Разум и «ведание» в поэтике Л.Н. Толстого.

Стремление Толстого постичь иррациональное, но так, чтобы не отрицать при этом разум, поскольку он составляет неотъемлемый признак человека. Это ведет его к осознанию антиномических, непримиримо противоречивых отношений между разумом и верой. Основным критерием приемлемости или неприемлемости содержаний веры он считал их совместимость или несовместимость с содержаниями разума. В теоретическом плане Толстому так и не удалось разрешить противоречие между разумом и верой, примирить их. Попытку их координации он предпринимает скорее в плоскости учения о человеке как живущем бытии, ᴛ.ᴇ. когда он рассматривает сущность человека и жизни, их основные качества, взаимосвязи этих качеств и т. д. Верховными ценностями для Толстого являются разум (понимание) и жизнь. Вера, по сути, оказывается чем-то служебным, она лишь оправдывает, объясняет жизнь, точнее придает ей смысл, которого требует разум. Вера оказывается сильно рационализированной, лишенной мистического характера. Огромное значение для мыслителя имеет чувственное, эмоциональное познание, сама идея понимания возникает чаще всего как ответ на жажду смысла, ее требование и волю к нему. В произведениях Толстого нередко реализуются способы познания через образы, чувства. Особенно заметно познание ʼʼиррационализируетсяʼʼ в тех ʼʼпограничных ситуацияхʼʼ, в которых оказываются герои толстовских произведений. Вера в возможность интуитивного, все объясняющего и разрешающего познания, в озарение разума, в неожиданное и мгновенное постижение, в откровение разума человека самому себе. Смысл живого, смысл жизни – в ее сохранении, поддержании и продолжении. Смысл жизни связан и с волей к ней, хотя истоки индивидуальной, личной воли восходят к воле имперсональной, сверхчеловеческой и всеобщей, в свою очередь коренящейся в некоторой универсалии жизни, обозначаемой им и как Добро, и как Бог, и как просто Жизнь. Эта воля, будучи превыше индивида, в случае если и не подвластна ему, то постижима. Торжество разума в познании воли осуществляется парадоксальным, не теоретическим, а практическим и каким-то нерациональным образом. Проблемы бытия как такового (то, чем занимается онтология) интересовали Толстого лишь в связи с вопросом о путях человеческой жизни, ее ценностях и смысле. Следуя духу толстовского мировоззрения, можно определить человека как существо, ищущее смысл жизни, хотя, в более точном смысле, человек - ϶ᴛᴏ его жизнь. Бог Толстого – проявляется лишь как источник, точнее, «сеятель» жизни. Идея Бога ставилась им в один ряд с понятиями добра и жизни. Таким же образом поступил он и с термином «религия», из которого устранялось всякое мистическое содержание. Религия как социальное явление рассматривалась Толстым в качестве указателя прогресса во вполне светском, мирском значении этого слова. «Религии культа» –православие, католицизм, протестантизм –не являются истинными ориентирами движения общества вперед. Очевидно, что религиозные искания Толстого были подчинены его поискам добра, справедливости, поискам путей их осуществления земными и обыкновенными, доступными буквально всем и каждому средствами. Этика любви, непротивления, прощения и смирения «обрамлена» идеями несогласия, отрицания и даже бунта против всего того, что мешает добру утвердить себя.

В произведениях Толстого душевная жизнь предстает в виде бесконечной и прихотливой смены состояний, над которыми не властно сознание, — текучесть человеческих переживаний, безостановочный процесс следующих друг за другом и часто противоречивых движений составляет главную сущность толстовского метода при изображении душевной жизни. Сознание разлагает ее на моменты и оформляет самую последовательность. Данный способ психологического анализа, получивший наименование «диалектика души», был впервые отмечен Н. Г Чернышевским. Специфика психологизма в произведениях Толстого обусловлена стремлением писателя к синтезу - «генерализации» и «мелочности» в изображении описываемых явлений. Автор прибегает к сочетанию нескольких средств психологического анализа (внутренний монолог, «поток сознания», авторское описание чувств и мыслей героев), чтобы показать духовную эволюцию персонажей, представить их психоэмоциональные состояния как сложный процесс, объясняемый не только воздействием внешней среды, но и внутренним противоборством «ума» и «сердца». К средствам психологического анализа современные исследователи относят портрет литературного героя, внешние проявления его внутренней жизни (мимика, жестикуляция, особенности речи, физиологические изменения, «психологическое бездействие»), сновидения, а также вещное окружение персонажа и пейзаж, система конфликта (уход его в вещь, символ). Разграничить данные приемы достаточно сложно, поскольку они используются в системе и тесно взаимодействуют друг с другом. В своих произведениях Л Н. Толстой прибегает сразу к нескольким средствам психологического анализа, чтобы в наивысшей степени убедительно и реалистично показать духовную эволюцию персонажей, передать их психоэмоциональные состояния как сложный процесс. Определенная «ослабленность» сюжетного действия компенсируется в ранних произведениях писателя сложнейшим комплексом внутреннего «созидания» личности, приобретения индивидом общественно значимого опыта, поэтому прежде всего внимание автора привлекает мотивационный комплекс, обусловливающий поступки и чувства персонажа. Именно изменение мотивационной сферы и определяет результативность процесса «диалектики души». Толстой никогда не отделяет изображение поступков от психологической сферы. Связь чувств с действиями является для него формой анализа ничуть не менее важной, чем все другие. Эта форма есть почти во всех его произведениях, через внешние детали передается внутреннее состояние героев. Изображению «подробностей чувств», их развитию, переходу, изменению способствует описание снов. Толстой придает сновидениям особое значение, считая, что во сне истинное «Я» человека обнажается и он предстает таким, каков есть на самом деле. Писатель пытается проанализировать отдельные фазы сна, в том числе и процессы погружения в сон и пробуждения, отмечая «своеобразие мыслительных операций в сновидениях» и «эмоциональную насыщенность образов». Психологизм в произведениях Толстого проявляется не только в верном изображении им одной, ведущей эмоции, например, эмоции страха или радости, но и в переживании героем трилогии парадоксальных пагтернов, например, в сцене смерти. Известно, что в основе практически любой деятельности человека лежат осознанные мотивы, тесно связанные с потребностями. Поэтому для художника слова немаловажен вопрос о том, что лежит в основе формирования мотива поведения персонажа - «ум» или «сердце». Преобладающей эмоцией, определяющей мотивацию поведения героев «военных рассказов» Толстого, является чувство страха перед смертью и страха перед позором. Правда, на первый взгляд, участники военных действий кажутся бесчувственными и хладнокровными, но это объясняется приспособляемостью человеческого организма к окружающим его условиям. Переживания героев несколько «притуплены», потому что ощущение близкой гибели, постоянно давящее чувство страха снижают эмоциональный порог, воздействуя на восприимчивость. Поэтому так невозмутимо бывалые солдаты и офицеры взирают на ужасы войны, ожесточающей человеческие сердца. Кажущееся спокойствие — лишь внешний атрибут поведения, истинные чувства скрыты глубоко внутри. За показным равнодушием прячут страх лишь в силу другого ужаса — нежелания показать себя трусом. Страх перед смертью, которая ждет на бастионах, — это проявление животного начала в людях, защитный рефлекс, объяснимый и необходимый. Однако социальные воздействия, производимые обществом над личностью, и делают homo sapiens человеком. Боязнь оказаться несмелым придает должные силы для противодействия страху смерти. Как известно, существует несколько способов преодоления страха уничтожение источника, пробуждающего его, то есть войны (что, по понятным причинам, неосуществимо), замена другим переживанием (другие эмоции были бы не совсем уместны, но, тем не менее, кипящая городская жизнь, вечерние банкеты — это и есть подмена страха эмоцией радости), и избегание данной эмоции. Избирательность человека в выборе форм подавления страха находит отражение в создании Толстым двух типов литературных героев: это честолюбивые, использующие войну в своих личных целях люди и честные малые, которые «обязаны по своему долгу служить». И те, и другие незадолго до «дела» испытывают сложный паттерн эмоций, где основную роль играют страх перед смертью и сопутствующая ему тревога. Анализируя поведение солдат и офицеров в бою, Толстой вовсе не считает отсутствие страха проявлением храбрости. Более того, следуя логике, человек должен пытаться сохранить себя от глупой гибели вне схватки, чтобы иметь возможность проявить смелость в момент боя. В сознании людей страх смерти ослабляется или отсутствует вовсе «за счет снятия противоречия между бесконечностью жизни вообще и прерывностью индивидуального бытия», что происходит у героев Толстого двояким способом - либо за счет религиозною сознания, либо за счет сознания «пантеистического». Приобщение к той или другой модели сознания происходит в большей степени интуитивно и требует наивной и открытой души, что свойственно или детям, или людям из народа. Примечательно, что таких, как Хлопов, Калугин и подобные ему, офицеры воспринимают как трусов. Для честолюбивых аристократов существует неписаный кодекс поведения «настоящего» благородного человека на войне—это храбрость, полное пренебрежение смертью, намеренный риск, удальство — все эти качества неоднократно офицеры демонстрируют друг перед другом, что придает показной характер их поведению. По мнению автора, страх «потерять лицо», свойственный, кстати, только офицерам из аристократов, оказывается вредным и губительным. Как и в трилогии «Детство. Отрочество Юность», Толстой обращается к проблеме человека, рассматривая ее уже в другом аспекте. Однако основной вывод, сделанный автором, остается прежним. Главной мотивационной причиной поведения представителей дворянского сословия является их самолюбие и тщеславие. Толстой подчеркивает, что настоящая храбрость — это риск при «строгой необходимости», рассматриваемый не как хвастливое, показное геройство, а как духовное человеческое мужество. Передавая переживание страха героями «военных рассказов», Толстой прибегает к внутреннему монологу, служащему средством создания образа персонажа Эта форма психологизма, имитируя процесс размышлений и переживаний героя, демонстрирует эволюцию чувства, перетекание его из одной формы в другую, возникновение и развитие мысли, а значит, позволяет выявить соотношение рационального и эмоционального в художественной мотивации поведения героев рассказов. Противоречивость психических процессов, сложность внутренней жизни человека могут быть переданы в виде «потока сознания». Благодаря этой форме выражения внутреннего состояния героя, читатель делается свидетелем всех мельчайших изменений в психике персонажей. Обычно это наблюдается при изображении пограничных состояний сознания полусна, бреда, нервного возбуждения, умирания. Как правило, иррациональные монологи знаменуют собой моменты переживания персонажами военных рассказов эмоциональных потрясений. Сравнивая два варианта поведения человека на войне, Толстой дает понять, что его симпатии на стороне тех, кто не рискует жизнью понапрасну.

Проблема преодоления страстей являлась едва ли не самой важной для Толстого. Стремление к совершенствованию, постоянное недовольство собой, борьба духа и плоти, осознание бессилия великого разума перед греховными страстями всецело заполняли его внутренний мир. Писателя волновали вопросы о том, способен человек подчинить гибельное влечение голосу разума или же «рассудок, действуя опосредованно, бессилен против страсти». Наиболее полное воплощение эти раздумья нашли в изображении феномена игрового действия. В произведениях Толстого игра может представлять собой своеобразный обряд «посвящения» во взрослую жизнь, некое подобие инициации, она может быть продиктована стремлением индивида поправить пошатнувшееся материальное состояние, решить с помощью фортуны имущественные проблемы, а затем, разбогатев, приобрести иной социальный статус; наконец, игра может являться действенным средством, помогающим уйти от забот реального мира с его пошлой обыденностью в мир ярких страстей, что создает иллюзорную надежду на выход из духовного кризиса. Игра для мужчины-дворянина становится одним из важнейших символов светской жизни, означающим принадлежность человека к определенному кругу, центром «своеобразного мифообразования эпохи», составной частью комплекса, получившего в исторической и культурно-бытовой жизни русского общества первой трети XIX в название «гусарство».

В повести "Казаки"» рассматривается конфликт образованного меньшинства и народной массы, проявившийся в невозможности слияния этих двух стихий как носителей диаметрально противоположных жизненных идей. Следование внешне принятым нормам поведения, характерным для цивилизованного человека, стимулирует «умственный» рост личности, формирует рационалистический взгляд на окружающую действительность и свое место в ней, поэтому попытка представителя цивилизации войти в мир патриархальной красоты, живущей по законам «сердца», заранее обречена. Повесть «Казаки» прославляет натуральный, неискаженный и неразвращенный обществом образ жизни. Здесь «умственной эквилибристике» Оленина писатель противопоставляет казачью естественность и непринужденность. Отправляясь служить на Кавказ, герой повести бежит от «цивилизации», но не порывает с ней. Вопрос о мотивах, побудивших его уехать из столицы, неоднозначен. Конечно, не только прагматические расчеты движут героем, сыграли свою роль и его романтические воззрения, но, тем не менее, разум подавляет все эмоциональные позывы. Герой не может забыть свое прошлое, так или иначе сформировавшее его характер. Всякое напоминание о мире с которым он расстался, огорчает Оленина. Так, например, приехав в Ставрополь, он с раздражением наблюдает реалии «отринутой им жизни» французские вывески на магазинах, нарядных дам в колясках. Новый мир, открывающийся перед молодым человеком, кажется ему более привлекательным. В нем обретаются три народа горцы, казаки и солдаты. Первые два, несмотря на разную национальную принадлежность, близки друг другу по духу и традициям. Горская культура с неоспоримой важной общественной ролью мужчины и большим влиянием и весом в быту женщины — культура Востока. По сравнению с ней традиционную русскую культуру можно считать западной. Восток и Запад олицетворяют противостояние эмоционального и рационального. Восточные люди всегда воспринимались как носители горячих страстей, а холодный расчет и обдуманность в поступках считались чертой западного человека. И хотя в истории и литературе были исключения, но большая часть представителей того или иного народа соответствует этим стереотипам. Станичная жизнь, что на русском, что на горском берегах, размеренна и близка к природному циклу. Рефлексия не является уделом казаков, их философия жизни предполагает принятие естественного права человека, подобно зверю, защищать себя и своих близких, подчиняясь голосу инстинкта. Человек же цивилизованный не может отдаться стихии без попытки рационально осознать внутренние пружины собственных мыслей и поступков. Таким образом, природа в «Казаках» изображается Толстым как показатель полноты или ущербности духовного содержания человека и вместе с тем, как одна из сил, при помощи которой он непрерывно усовершенствует самого себя. Иным по отношению к цивилизованному миру является и поведение «природного человека», ярким примером которого является дядя Ерошка. Искренний в чувствах и высказываниях, Ерошка «ничего не жалел», потому что в жизни ничего не копил, со всем мог легко расстаться и при этом не сожалеть о потерянном. Это подтверждается и его образом жизни, близким горцам, которые скорее «добудут» лошадь, чем купят ее. Привычный, рациональный, законный, с точки зрения цивилизованного мира, способ — не для него. Конечно, далеко не каждый представитель природного мира «прост» так, как Ерошка. Например, хорунжий, «казак образованный и благородный», не упустил случая вытребовать с юнкера шесть «монетов» за постой. Изо всех сил этот казак стремится приблизиться к «цивилизованным» людям, выказывая свою начитанность. Но «по его загорелому лицу, и по рукам, и по красноватому носу», по увлечению рыбалкой видно, что он — «тот же дядя Ерошка». Оленин так же легко подмечает неестественность поведения хорунжего, как окружающие его казаки — неестественность поступков самого юнкера. Именно Ерошка становится «проводником» Оленина, объясняя ему принципы жизни в казачьей станице. В силу своего неопределенного положения юнкер не может понять, как ему следует вести себя с Марьянкой. Воспитанный на принципах западного общества, Оленин полагает, что «завести девку» — грех. Ерошка объясняет Оленину свою точку зрения на взаимоотношения полов - «Бог тебя сделал, Бог и девку сделал. На то она сделана, чтобы ее любить да на нее радоваться. Ни в чем греха нет». Но Оленин не казак и не может быть так прост в словах и поступках, как Ерошка или Лу-кашка, в силу нравственного чувства герой повести не может допустить и таких отношений, которые возможны между богатым офицером и казачкой – девкой. Порой юнкеру приходит в голову серьезная мысль в корне изменить свою жизнь «бросить все, приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться». Но окончательно отдаться страсти к Марьянке Оленин не может, так как его разум против такого иррационального поступка. То, что недоступно главному герою повести, реализует в отношениях с казаками - князь Белецкий, давний знакомый Оленина еще по прежней жизни. Устремления Белецкого, заманившие его на Кавказ, прагматичны - «сделать карьеру крест чин». Казалось бы, подобная рациональность в жизненном подходе должна еще более отдалить князя от «естественных» людей, но отношение к женщине как к объекту, заслуживающему восхищения и наслаждения, роднит князя с казаками. И если юнкер за долгое время так и не смог стать для казаков своим, то Белецкий «в один месяц стал как бы старожилом станицы». Мотивация поведения Белецкого была понятна всем казакам, Оленин же остается для них загадкой. И хотя первый говорил о рациональных мотивах своего пребывания на Кавказе, а второй — предавался романтическим мечтаниям, на деле князь оказался более искренним и естественным в своих поступках. Жители станицы так и не смогли понять и полюбить Оленина, хотя тот и старался во всем подражать «природным» людям. Неестественность и фальшь этого подражания ясно чувствовались всеми героями повествования. Да и сам Оленин обманывался, поскольку в своих поступках он руководствовался не первоначальными эмоциональными порывами, а прагматическими подсознательными позывами «ума». К его чувствам всегда примешивался контролирующий голос разума, указующего на причины и цели поступка. Слишком разными оказались люди, воспитанные «цивилизацией» и «природой». Попытки перейти из одной категории в другую, оставив прежнюю жизнь, безнадежны человек может лишь приблизиться к выбранному идеалу, как хорунжий, пестующий свою «образованность» и «благородство», или как Белецкий, искренне увлекающийся девушками, вином и «балами». Но искуссгвенность поступков, внутренние отличия видны любому представителю противоположной группы: князь по-прежнему остается офицером, а хорунжий — казаком. Основы культуры, разная степень эмоциональности, заложенные в процессе воспитания обществом, навсегда формируют у человека приоритет или рационального, или эмоционального начала. Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что герои Толстого, относящиеся к «естественному типу», в своих поступках руководствуются «умом сердца», попытки «цивилизованного» человека жить жизнью «сердца» обречены на неудачу, так как в большинстве случаев основой мотивации его действий являются рациональные побуждения, а чувства подвергаются контролю «голоса разума».