Самоидентификация горожан через конструирование образа врага 5 page

Существовали различные категории врагов, в отношении которых действовали предложения уравнительства. В первую очередь, рассмотрим такого врага, как «буржуй». Это самая явная антирабочая категория, отношение к которой в заметках было наиболее враждебным. Первая заметка, на которой я остановлюсь, о двухэтажном доме Киселева^[144]. Автор заметки в первом предложении указывает, что живет он в доме торговца Киселева, в неудобстве и сырости на нижнем этаже. В то время как сам хозяин с семьей, состоящей из 8 человек, занимает 5 комнат. Квартирант попытался занять более удобную пустующую квартиру на втором этаже дома, но получил отказ: «Я из нижнего-то этажа хочу гнать жильцов, - сказал он, - а ты еще наверх просишься…». Автор предположил, что такой ответ был вызван тем, что он коммунист, и «послал к Киселеву беспартийных, нуждающихся в квартире. Но им Киселев ответил то же самое, что и мне». В конце заметки указывается, что эта квартира пустует и до сих пор, в то время, как в городе жилищный кризис и люди ищут квартиры неделями и месяцами, «А тут пропадает даром прекрасное помещение».

Домовладелец Киселев выступает перед нами в образе врага. Кроме того, что он торговец, он отказывает в жилье не только коммунисту (что можно было бы объяснить его несознательностью, темнотой или просто нежеланием возиться с жильцом, который и так уже живет в нижнем этаже), но и нуждающимся в квартире беспартийным. Все это означает, что домовладелец совершенно не собирается уступать требованиям времени и учитывать нужды рабочих, хотя сам имеет излишки жилплощади. В итоге жилищная нужда в городе растет, а помещение пустует. Автор этой заметки, видимо, обладает высоким уровнем сознательности, раз пишет от своего имени (поставлена подпись Петр Иванов) и о своем домовладельце. Квартирант противопоставляет себя и Киселева в категориях противопоставления общностей коммунисты vs торговцы. В данный момент в газете «Рабочий край» еще не появились статьи против нэпманов, а потому отрицательное определение для Киселева здесь – «торговец» (вспомним сюжет с Якушиным, когда Исполком называет его торговцем).

Любопытный пример конструирования врага представлен в заметке-доносе на «коренную самогонщицу» Наталью Яковлевну Каштанову^[145]. Автор заметки «Противник» просит милицию понаблюдать за указанной гражданкой, т.к. она гонит самогон, за что неоднократно судилась, но легко уплачивала ничтожный для нее штраф. «Самогон она выгоняет со дня революции, имеет для этого специально 3-4 квартиры». Более того, Каштанова является еще и свахой: «по сводничеству имеет большое количество подруг, подобных себе». Она никогда не работала, что «соседние жители отлично знают», и попыток заняться законной деятельностью не совершала – «в бирже труда не состоит, а живет лучше каждого рабочего». Созданный образ гражданки Каштановой выглядит крайне отрицательно. Она занимается не только аморальной, но и преступной деятельностью. За эту деятельность она уже привлекалась к суду, а значит, не только автор заметки увидел ее преступления, но и суд, что подтверждает правоту обвинений. К тому же, хотя она живет в собственном доме, для своей преступной деятельности использует 3-4 квартиры, жилплощадь, так необходимую рабочему классу. Все эти деяния она совершала не от плохой жизни, она никогда не пыталась исправиться, заняться честным трудом. Не работала со дня революции и не встала на учет в биржу труда, что говорит о том, что она явный и злостный враг, так как даже революция, изменившая мир, отбросившая необходимость из нужды заниматься гнусными делами, не изменила сознания Н.Я. Каштановой. При всем этом она живет лучше рабочих, что в корне противоречит идее советского государства, нарушает основной принцип справедливости, является вопиющим фактом неравенства. Эта и другие подобные заметки являются публичным доносом, так как указывается полное имя врага и его адрес. Посыл в заметке заключается в скорейшем разоблачении врага и его наказании.

Особое место среди явных и наиболее опасных врагов занимают нэпманы. Первая заметка, касающаяся жилищного вопроса и обличающая нэпмана, появляется 29 ноября 1922 года под названием «А нэпман живет в собственном доме»^[146]. Она интересна, прежде всего, своей простой и очевидной структурой, похожей на структуру жалобы гражданина Петрова, рассматренной в 1 главе данной работы. Начинается она с доноса на Н.О. Масленникова, проживающего в бывшем собственном доме, хотя тот и был муниципализирован. Второй абзац косвенно обвиняет Советскую власть в отступлении от интересов рабочих: «Больно видеть, что у советской власти есть сынки и пасынки», так как «Масленников сумел обезопасить себя от выселения». «Дефекты, от которых терпят рабочие, а нэпманы выигрывают» серьезно беспокоили авторов заметок, особенно если на стороне буржуев оказывался суд, так как «Народный Суд призван волею рабочих и крестьян к защите интересов трудящихся»^[147]. Однако, как и в жалобе Петрова, следующий абзац говорит о вере рабочего в справедливость и в то, что будут приняты меры, «Укомхоз… укажет зазнавшемуся нэпману свое место». В последнем предложении автор заметки (подписавшийся псевдонимом «Рабочий») просит сообщить о результате по этому делу через газету «Рабочий край». На мой взгляд, это добавление показывает, что газета служит своего рода форумом, на котором рабочий может высказаться и быть услышанным, а значит, недоразумение будет исправлено и нэпман будет выселен.

Стоит отметить, что в отношении буржуев действительно в высшей мере проявляется эгалитаризм рабочих, когда «подспудно присутствовала убежденность, что богатство следует не просто разделить, а отнять полностью. Сам акт «выравнивания» - это скорее акт некоей социальной мести, а не восстановления имущественного паритета»^[148]. В пример можно привести заметку «Когда же будет предоставлено лучшее жилище?»^[149], в которой автор указывал, что царские времена прошли, «нельзя отмахиваться руками, говоря рабочим, что квартир нет – это в корне неверно», а потому «нужно посадить нэпмана в подвал и лачугу, - он и там не побрезгует торговать и скоро сумеет выстроить себе домишко, а рабочим предоставить освободившееся жилище». При экспроприации имущества нэпмана восстанавливается справедливость, так как рабочие смогут получить жилье, да и с нэпманом ничего не случится от этого – он снова своей торговлей восстановит благосостояние, а поэтому эта фраза звучит даже с заботой и о нэпмане, т.к. его не выкидывают на улицу. В 1923 году особенно сильно звучит идея получения рабочим квартиры, отнимая ее у нэпмана. Особенное внимание корреспонденты обращают на то, что нэпман живет в муниципализированном доме (пусть раньше он и был его собственностью). Автор одной из статей по этому поводу желает узнать, «сколько муниципализированных домов занимается нэпманской и прочей дармоедствующей публикой»^[150]. Заканчивает статью автор фразой: «Вон паразитов из муниципализированных домов!». Такие резкие эпитеты и возгласы свойственны заметкам о врагах-буржуях (например, заголовок заметки «Рабочие в казармах ютятся, а торговец на даче барствует»^[151]).

Во многих статьях присутствует контраст между бедствиями рабочего и удобствами нэпмана. Например, в статье «Одни ширятся, а другие жмутся»^[152] автор рассказывает, как на улице Барашек в одном доме из 4 больших светлых комнат живет нэпман и бывший владелец Першин с семьей в 3 человека, в другом, похожем по качеству доме – бывший следователь, в третьем – спекулянтка-ростовщица, а четвертый дом, отнесенный Укомхозом к нежилым постройкам, занимают 2 семьи рабочих. Иногда против «бывших» буржуев применяется аргумент прошлого богатства. Автор одной из заметок вспоминает, что у некого Масленникова были большие дома, «отец был коммерсант, а сын катался на рысаках»^[153], а у его жены был целый квартал больших домов и т.д.

В целом, статьи, направленные против нэпманов, имеют примерно одинаковую структуру и посыл. Всегда сообщается, что рабочий-труженик угнетается буржуем-нэпманом. Как правило, имя и адрес домовладельца-буржуя указывается на страницах газеты как можно подробнее. Во всех статьях и заметках авторы резко и однозначно разграничивают и противопоставляют себя или своего «героя» и нэпмана, указывая классовую и политическую принадлежность, не забывая сказать и о материальном положении. Образ нэпмана создается крайне негативный, он предстает своего рода узаконенным преступником, с которым приходится сосуществовать, это стремящийся лишь к спекуляции и наживе человек, бьющий женщин^[154] и стариков^[155].

Другую категорию врагов представляют домовладельцы. Здесь все намного сложнее, чем с нэпманами, торговцами и другими буржуями, так как домовладелец сам нередко может происходить из рабочей среды. Однако, как правило, никогда категория рабочего и домовладельца не пересекается, а поэтому противоречия не возникает. Обидчик определяется лишь как «домовладелец», и этой категории, сразу отсылающей к буржуазии, всегда достаточно, классовая принадлежность здесь никогда не указывается. Атака на домовладельцев начинается с развитием новой жилищной политики, когда домовладелец приобретает некоторую свободу в пользовании и распоряжении своим жильем.

Одна из первых статей, обрушивающихся критикой на домовладельцев, ругает и руководящие жилищной политикой органы, так как они постарались сбыть с рук жилищный вопрос «на “товарищеское” разрешение, с одной стороны – хозяев, владельцев домов, с другой – квартиронанимателей, в большинстве пролетариата».^[156] Как мы видим, домовладельцы автором статьи не воспринимаются как пролетарии, хотя специфика жилищного вопроса в городе Иваново-Вознесенске была такова, что многими домовладельцами, сдающими жилье, были такие же рабочие, что и квартиранты. Однако автор называет эту ситуацию новым видом крепостничества «трудящихся масс в угоду снова разыгравшимся с претензиями на удобство, на роскошь, на независимость былым господам». Впрочем, предыдущая фраза и в целом статья критикует новую жилищную политику, что мы рассмотрим ниже.

Практически всегда в газету пишут квартиранты, обиженные домовладельцами. Мне встретился только один случай, когда домовладелец оказался обиженным.^[157] «Гражданин Кал-н П.» нуждался в квартире целый год, так как жил в крохотном и грязном помещении (в тексте сказано, что квартира напоминала скорее курятник), и «решил продать кое-что из своего имущества, проводить во всем строжайший режим экономии, чтобы через некоторое время купить на зиму небольшой домик». Он купил небольшой дом, но «оказалось, что в купленном доме проживают квартиранты». Новый владелец дома обратился в коммунотдел, который и предложил ему этот дом, но там ему ответили, что свободных квартир нет и выселить они квартирантов не могут. Эта заметка критикует коммунотдел, а гражданина Кал-н П. показывает человеком сознательным, чуждым дикости домовладельцев и стремлениям к наживе (дом он купил, так как в предыдущей квартире жить было невозможно), а потому справедливость на его стороне. Чаще такая ситуация описывалась квартирантами, которых с помощью различных ухищрений (например, «кулак» покупает дом, но так как не может выгнать жильцов, с помощью угощения выпивкой втирается в доверие к одному из квартирантов и проникает в дом, а дальше начинает выживать квартирантов…^[158]), обращения в суд^[159] или даже хулиганства^[160] выселяли из купленных домов. Если в начале 1920-х практиковались самовольные выселения квартирантов с помощью физического воздействия^[161] или сломки дома^[162],^[163], то к середине и к концу десятилетия домовладельцы старались выселять квартирантов по решению суда, под предлогом того, что намеревались проводить капитальный ремонт или из-за невнесения квартплаты жильцом^[164].

Несознательность и враждебность домовладельцев к вынужденным квартирантам нередко осуждается в газете^[165],^[166], но все же в их отношении применяются более мягкие эпитеты, чем, если бы это были нэпманы. Даже в случае откровенной травли и физического насилия над квартиранткой автор заметки указывает, что в этом случае домовладелец «переходит всякие границы гражданской терпимости». Он призывает вмешаться судебную власть и женотдел, чтобы защитить женщину-квартирантку «от такого “хозяйского” обращения с ней домохозяина» ^[167]. В случае аморального, безнравственного и даже эксплуататорского поведения домохозяина его требуют наказать осуждением, общественным порицанием, а если и довести до суда, то по вполне бытовому обвинению^[168]. Редко авторы заметок обвиняют домовладельцев с тех же позиций и в таких же тонах, как нэпманов, они не выглядят врагами в той мере, в какой откровенные буржуи.

Глядя на такую градацию врагов можно утверждать, что эгалитаризм, уравнительные настроения не были стихийными. Хотя представления о равенстве и категориях врагов не имели строгой системы, все же авторы заметок выделяли явных классовых врагов-буржуев, врагов, спекулирующих на жилплощади ради наживы, и несознательных граждан^[169].

На несознательных рабочих стоит остановиться подробнее, так как критика в их отношении звучала часто со страниц газет. Сюда же можно отнести обличение различных начальников и директоров. На несознательность рабочих указывают, в основном, корреспонденты. Эта критика звучит в отношении рабочих-домовладельцев, которые руководствовались выгодой, а не классовыми интересами. Они, в большинстве своем, судя по статьям в газете, пытались оградить свое жилище от квартирантов, держать которых было невыгодно. Как отмечал еще Фридрих Энгельс^[170], домовладельцы теряли свой пролетарский характер. Критика разворачивалась в отношении рабочих, получивших квартиру в рабочих поселках. Они поступают как типичные домовладельцы, так как пускают к себе квартирантов в спекулятивных целях^[171]. Правлению поселков даже пришлось принять постановление о предельной плате за комнаты, сдаваемые в наем. Но все равно новоиспеченные хозяева квартир находили лазейки, чтобы брать плату с квартирантов сверх установленной. Сообщается, что «квартирные хозяева – народ прижимистый», они пытаются применить эту предельную плату и к тем, кто был вселен фабкомом или правлением поселка^[172]. Между этими вселенными квартирантами и хозяевами квартир происходили скандалы по поводу оплаты, так же, как они происходили и в частных домовладениях.

Эта проблема с квартирантами, не только вселенными, но и пускаемыми самими жильцами была вызвана тем, что новые квартиры в кооперативном «Первом Рабочем поселке» были дороже муниципального жилья или квартир от предприятий, а потому жильцам было разрешено пускать квартирантов. Тех же, кто пускал к себе жильцов «со спекулятивной целью», предлагалось исключать из членов товарищества^[173]. Однако, менее чем через полгода после получении квартир, две трети членов товарищества «Первого Рабочего поселка» имели квартирантов. Другая более-менее сформулированная критика несознательности представителей рабочего класса была направлена против неплательщиков квартплаты в муниципализированных домах. Эти «злостные неплательщики» уезжали из квартир, не оставляя адресов – сбегали от долгов. Чтобы противостоять этим неплательщикам, предлагалось вводить «институт уполномоченных», а также выселять из занимаемых квартир и предавать суду. В конце заметки была фраза о том, что «в дни острейшего жилищного кризиса в городе нечего гуманничать с подобными квартирантами»^[174].

Больше критики непосредственно рабочих на страницах газет мне не встретилось. Однако присутствует критика «спецов»^[175] и директоров фабрик именно в связи со справедливой идеей уравнительности. Наиболее интересно эту критику показывает стихотворение «Трехвостки»^[176]:

“Что сделано рабочим? Квартиры есть ли им?”

- Бухгалтеру квартиру отделывать спешим!

“Открыт-ли для рабочих давно желанный клуб?”

- В бухгалтерской квартире мы вмазываем куб!

“Когда же поместите рабочих в новый дом?”

- Вот мастеру квартиру отделывать начнем!

“Когда же открытье клуба отпразднует завод?”

- Механику квартиру отделывать черед!

Заводоуправленье, совсем оглохло ты

От этакой, не в меру великой, суеты!^[177]

Данное стихотворение очень точно отражает настроение заметок против квартирных излишеств у привилегированных высококвалифицированных рабочих или у администрации фабрик. Наиболее яркий протест против несправедливости в жилищном вопросе освещен в заметке от января 1923 года, напечатанной вместе с этим стихотворением. Автор заметки рассказывает, как он шел мимо завода и услышал разговор группы рабочих. Таким образом, вся критика недостатков звучит из уст участников уличного разговора, диалоги которых автор воспроизводит. Получается, что он показывает читателю общественное мнение, являясь при этом сторонним наблюдателем. А рабочие резко критикуют то, что «бульвахтеру в один месяц из лавки фатеру в 4 комнаты со всеми удобствами устроили, да еще зимой. Всё нашлось! Всё дилехтур.», в то время как рабочие завода подали в фабком 40 заявлений на ремонт нового, но заброшенного дома. Развивает идею в следующем предложении «замазанный лаком ремизник»: «До нас, рабочих, никому дела нет, все дома завода заняты главными, то директора дом, то механика дом, то лакового мастера, а нам фига, точно бы директор наш, большевик, а стал как хозяин и дружбу ведет с ними». Далее диалог продолжается в похожих тонах, но уже про молодежный клуб, которому «все не везет», так как «после ремонта квартиры бухгалтера, нужен ремонт квартир механика да мастера». Эти обвинения, прозвучавшие в адрес спецов, прерываются словами автора заметки, что он не поверил этому разговору рабочих (похожее мы видели уже в некоторых заявлениях и жалобах, где авторы после резкого осуждения все же говорили о том, что не верят в такую несправедливость), но «решил проверить». Слова рабочих подтвердились и в отношении клуба, и на счет дома, отремонтированного зимой «бухгалтеру завода Константинова господину Подгоркову». Критика в заметке направлена именно на обличение этих недостатков в газете с целью тем самым устранить их. Обвинение директора-большевика в том, что он стал хозяином, звучащее из уст рабочих его завода, выглядит серьезно, а значит должно быть исправлено, чтобы не создавалось видимости того, что в стране рабочих на заводе появились новые «господа». В этой статье не звучит никаких предложений о наказании, она завершается тем, что автор сам убеждается и убеждает читателя в правдивости и справедливости услышанного обвинения.

Другие статьи, критикующие несправедливость распределения жилья между различными категориями рабочих, не столь резки в обвинениях, однако они раскрывают более подробно причину недовольства, вызванного несправедливым распределением жилья. Сообщается, что спецы занимают комнаты по числу человек в семье (что считалось роскошью, еще В.И. Ленин писал, что «Богатой квартирой считается также всякая квартира, в которой число комнат равняется или превышает число душ населения, постоянно живущего в этой квартире»^[178]), а администрация не принимает никаких мер к уплотнению.^[179] Особенно критиковались те, кто занимал фабричные квартиры, имея собственные дома^[180],^[181], в то время как администрация отвечала отказом на запросы рабочих, крайне нуждающихся в квартирах. Говорилось, что из-за таких «ненормальностей» «спец бьет двух зайцев и без дроби» и «получается по старорежимному».

Таким образом, в этих заметках происходит презентация себя через образ врага[182]. Аргументация, прояснение своей точки зрения и самоидентификация с какой-либо социальной группой посредством конструирования образа врага помогала авторам заметок наиболее полно выразить свои политические мотивы и подчеркнуть приверженность к идеалам революционной справедливости. Через поляризацию свой – чужой можно было не только доказать свое право на жилье, но и уничтожить оппонента – выбросить его за пределы советского дискурса, показать его в таких категориях, после которых он не смог бы ничего сказать в свое оправдание. Создание образа врага сразу же позволяет презентовать и идентифицировать себя с общностью, противоположной врагу и таким образом даже в жилищном вопросе включиться в классовую борьбу. Поэтому в отношении буржуев звучат самые резкие эпитеты и предложения отнять у них все полностью и перераспределить. Но, в отличие от нэпманов, в отношении домовладельцев уже действует принцип: разделить поровну.

Опора на классовость была основой в этом разделении на категории «врагов», а поэтому совершенно другой взгляд был на неправильное распределение жилья среди рабочих. Здесь важным критерием являлась справедливость, основывавшаяся на уравнительных настроениях. В заметках, критикующих советские учреждения, администрацию заводов, отдельных бухгалтеров, спецов и пр. нет явной, открытой борьбы с врагами, есть обличение недостатков, «ненормальностей». Однако тревогу авторов заметок вызывает именно то, что деятельность советских граждан выглядит, как старорежимная. И хотя сам автор всегда оговаривается, что не верит в то, что кто-то из них может быть «господином» и буржуем (в то время как при разговоре о нэпманах их называют буржуями в буквальном смысле слова), указывает, что такой недостаток может бросить серьезную тень на Советскую власть в глазах рабочего человека. Само сообщение в газете о таких ошибках в распределении было действием к устранению этой несправедливости.

Критика несознательных рабочих (в основном, по вопросам квартплаты) была самой мягкой и ставила целью даже не обличить, а «разъяснить»^[183] рабочим, товарищам автора, неправильность их действий. Эгалитаризм выступает в этих заметках как особая система, которая действует, возможно, интуитивно, опираясь на категории «врагов», где на одном конце находится непримиримая классовая вражда, а на другом – желание указать на недостатки и несознательность. Такая манифестация себя через противопоставление врагам и несознательным гражданам была необходима для подтверждения своей сознательности и своих прав на улучшение жилищного положения.

В заключение главы и всей работы стоит сказать о том, как дискурс конструировал и изменял действительность жилищного вопроса в городе. Здесь я рассмотрю периоды военного коммунизма и нэпа вместе, так как наиболее интересно увидеть изменения дискурса в отношении жилищного вопроса и вслед за ним действительного положения с жильем в городе на всем протяжении изучаемого времени.

В период действия политики военного коммунизма в жилищном вопросе появляется и становится основополагающей идея уплотнения. Собственно, эту идею в ее идеальном представлении мы видели в агитационном фильме «Уплотнение». В фельетонах того времени идея об уплотнении и «излишках» жилплощади также нередко поднималась.^[184] Этот новый метод решения жилищной проблемы с самого своего появления не сходил с повестки дня на протяжении всех 1920-х годов (а особенно в первой половине). Поэтому проводился ряд мер по организации и реорганизации управления жилыми строениями, чтобы можно было проводить уплотнение в более широких масштабах. Например, в 1920 году вводился контроль над сектором частных домов (об этом и других мероприятиях более подробно рассказывается в приложении). Серьезно повлияли на ситуацию с жильем в городе создававшиеся различные чрезвычайные комиссии и «тройки», имевшие особые, иногда неограниченные, права на уплотнение и выселение граждан.

Как указывалось ранее, жилищное строительство, как и ремонты, в городе прекратились с начала революции, частная инициатива к сохранению жилья отсутствовала. Интересным мероприятием по борьбе с разрушением жилья в духе политики военного коммунизма был «месяц ремонта домов рабочих по губернии»^[185], для чего предполагалось организовать «дружины ремонтных рабочих всех необходимых для этого профессий», хотя основной ремонт должны были выполнять сами рабочие. Этот месяц ремонта представляет собой своеобразный «субботник» по ремонту жилищ. Какой-то другой взгляд, другие идеи по решению жилищной проблемы не появляются в статьях и заметках в газете. Везде фигурирует коллективное дело, предлагается усилиями общества справиться с проблемой. Какая-либо альтернатива, например, частная инициатива, отсутствует. Возможно, в этот момент и зарождается идея о том, что проблемы отдельного гражданина могут быть решены только через коллектив, о том, что улучшить жилищные условия можно только при участии государства, пусть и своего, пролетарского, товарищеского.

Военный коммунизм в 1921 году сменяется новой экономической политикой. Меняются и взгляды на жильё, появляется «новая жилищная политика», вводится квартплата, разрешается и поощряется частная инициатива в строительстве жилья, кооперация и т.д. Однако дискурс в отношении жилья изменяется далеко не столь кардинально. НЭП должен был остановить разрушение жилья в городе, и в этой связи вслед за совещаниями и съездами на страницы газеты «Рабочий край» попадает дискуссия о квартплате. Основной вопрос заключался в том, что, руководствуясь принципами безубыточности, хозяйственного расчета и материальной заинтересованности, требовалось увеличить ставки квартплаты в муниципализированных домах и позволить частным домохозяевам взимать квартплату с квартирантов для покрытия расходов на ремонт и на проживание. Однако большинство квартирантов были бедными рабочими и служащими, которые были не в состоянии платить такую квартплату. А поэтому возникало противоречие между рациональным использованием жилого фонда и «революционным порядком», социалистической идеологией.

Уже в начале 1921 года в сообщении о муниципальных имуществах^[186] докладчик призывал обратить внимание на частные домовладения и вред свободного соглашения домовладельца с жильцами о квартплате, т.к. «цены будут расти беспрецедентно и начнется квартирная спекуляция». Уже 1 января 1922 года появляется заметка от некоего «Кандидата на мороз»^[187] о том, что свободная передача квартир хозяевам ведет к непомерному увеличению квартплаты. К марту уже появляется подробная и резкая статья, в которой говорится, что домовладельцы, почувствовав ослабление контроля, «начинают беспощадно вводить в жизнь свои старые, излюбленные ими порядки и расчеты».^[188] Автор статьи утверждает, что такое положение дел, когда квартплата свободно растет и превышает заработок рабочего и когда хозяин может его принудительно выселить, – недопустимо, он говорит, что «революционный порядок безусловно не должен допустить этого нового вида “крепостничества” трудящихся масс…».

В это же время, в апреле 1922 года в резолюции по докладу губернского коммунального отдела на Иваново-Вознесенском губернском съезде советов говорится, что «Для поощрения частной инициативы и заинтересованности граждан никакое вмешательство коммунотделов в использование частновладельческих домов недопустимо»^[189]. А в 1924 году на II губернском съезде работников коммунального хозяйства^[190] приводятся веские аргументы в защиту домовладельцев, т.к. квартплата даже не покрывает налоги, взимаемые со строения, не говоря уже о ремонте. В таких условиях большинство домовладельцев превращают дома из жилых в нежилые, не ремонтируют их, а если и строят новые, то в большинстве случаев лишь «для личной потребности». В этом же 1924 году в статье в «Рабочем крае» критикуется низкая квартплата как основная причина разрушения домов, отсутствия ремонтов и наличия «излишней жилой площади в квартирах»^[191].

В июле 1922 года появляются статьи, более подробно разъясняющие политику государства и города по вопросу квартплаты. Здесь же указывается на «два основных противоречия»: «С одной стороны новая экономическая политика, допустившая частную собственность на некоторые категории домов, должна была, казалось, предоставить собственникам этих домов полную свободу распоряжения и эксплоатации таковыми. Но с другой стороны нельзя было допустить и такой мысли, чтобы рабочее государство и в частности Городской Совет, при переживаемом нами остром жилищном кризисе и бедственном положении рабочих и служащих, реальная заработная плата которых в несколько раз ниже довоенной, отказался совершенно от регламентации квартирной платы в частновладельческих домах и тем самым предоставил живущих там квартирантов – рабочих и служащих, на полный произвол домохозяев»^[192]. Чтобы выйти из этого противоречия, решено было найти «золотую середину» - разработать твердые ставки квартплаты, которые «не только не дадут дохода собственнику, но даже может быть полностью не окупят расходов по содержанию и необходимому ремонту помещения», но все же дадут возможность домовладельцам поддерживать свои дома от дальнейшего разрушения и в то же время будут приемлемы для рабочих и служащих. При этом говорилось, что домовладельцы «в этот тяжелый для Республики переходный момент должны также нести хоть часть тяжелого бремени, которое уже более 4-х лет лежит на плечах рабочего класса». Эти слова особенно подчеркивают идеологическую, пролетарскую направленность даже новой жилищной политики, которая так и не пришла к «рациональности».