы рассматривать возмутительный вердикт папы как предмет для переговоров.

Стороны встретились в маленьком испанском городе Тордесильяс у самой границы с Португалией и при посредничестве папского посла выработали компромисс. Испанцы согласились передвинуть пограничную черту на 370 лиг к западу от самой западной части островов Зеленого Мыса, то есть приблизительно на середину между этим архипелагом и Западными Индиями Колумба. Португальцы признали суверенитет испанцев над любыми землями, какие испанцы найдут на западе, а испанцы согласились передать Португалии права на все земли к востоку, будь то индийские или иные. Новый договор был подписан 7 июня 1494 года и в Португалии прославлялся как полная победа. Если говорить точнее, это был самый возмутительный сговор всех времен, но в конечном итоге проблем он создал не меньше, чем разрешил. Решение, где именно отмерить и провести черту в 370 лиг среди беспорядочно разбросанных островов, было отложено до будущей совместной испано-португальской экспедиции, которая, впрочем, не состоялась. Так или иначе, в море не было ни малейшей возможности определить, на какой точно долготе находится корабль, и соответственно узнать, пересек он границу или нет. Равно никому не пришло в голову задуматься, разделяет ли черта всего лишь Западное полушарие или тянется вокруг всего земного шара.

Испания и Португалия оказались втянуты в бешеную гонку за то, кто первым распространит свое влияние и христианскую веру на земном шаре. Вскоре страны и народы, чьи названия были неизвестны Европе, обнаружат, что их поделили между собой две европейские державы, о которых они слыхом не слыхали.

Часть II

Экспедиции

Глава 7

Командор

Не было ничего на первый взгляд примечательного в двух кораблях, обретавших форму под деревянными лесами на портовых верфях Лиссабона. По мере того как плотники заканчивали мощный каркас из шпангоутов и прибивали гвоздями обшивку, корпусы стали приобретать тот же бочкообразный силуэт, те же крутые бока и высокую квадратную корму, что и у десятка грузовых судов, стоявших на якоре в оживленном порту. Их явно строили ради прочности (лес для них специально валили в королевских угодьях), но они были определенно невелики – всего восемьдесят или девяносто футов от носа до кормы. Лишь немногие посвященные знали, что они предназначались для поразительно долгого плавания по неизведанным морям.

Корабельные плотники закончили обшивку, и в небо уперлись высокие мачты, которые закрепили в килях. Вокруг мачт начали настилать палубы. Над палубами выросли высокий полубак на носу и еще более высокий ют на корме [275], достаточно мощные, чтобы послужить последним редутом, если корабли возьмут на абордаж. Рулевые весла устанавливали на длинных стойках и крепили к корме, а к верхушкам стоек присоединяли тяжелые деревянные румпели. К бакам крепили бушприты, которые игриво задирались в небо – точь-в-точь рога единорога, – чтобы послужить дополнительными мачтами. На почетном месте на носу установили резные фигуры святых покровителей кораблей, и началась оснастка.

Вереницы рабочих закатывали по крутым сходням тачки с камнями, которые для балласта сбрасывали в трюмы. Канатчики прикатывали огромные деревянные бобины, на которых были намотаны перлини и такелаж из витой пеньки, а изготовители парусов несли огромные стопы холстины. К кормам крепили чугунные якоря, а в трюмы закладывали необходимые детали на случай починки корабля. Снаружи корпус покрывали черным составом на основе смолы, чтобы предохранить его от гниения. Ниже ватерлинии щели в обшивке конопатили паклей из нитей пеньки и старых просмоленных канатов, чтобы сделать обшивку водонепроницаемой. Потом днища покрыли вонючей смесью дегтя с жиром, чтобы отвадить ракушечник, налипающий на корпусы кораблей и замедляющий их ход, равно как и тропических червей, превращавших их в сито. Тем временем бригады рабочих поднимали лебедками на борт крупные орудия, стволы которых были изготовлены из кованых и скрученных железных прутьев, которые укрепили стальными обручами. На каждом корабле установили по двадцать таких пушек. Одни – тяжелые бомбарды – были привязаны канатами к деревянным ложам, другие – более легкие (хотя даже самые легкие среди них весили сотни фунтов) мелкокалиберные фальконеты – установили прямо на раздвоенных подставках или железных вертлюгах. Пушки появились на отправлявшихся в Африку португальских каравеллах еще в середине столетия, и корпусы кораблей усиливали как раз для того, чтобы они могли нести более крупные бомбарды, но внимательный наблюдатель, возможно, задумался бы, почему у этих двух вооружение гораздо серьезнее, чем у прочих кораблей.

Облаченная в черное фигура наблюдала за каждым шагом рабочих. По приказу короля Жуана Бартоломео Диаш руководил строительством двух новых судов. Он отказался от каравелл, которые, как он убедился на горьком опыте, были слишком малыми для удобств плавания (они теперь измерялись не месяцами, а годами), а также слишком легкими и низко сидящими, чтобы перенести бурные шторма Южной Атлантики. В своих чертежах и планах он исходил из конструкции универсальных купеческих судов, форма которых возникла из сочетания традиций судостроения Северной Европы и Средиземноморья. Новые корабли несли квадратные паруса на грот– и фок-мачтах, а на бизани ставился единственный латинский – треугольный – парус. Эти корабли были медлительнее, тяжелее и хуже шли галсом против ветра, чем каравеллы, но были просторнее, устойчивее и безопаснее. Диаш намеренно сохранил их компактность: они были водоизмещением 100 или 120 тонн, то есть всего лишь вдвое больше каравеллы, а значит, могли идти в мелких прибрежных водах и входить в глубокие реки. И все равно никак нельзя было скрыть тот факт, что на кораблях, предназначавшихся для перевозки крупных и недорогих грузов вдоль берегов Европы, собираются совершить крайне опасное путешествие.

С самого начала Жуан планировал, что оба судна поплывут в Индию, но ему не суждено было увидеть, как они покидают Лиссабон [276].

25 октября 1495 года король скончался от продолжительной болезни, которую одни приписывали горю по утрате сына, а другие – регулярным дозам яда. Поцеловав распятие, покаявшись за свой бурный нрав и приказывая не величать его более королем, – «ибо я лишь сосуд земли и червей» [277], – он умер в мучениях в возрасте сорока лет. На трон взошел его кузен и шурин [278]Мануэл.

Король Мануэл I рос при дворе, сама атмосфера которого плодила бесконечные заговоры. В ходе войн с непокорной знатью Жуан собственноручно убил старшего брата Мануэла и приказал убить его зятя [279]. От самого Мануэла Жуан решительно отмахнулся как от бесхребетного и никчемного человека и наследником его провозгласил, лишь когда ему не удалось узаконить своего внебрачного сына Жорже. Молодой король был человеком тщеславным и капризным: он так любил новые наряды, что в его обноски одевалась половина двора, и настолько страшился соперников, что за время его долгого правления национальная ассамблея собиралась всего три раза. Как и многие тщеславные люди, во всем, кроме нарядов, он был благочестивым до аскетизма: пил только воду и чурался еды, сваренной в масле или им приправленной. Его быстро прозвали Счастливым, как за маловероятный путь к трону, так и потому, что к власти он пришел в поворотный момент в развитии великого предприятия, зачатого его предшественниками. Тем не менее, подобно этим королям и принцам, глубоко религиозный Мануэл оставил заметный след в истории. На смену почти современному мировоззрению Жуана пришло иное, по сути своей средневековое, и теперь не трезвый расчет, а вера погонит португальские корабли в самое сердце исламского мира.

У двадцатишестилетнего короля не было супруги, и вскоре после его восшествия на трон Фердинанд и Изабелла предложили ему свою дочь. Невестой оказалась та самая Изабелла Астурийская, которая была замужем за сыном Жуана II и племянником Мануэла – Афонсу. По смерти Афонсу убитая горем Изабелла вдовой вернулась домой в Кастилию. Что ее толкают в объятия дяди возлюбленного было поистине омерзительной перспективой, и за послушание она назначила ряд условий. Брак, как сообщили Мануэлу, состоится только в том случае, если он последует примеру ее родителей и изгонит из своего королевства всех и каждого из евреев, которые откажутся обратиться в христианство. Король Мануэл вынашивал династические планы относительно соседнего королевства, и чувства к невесте вспыхнули с отчаянной силой, когда по пути на свадьбу сестры умер в возрасте девятнадцати лет единственный сын католических монархов. Внезапно Мануэлу представился шанс сделаться наследником Кастилии [280]и тем самым потенциально верховным правителем всего Пиренейского полуострова.

В 1492 году десять тысяч евреев бежали из Испании в Португалию. Теперь им предстояло бежать снова.

Официально португальские евреи давно уже были согнаны в районы, известные как джудиариаш. И это были едва ли не лучшие и даже комфортные гетто в Европе: старейшее из них, в самом Лиссабоне, было расположено в лучшем квартале столицы между кварталами купцов и банкиров и гаванью – к немалому раздражению христиан, которые допускались на его территорию в дневное время, но которым приходилось делать крюк в обход его вечером и ночью. На практике же видные евреи всегда могли жить там, где пожелают. Они играли жизненно важную роль в экономике Португалии и не менее существенную роль в открытии новых земель. Энрике Мореплаватель опирался на еврейских ученых в том, что касалось навигации, картографии и математики; евреи выступали доверенными советниками при короле и, подобно сапожнику Жозе и раввину Аврааму, королевскими посланниками и лазутчиками. Однако 4 декабря 1496 года каждому еврею Португалии приказали под страхом смерти не позднее чем через десять месяцев покинуть страну [281]. К Пасхе следующего года синагоги заколотили досками, книги на иврите конфисковали, а детей оторвали из семей, чтобы воспитать в христианских домах.

В частных разговорах Мануэл был вовсе не в таком восторге от новой политики, как заявлял публично. Он прекрасно сознавал, какую утечку мозгов вызовет массовый исход, и никак не намеревался отпускать большинство своих еврейских подданных. Тем, кто предпочел изгнание, разрешалось купить место только на кораблях, назначенных королем; когда они прибывали в порт, их встречали священники и солдаты, которые старались – уговорами или угрозами – заставить креститься как можно большее число беженцев. В сентябре 1497 года большинство оставшихся согнали, привезли в Лиссабон и крестили насильно; уперлись не больше сорока человек. Мануэл объявил, что все новообращенные евреи и их потомки отныне будут называться «новыми христианами», и объявил продолжительный период амнистии, во время которого не дозволялось никаких расследований относительно того, как они исповедуют свою новую веру. Пожелания свойственников он исполнил до последней буквы, при этом полностью отбросив их дух, но эти ухищрения были порождены не веротерпимостью, а прагматизмом. Тем, кто протестовал, что насильственное обращение хуже изгнания, даже хуже смерти, он отвечал, мол, все это экзальтация, ведь тысячи душ были спасены от вечного проклятия и приведены к истинной вере. Мануэл запалил длинный фитиль, и костры религиозного очищения со временем вспыхнут и в Португалии тоже.

Без подсказки католических монархов Мануэл одновременно изгнал из своих владений мусульман. Напоминания об исламском прошлом Португалии были повсюду, включая кварталы под самыми стенами лиссабонского королевского замка Святого Георгия. Вниз с холма спускался лабиринт улочек, соединенных мощеными лестницами и пересекающихся на крошечных площадях с журчащими фонтанами; тут и там щели в глинобитых стенах позволяли заглянуть во дворики, засаженные ароматными апельсиновыми деревьями [282]. Теперь остались лишь немногие мусульмане, да и те были загнаны в дальние переулки, где с них брали огромные налоги. Также их не допускали до занятия коммерцией и заставляли носить на тюрбанах символ полумесяца. В остальном они экономически не пострадали, и в отличие от евреев им позволяли уезжать. За несколько лет до того, как испанцы завершили свой обряд очищения, Мануэл разорвал последние нити конвивенсии [283]и объявил Португалию чисто христианской страной.

Советники короля не возражали против его новой внутренней политики, гораздо больше их тревожили все более грандиозные планы короля о переустройстве мира. Многие воспользовались смертью Жуана Тирана, чтобы дать волю давним опасениям относительно безрассудства попыток достичь Индии. Они указывали, что перспективы плаваний сомнительны, а опасности велики и непреложны. Даже если чудо позволит португальцам преодолеть бурные моря и попасть в то огромное и загадочное место, кто знает, какие опасности подстерегают их там? Как они могут надеяться покорить Индию, если даже удержать Сеуту оказалось так трудно? И еще хуже, что если любое наступление на Востоке наживет им врагов среди много более богатых держав, не в последнюю очередь Египта и Венеции, и тогда под угрозой окажется уже родина?

Советы пропадали втуне. Мануэл унаследовал священный долг и твердо решил снискать себе славу. Господь, отвечал он критикам, когда не сумел уговорить их рациональными доводами, позаботится о его королевстве, а он, Мануэл, передает все в Его руки.

Веру молодого короля в то, что заморские экспедиции Португалии направляет Божий промысел, разделяли многие его подданные. Это происходило из убеждения, что Португалия, страна, родившаяся из крестовых походов, обязана продолжать борьбу с исламом до края света. Мануэл пошел даже дальше. Приближался год 1500-й, и в результате падения Константинополя на горизонте маячили призраки скорого апокалипсиса. Под воздействием благочестивой супруги у Мануэла быстро развивались мессианские настроения. Он уверовал, что сам Святой Дух вдохновил его приблизить новую эру всемирного христианства. Армада, которую он собирался послать на Восток, должна была проложить путь главной цели новой внешней политики Мануэла: Последнему крестовому походу за возвращение Иерусалима, великому событию, за которым, как предсказывало Писание, Последние дни мира последуют как день за ночью.

Когда строительство кораблей близилось к завершению, Мануэл наказал своему доверенному лицу экипировать их со всей возможной поспешностью. Рабочие доков укрепили на каждой палубе по две гребные шлюпки, баркасу и более легкому ялику и заложили в трюмы длинные весла на случай непредвиденных обстоятельств. Трюмы заполнились ящиками с картечью и каменными и чугунными ядрами, запасными парусами и снастями, компасами и лотами, венецианскими песочными часами на 60 минут и всевозможными товарами для торговли. Загрузили и заперли арсенал, заполнив его арбалетами и боевыми топорами, легкими и тяжелыми копьями, абордажными крюками и мечами. Носильщики доставили на борт бочки с вином, маслом и уксусом, с сухарями [284], солониной, соленой рыбой и сушеными фруктами. Согласно планам, команде полагалось пробыть вдали от дома три года, но точно никто не знал, насколько затянется плавание.

Флотилию дополнили еще два судна. Быстроходная пятидесятитонная каравелла «Берриу» была приобретена у лоцмана Бериуша. И по личному приказу короля у некоего лиссабонского судовладельца был куплен грузовой двухсоттонный корабль.

Когда армада была почти готова, ее командор взялся подбирать людей на командные посты в экипажах.

Но это был не Бартоломео Диаш. Не в том дело, что Диаш сдался на требования мятежной команды в тот самый момент, когда вот-вот отплыл бы в Индию. Диаш был профессиональным мореходом, и его задачей было открывать и наносить на карту новые земли. Глава будущей экспедиции не только должен был обладать знанием моря, от него требовалось быть дипломатом и, если понадобится, военачальником. Его миссией было не просто достичь Индии: оказавшись там, он должен был выработать условия и заключить союзы, которые вытеснили бы ислам и укрепили бы позиции Португалии как восточной сверхдержавы – до того как там объявятся испанцы. Ему понадобится вдохновлять, улещивать и угрожать, а если словесные доводы откажут, убедить под дулами пушек. Коротко говоря, тут требовался капитан, который мог бы командовать матросами, посол, способный вести беседу с королями, и крестоносец, достойный нести знамя Христа.

Задача была не из простых, а подходящих кандидатур не много. Португалия еще оставалась примитивной страной, в которой главенствующую роль играли церковь и военная знать. Священнослужители здесь плодились во множестве, а уровень обучения в недавно открытом Лиссабонском университете был так низок, что один за другим папы запрещали преподавать там теологию. Один польский путешественник, приехавший в Португалию в 1488 году, писал о том, сколь дурное впечатление она на него произвела. Португальские мужчины всех сословий, сообщал он, «неотесанны, бедны, лишены хороших манер и невежественны, сколь бы ни притязали они на учтивость. Они напоминают англичан, которые никогда не признают, что найдется страна им равная… они безобразны и черны, почти как негры. Что до их женщин, то немногие из них красивы; почти все походят на мужчин, хотя обычно у них красивые черные глаза» [285]. По крайней мере, добавлял он, португальцы менее жестоки и бесчувственны, более верны и более трезвы, нежели англичане.

Наконец взор Мануэла остановился на молодом фидальго и кавалере двора [286], которому не терпелось составить себе состояние и который как будто обладал сочетанием требуемых качеств.

Назначение Васко да Гамы явилось такой неожиданностью, что даже португальские хронисты того времени не могли прийти к единому мнению относительно его причин. Один объясняет, что командовать экспедицией поручили его отцу, по смерти которого Васко унаследовал назначение. Другой утверждает, что пост отца предложили Паулу, старшему брату Васко, но тот отказался по причине слабого здоровья, хотя, очевидно, был достаточно крепок, чтобы предложить себя на пост капитана одного из кораблей. Третий просто заявляет, что король мельком увидел молодого Васко во дворце и проникся к нему большим расположением. Самое вероятное объяснение заключается в том, что видные дворяне не спешили выстроиться в очередь за право возглавить миссию, которая предполагала три года жизни в ужасных условиях и которая, по всей вероятности, могла завершиться гибелью. Васко да Гама оказался лучшим, кого сумел найти Мануэл [287].

Происхождение да Гамы не позволяло ему надеяться на что-то большее, нежели весьма скромное положение в жизни, и даже место и дата его рождения неизвестны наверное. Родился он скорее всего около 1469 года [288]в небольшом городке Синиш на Атлантическом побережье в ста милях к югу от Лиссабона. Традиционно считается, что он родился в простом каменном доме, стоявшем под серыми стенами небольшого замка, где его отец Эштеван был алькайдом, старшим магистратом и военным губернатором. Да Гама-старший сражался с маврами при Алгарве и нес королевское знамя в битве против Кастилии, а мать Васко Изабель приходилась внучкой английскому рыцарю Фредерику Садли, приехавшему в Португалию сражаться с кастильцами и тут осевшему.

Васко да Гама скорее всего был третьим из пяти законных сыновей; у него была по меньшей мере одна сестра и незаконнорожденный сводный брат, которого тоже звали Васко да Гама. Ко времени его рождения отец обзавелся прибыльной должностью на службе обладавшего исключительно хорошими связями Фердинанда, герцога Визеу. Фердинанд был племянником, приемным сыном и наследником Энрике Мореплавателя, приходился братом отцу Мануэла I королю Альфонсу V, а еще занимал пост магистра ордена Христа [289]и ордена Сантьяго одновременно. Это был полезный патрон, и Эштеван да Гама поднялся до почетного, но заурядного положения в ордене Мавробойцы (Сантьяго Матаморос). В 1481 году юного Васко пригласили на одно собрание ордена и предложили ему орденское одеяние – белый балахон с вышитым красным крестом, нижний конец которого имел форму остроконечного меча. С раннего возраста послушника-крестоносца [290]наставляли в застарелой ненависти воинов-монахов к мусульманам.

От замка городок спускался вниз к крошечной бухте, образованной небольшим мысом и скалистой грядой, где рыбаки сгружали свой улов и чинили сети. Нет сомнений, что первые свои знания о море Васко и его братья почерпнули именно у них. Как сына незначительного дворянина, его, вероятно, послали учиться в почитаемый город ученых Эвору, а когда ему еще не исполнилось двадцати, он мог наравне со своими сверстниками сражаться с маврами в Марокко. Несомненно, с юных лет он был упрямым и гордым. Однажды ночью 1492 года он прогуливался с одним кавалером из свиты короля, когда некий магистрат потребовал у молодых людей отчета. Да Гама упрямо отказывался назвать себя, и магистрат попытался сорвать с него плащ. Двое молодых людей набросились на него, и из потасовки злополучного магистрата пришлось спасать собратьям-чиновникам.

Невзирая на задиристый характер, да Гама к 1492 году перебрался из провинции к королевскому двору. В том году один французский капер (как называли частные корабли, получившие государственную лицензию атаковать и грабить корабли врага) захватил португальское судно, возвращавшееся из Африки с большим грузом золота. В качестве ответной меры царствовавший тогда король Жуан приказал захватить все французские корабли в португальских водах и отправил двадцатитрехлетнего Васко исполнять распоряжение в портах к югу от Лиссабона. Согласно хроникам, к тому времени молодой человек уже успел послужить в португальских «армадах и морских делах» и завоевал доверие короля. Три года спустя да Гама был уже фидальго в свите короля Мануэла, полноправным и принесшим обет рыцарем ордена Сантьяго и получателем доходов с двух поместий. В обращении он был неотесанным и несколько грубоватым, но обладал интеллектом и должным честолюбием и готов был рискнуть жизнью ради карьеры. Возможно, в его «деле» стоял знак вопроса из-за вспыльчивости, но если в дипломате подобная черта едва ли приветствовалась, она же могла оказаться кстати, чтобы держать в узде команду. Так или иначе, король явно увидел в нем уверенность в себе и силу воли, присущие прирожденному лидеру. Вот что – более или менее – нам известно о малопримечательном человеке, на юные плечи которого было возложено будущее Португалии и даже, как полагал кое-кто, самого христианства.

Первым, кого назначил в свою флотилию Васко да Гама, был его брат Паулу. Братья были глубоко привязаны друг к другу, и хотя Паулу не имел явного опыта мореплавания, на море преданность ценилась превыше всех прочих качеств.

Два недавно построенных корабля были названы в честь святых – архангела Гавриила и архангела Рафаила. Васко взял себе чуть больший «Сан-Габриэл» и назначил Паулу капитаном второго – «Сан-Рафаэла». Командовать «Берриу» он поставил близкого друга семьи Николау Коэльо, а грузовым кораблем – Гонсалу Нуниша, своего личного вассала. Закрепив командование экспедицией за своими людьми, остальных офицеров он подобрал среди самых опытных мореходов Португалии.

На «Сан-Габриэле» плыли:

Перу де Аленкер, главный штурман, который отвечал за прокладывание курса для всего флота. Он уже плавал с Бартоломеу Диашем к мысу Доброй Надежды и с тех пор возвращался к устью Конго с другой экспедицией.

Гонсалу Альвареш, штурман. В прошлом он служил шкипером во втором плавании Диогу Кана.

Диогу Диаш, клерк, брат Бартоломео Диаша. Клерки, называемые в ту эпоху писарями, были среди немногих действительно грамотных людей на борту, и им было поручено ведение всех записей.

Date: 2016-07-22; view: 229; Нарушение авторских прав