Глава 12. Полночный Лондон 7 page

— Э… а что произошло?

Она взглянула на него, не меняя выражения лица:

— А что — ты не помнишь?

Он помотал головой, скривившись от боли, тут же прострелившей виски.

— Я вернулся за запасным портключом…

— То есть, — осторожно поинтересовалась она, — ты не помнишь, как в клочья разнёс кабинет Блэкторпа?

— Помню какое-то пламя, — произнёс Драко, в памяти которого остались какие-то очень огненные фрагменты.

— И кровавый дождь, — холодно продолжила Гермиона, — а потом стены взорвались, и оттуда полезли змеи. Правда, им не досталось того внимания, которого они, несомненно, заслуживали, потому что ими полностью завладел хор вопящих и пожирающих друг друга гигантских крыс

— Лично я просто горжусь стаями невидимых уток, — сообщил Драко.

Гермиона не улыбнулась, похоже, она не находила в ситуации ничего забавного.

— Полагаю, ты считаешь, что сумел им показать, почем фунт лиха… особенно удалась та часть, когда ты свалился в глубоком обмороке, и мне пришлось использовать портключ отеля, чтобы вернуть нас сюда. Слава Богу, что он у меня оказался, иначе мы оба уже были бы покойниками.

— Что — я свалился в глубоком обмороке? — заинтересовался Драко.

— Да, — отрезала Гермиона. — Именно поэтому ты и лежишь на полу. Я не смогла тебя поднять, а пользоваться магией не хотела — думаю, на сегодняшний вечер магии уже вполне достаточно. Гарри всегда говорил, что если ты когда-нибудь позволишь себе по-настоящему оторваться, то у Хогвартса снесёт крышу. Полагаю, он не ошибался.

Её монотонный голос начал его беспокоить.

— Как долго я так провалялся? Ты уже переоделась в пижаму…

— Пришлось, — равнодушно пояснила она. — Ты меня с ног до головы закашлял кровью.

— Ох, — Драко ощутил, что новая информация, наверное, должна бы его встревожить. Но всё, что он чувствовал, — только усталость. — Я думаю, что отельные эльфы всё постирают. Я им заплачу…

Хлоп!

Драко едва увернулся, когда фляжка, что сжимала в руках Гермиона, просвистела у него над ухом, звонко ударилась об пол и откатилась в сторону. Он с недоумением уставился на девушку.

— Да, как ты смеешь, — прошипела она, — как смеешь сидеть и делать вид, что произошедшее, связано только с прачечной?!

— Я не сказал, что только с прачечной, — возразил Драко, стараясь говорить как можно рассудительнее, но в тот самый миг, когда слова сорвались с губ, Гермиона схватила стеклянный подсвечник с кофейного столика и запустила ему голову. Драко успел пригнуться, и стеклянные осколки запрыгали по полу. — Эй! — запротестовал Драко. — Ты можешь меня ударить!

— И отлично! — завопила Гермиона. Теперь, когда она приподнялась и стояла на коленях, Драко вдруг с необычайной чёткостью увидел перед собой худенькую растрёпанную девчонку, влепившую ему когда-то пощёчину. Тогда им было по тринадцать. Это была первая вещь в жизни, оглушившая его по-настоящему. — Да, я просто мечтаю тебя ударить! Ты, вообще, соображаешь, что делаешь, — бестолковый… бестолковый ублюдок! Тебе же нельзя пользоваться магией! Я тебе говорила, Снейп тебе говорил — ты хоть кого-нибудь слушаешь?! Думаешь что — он пошутил? Тебе нельзя использовать магию, потому что ты умираешь, а она забирает и твои силы, и силу противоядия — всё то, что поддерживает в тебе жизнь! А ты берёшь и устраиваешь дурацкую истерику — мне даже подумать страшно о цене, которую ты за неё заплатил: неделя жизни? Две? И ради чего? Да просто так! Ты всё равно не получил, чего хотел, — тебе бы не помогло, даже если бы ты выжег то место дотла.

— Я разозлился, — пояснил Драко. — Надоело жить, словно, вот-вот отдашь концы.

— Ты действительно вот-вот отдашь концы, — яростно перебила его Гермиона. Прикинув, чем бы ещё швырнуть, она схватила со стола тяжёлую керамическую кружку и запустила ею в стенку. Та раскололась вдребезги. Драко сморщился, но Гермиона, похоже, утолила свою злость и теперь почувствовала себя лучше. — Тебе не просто надоело жить под страхом смерти, тебе, вообще, чертовски надоело жить. Я должна давать тебе противоядие. А ты отправляешь в местечко вроде Многосущного борделя, даже не побеспокоившись о портключе, чтобы вернуться обратно. А потом устраиваешь потрясающее суицидальное представление. Если бы меня рядом не оказалось, ты был бы уже трижды мёртв, и, судя по тебе, тебе абсолютно плевать. Тебе, вообще, — на всё плевать. Ты хоть понимаешь, что это нечестно? Ведь меня он тоже бросил, ты же знаешь… — её голос затих, но Драко молчал. Он по-прежнему лежал, не сводя с неё глаз. Ярость и краска медленно уходили с её лица. Она прикусила губу.

— Скажи что-нибудь, — прошептала она.

— Каждый раз, когда я открываю рот, ты начинаешь швыряться, — заметил Драко.

— Сейчас не буду — просто скажи что-нибудь.

Драко вздохнул. Он чувствовал усталость.

— Это не связано с Гарри, но если хочешь — что ж, пусть будет так. Да, тебя он тоже бросил, но зато не оставил тебе письма, в котором написано, что его тошнит от одного взгляда на тебя и ты его достала, правильно?

— Тебе он этого тоже не написал, — возразила Гермиона.

— Да, может, там не было написано именно этих слов, но суть-то не меняется — просто Гарри не такой человек, чтобы выражаться напрямик. Во всяком случае, он отказался существовать в моей голове, как в слишком отвратительном месте. И я не могу его обвинить: я и сам себя не слишком-то люблю.

— То, что думает Гарри, не имеет к произошедшему никакого отношения, — сказала Гермиона. — Я люблю Гарри. Но он — ненадёжный. И ты не должен жить или умирать, завися от его мнения. Я не знаю, зачем и почему он написал тебе такие слова, я пытаюсь верить, что на то были серьёзные причины. И пытаюсь верить, что это не имеет значения: в конце концов, он ушёл, и теперь мы должны смириться и жить дальше. Вот только меня обуревают страшные подозрения, что ты жить не хочешь.

— Знаешь, Гермиона, это не твоё дело — пытаться сохранить мне жизнь. Я бы не стал тебя винить, махни ты на меня рукой. Да и никто не стал бы.

Она содрогнулась, внезапно осознав, какая она маленькая. В лучшие времена Гермиона была бы этим только довольна — она и, правда, была худенькой, особенно сейчас, за последние недели все они здорово потеряли в весе.

— Ты что — действительно, думаешь, что мне нравится быть ответственной за тебя? — прошептала она. — Да меня уже тошнит от ответственности. Меня уже тошнит от постоянной заботы о ком-нибудь. Вот только кто, кто этим будет заниматься в противном случае? Сначала ушёл Рон — и я потеряла его, но решила: «ладно, не беда, я пока что-нибудь придумаю, а потом, глядишь, он и сам вернётся». Потом настал черед Джинни, и я снова сказала, что смогу обойтись и без неё. Потом — Гарри. Я приказала себе заняться его поисками и знала, что только в этом случае смогу продолжить жить. Но случись что-нибудь с тобой… Если и ты меня покинешь… у меня тогда никого не останется, я не смогу сделать это одна, я никогда не была одна… Всё, что я когда-либо делала, я делала с Роном и Гарри… — у неё перехватило дыхание, она осеклась и спрятала лицо в ладонях. — Зачем я тебе всё это наговорила…

С большим трудом Драко сел. В груди нарастало странное напряжение, словно он не мог нормально дышать. Он распростёр к ней руки, и Гермиона, удивлённо взглянув на них сначала, проползла по полу на коленях и полу-упала, полуприльнула к его груди, уткнувшись в него лицом.

Он сомкнул объятия. С учётом его состояния, удивительно, что он, вообще, мог удержать её, не заваливаясь назад. Признаться, поза, в которой они оба находились, была весьма неудобной: Гермиона сидела у него на коленях, упираясь своим коленом ему прямо в грудь.

— Ты меня пнула, — заметил он. Она подняла взгляд — лицо поблёскивало от слёз, а на его рубашке остались влажные пятна. Она улыбнулась, заставив его подумать, что она такая же, как и Гарри, — в её глазах тоже вспыхивал огонёк, когда она улыбалась, и это придавало лицу удивительную красоту.

— Я не хотела тебя раздавить, — виновато произнесла она.

— Конечно…

Она снова прильнула к нему и замерла. Он опустил глаза к её нежной шее, такой бледной и такой беззащитной между белым воротничком пижамы и прядями тёмных волос. Девушка продолжала вздрагивать, но уже не так резко и сильно. И он, впервые за много дней снова почувствовал чью-то боль помимо своей собственной — это удивило и напугало его, и объятия сами собой стали крепче. От Гермионы исходил слабый запах противоядия — белладонна, горькое алоэ — аромат цитрусов и крови. Не осознавая, что он делает, он назвал её по имени, она взглянула на него удивлёнными глазами, обрамлёнными тёмными ресницами, и в этот раз он её поцеловал.

Она совсем не испугалась, её руки сомкнулись на нём, неловко взлетев на плечи и скользнув за шею. Он почувствовал, как они холодны. Она не пыталась отстраниться. Он прижимал её к себе, обнимая за талию, и тянулся к её губам, ощущая, как колечко, что подарил ей Гарри, стало преградой между их прильнувшими друг к другу телами.

Силы покинули Драко, и он упал на спину, стискивая её в объятиях; они рухнули на пол, запутавшись в собственных руках и ногах, он слышал, как Гермиона охнула от удивления, но прежде, чем успел спросить или сделать что-то, она успокоила его, коснувшись пальцами его губ.

— Стоп, — у неё был решительный и серьёзный вид. — Я сделала тебе больно?

— Да.

Она склонилась над ним, и её тёмные волосы накрыли их обоих.

— Прости, — шепнула она, коснувшись щекой его щеки, он ощутил на губах соль её слёз и подумал, что впервые за десять лет он вот-вот разрыдается. Драко, словно видел их обоих со стороны, словно какая-то часть его реяла над ними, равнодушно наблюдая за происходящим: белокурый юноша лежал на полу, а рядом с ним лежала темноволосая девушка. И вдруг он представил третью тень, метнувшуюся и улегшуюся между ними — но от этого лишь ещё чётче осознал, что на самом деле никакой тени вовсе не было.

— Прости, — снова повторила она и поцеловала его лицо, шрам под глазом, потом, взяв его руку в свою, поцеловала ладонь с яростным шрамом. Сердце колотилось у Драко в груди, каждый удар отзывался болью, словно оно вот-вот разорвётся пополам, кровь огненной рекой устремилась к тому месту, где её губы коснулись пульса на запястье. Он словно падал.

Он притянул её к себе, и она упала на него. Было бы неправдой сказать, что он никогда не рисовал в своём воображении подобную картину: он был слишком слизеринцем, чтобы держать под контролем своё собственное воображение. Да, и можно ли было винить его в том, что он никогда не делал на самом деле?

Всё его естество протестовало против предательства Гарри — даже сейчас эта боль горела в нём, как продолжает гореть солнце перед уже закрытыми глазами. И теперь она смешалась с болью от холодных каменных плит, впивавшихся в его кожу, гнувших его кости, с болью от удара об пол, с болью от разрезанной руки, стиснутой между их телами. И боль эта напоминала зимний мороз — сладкий и пронзительный.

Её руки легко и беспокойно касались его: она дотронулась до лица, пригладила волосы, словно бы пыталась привести их в порядок; она что-то шептала, когда он целовал её, — это был нежный, тихий звук, с каким, наверное, укрывает землю падающий снег. Он целовал её шею, закрытые глаза — она вздрогнула и села так, чтобы он мог дотянуться до её губ. Медленное и чувственное ощущение скольжения и падения пропало, словно просочился сквозь пальцы песок. Драко почувствовал настойчивость Гермионы, когда она придвинулась к нему и крепко обняла за шею. Он перекувырнулся, обхватил её ногами и притянул к себе, чувствуя, как её грудь прижимается к его груди. Он знал, что они должны остановиться — остановиться прямо сейчас… Но… то ли болезнь и усталость убили в нём остатки воли, то ли он, на самом, был совершенно омерзительным типом — как, собственно, Гарри всегда и думал — то ли всё дело было в том, что теперь Гарри всё равно уже ненавидел его… так что терять уже было нечего… Словом, Драко не видел причины, чтобы останавливаться и не сделать того, что хотел.

Его рука, сдавленная их телами, ещё пульсировала тусклой болью, когда он спустился пальцами от её ключиц к пуговкам пижамы и начал их расстегивать — одну за другой. Сначала ему показалось, что это боль в руке не дает ему расправиться с ними быстрее, лишь спустя некоторое время он понял, что ему что-то мешает. Драко нетерпеливо попытался схватить и устранить помеху — но та выскользнула из его пальцев и ударилась о мрамор пола, издав стеклянный хруст. Только теперь он сообразил, что это было.

Гермиона ахнула и, повернувшись, подхватила предмет с пола:

— Моё кольцо… — оно не разбилось, но вдоль него пробежала тонкая трещина, разделив на три кусочка. — Всё в порядке, я могу применить заклятье Reparo…

— Можешь? — переспросил Драко. Голос его был ровен, лицо ничего не выражало, но она видела, как скачет жилка на его шее. Приподнявшись на локтях, он смотрел на неё, на то, как она обмотала цепочку вокруг руки и сжала кольцо в кулак. Неожиданно она ощутила вес его тела, придавившего её к полу. Хотя оба юноши имели почти одинаковое сложение, они всё же были очень разными: Гарри был тоньше и тонкокостнее, как птица, весь составленный из лёгких касаний, спутанных волос и безыскусной искренности. Драко казался более плотным и мускулистым; его живот — в отличие от впалого у Гарри — был плоским и ровным, волосы — жёсткие у Гарри — струились нежным шёлком… Но во всём остальном юноши были похожи.

Драко коснулся рукой её лица.

Не успев ни о чём подумать, она отпрянула от него.

— Не надо.

Его рука упала.

— Что не надо?

Она вздрогнула. От кольца, зажатого в ладони, веяло холодом.

— Не надо меня трогать. Потому, что если ты меня тронешь, то я могу… Но я не могу. Мы не можем.

Он смотрел на неё. Их лица разделяли какие-то дюймы. Она видела в его глазах своё собственное отражение, она видела все переливы его радужки — местами серой, местами голубоватой, местами цвета ореха.

— И почему же нет? — снова переспросил он, тем же ровным холодным голосом.

— Из-за Гарри, — она снова вздрогнула. — Я не хочу сделать ему больно.

— Ах, вот как, — на его губах появилась кривая усмешка, и она подумала, что от этого его красивые губы разом утратили всю свою красоту. — А я хочу. Разве всё это затевалось не ради этого?

Она похолодела.

— Слезь с меня.

Он рассмеялся, и его дыхание коснулось её волос.

— Как скажешь, — неприятным, насмешливо-злобным тоном ответил он и, прижимаясь всем телом, медленно-медленно сполз с неё, так что она ощутила на себе каждый его дюйм. Откинувшись, он распростерся на мраморном полу, раскинув ноги.

— Значит, ты целовал меня ради этого? Ради того, чтобы причинить боль Гарри? — отодвигаясь от него, резко спросила Гермиона.

— Нет, — она почувствовала странное облегчение. — А вот не остановился я именно по этому, — продолжил он, счищая ногтем невидимую соринку со своей манжеты. Облегчение исчезло, уступив место горечи.

— Что ж, лично я не хочу, чтобы Гарри было больно, — процедила она сквозь зубы. — А твои желания — твои проблемы.

Его глаза сузились, как у кошки.

— И что, — прошипел он бархатным голосом, — то есть, если бы я не хотел сделать ему больно, тогда что — это было бы вполне допустимым? Что — удобоваримые самооправдания и хорошие намерения могут оправдать наше поведение? О, я не хочу причинять боль Гарри, а потому я заявляю об этом прежде, чем разбить его сердце, — так что всё о'кей. Или ты собралась потрахаться со мной и сохранить это в тайне? Но ведь не получится же, ты сама понимаешь, он всё равно узнает. И больше не захочет тебя. Никогда.

С её губ сорвался судорожный вздох:

— Нет, это не так…

— Так, — перебил ее Драко. — Не захочет тебя. Если это буду я.

— Ты…

Гермиона проглотила все слова, что хотела сказать. Он смотрел на неё, действительно сердитый, всё в нём — и напряжённые губы, и развёрнутые плечи — носило отпечаток утончённой злости. На его лице сейчас жили только глаза — оно напоминало ровную стену, сквозь щели которой лился яркий свет. Гермиона увидела гнев, ярость, бешенство — и страшную пустоту за ними, скручивающуюся в какую-то бесконечную спираль, что вела в такие места, где никогда не было света. Гермиона всегда удивлялась, почему в ней нет зависти к этому странному, решительному, полному горечи юноше, в котором было так много общего с Гарри. И теперь она поняла: никакая близость, никакое единство и связь с кем-то не стоят такой жуткой цены — такой боли и ужаса от утраты и разрыва. Нет. Это не для неё. Возможно, для Драко оно того стоило. Но она никогда бы не узнала, она не собиралась спрашивать.

— Нет необходимости быть таким жестоким, чтобы продемонстрировать свою точку зрения, — определённо, это было вовсе не то, что она хотела сказать. — И всё же, как бы ты ни был жесток со мной, к себе ты ещё более безжалостен. На это невозможно смотреть. Так что я пошла спать. А ты можешь заниматься, чем угодно.

У Драко был испуганный вид — Гермиона даже почувствовала какое-то смутное удовольствие оттого, что ей удалось его напугать. Качнувшись вперёд, она очень бережно и осторожно положила на пол между ними синее кольцо и услышала, как Драко резко вздохнул. Поднявшись на ноги, она, заставляя себя не оборачиваться, прошла в свою спальню и закрыла за собой двери.

* * *

— Так ты уверен, что это не мой сын? — поинтересовался Люциус у секретаря, с нервным видом топтавшегося у дверей его кабинета. Похоже, в нём была примесь гоблинской крови: он был ужасно уродлив, а в совокупности с шишковатым носом это производило на Люциуса неприятное впечатление. А потому он решил как можно скорее пристрелить и его, и помощника, что нанял его на работу. — Не Драко?

Секретарь замотал головой:

— Нет, это был не юный хозяин.

— Другой мальчик? Он влетел в мой кабинет и хотел говорить со мной?

— Так точно. Он сказал, что Вы были бы рады видеть его. Судя по виду, он был в этом совершенно уверен.

— Ясно, — сухо кивнул Люциус. — Что ж, посмотрим.

Оттолкнув трепещущего секретаря, Люциус распахнул дверь кабинета и вошёл, шаря глазами в поисках злоумышленника. Найти того оказалось вовсе несложным: белокурый юноша, совсем ещё подросток, растянувшись на спине, возлежал на столе Люциуса и, подняв руки, лениво выписывал в воздухе круги. Когда Малфой прикрыл дверь, юноша повернул голову и приглашающе улыбнулся:

— Привет тебе, Люциус. Неплохо выглядишь.

Тот захлопал глазами.

Когда он спрашивал у секретаря, уверен ли тот, что прибывший не Драко, секретарь ответил, что это не юный хозяин, и был совершенно прав. Кто бы это ни был, Люциус абсолютно его не знал, однако юноша, похоже, чувствовал себя в кабинете Люциуса совершенно по-хозяйски, хотя сам по себе кабинет мог хоть кого удивить. Разлегшись поперёк элегантного палисандрового стола, юноша свернул свой плащ и вместо подушки подложил себе под голову. Сухопарый, высокий, светловолосый, как Драко; глаза, когда он смотрел на Люциуса, были цвета синей воды, если на неё смотреть сквозь синее стекло. Люциус определённо видел эти глаза раньше — он был в этом совершенно уверен.

Он почувствовал, что похолодел. И окаменел.

— Вы проникли в мой офис, — ледяным тоном начал он, словно откусывая каждое слово, — надеюсь, Вы сумеете всё объяснить, молодой человек. Вы, вообще, представляете, кто я?

— Думаю, — юноша начал медленно подниматься, — что есть более уместный вопрос: знаешь ли ты, кто я?

— Полагаю, что ни разу в своей жизни Вас не видел, так что мой ответ вполне очевиден, — отрезал Люциус. — И будьте так любезны — воздержитесь от того, чтобы называть меня по имени. Кто бы ни были Ваши родители, они явно не научили вас хорошим манерам, — и в тот же миг его осенило, — Вы, вероятно, магглорожденный? В данном случае мне необходимо как следует отмыть свой стол.

— О, нет, что ты, — ответил юноша, не спуская глаз с лица Люциуса, — моя мать была ведьмой. А насчёт отца — ты всегда говорил мне, что я вытравил из себя его грязную кровь, и был не его, а её сыном. Ты всегда был мастер по части того, чтобы говорить именно то, что мне хотелось бы слышать. Даже когда был совсем ребёнком.

Люциус прищурил глаза.

— Когда я был ребёнком, Вы ещё даже не родились, мой дерзкий юный друг, — он прислонился к двери кабинета. — Да, я допускаю, что метод, при помощи которого Вы проникли в мой кабинет, меня первоначально даже заинтриговал. Но теперь Вы меня начали утомлять. Так что или объясните, что Вы тут делаете, или же я Вас вышвырну отсюда и свяжусь с Вашими родителями.

Юноша сел и свесил ноги со стола.

— Ах, Люциус, Люциус, — произнёс он, укоризненно качая головой, — ты разбиваешь мне сердце. Ты что — не узнаёшь меня? Совсем не узнаёшь?

— Нет. Кто вы?

Улыбка осветила бледное лицо юноши подобно восходящему солнцу. Но глаза остались полны холодной синевы.

— Возмездие.

Юноша поднялся, и Люциус почувствовал, что слова засохли у него в глотке. Эти глаза… но нет, не может быть… Наверное, это дети… друзья сына… наверное, они решили подшутить…

— Помнишь ли ты, — неторопливо и спокойно начал юноша, — день твоего распределения? Шляпа тут же сказала «Слизерин», ты соскочил с табуретки, подбежал и сел рядом с нами. Я уже освободил тебе местечко справа от себя.

— Что? — Люциус похолодел. — Как… как ты можешь это знать?

— Ты всегда был таким маленьким, — продолжал незнакомец, — ты никогда не думал, что я обращаю на тебя внимание. Но я знал, кем ты станешь. И кем теперь стал. Взгляни на себя.

Люциус оцепенело покачал головой.

— Это невозможно. Ты лжёшь.

Юноша замер на середине комнаты, на его губах играла нежная улыбка.

— Я Том Риддл. Мне шестнадцать. Сейчас — и навеки. Я был из чернил и бумаги. Теперь я из плоти и костей, а предыдущие полвека — не более чем сон.

— Но книга уничтожена, я сам её сжег.

Глаза юноши расширились:

— Да ну?

— Она уже была практически уничтожена, мой Лорд, — не подумав, брякнул Люциус, — исключительно из предосторожности, — он осёкся, увидев, как по лицу юноши расползается восхищённая улыбка.

— Наконец-то, ты мне поверил. Ты знаешь, что это я. Или же ты всё ещё не удовлетворён? Ну же, спроси меня, Люциус. Спроси что-нибудь, что ты хотел бы узнать. Ты помнишь своё кольцо — то самое, с грифоном? А, как я взял его и в миг, когда они назначили меня старостой, вырезал краем крыла некие слова у себя на руке? Помнишь, какие?

— Да, я помню.

Лицо юноши помрачнело, он вскинул левую руку и указательным пальцем начертал яростно замерцавшие в воздухе слова.» Non serviam».

— Я не буду прислуживать, — произнёс мальчик, и Люциус вспомнил мальчика, смотрящего на свою окровавленную руку. И вспомнил слова, начертанные на знамени Люцифера, ведущего своё войска на битву с силами Небес. Люциус почувствовал, что колени сами собой подгибаются — и вот он уже стоял, коленопреклонённый, у ног Тома.

— Господин мой, — он полубредил от потрясения, — я помнил о тебе, помнил всегда.

Том взмахнул рукой, и мерцающие буквы погасли.

— Последние два дня, — в голосе юноши прозвучали тоскливые нотки, — я провёл, читая своё жизнеописание. Я с трудом мог поверить — просто какая-то история предательств и поражений. Меня переполняла ярость, хотелось буквально рвать и метать. Теперь я понимаю, что это было глупо. Есть те, кто заслуживает моего проклятья. И они его получат. Мои Пожиратели Смерти, кто предал и отрёкся от меня, — все они умрут, — голос его был холоден и решителен. — Одного за другим — я всех их уничтожу.

— Но их защищают, — заикаясь, возразил Люциус, — они прощены и их дома защищены Тёмным Лордом…

— Защита — пустяк для того, кто её создал. А мы — один и тот же человек, — из-за острых зубов послышалось нечто, похожее на рычание, — ну, не совсем один и тот же, естественно. Что касается его — моего более старшего варианта — он более всех остальных заслуживает моей мести. Я не могу поверить, до чего он докатился: слабый, сумасшедший, безобразный старик. Никогда не позволил бы себе стать самим воплощением разочарования — уж лучше умереть. Ну, так он и умрет. Этот мир тесноват для нас двоих, — и предвкушение веселья коснулось лица Тома. — Я припоминаю, что ты как-то сказал, что этот мир и одному-то мне маловат. Ну же, Люциус — помнишь нашу первую встречу?

— Конечно. Мне тогда было десять. Но, возможно, я не помню подробностей…

Том сделал к нему ещё один шаг:

— Вспомнишь. Ты бы со своим отцом — кажется, он инспектировал школу. Директор нас представил — твой отец всегда интересовался Слизерином и лучшими студентами. Меня как раз наметили на должность старосты. Помнишь, что отец сказал мне?

— Да, — Люциус вытолкнул ответ сквозь онемевшие губы.

— Он сказал, что надеется, что я присмотрю за его сыном.

— И ты сделал это.

— Верно, — тихо согласился Том. — Не может быть, чтобы ты хотел ему служить. Только не этому больному, гадкому старику, не этому безобразному созданию. Люциус — вместе мы можем начать всё с начала. Выбор за тобой.

Шло время, Люциус молчал. Наконец, Том протянул руку и коснулся его. Ему пришлось для этого поднять руку — немного, ведь Люциус сейчас был выше.

— Люциус, — позвал Том, и тот поднял глаза на стоящего перед ним светловолосого мальчика, что, прищурившись, смотрел на него. И вспомнил, что никогда не мог отказать этим глазам. — Ты выбираешь меня?

Люциус склонил голову.

— Я, как всегда, верен тебе, мой Лорд, — ответил он. — Тебе и никому больше.

* * *

Гермиона безрезультатно пыталась уснуть, когда он вошёл в её спальню. Забравшись под тяжёлые одеяла, она лежала, укутавшись ими по самые плечи, слишком усталая, чтобы заснуть. Застеклённые французские двери спальни отбрасывали квадратики света на каменный пол.

От кровати пахло, как обычно пахнет от гостиничных кроватей — мылом и крахмалом. Простыни казались ужасно жесткими и грубыми, но она не возражала: пусть она будет наказана по заслугам.

Она почти не помнила, каково это — целовать Драко, все ушло, как уходит память о боли. Она помнила, что это происходило, но совершенно забыла, как. Это было словно ураган слёз после месяцев запрета на плач. Сейчас она ощущала себя странно опустошённой, её эмоции полностью исчезли. Закрывая глаза, она чувствовала, словно его руки прикасаются к её волосам.

Раздался щелчок поворачиваемой дверной ручки. Гермиона не шелохнулась. Она лежала, заложив руки за голову, и смотрела, как открывается дверь, и он входит. Закрыв дверь, Драко привалился к ней спиной.

Сквозь рифлёное стекло струился слабый свет, превращая его в тёмный силуэт, очерчивая контуры его худощавого тела, плавные линии его плеч, острый подбородок. Она могла увидеть тени, рисующие в полутьме его ключицы, волосы, окружающие его голову тёмным смутным ореолом, словно тусклое тёмное пламя. На шее едва заметно блеснула цепочка Эпициклического заклятья, когда он поднял голову и взглянул на неё.

— Ты не спишь? — раздался вопрос.

Она села. Простыни зашуршали вокруг неё, словно кровать была расстелена в сухом тростнике. Она откинула с глаз волосы, еще мокрые от слёз.

— Не сплю, — ответила она и отодвинула в сторону одеяла, уступая ему место.

Она услышала, как он вздохнул, и его плечи поникли. Это был очень странный вздох, прозвучавший, как капитуляция. Каждая клеточка тела юноши было пронизана усталостью, когда он, бесшумно ступая босыми ногами, пересёк комнату и уселся на кровать. Расстегнув манжеты и пуговицы пижамной рубашки, он стянул её через голову и лег рядом с Гермионой.

Она чуть повернулась, чтобы взглянуть на него: Драко лежал на спине, скрестив на груди руки и уставившись в потолок невидящим взглядом. Ресницы отбрасывали на щёки длинные тени, делая его совсем юным. Ей всегда казалось, что ресницы были единственной мягкой вещью на его лице — больше не были. Усталость не уничтожила, а лишь смягчила его красоту, сгладила острые углы, тронула изгибом губы, опустила уголки глаз. Лишь руки на его груди были стиснуты в странном жесте — отчаянного, яростного покаяния.

Она вспомнила ночь, проведённую в его спальне в подземелье, когда он так и не сомкнул глаз, лёжа рядом с ней и глядя в потолок. Он думал о Гарри, тень которого лежала между ними, как легендарный меч из старых легенд о рыцарях Круглого стола. И сейчас Гарри тоже лежал между ними. И всегда будет лежать. Пока жив Драко, он будет его частью — до тех пор, пока не умрёт один из них, и тому, кто останется, придётся до конца жизни бороться с собой, чтобы не последовать за тем, кто ушёл.

Любя одного из них, ты будешь любить и другого, потеряешь одного — лишишься обоих.

Она потянулась и прикоснулась к нему, в тот же самый миг он протянул к ней руки и притянул к себе. И темнота скрыла их, обвившихся друг вокруг друга и вокруг призрака того, кого они оба любили. Обнявшись, как дети, они уснули.