Наука моря и дипломатии 10 page

Войдя в Персидский залив, отражение Красного моря с восточной стороны Аравийского полуострова, корабль направился к небольшому острову, запиравшему узкий пролив. Когда он подплыл поближе, за лесом мачт, заполнивших гавань, да Ковильян смог различить внушительных размеров город. Сойдя на берег, он обнаружил, что город полон купцов изо всех уголков Азии. Расположенный там, где из Аравийского полуострова резко выдается на север полуостров Мусандам, словно бы проминая отделенное проливом побережье Ирана, Ормуз не имел ни растительности, ни собственной пресной воды, которую приходилось привозить в больших емкостях с континента, но он находился в точке, куда сходились морские пути из Индии и Китая и сухопутные пути, которые вели через Ирак в Сирию, Турцию и Стамбул. Его рынки были завалены жемчугами, драгоценностями, пряностями, благовониями и лекарствами, и по части роскоши ему не было равных. Для удобства покупателей улицы были застланы коврами, и полотняные навесы натягивали между крыш, лишь бы уберечь покупателей от палящего солнца. Столы здешних купцов ломились от тонких вин и дорогого фарфора, и пока они вкушали пищу, им играли одаренные музыканты. Позднее один португальский путешественник сообщал, что кушанья тут лучше, чем во Франции, а английский искатель приключений восхищался красотой женщин, хотя и считал, что они «очень странно одеты, ибо носят в носу, в ушах, на шее, на руках и ногах много колец и браслетов с драгоценными камнями, а в ушах кольца серебра и золота, и длинную палочку золота вверху носа. От веса драгоценностей у них так растянуты отверстия в ушах, что во многие можно вложить три пальца» [245]. Если отбросить культурную пропасть, значимость островного города нельзя было отрицать. Будь весь мир золотым кольцом, гласила арабская поговорка, Ормуз был бы в нем драгоценным камнем.

Теперь да Ковильян составил себе живую картину головокружительно богатой торговли Аравийского моря – равно как и опасностей и непомерных налогов и пошлин, подстерегающих купцов на каждом шагу. Морской путь из Европы, возможно, займет дольше, но океаны благословенно лишены как грабителей, так и таможенных чиновников, – именно там, без сомнения, ждет умопомрачительный куш. Оставалось одно: выяснить, действительно ли корабли могут проплыть из Европы прямо в Индийский океан.

Португальский лазутчик покинул Ормуз на корабле, направляющемся в Африку, и сошел на берег в Зейле, оживленном мусульманском порту в Аденском заливе, через который шел экспорт золота, слоновой кости и рабов из Эфиопии. Великий путешественник, мусульманин ибн-Баттута назвал Зейлу «самым грязным, самым непривлекательным и самым вонючим городом в мире» [246]и считал, что море тут бурное, а вонь рыбы и забиваемых на улицах верблюдов показалась ему столь отвратительной, что ночь он провел на своем корабле. Да Ковильян тоже долго тут не задержался. Он взялся выяснить, как далеко на юг сможет забраться, и вскоре получил ответ. Арабы поселились на берегах Восточной Африки столетия назад, но их дхоу не могли преодолеть бурные воды на юге. Кроме того, даже обладай они нужной технологией, они не видели необходимости в подобном плавании и, вероятно, никогда не пытались его совершить. Их караваны издавна перевозили товары из недр Африки на север и восток в Средиземноморье и Индийский океан, и не было смысла переносить торговлю на запад – в явно пустынную Атлантику. Они определенно не пытались обплыть Африку, чтобы достичь Западной Европы: какой смысл, если они и так контролируют половину Средиземноморья, включая многие его главные порты, а все товары Европы наряду с большей частью ее золота сами идут им в руки?

Но на решение загадки, которую представляла собой Африка, потребуется немного больше времени. Да Ковильян вернулся на север и к началу 1491 года достиг Каира. Путешествие было утомительным, хотя и возбуждающим, но он почти четыре года не видел родины. Наверное, он заранее предвкушал, как встретит товарища и вернется к жене, к семье и к сполна заслуженной награде.

Товарища он так и не нашел. Ожидая его в Каире, де Пайва заболел и умер.

Неустрашимый Перу да Ковильян приготовился совершить путешествие один, и как раз когда он собирался выезжать, на пороге у него объявились два португальских еврея, которые объяснили, что их послал король Жуан и они не без трудов разыскали его в космополитичном хаосе Каира.

Один из них был сапожником с севера Португалии по имени Жозе, другой – раввином Авраамом с юга. Несколькими годами ранее Жозе совершил по суше путешествие в Багдад, возможно, чтобы самому посмотреть, каков местный рынок для сбыта обуви, и там услышал рассказы о чудесах Ормуза. По возвращении он добился аудиенции у короля, который всегда принимал путешественников из дальних стран. Раввин также побывал на Востоке, вероятно, в Каире. Когда два его лазутчика не объявились, Жуан решил отправить на их поиски двух евреев.

Новоприбывшие привезли с собой письмо от короля, и да Ковильян без промедления его прочел.

Содержание скорее всего не вызвало у него большой радости. Если их миссия выполнена, писал Жуан, им следует вернуться в Португалию, где они получат высочайшие почести. Если нет, то пусть передадут весточку о своих успехах через сапожника Жозе и не знают отдыха, пока не выполнят все задания. В особенности они не должны возвращаться домой, пока лично не установят местопребывание пресвитера Иоанна. Но прежде чем приступить к другим делам, им следует отвезти раввина в Ормуз. Без сомнения, король считал раввина лицом более надежным, чем сапожник, и Авраам поклялся не возвращаться, не увидев Ормуз собственными глазами.

Король Жуан не мог знать, что его агент уже побывал в Ормузе и готов представить полный отчет о тамошней торговле. Перу получил королевское распоряжение и, как всегда, твердо решил выполнить его до конца. Составив длинную депешу королю [247], да Ковильян передал ее Жозе и выехал с новым спутником. Сапожник же отправился домой – с известиями, которые будут иметь первостепенное значение для готовящейся экспедиции Васко да Гамы.

И снова да Ковильян пересек пустыню Тор, снова совершил долгое и опасное путешествие к Красному морю. К тому времени лазутчик стал своим человеком в арабских портах, и в Адене пара без труда нашла два места на корабле, идущем в Ормуз. Когда Авраам объявил, что удовлетворен и увидел все, что хотел, португальцы расстались: раввин отправился в Португалию, вероятно, с караваном, державшим путь в Сирию, а Перу – назад к Красному морю.

Оттуда да Ковильян добрался в Джидду, где собирался совершенно отойти от полученных инструкций. К тому времени он вошел во вкус тяжких радостей приключений и обзавелся привычкой первооткрывателей приправлять жизнь изрядной дозой опасности.

Джидда была богатой, кипучей и решительно запретной для христиан и евреев. Но Перу сильно загорел после долгих плаваний на открытых кораблях и отрастил бороду – от обычного отвращения матросов к бритве. Кроме того, последние четыре года он провел бок о бок с мусульманами, с которыми жил и путешествовал. Он перенял их манеру одеваться. Он бегло говорил на их языке и был прекрасно знаком с их обычаями. В Джидде его не разоблачили, и он решил проникнуть дальше – в саму Мекку. Едва заподозрив в нем христианина, его казнили бы на месте.

Возможно, выбрив и обнажив голову и завернувшись в два отреза белой ткани, как положено паломнику, португальский лазутчик приблизился к священной Каабе и семь раз обошел каменный куб по тропе, выбитой в гранитных плитах ногами миллионов верующих. Возможно, если он очутился там во время хаджа, он проследовал за толпами паломников к горе Арафат, где Мухаммед произнес свою «Прощальную проповедь», потом да Ковильян бросал камушки в дьявола в Мине и присутствовал при массовом забое скота в память о том, как Авраам принес в жертву барашка вместо сына. Насмотревшись вдоволь, он проследовал дальше в Медину, где посетил Зеленую мечеть, восстанавливаемую после того, как попадание молнии практически разрушило предыдущее здание над местом захоронения Мухаммеда [248].

Завершив инициацию, да Ковильян выехал из Медины в Синайскую пустыню и заглянул в древний монастырь Святой Екатерины. Иссохшие греческие монахи отправили его – как поступали со всеми паломниками – отстоять службу и дивиться на Неопалимую купину, которая явилась самому Моисею, или по меньшей мере ту, которую чудесным образом раскопала мать императора Константина Елена во время своей экспедиции за реликвиями в Святую Землю. Отдав дань обеим религиям, да Ковильян направился в Тор и в пятый раз пересек Красное море. Теперь уже шел 1493 год. Больше года прошло с тех пор, как он выехал с раввином из Каира, а пресвитер Иоанн все еще оставался неуловим.

Лазутчик высадился в Восточной Африке неподалеку от Эфиопского нагорья, внушительного оплота, столетиями защищавшего страну от нападений извне. После опасного путешествия через пустыни, плато и равнины он прибыл ко двору императора Александра [249], носившего титулы Льва от колена Иуды, царя царей и потомка (так, во всяком случае, утверждали он и его династия) царя Соломона и царицы Савской. Некогда Эфиопия была великой державой, а ее отдаленность позволила ей сохранить древние традиции. Негус, правитель Эфиопии, стоявший на самой вершине огромной и сложной иерархии знати, имел многочисленных жен и десятки дочерей, кое-кто из них практически управляли страной. Однако он исповедовал христианство и его народ тоже [250].

Александр принял гостя тепло, и да Ковильян преподнес ему приветственную речь, составленную на арабском, и медную медаль с гравировкой на нескольких языках, которую хранил при себе как раз для такого случая с тех пор, как выехал из Португалии. Обе были обращены к пресвитеру Иоанну, но к тому времени эфиопы привыкли к сбивающей с толку, но безвредной привычке европейцев называть всех их царей Иоаннами.

Как сообщал позднее да Ковильян, монарх принял речь и медаль «с большими удовольствием и радостью и пообещал отослать его домой с немалыми почестями» [251]. Этому не суждено было случиться. Несколько месяцев спустя Александр отправился подавлять восстание и – неузнанный в ночи – пал под градом стрел. Наследовал ему сын-младенец, который стал жертвой детской болезни, и после большого хаоса место Александра на троне занял его брат Наод. Да Ковильян тут же обратился к новому царю с прошением исполнить клятву брата, но получил вежливый отказ. Да Ковильян пережил и Наода тоже, но сын и наследник Наода Давид, как и отец, не склонен был отпускать путешественника. Поскольку предшественники не дали европейцу соизволения уехать, объяснил он, «он не в том положении, чтобы исполнить его просьбу, и так оно и останется» [252].

Пробыв годы вдали от Португалии, без сомнения, оплакиваемый семьей как погибший, да Ковильян превратился в закоренелого экспатрианта. Обладая обширными знаниями об Аравийском полуострове и Африке и беглым знанием нескольких языков, он стал ценимым советником при дворе. Ему пожаловали титулы и поместья и со временем произвели в губернаторы области. Отказываясь, сколько мог, он подчинился желаниям короля и взял себе жену. По всей очевидности, он сумел выбрать верно, потому что когда тридцать три года спустя сюда, в сердце Эфиопии, прибыло португальское посольство, то застало его толстым, богатым, счастливым и окруженным детьми [253].

Ожидая возвращения агентов, король Жуан воплощал в жизнь вторую часть своего генерального плана. Возглавлять следующую экспедицию он назначил Бартоломео Диаша, кавалера двора и опытного капитана. Задачей Диаша было дать окончательный ответ на животрепещущий вопрос, могут ли корабли обогнуть Африку и, если это удастся, проделать путь дальше, в земли пресвитера Иоанна.

Диаш незаметно покинул Лиссабон в августе 1487 года [254], через три месяца после отъезда Перу да Ковильяна и Афонсу де Пайвы. Его флотилия состояла из двух каравелл и судна с припасами, которое вел брат Диаша Перу, – нововведение, придуманное с тем, чтобы предотвратить преждевременный конец все более дальних плаваний из-за нехватки продовольствия, воды и материалов для починки кораблей. Хотя для подобного предприятия корабли были пугающе малы, экспедиция готовилась необычно обстоятельно, и команды были очень и очень опытными. Также на борту имелись африканцы, двое мужчин и четыре женщины, захваченные в предыдущих экспедициях: их предстояло высадить на берег, чтобы они расспрашивали про Индию и пресвитера Иоанна. Королевские советники считали включение женщин мастерским ходом на том основании, дескать, они с меньшей вероятностью подвергнутся нападению, нежели мужчины, – правда, одна из женщин умерла по пути в Африку, а пятеро остальных невольников исчезли, едва были высажены на берег, и больше о них не слышали.

Флотилия проплыла мимо широкого устья реки Конго, остановилась в заливе Агоа и начала с трудом продвигаться против сильного прибрежного течения на юг. Чтобы облегчить себе задачу, Диаш отошел подальше от берега, но попал в шторм. Тринадцать дней ветра сносили каравеллы к юго-западу, команде пришлось приспустить паруса, чтобы корабли не черпали носом воду. К тому времени, когда Диаш сумел снова взять курс на восток, температура существенно упала, и когда через несколько дней суша так и не показалась, он опять свернул на север.

Вскоре на горизонте показались горы, и когда корабли подошли ближе, команда смогла различить песчаный берег, изгибом тянущийся с востока на запад, за которым мягко поднимались пологие зеленые холмы, где пасли стада пастухи [255]. Едва завидев загадочные корабли, пастухи погнали свои стада прочь. Не встретив ни одной живой души, матросы взялись за поиски пресной воды и стали мишенью для града камней с холмов. Диаш застрелил одного нападавшего из арбалета, и флотилия поспешила продолжить свой путь.

К тому времени с испуганных и измученных экипажей было довольно. У них практически не осталось еды, хором протестовали матросы. Корабль с припасами сильно отстал [256], и если они поплывут дальше, то умрут с голоду. Они уже разведали тысячу четыреста миль побережья, на которое не ступала нога европейца. Уж наверное, этого хватит для одного путешествия?

Со временем Диаш сдался, но только после того, как высадился на берег со своими офицерами и заставил их подписать заявление, что они решительно настроены повернуть назад. Только когда флотилия направилась домой, он наконец приметил издали скалистую оконечность большого мыса, за которым виднелась череда высоких пиков, обрамлявших гору с вершиной плоской, как стол. Он с сожалением окрестил ее мысом Бурь [257], хотя по его возвращении король предпочел более оптимистичное название – мыс Доброй Надежды.

Путешествие продолжалось более шестнадцати месяцев. Корабли основательно потрепало, здоровье путешественников было подорвано. Они пережили шторма, они видели южную оконечность Африки и вернулись домой с подробными картами, доказывающими, что великий Птолемей ошибался. Древняя загадка была разрешена, и по мере того как известия просачивались за пределы Португалии, карты стали спешно перечерчивать [258]. И все же на пороге пути на Восток Диашу пришлось признать свое поражение. Докладывая королю, он просил прощения, что не сумел отыскать ни Индий, ни пресвитера Иоанна. Такова была его задача, но он с ней не справился. Не ему достанутся награды, и не его имя войдет в историю.

К тому времени португальцы занесли на карты все западное побережье Африки. Это было удивительным свидетельством доблестной решимости целого народа, и многие дорого за него поплатились. Но на самой на грани триумфа внезапно возникла вероятность того, что их старания окажутся напрасны.

Среди собравшихся в декабре 1488 года выслушать доклад Диаша был генуэзский мореплаватель по имени Христофор Колумб.

4 марта 1493 года одинокая каравелла приковыляла в гавань Лиссабона и бросила якорь подле самого мощного боевого корабля Португалии. Яростные шторма основательно потрепали «Нинью», лишив ее парусов, и ее капитану пришлось искать укрытия в единственной гавани, до которой он мог добраться.

Сам Христофор Колумб предпочел бы несколько иное возвращение домой. Годами он пытался убедить португальского короля спонсировать его смелое предприятие – попытаться достичь Востока, поплыв на запад. Однако Жуан решил, что итальянец слишком уж полон бахвальства и пустословия, а королевские советники осмеяли и наотрез отвергли его предложения.

Сына генуэзского ткача Колумба в море потянуло еще мальчишкой. Впервые он попал в Португалию в 1476 году матросом на купеческом корабле, везшем груз мастики в Англию. Караван подвергся серьезному нападению у побережья Алгарве, неподалеку от старой базы Энрике Мореплавателя, и когда его корабль начал тонуть, юный матрос прыгнул за борт, уцепился за весло и то плыл, то наполовину дрейфовал шесть миль до берега. После столь драматичного прибытия он добрался в Лиссабон, женился на дочери знатного человека [259]и стал энергично интересоваться морскими походами Португалии.

Колумб был далеко не первым, кто предложил плыть на запад, чтобы попасть на Восток. Сама идея уходила корнями по меньшей мере во времена Римской империи и сравнительно недавно обрела вторую жизнь. В 1474 году видный флорентийский интеллектуал Паоло дель Поццо Тосканелли изложил в письме одному из своих многочисленных корреспондентов, канонику Лиссабонского собора Фернану Мартинишу идею поплыть в Индии [260]на запад, «что есть более короткий путь к местам пряностей, нежели тот, каким вы плывете мимо Гвинеи» [261]. Священник представил письмо при дворе, где план отмели, но он достиг ушей молодого генуэзца. Колумба захватила грандиозная мечта о приключениях и богатствах, и он написал Тосканелли, прося копию того письма. В положенный срок копию доставили вместе с картой, на которой был обозначен рекомендуемый флорентийцем маршрут, и Колумб взялся усердно собирать сведения.

Из прочитанного он сделал несколько выводов, благодаря которым западный путь показался заманчиво доступным.

Например, что окружность земли гораздо меньше, чем кажется. Тут на стороне Колумба был мощный авторитет: сам великий Птолемей скостил несколько тысяч миль с удивительно точных расчетов своего предшественника, грека Эратосфена. Выкладки самого Птолемея были вытеснены более высокой цифрой, какую приводил персидский астроном IX века Альфраган в своих «Основах астрономии», – эта переработанная выжимка из трудов Птолемея во времена Колумба оставалась самым популярным учебником по астрономии как на Востоке, так и на Западе. Однако Колумб счел, что итальянские мили равны арабским милям Альфрагана.

Уменьшив таким образом земной шар, Колумб растянул Азию [262]. По приблизительным подсчетам, расстояние на восток от Португалии до побережья Китая составляло самое малое 116 градусов долготы, то есть тому, кто желал плыть на запад, предстояло преодолеть расстояние в 224 градуса открытого океана. И опять на помощь пришел Птолемей: он приводил цифру 177 градусов. И тем не менее оставалась почти невозможная задача проплыть более половины земного шара. Тогда Колумб обратился к современнику Птолемея Марину Тирскому, который указывал, что протяженность Европы и Азии составляла 225 градусов, так что пересечь оставалось только 135 градусов.

Даже если брать самые малые цифры окружности земли и самые большие протяженности Азии, ни один экипаж не перенес бы подобное плавание без регулярных остановок ради провианта и пресной воды. Колумбу требовалось доказательство того, что по пути им встретится суша, и за ним он обратился к Марко Поло. Марко Поло сообщал, что в полутора тысячах миль от побережья Китая расположена Япония, и в сознании Колумба Азия разом приблизилась. Он был убежден, что Япония находится не далее чем в двух тысячах миль от Канарских островов, а сразу за ней лежат Китай, Острова Пряностей [263]и сама Индия. При попутном ветре он окажется там за пару недель. И что еще лучше, есть перевалочный пункт по пути в Японию: остров Антилия, который, по слухам, заселили в VIII веке христиане, бежавшие от вторжения в Испанию мавров, и который, согласно легенде, лежал далеко в Море-Океане.

Колумб дерзко шел наперекор общему мнению своей эпохи [264]. Получив категорический отказ в Португалии, он столь же безуспешно пытался предложить свой план Венеции и Генуе. Его брат Бартоломео отправился прощупать королей Англии и Франции, а сам Христофор бросил Португалию ради ее давнего врага Испании. Там он получил аудиенцию у Фердинанда и Изабеллы, которые теперь правили Арагоном и Кастилией из Кордовы. Пока план обдумывали их советники, католические короли держали будущего первооткрывателя на золоченом поводке, но дело тянулось так долго, что Колумб улизнул в Португалию, чтобы снова попытать счастья там.

В этот момент Бартоломео Диаш причалил в Лиссабоне, вернувшись с мыса Доброй Надежды. Открытие Диаша было для Колумба катастрофой: оно покончило с любым возможным интересом португальцев к надуманным западным путям в Азию. Колумб приплелся назад в Кастилию, а там услышал, что эксперты Фердинанда и Изабеллы сочли «его обещания и предложения невозможными, пустыми и достойными быть отвергнутыми» [265].

Два года спустя все переменилось.

2 января 1492 года после ожесточенной десятилетней кампании Фердинанд и Изабелла завоевали мусульманское королевство Гранада. Говорили, что последний султан, покидая город, оглянулся посмотреть на румяные под закатным солнцем башни дворца Альгамбры и разрыдался. «Ты плачешь как женщина по тому, что не смог защитить как мужчина», – попрекнула его мать, и они удалились. Новые владельцы Альгамбры поднялись на холм к воротам дворца, облаченные в богатые шелка: лишь напоминание о славном наследии аль-Андалуса.

Последние пережитки мусульманского владычества на Западе были сметены, о чем королевская чета поспешила известить папу римского. «Господу нашему было угодно, – благочестиво похвалялись они, – даровать нам полную победу над королем и маврами Гранады, врагами нашей католической веры… После многих трудов, затрат, смертей и кровопролития королевство Гранада, которое на протяжении семисот восьмидесяти лет было оккупировано неверными… [покорено]» [266]. Не упомянутым в письме остался тот неудобный факт, что последние 250 лет Гранада являлась вассалом Кастилии и поставляла ей не только столь желанные товары мусульманского мира, но и войска.

Реконкиста завершилась, были заложены основы объединения Испании, и католические короли – таким титулом наградил благодарный папа римский Фердинанда и Изабеллу – взялись очищать свои владения. Они были уверены, что мусульмане и евреи, оставшиеся в Испании, быстро примут христианство, но настроения в обществе вскоре изменились в худшую сторону. От жутких историй о том, как евреи распинают христианских детей и поедают их еще теплые сердца, по спине испанцев пробегала дрожь, и хотя никто не мог бы назвать имя действительно замученного ребенка, нескольких козлов отпущения схватили и сожгли заживо. Была назначена дата – 2 августа 1492 года, – когда все евреи должны были под страхом смертной казни принять христианство, и всего через семь месяцев после падения Гранады порт Кадис на атлантическом побережье запрудили бежавшие из Испании десять тысяч евреев. Стремление уехать было столь велико, что капитаны вымогали огромные суммы за стоячие места в трюмах, а после выбрасывали пассажиров за борт или продавали пиратам. Кое-кто бежал в Северную Африку, но там их не пускали в города и оставляли умирать в полях. Еврейская Испания долго была волшебной сказкой, а не реальным местом. Теперь же она превратилась в кошмар.

Мусульманам пришлось не лучше. Договор, обещавший Гранаде свободу вероисповедания, включая защиту мечетей, минаретов и муэдзинов, был быстро разорван. Испанских мусульман вскоре стали обращать насильно, а затем под конвоем отправлять в камеры пыток, чтобы дознаться, насколько искренни они в вере, которую им навязали. Инквизиция была не только доказательством идеологической чистоты Испании и ее притязаний на роль самой праведной христианской страны, но и еще одним следствием давней битвы между исламом и христианством на Пиренейском полуострове. А еще она привела к экономической катастрофе. В том же году османский султан Баязет II, сын и наследник Мехмеда Завоевателя, послал свой флот в Испанию, чтобы спасти как мусульман, так и евреев. Он пригласил беженцев в Стамбул как полноправных граждан, угрожая смертью любому турку, который будет дурно обращаться с евреем, и насмехаясь над близорукостью Фердинанда и Изабеллы, изгоняющих стольких ценных подданных. «Вы называете Фердинанда мудрым правителем, – потешался он в присутствии своего двора, – а он лишил богатств свою страну, чтобы обогатить мою!» [267]Костры религиозных войн, разжигаемые на Пиренейском полуострове, обернулись против Испании, и их дым будет зачернять ее еще несколько столетий.

Вычистив чужеродные элементы из собственных владений, королевская чета обратила свое внимание за их пределы.

Через несколько недель после завоевания Гранады Изабелла призвала Христофора Колумба и наперекор вердикту советников отказала ему в просьбе. Будущий первооткрыватель безутешно трусил прочь на муле, когда при дворе поднял вдруг голос министр финансов Фердинанда. Колумб, указал он, уже получил половину капитала для своего предприятия от итальянских инвесторов. В общем и целом оно обойдется не дороже одного недельного праздника, какие устраивались по случаю приема иностранных послов, и несомненно королевская казна способна изыскать требуемое. Возможно, состоятельный спаситель Колумба [268]уже тогда подозревал, что большую часть денег придется выложить ему самому; возможно, будучи крещеным евреем, он имел причины настаивать, что награда за обращение в святую веру Азии стоит риска.

Изабелла послала за Колумбом гонца, который застал его за подготовкой к отплытию во Францию. Условия Колумб выдвинул возмутительные: он получит десять процентов пожизненно от всех доходов с любых открытых им земель, он станет их губернатором и вице-королем, и он же будет контролировать назначение всех чиновников в колониях. И не в последнюю очередь: едва он достигнет суши, то будет назначен адмиралом Моря-Океана. Большую часть его условий приняли; впрочем, тогда никто не ожидал, что он преуспеет.

За полчаса до восхода солнца 3 августа 1492 года, когда заполненные еврейскими беженцами корабли боязливо выходили на восток из Кадиса, Колумб поплыл на запад в сторону Азии. Едва его небольшая флотилия благополучно отчалила, он сел в тесной каюте на своем флагмане «Санта-Мария», чтобы записать первые строки в судовом журнале, «ИМЕНЕМ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА», – начал он.

Колумб намеревался по возвращении преподнести получившуюся книгу Фердинанду и Изабелле, и адресована она была им. Он славил великую победу католических королей над маврами Гранады и праведное изгнание евреев и напоминал, что возложил на себя равно святую миссию:

«Ваши величества, будучи католиками и правителями, посвятившими себя христианской вере и ее распространению, и врагами секты магометан и всяческих идолопоклонств и ересей, решили послать меня, Христофора Колумба, в означенные области Индии, дабы я увидел означенных правителей и народы, и страны и [разузнал] настроения их и прочих, и способ, каким можно было бы произвести их обращение в нашу Святую веру, и повелели, чтобы я не держал обычный путь по суше на Восток, но проследовал туда через Запад, путем, про который по сей день неведомо наверное, ходил ли им кто-нибудь» [269].

Скоро, добавлял он, он вернется с такими богатствами, «что не пройдет и трех лет, как суверены станут готовиться к отвоеванию Святой Земли и предпримут оное. Я уже обращался с прошением к вашим величествам позаботиться о том, чтобы все прибыли от сего моего предприятия были употреблены на освобождение Иерусалима».

За годы, прожитые в Португалии, Колумб отточил свой врожденный инстинкт мореплавателя, и через пять недель после отплытия с Канарских островов смотрящие завидели сушу. А вот умения руководить людьми ему недоставало: даже за столь краткий промежуток времени команды не раз грозили ему мятежом. Суша оказалась небольшим островком, но дружелюбные туземцы знаками показали, что поблизости лежит остров побольше. Колумб поплыл дальше, убежденный, что направляется в Японию, хотя туземцы называли это место Колба, и разведал часть побережья. К тому времени, когда «Санта-Мария» рождественским утром села на мель, он успел посетить третий остров и взял путь на Испанию.

Позднее выяснится, что это были одни из Багамских островов, Куба и Эспаньола [270], но Колумб цеплялся за уверенность, что достиг Азии. Верно, Восток оказался далеко не таким, как он ожидал. Он нашел куст, запах которого отдаленно напоминал корицу, и орехи, которые, пусть мелкие и несъедобные, с некоторой долей воображения можно было принять за кокосы. Мастиковые деревья в тот год явно не плодоносили, а захваченное им золото оказалось железным колчеданом – золотом дураков. Островитяне в своих крытых соломой хижинах явно относились к самым бедным подданным великого хана, но нет сомнений, как писал он в судовом журнале, дворец хана расположен где-то неподалеку.

Когда ветра сбили потрепанную «Нинью» с курса и она вынуждена была причалить в Лиссабоне, новоиспеченный адмирал Моря-Океана отправил депешу королю Жуану. В ней он просил разрешения войти в королевскую гавань, где будет в полной безопасности и ему не будут угрожать охотники за сокровищами, и подчеркнул, что прибыл из Индий, а не из Португальской Гвинеи. Когда Бартоломео Диаш на весельной лодке подошел к «Нинье» со своего боевого корабля, возле которого бросил якорь Колумб, последний не удержался и похвастался пленными «индийцами», которых привез в доказательство своего потрясающего открытия.

Через четыре дня после своего ненамеренного прибытия Колумб отправился на аудиенцию у португальского короля. С собой он прихватил самого крепкого из пленников и кое-какие безделушки, которые сумел собрать на островах. Бросалось в глаза, что среди них не было ни пряностей, ни драгоценных камней, ни золота.