Отрывок 27.1. Балансирующая на грани

В тот момент, когда зазвонил мамин мобильный, мы с ней смотрели до отвращения банальный сериал, в котором главная героиня на волне глупейшего приступа гордости в течение двадцати лет скрывала от возлюбленного, что ее ребенок от него. А потом, когда возлюбленный узнал правду, они, обнявшись, рыдали над своими сломленными судьбами и растраченными попусту жизнями. К слову сказать, все эти годы он был уверен, что ребенок рожден от его брата. А какой бы мужик считал иначе, если бы женщина прямым текстом заявила, глядя в глаза, что не он создатель родившегося сокровища? Мне бы их проблемы. Я как раз собираюсь озвучить, что думаю об умственных способностях героини, как из соседней комнаты начинает разгоняться популярная мелодия, заменяющая звонок телефона.

– Добрый день, Николай Николаевич, – улыбается мама, поднося телефон к уху. Родители обожают хирурга, спасшего мне жизнь, увы, того же нельзя сказать про его сына. Имя «Олег» считается запретным в доме родителей, где я прохожу реабилитацию и восстанавливалась. – Конечно, могу говорить. Да, у нас все хорошо. Утром Аля сама ходила в магазин, – подмигивает мне. – Да, все правильно, – улыбается еще шире. – Как у вас дела? – Вдруг резко становится серьезной: – Мы же договорились с вами, – отвечает с укором в голосе. Потом смотрит на меня. – Я сейчас. – Выходит из комнаты.

Мама никогда не скрывает, о чем говорит с Николаем Николаевичем, часто мы втроем общаемся по громкой связи, обсуждая детали лечения, успехи и временные неудачи. Что-то пошло не так? Да нет, я чувствую себя прекрасно, с каждым днем все лучше. Выздоровление происходит именно так, как предсказывал Баль старший. Прогресс очевиден. Значит, моя операция тут ни при чем. И кроме плохих новостей о здоровье дочери, лишь одна тема может испортить маме настроение при разговоре с Николаем Николаевичем. Они обсуждают Олега. Почему Николай не позвонил мне? Какую информацию мать пытается скрыть? Нехорошие предчувствия ускоряют биение сердца. Убавив звук телевизора, я, хватаясь за мебель и стены, на цыпочках подбираюсь к двери и замираю, прислушиваясь.

– Мне очень жаль вашего сына и еще больше вас, но поймите, подобные новости не пойдут на пользу Але, – медленно произносит мама, понизив голос. – Понимаю, вы в отчаянии, но я думаю, что в ближайшее время Але не следует знать про... случившееся. Пожалуйста, не настаивайте.

Очередной удар в груди отзывается болью. Последнее, что я слышала об Олеге, заключалась о том, что его выписали из больницы, и он отдыхает в доме родителей, приходя в себя после интенсивного лечения, которое должно было «выбить» из его больной головы мысли о суициде. Но, судя по маминым репликам, что-то пошло не так.

– Нет, это вы меня простите, – между тем продолжает говорить она. – До свидания.

– Что случилось? – распахиваю дверь и вижу, как мама прижимает телефон к груди. Выглядит испуганно, будто узнала что-то страшное.

– Ничего, – она нервно разводит руками и быстро уходит на кухню. Я, схватив трость, не отстаю. Несколько минут, молча, наблюдаю, как она вдруг кидается оттирать металлической губкой до блеска вычищенную кастрюлю.

– Мама, что случилось с Олегом? Почему Николай Николаевич не позвонил мне?

– Что с ним может еще случиться? – встрепенулась она. – Лечит голову.

– Мама, если я позвоню сама, то Николай и Инна скажут, что с ним все хорошо, как делают это последние месяцы, да? Отшутятся. Что вы от меня скрываете?

– Мы же договорились, что пока не поправишься, не будешь спрашивать о нем.

– Не было такого. Это ты поставила условие. И, как я вижу, подговорила наших общих знакомых, которые в последнее время все как один ничего о нем не знают, – устав стоять, присаживаюсь за кухонный стол.

– Он сумасшедший. Больше о нем нечего знать, – резко возражает мама.

– Это мы еще посмотрим.

Опираясь о стены и трость, я, борясь с усталостью, довольно резво ковыляю к себе в комнату, которую перенесли на первый этаж, чтобы мне было удобнее. Вызываю такси на ближайшее время и принимаюсь собираться. Еще до аварии мы сильно сблизились с Инной Викторовной, что, если вдуматься, вовсе не удивительно, ведь у нас одна общая цель – помочь важнейшему мужчине в наших жизнях, приходящемуся ей сыном, а мне – любимым человеком. После аварии созваниваемся не реже двух раз в неделю, обсуждая мое лечение и возвращение в город. Я не подвергала слова свекрови сомнениям, принимала за правду всю полученную от нее информацию о физическом и психическом здоровье Олега. Сегодня утром довольно бодрым голосом Инна Викторовна заверила, что состояние ее сына не меняется. Я подозревала, что ему плохо и одиноко, но так же понимала, что помимо поддержки родных Олег нуждается в квалифицированной помощи профессионалов, отвергая которую чуть не разрушил себя, меня. Нашу семью. Я ждала, когда смогу приехать и обнять его, хотя бы позвонить и пожаловаться, как мне больно и трудно лечиться. А еще рассказать, что прикосновения его ледяных рук мне снятся по ночам, вместе с его запахом, напоминающим высушенную на солнце траву, одновременно душистую и свежую. Аромат его кожи давно ассоциируется с домом, надежностью и безопасностью.

– Аля, ему сейчас не до тебя! – заходит ко мне мама.

– Разберемся.

– Доченька, ну зачем ты это делаешь? Пойми, никто не ждет от тебя милосердия. Все наши родственники и друзья рады, что вы расстались.

– Мы не расстались. Я не искала встреч только потому, что родители Олега сказали, он пока меня не узнает. Он тяжело перенес угрозу моей жизни, но я никогда не говорила, что отказываюсь от него. А после того, что узнала недавно... тем более. Его никогда никто не поймет так, как я.

– Аля, что скажут люди?!

– Мне плевать на людей. И на тетю Любу, и на дядю Сережу. Плевать, что Ирка в прошлом месяце удачно вышла замуж, и Ленка собирается в следующем. Ты ведь не просто так постоянно рассказываешь о череде непрерывных свадеб? Пойми, я его никогда не оставлю, мама.

За окном сигналит машина, будем надеяться, такси. Наличных у меня, правда, нет, надеюсь, родители Олега расплатятся. В крайнем случае, сделаем крюк до банкомата. Глубоко вдохнув и выдохнув, я, наконец, чувствую разрывающие сердце, переполняющие чувства и эмоции, смешавшиеся воедино, превратившись в жгучее нетерпение, от которого дрожат руки. Время нашей встречи пришло. И неважно готовы мы к ней или нет. Олег всегда говорил, что я должна жить так, как хочу, и с ним поступать в соответствии со своими желаниями. Так я и собираюсь сделать.

– Тебе мало, что он тебя едва не сделал инвалидом? – кричит вслед мама.

– Не обижайся на меня, но так будет правильно.

– Аля, он сумасшедший. Он загонит тебя в могилу.

– Я люблю его, мама, – улыбаюсь и выхожу из дома, прикрывая за собой входную дверь. Водитель оказался предупредительным молодым мужчиной, как только я ступаю на улицу, он выскакивает из машины и помогает дойти до пассажирского сидения, а потом удобно устроиться. Я все еще передвигалась очень медленно, да и не привыкла к трости.

Преодолев половину расстояния до города, набираю номер свекрови. Трубку берут не сразу, мне даже приходится повторить вызов.

– Привет, Алечка, – голос звучит устало. – Как ты?

– Инна Викторовна, здравствуйте. Спасибо, стараниями Николая Николаевича с каждым днем все лучше. Вы дома сейчас?

– Да, дома.

– Через полтора часа я буду у вас. Заплатите за такси?

– У нас? – заволновалась она. – Как же так... Тебе не следовало пока предпринимать столь дальние поездки.

– Но дело уже сделано. До родителей ехать дальше, чем до вас. Ждите.

Я умышленно не задаю интересующий вопрос по телефону. Но как только оказываюсь в доме Балей, выпаливаю его на одном дыхании:

– Олег жив?

– Жив, – кивает Инна Викторовна. Выглядит она неважно, что можно отнести на счет отсутствия макияжа, если бы сам факт отказа от косметики на лице всегда ухоженной свекрови не настораживал столь сильно. Темные круги под глазами говорят о бессонных ночах, а в самих глазах таится столько безнадежности, что хочется взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть. Разумеется, я могу себе позволить только обнять за пару месяцев постаревшую на десяток лет женщину.

– Мы считали, ему действительно стало лучше, забрали домой, Игорь уменьшил дозировку лекарств, – судя по интонациям, Инна Викторовна старается оправдаться. – Казалось, Олег становится самим собой. Стал соглашаться, что не виновен в твоей смерти.

– Подождите. В чем он считает себя виновным? – довольно грубо перебиваю.

Инна Викторовна прошлась по гостиной, проводя рукой по кожаному дивану, словно стирая воображаемую пыль.

– Эта мысль оказалась пиком его безумия. Он до мозга костей пропитан уверенностью, что тебя больше нет, и что именно он причина почему.

– Но ведь я жива! Почему вы раньше не сказали? Я бы могла приехать еще месяц назад. Черт с ним, с креслом-каталкой, придумали бы, как перевезти меня, – всплеснула руками. Так вот, почему Олегу не становится лучше. Он убежден, что поступил со мной, как с Алиной, не может пережить, что меня больше нет.

– Игорь не знает, как Олег отреагирует на твое появление. Мы хотели, чтобы он вспомнил то, что случилось на самом деле, чтобы сам дошел до понимания того, что все хорошо. Только после этого планировали устроить вашу встречу.

– Игорь считает, что Олегу станет совсем плохо, если он меня увидит? Олег может подумать, что перед ним призрак? Как в фильме ужасов?

– Не знаю, – она, наконец, заканчивает «чистить» диван и присаживается на него, оказавшись тем самым ниже меня. – Аля, ты садись, что стоишь с тростью, тяжело, наверное.

И правда, я давно уже чувствую нытье поясницы. Дохожу до дивана и опускаюсь на подушки рядом с собеседницей.

– Если вы считаете, что нам не стоит пока видеться, зачем тогда Николай Николаевич звонил маме сегодня?

Инна Викторовна тяжело вздыхает, трет покрасневшие глаза.

– Вчера вечером мы едва успели снять его с крыши. Он на протяжении последних пары недель обманывал всех, имитируя выздоровление. Я всегда говорила, что Олег очень умный мальчик. Он быстро понял, как ему стоит себя вести, чтобы в нашем понимании соответствовать «здоровому» человеку. Его игра была безупречной, он обманул всех. А сам тем временем стремился найти способ покончить с собой. Аля, Игорь снова помещает его в больницу, говорит, что теперь надолго. Игорь не верит, что Олегу когда-нибудь станет лучше, единственная возможность продлить ему жизнь – непрерывно следить и контролировать каждый шаг. Дома подобный уход обеспечить невозможно. Да и разве жизнь это. Ни нам, ни ему.

– Но ведь вы сами сказали, что никто не знает, как Олег отреагирует на мое появление. Возможно, ему станет лучше. Если ваш план провалился, давайте последуем запасному. Отвезите меня к нему, пока Олега снова не превратили в безвольный овощ, и он еще способен думать.

Убедить Николая Николаевича в целесообразности нашей встречи с Олегом оказывается еще проще, чем Инну Викторовну. Чувствуется, что они невероятно устали за последнее время, сказывался возраст. Втроем мы половину ночи тратим на обсуждение предстоящей встречи, строим догадки, надеясь на лучшее, проще говоря, мечтаем. Хочется действовать. Ни у кого из нас не осталось сил ждать очередного проявления феноменального ума Олега в плане нахождения способа сбежать из больницы и отправиться искать меня на том свете.

Встречу назначили на следующий день. Я категорически отказалась слушать советы Игоря, решив, что лучше буду прислушиваться к себе, своему внутреннему голосу и интуиции. Целью было вытащить мужа из выдуманного им мира, в котором вместо меня властвовало чувство вины, толкающее его к безрассудству.

***

Тяжелые двери клиники для нас распахиваются ранним утром. Не удивительно, что ни мне, ни родителям Олега этой ночью поспать не удалось. Когда в шесть утра я вышла из выделенной мне для ночлега комнаты, выяснилось, что Инна Викторовна уже печет блинчики. «Мне нужно было чем-то заняться», – смутившись, начала она оправдывать свое занятие.

Как выяснилось, нескольких визитов в психиатрическую больницу вполне хватает для того, чтобы почувствовать здесь себя, образно выражаясь, как дома. Не оставляет мысль, что я прекрасно знаю это место, часто здесь бывала раньше. Радости, разумеется, не ощущаю. Скорее уныние и апатию, нехватку воздуха. Атмосфера угнетает, что-то незримое давит сверху на голову и плечи. Психиатрическая больница похожа на источник безысходности, однажды придя сюда с проблемой, ты навсегда привязываешься к этому месту, и уже под ярлыком «сумасшедший» весь остаток жизни вынужден возвращаться снова и снова. Отсюда не выходят здоровыми, лишь в состоянии ремиссии. По крайней мере, пациенты, подобные Олегу. Нет, я не ненавидела эту клинику, понимая, что очень часто буду бывать в подобных заведениях с Олегом. Иначе не получится. Да и не нужно иначе.

Тем не менее, хочется ссутулиться, склонить голову и сжаться в комок. Шагая по длинному коридору первого этажа, я думаю о том, что, возможно, больница такого плана и должна походить на тюрьму. Не будь здесь решеток, пациенты пробовали бы сбегать через окна. Олег первым бы побежал.

В кабинете Игоря за чашкой кофе приходится переждать, пока Олег позавтракает, и его выведут подышать свежим воздухом. Никто из нас понятия не имеет, как он отреагирует на мое появление. Игорь не смог дать ни единой гарантии, скажу больше, он опасался, что Олег, не соображая, что делает, может наброситься на меня. Несмотря на страх перед своим мужчиной, делящим мысли с захватившими его голову демонами, я отказываюсь от провожатых, посчитав, что если Олег увидит меня в окружении родителей или медперсонала, которым не доверяет, посчитает, что я – это не я, а какая-нибудь переодетая женщина. Тогда все старания окажутся напрасными.

Медбрат, снабдив Олега сигаретами, отходит на некоторое расстояние, чтобы не мешать. Вокруг в радиусе пятидесяти метров ни единого человека. Глубоко вдыхая прохладный воздух, я медленно иду по направлению к своему бедному, лишенному надежды мужу, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. Дорожки на территории больницы оказываются недавно асфальтированными и расчищенными от грязного снега, что крайне облегчает мои передвижения. Родители Олега и Игорь наблюдают из окна на втором этаже, санитары дежурят у выхода из здания, как говорится, на низком старте, готовые в любой момент сорваться с места и спасти меня от Олега в приступе безумия.

Он на меня не смотрит. Погружен в себя, изредка шевелит губами, как будто с кем-то общаясь. Курит, крепко затягиваясь, часто поднося сигарету к губам, выпуская густой дым из легких. «Когда выберемся отсюда, нужно будет заставить его бросить курить», – решаю я, улыбнувшись. Мысли о будущем бодрят. Посчитав их хорошим знаком, я сосредотачиваюсь и подхожу совсем близко.

Боже, я могу коснуться его при желании. Олег же не проявляет ни малейшего интереса к тому, что зону его комфорта нарушил посторонний человек, наоборот, опустил ресницы, показывая, как сильно ему безразлично происходящее вокруг. Некоторое время я, прислушиваясь к ощущениям, рассматриваю его ссутуленные плечи, покрасневшие от холода щеки и длинные пальцы с грязными, поломанными ногтями, крепко держащие сигарету. Обут Олег в летние тряпочные кеды на тонкой подошве, причем не зашнурованные. Поджимает промокшие и, вероятно, замерзшие ноги. Его голову согревает натянутая на лоб черная вязаная шапка, из-под которой торчат безобразно отросшие за эти месяцы светлые волосы. Выглядит он не свежим, даже замызганным. Расстегнутая наполовину куртка и пижамные штаны завершают образ просящего милостыню, опустившегося на самое дно социальной ямы бездомного. Щетина торчит пучками, а на шее выступила аллергия, возможно, от лекарств. Хотя Олег и уверен, что меня больше нет, из нас двоих скорее он походит на поднятый из могилы труп. Тем не менее, развернуться и убежать не хочется. Скорее забрать его отсюда, хорошенько отмыть и накормить.

Очевидно, что он не способен пережить мою смерть. Хочется погладить его, рука дернулась, но я поборола порыв, решив, что в данный момент это лишнее.

Подавившись дымом, Олег кашляет несколько секунд, затем, сплюнув на землю, вновь погружается в себя.

– Привет, – тихо говорю ему, – я хотела попросить у тебя сигарету, – и широко улыбаюсь, не в силах сдержать слезы, вспоминая наше знакомство. Тогда, на балконе Катиной квартиры, Олег показался мне странным, пугающим и непонятным. Но невероятно притягательным и сексуальным. С тех пор прошло около трех лет, навсегда изменивших мое отношение к себе, своей жизни и к нему. Сердце сжимают тиски любви и нежности. Мой хороший, белеющий, раздавленный жизнью и обстоятельствами. Возомнивший себя способным вершить судьбы, но сломавшийся под гнетом последствий принятых решений.

Он вздрагивает, выронив сигарету в снег, поднимает ошарашенный взгляд. Несколько раз моргает, рассматривая меня снизу вверх и широко улыбаясь. В его глазах столько радости и обожания, что мое сердце пропускает удар, а затем разгоняется так, словно я бегу марафон. Руки снова потянулись к нему. Если бы он позвал, я бы упала в его объятия, разрыдавшись. Но он лишь продолжает смотреть и улыбаться.

– Ты же не куришь, – шепчет и двигается, предлагая присесть на нагретое им место. Я тут же принимаю приглашение.

Олег жадно рассматривает мое лицо, не делая ни единой попытки дотронуться. Склонил голову влево, потом вправо. Он любуется и восторгается так, словно перед ним неведомая диковинка. Даже дыхание задерживает, – я определяю по долгому отсутствию пара изо рта, – в благоговении сжимает ладони. Кажется, он думает, что перед ним ангел.

– Прости меня, Алечка, – говорит, поджимая губы. Озаренное радостью лицо грустнеет, счастье уходит, уступая место тяжелым мыслям.

– Милый, – я дотрагиваюсь до его щеки, и он трется о мою ладонь, прикрывая глаза от удовольствия.

– Если бы я только мог повернуть время вспять. Может, хотя бы сегодня ты меня поцелуешь? – шепчет.

– Конечно, – я приближаюсь и касаюсь его губ своими. Сначала осторожно, затем увереннее, в следующую секунду он приоткрывает рот, и я целую сначала его верхнюю губу, затем нижнюю, не обращая внимания на тошнотворный привкус никотина. Так надо сделать, я чувствую.

Мы целуемся несколько минут. Вовсе не так, как делают это истосковавшиеся любовники, скорее, как необходимые друг другу люди. Он ласкает мои губы трепетно и нежно, прикосновения его пальцев к моим шее и голове невесомые, словно Олег боится, что действуй он хотя бы каплю настойчивее, я исчезну. Он будто не верит, что сможет дотронуться до меня по-настоящему, словно я прозрачная. Но я-то знаю, что мы оба живы. Я вцепилась в его плечи, не позволяя отстраниться, затем просунула руку за шиворот, поглаживая его шею и лопатки. Доказывая, что я теплая и самая что ни на есть реальная. Спустя несколько минут он сам начинает понимать это. Отстраняется и смотрит совсем иначе, как за минуту до поцелуя. Прищуривается, анализируя происходящее. Мысленный процесс дается ему с трудом, лоб и переносица покрываются мимическими морщинами.

– Олег, это я, Аля, – пытаюсь помочь ему.

Он отрицательно качает головой.

– Не может быть.

– Ты бы никогда не причинил мне вред. Милый, ты все перепутал. Твой папа сделал операцию, я здорова. И еще… теперь верю в твое раскаяние относительно Алины. Отчасти даже понимаю. Я много думала, взвешивала, писала свои изложения. Такие же, как в твоих дневниках. Перечитывала, вспоминала каждый наш день, каждое твое слово. И все поняла. Ты сполна расплатился за ошибку. Хватит с тебя уже.

– Раскаяние относительно Алины? – пораженно переспрашивает он. – Но как? Я же помню, я же видел как ты... а я...

– Олег, но я жива.

Он смотрит вытаращенными, испуганными глазами, а рот безмолвно открывается и закрывается. Снимает шапку и ерошит волосы, больно потянув за кончики. Выражение серых глаз отражает внутреннюю борьбу. Я вижу то безумный блеск, словно там, за радужками пляшут тени невидимых существ – как он сам всегда говорит, «его бесов», то осмысленный и серьезный взгляд, который так хорошо знаю.

– Но тогда... – мямлит он, хватая меня за руку, – все, что я думал, все мои мысли и воспоминания... они не мои. Аля, ты жива! – восклицает, словно сообщая мне эту новость. Я быстро киваю и улыбаюсь, следя за эмоциями, отражающимися на любимом лице: радость, понимание, шок, недоверие, гнев.

– Милый, ты болен, – мягко говорю я, – тебе нужна помощь.

– Мне нужна ты, – взмолился он. Он утыкается мне в колени, прося ласки, и я кладу обе руки ему на голову, глажу и зачем-то дую, словно минус пятнадцати по Цельсию не хватает, чтобы остыть. Просто так надо, я чувствую.

– Аля, у меня болит голова. Так сильно болит. Все перемешалось. Мне очень больно.

– Потерпи, – шепчу я, продолжая гладить и одновременно кивая санитарам, что пора.

Как только к нам приближается персонал больницы, Олег вскакивает на ноги, начинает возмущаться и сопротивляться. Он боится снова оказаться в одиночестве, ему требуется мое присутствие, как физическое доказательство того, что беда, которая убивала его последние недели, ненастоящая.

Ему на самом деле плохо. Лицо и тело горят, температура поднялась на два градуса. Моральная, психологическая боль каким-то образом переросла в физическую. Словно внутри кипит борьба реальности с безумными идеями, порожденными болезнью. Мы оба балансируем над ямой, обителью его демонов, не желающих, чтобы он снова поверил в возможность счастья. Но я жива. И все порожденные недугом аргументы разбиваются об этот факт вдребезги. Я рядом все то время, что требуется. Держу его за руку, шепчу бессмысленный слова.

А на следующий день он просыпается, и мы с его родителями читаем в серых глазах острое желание жить.

IV часть

Если вы достаточно безумны, чтобы заниматься делом, которое любите –

вы обречены прожить жизнь, полную смысла.

(Герберт Келлехер)

Date: 2016-07-18; view: 191; Нарушение авторских прав