Отрывок 26. Балансирующий на грани

Не верю своим глазам. Как только я приблизился к ее постели, она позвала меня. Отец посоветовал не видеться с Алей до операции, и я с ним согласился. Ведь она не хотела, чтобы я приближался к ней. Поэтому и попала под машину. Убегала от психа, то есть от меня.

Но я все равно приехал, просто чтобы посмотреть на ее бледное, но вместе с тем красивое лицо, убедиться, что она дышит. Потому что не смог поверить врачам и родителям. Я боялся, что они, сговорившись, будут мне лгать, опасаясь ухудшений. Вижу, что напрасно сомневался. Аля дышит, моргает, даже пыталась что-то сказать. Я наклоняюсь, приблизив свое лицо к ее виску, и осторожно целую, шепча:

– Это я, моя маленькая. Все будет хорошо. Прости меня.

Она засыпает, и я покидаю палату. Сердце болит, оно как будто превратилось в каменную глыбу, тянет, ноет, тяжело его носить, и не вырвать из груди. Утыкаюсь лбом в прохладную стену. Страшно. Держись, шизофреник, тебе надо пережить это время, дождаться завтрашнего дня. Хватаюсь за голову, отказывающуюся соображать. Мозг закипает, проводя сотни аналогий. Ситуация до тошноты знакома, до боли известна, словно я вновь прохожу через случившуюся много лет назад катастрофу. Будто наступаю на собственные следы, не имея возможности или сил сделать шаг в сторону. Выбрать другую дорогу.

– Это ты виноват в том, что случилось с моей дочерью! – за спиной раздается голос Алиной мамы. Этого еще не хватало.

– Чертов ублюдок, убирайся отсюда немедленно, пока я не вызвала полицию! – В заплаканных глазах Светланы Афанасьевны горит несвойственная ей решимость. – Мало того, что поломал жизнь моей дочери, так вздумал окончательно прикончить ее, как и предыдущую свою жену, толкнув под машину? – шипит.

– Мне и без вас тошно, поверьте.

– Замолкни! Не желаю тебя слышать! Клянусь своим здоровьем, я засажу тебя за решетку, докажу, что именно ты спровоцировал аварию. Имей в виду, ее состояние на твоей совести! Если Аля... – всхлипывает. – Ты один будешь виноват в ее смерти!

«Ты один виноват в ее смерти!» Брошенные с ненавистью и отчаянием слова действуют как катализатор, последний кусочек головоломки встает на место. Круг замкнулся, крыша съехала. Вот оно. Светлана Афанасьевна рыдает, обвиняя меня потому что... Потому что Али больше нет.

Не видя и не слыша ничего вокруг, я делаю шаг назад, понимая, что совершил. Становится ясно и до тошноты понятно, что минуту назад я убил свою Алю. Смотрю на свои руки. Убил ее. Меня трясет, слезы брызгают из глаз.

Тот самый вечер, последний вечер жизни Алины, возникает в памяти настолько четко, словно это случилось вчера. Я вернулся с работы, устал как собака после смены. Отпустил сиделку, вымыл руки и, заставив себя принять дружелюбный вид, прогнал отчаяние, которое всегда сжимало в тиски при мыслях о своей навсегда парализованной жене. С улыбкой зашел к ней в комнату. Тут никогда ничего не менялось. Идеальный порядок, ведь некому разбрасывать вещи, лишь изредка возникал слой пыли, с которым ловко справлялась сиделка. Запах лекарств с нотками пота и прочих человеческих запахов ударил в нос. Тот самый запах больницы, который преследовал меня и на работе, и дома. Всегда.

«Привет, милая», – поздоровался я, целуя ее в лоб. Алина смотрела тяжелым, наполненным страданий взглядом. «Освободи меня. Сделай это», – прошептали ее губы.

«Сделай это», – единственное, что я слышал от жены за последние месяцы. Значительная часть ее мозга погибла вместе со способностью двигаться. Алина плохо соображала, постоянно чувствовала боль, поэтому жила на наркотиках. Мучительно медленно, день за днем она умирала, и не было ни единой надежды обратить процесс вспять. Как обычно я отрицательно покачал головой и предложил вместе посмотреть фильм, который взял в прокате. Показал ей диск.

«Сделай это».

«Ты же знаешь, как это сделать. Ты все знаешь. Ты лучший».

«Всегда был лучшим».

«Я ненавижу эту жизнь. Я устала. Я сделала выбор».

«Ты же говорил с моей мамой! Она понимает. Она не станет винить. Никто не станет. Сделай это сейчас».

Ушел в другую комнату под предлогом сварить кофе, но на самом деле, чтобы не слышать. А она кричит мне в след. Кричит сорванным голосом: «Сделай это, гребаный ублюдок! Хоть раз в жизни, покажи, что я тебе не безразлична. Я всегда думала только о тебе, я любила тебя, не задумываясь, отдала бы жизнь за тебя. Не будь ты конченным эгоистом, подумай хоть раз обо мне!»

Она продолжала кричать, а у меня дрожали руки. Я расплескал кофе, а потом и вовсе выронил чашку. Соседи долбились сбоку и сверху. Каждый вечер одно и то же. Каждый вечер она орет, молит о смерти, а эти колотят по стенам, требуя, чтобы я заткнул чем-то ей рот. Чтобы она не мешала их уютным жизням. Схватился за голову, которая раскалывалась. Чувствовал, что готов слизывать кофе с пола, лишь бы ощутить хоть какой-то вкус, отвлечь себя. Открыл пустой холодильник, затем шкаф, в котором кроме старых макарон ничего нет.

Алина все еще кричала, а соседи бренчали по батарее, кажется, они использовали железную кружку. Трезвонил домашний телефон, я сбросил звонок и положил трубку рядом с телефоном так, чтобы было всегда «занято». Нужно вообще обрезать провода, с другой стороны – тогда соседи начнут звонить во входную дверь. Олег, будь мужиком. Сжимаю кулаки и захожу в ее комнату.

«Надо поставить тебе обезболивающее и успокоительное», – произнес ласково.

«Я тебя ненавижу».

«Я делаю, что могу».

«Нет, – она не сводила с меня глаз, – ты можешь больше. Я никогда не замолчу, всегда буду молить тебя. Я не дам тебе спать. Пожалей меня».

И я знал, что так и будет. Замолчать ее могут заставить только сильные наркотики и снотворное. Если Алина была в сознании, она как попугай повторяла одно и то же, высасывая из меня душу.

В ее глазах любовь и доверие. Она просила и плакала. А я... а что я? Я никогда ее не любил, но всегда к ней хорошо относился. Лучше, чем к большинству людей.

Сделав ей пятый укол при норме в два, и услышав тихое «спасибо, я люблю тебя», я пошел в свой кабинет, достал диплом и зажигалку. Смотрел, как пламя медленно поглощает то, чем я гордился больше всего, понимая, что в соседней комнате умирает человек, а я не просто не помогаю, я – причина смерти. Больше я не врач. Никогда не буду врачом. Меня вывернуло от отвращения к себе, от понимания, что я предал мечту, предал себя. Еле успел добежать до унитаза. Но помочь Алине уже нельзя. Она стонет от боли, ведь отказывают ее внутренние органы, а диплом догорает вместе с целью моей жизни. Синее пламя как будто выжигает меня изнутри, оставляя золу и пепел. Недурное удобрение. Вот кто я, – удобрение. Дерьмо, а не врач. Не врач. И когда я это понимаю, в голове щелкает, становится больно. Так больно, что я падаю на колени, скрючившись и хватаясь за виски. А потом слышится смех. Не мой. Но в моей голове. И этот самый голос, давясь хохотом, повторяет «не врач, не врач, не врач...». Я растоптал свою сущность, сломал стержень. И сошел с ума.

Закинувшись успокоительными, я вызвал скорую и полицию. Потом позвонил маме.

Этот вечер пронесся в памяти за одно мгновение. В следующую секунду, глядя в заплаканные глаза тещи, я понимаю, что занимаюсь самообманом. Все было иначе.

Помню, как подходил к кровати, брал в руку бледную ладонь, как улыбался Але перед ее смертью. Не Алине, а Але.

Ужас, охвативший меня, перекрывает кислород, и я хватаюсь за горло, оседая на пол.

Это Аля просила о помощи, ее руку я сжимал, ей делал укол. Я убил свою Алю.

Убил свою Алю.

– Нееет! – кричу, задыхаясь. – Нет, я не мог, это не правда, нееет! – кулаки бьют по полу. А бесы в голове смеются. Их голоса не переорать, они снова советуют довести дело до конца. Ты ее убил. А теперь убей себя. Потому что без нее ты все равно сдохнешь. И я понимаю, что они правы. Полностью правы. Моей Али больше нет.

Руки испачканы кровью, я вижу бритву перед глазами, вижу, как режу свои вены, как руки истекают кровью.

Бью кулаками о пол.

Но влагу не ощущаю. Потому что это всего лишь воспоминания. Или планы на будущее. Галлюцинации. В моем распоряжении нет ни одного острого предмета. А мне нужно довести дело до конца. Прямо сейчас. Кричу об этом.

Стучу головой и каменный пол и кричу. А вот и влага, липкая кровь крупными каплями струится по лицу, и от каждого удара головы об плитку ее становится все больше. Кровь повсюду. Темная, густая жидкость, избавившись от которой, я, наконец, добьюсь желаемого.

А я кричу, понимая, что сделал. Я только что убил свою жизнь, свою Алю.

Перед глазами вспышки и пятна. Откуда-то издалека доносится испуганный: «У него рецидив», а затем «кто-нибудь, хватайте его!», «дайте успокоительное!», «помогите, у парня острый психоз, срочно!».

Но это все где-то вдалеке, а я в своем собственном аду. Горю, но не умираю, понимая, что Алю не вернуть. Что отец мог ей помочь, но я, не дождавшись, принял решение за всех. А потом я слабею, не способный более сопротивляться санитарам и лекарствам. Проваливаюсь в темноту, мечтая, больше никогда не проснуться.

***

Не хочется уходить из палаты. А затем, спустя полчаса, невыносимым кажется возвращение с прогулки. День за днем перед глазами бледные стены, в голове идентичные мысли и единственная цель, как маяк в густой, непроницаемой темноте, за которым следуешь, только в моем случае не для того, чтобы спастись, добравшись до берега, а чтобы разбиться об него вдребезги. Скорее бы.

За металлическим забором психиатрической клиники, в которой меня пытаются заставить захотеть жить в течение последних недель, не теплее, чем на ее территории. И бледное, затянутое серыми облаками солнце светит одинаково, и грязный подтаявший снег под ногами скрипит ничуть не лучше. В палате, ставшей моей клеткой, тепло, особенно если сесть у батареи. Кормят. Собственно, нет никакой разницы между жизнью в пределах клиники и на свободе. Впрочем, моего мнения пока никто не спрашивает, о выписке не может быть и речи. Врачи надеются победить болезнь. Болезнь? При этих мыслях мы с бесами хохочем в полный голос.

Отец оказался более значимой шишкой, чем я мог предположить. Место мое, как верно заметила Алина мама, в тюрьме или на электрическом стуле, но никак не на койке в углу небольшой палаты на три человека, где я неподвижно сижу, поджав ноги, дни напролет. Я много раз просил врача устроить встречу с прокурором, безуспешно требовал выделить мне карандаш и бумагу, чтобы написать признание, но Игорь лишь кивает и продолжал задавать вопросы, не относящиеся к делу.

Почему они ведут себя так, словно Али никогда не было? Улыбаются. Меня окружают исключительно лицемерные сволочи, уверяющие, что мне только привиделось, что я плохой мальчик, на самом же деле – очень хороший, и только бесы знают, что случилось на самом деле. Они хотят помочь. Они единственные, кому здесь можно верить.

Время тянется медленно. Игорь заходит почти каждый день, заглядывает в глаза, спрашивает, хорошо ли я питаюсь. Отвечаю ему: «как кормишь, так и питаюсь». Ясно же, что смерть от голода – не мой выбор. Я предпочитаю более легкие и действенные способы. В карты и нарды играть не хочется. В окно смотреть страшно, вижу себя на подоконнике, ощущаю желание спрыгнуть, потом полет, потом боль. Смерти боюсь. И жизни боюсь. Путаюсь я.

Стараюсь избегать встреч с родителями. С одной стороны стыдно, что я их снова подвел, с другой – что еще жив. Катя преуспела в шантаже, говорит, что если я не буду общаться с матерью, перестанет передавать сигареты. А без них здесь на стенку лезть хочется. Так хоть какое-то занятие – пока дойдешь до тамбура, посидишь-подымишь, пока обратно приковыляешь – не менее получаса убито. Потом, когда накуришься, как следует, тошнить начинает – опять же ощущения. Рад уже хоть каким-нибудь. Но пару дней назад медсестра заметила, что мне дурно по вечерам, теперь отбирает передачи из дома – выдает сигареты поштучно, не более десяти в день. Сука.

Постоянно ощущаю жажду и слабость. Ноги тяжело гнутся, передвигаюсь как оловянный солдатик, слегка качаясь. Прежде чем слезть с кровати и дойти до умывальника представляю себе весь путь минут десять, только потом начинаю шевелиться. Из всего перечисленного важно лишь то, что меня подобное существование устраивает, не вижу себя улыбающимся или мечтающим, понимаю, что не достоин лучшего.

Думать с каждым днем становится сложнее. Это из-за лекарств, которые колют по утрам. Но мы с бесами все равно пытаемся, делать-то все равно нечего.

Али больше нет. С этого начинается каждое рассуждение. Вспоминаю, как поступил с ней. Образы в голове крутятся, часто сменяя друг друга, как числа в отрывном календаре на стене в столовой. Вижу то одно женское лицо перед собой, то другое. Бесы шепчут, что Алины никогда не было, дескать, я ее придумал, чтобы оправдать первое попадание в психиатрическую клинику. А было ли оно вообще? Не могу понять, что реально, а что вымысел. Иногда кажется, что и голоса в голове лишь плод воображения, иногда – что это единственное, к чему стоит прислушаться.

Трудно. Иногда, когда пытаюсь дремать, мне чудится, что Аля находится рядом, видимо, мое подсознание жаждет ее близости.

– Прости меня, – говорю ей.

Она никогда не отвечает, лишь проводит пальчиками по лицу и волосам, как делала раньше.

– Поцелуй меня, я очень скучаю, – прошу.

А она улыбается и отрицательно качает головой, гладит мои щеки. Я снова начал бриться ради этих прикосновений, хотя и не чувствую их. Каждый раз, закрывая глаза, надеюсь, что она снова придет, вместе с тем понимаю, что ее больше нет.

– Как ты спал, сынок? – спрашивает мать, поглаживая по руке. Мы сидим на диванчике, расположенном около лестницы первого этажа. Знаю, что отец разговаривает с врачами в другом крыле больницы. Когда он появляется, я, неспособный вынести разочарования в усталых глазах, сразу ретируюсь в палату, поэтому он предпочитает в последнее время ждать мать снаружи.

– Хорошо, – говорю ей, не поднимая глаз. Хочется курить и пить одновременно. Взгляд падает на черную объемную сумку на ее коленях, и мама, чувствуя мою потребность, достает оттуда бутылку с водой, протягивает мне. Надеясь, что это яд, жадно отпиваю.

– Олежка, ты обещал, что подготовишься к сегодняшней встрече. Помнишь, мы хотели поговорить об Але?

«Скажи, что это ты ее убил».

– Я ее убил, – послушно повторяю.

– Нет, Олег, ты не делал этого.

«Она врет».

– Ты врешь.

– Я не лгу, сынок.

– Тогда где она?

– Она придет, как только ты будешь готов ее увидеть. Как только тебе станет легче.

«Скажи, что ты ненавидишь ее за то, что она тебе лжет». И мне хочется произнести именно эти слова, но я поступаю иначе.

– У нас же был план, – говорю, поздно понимая, что вслух. Виновато хмурюсь.

– Какой план?

– Я хочу домой, мам, – внезапно обнимаю ее, чтобы отвести подозрения. – Мне кажется, я готов вернуться домой.

– Я не позволю тебе пока жить в одиночестве.

– Знаю, я буду жить у вас с папой, если вы не против. Будете делать мне уколы.

– Больше никаких пропущенных таблеток.

– Договорились.

– Хорошо, я поговорю с отцом.

– Спасибо, – произношу уже шепотом, улыбаясь.

Прошло достаточно времени, чтобы я успел осознать и прочувствовать последствия своего поступка. Я давно уже не кричу, не рву на себе волосы и не пытаюсь пробить головой стены. Как бы глубока не была печаль, как бы я не страдал, прокручивая в голове снова и снова детали случившегося, вспоминая бледное Алино лицо, – все это никогда не вернет мне ее, а лишь провоцирует новую боль и тоску, которые я любовно взращиваю, как единственный мостик к самому дорогому для меня человеку. В конце концов, я понял, что нужно делать. Если бы я покончил с собой раньше, Аля была бы сейчас жива. В больнице у меня нет возможности последовать за ней, зато на свободе их будет море.

Просто нужно доказать родителям, что я в порядке. Сделать вид, что верю их лжи о том, что Аля все еще жива и здорова, что она спрашивает обо мне. И когда они заберут меня отсюда, я в первый же вечер и сделаю все правильно. Так, чтобы никто не успел помешать.

***

Потраченное впустую время лишь усиливает ненависть ко всем людям, мешающим исполнению составленного бесами плана. Отпускать своего самого занимательного пациента, то есть меня, домой Игорь отказывался категорически. Уж не знаю, что он наговорил моим родителям, но я заперт в больнице уже второй месяц, ежедневно подвергаясь словесным атакам врачей, цель которых, как они утверждают, упорядочить мои мысли, прояснить случившееся с Алей. Игорь уверен, что я должен сам вспомнить, что произошло тем утром. Понятия не имею, что ему от меня нужно. Воспоминания, которыми я сейчас живу, врача не устраивают. Приходится придумывать новые. Придумывать сложно, из-за лекарств и голосов в голове. Мои попытки выглядят жалко, Игорь увеличивает дозировку, отчего мозг совершенно отказывается работать. Мир плывет перед глазами, я плыву вместе с ним. Речь окружающих сливается с болтовней бесов и становится с каждым днем менее понятной. Последняя здравая, моя собственная идея на этой неделе: «выбирая своим врачом Игоря, я думал, что не будет проблемы обмануть этого тупицу, пресмыкающегося передо мной даже теперь, когда я его пациент, но, кажется, я снова ошибся. Сколько же ошибок я совершил... Вернуть бы время».

***

Date: 2016-07-18; view: 192; Нарушение авторских прав