Угрозы и похвальные речи 3 page

Миф Гитлера

«В древних буддийских документах получила прекрасное вы­ражение мысль, что критическая самооценка и связанная с ней спо­собность проводить различие между истинным и ложным являются существенными элементами религиозной установки».

В отличие от В. И. Ленина, Адольф Гитлер был более последо­вательной в приверженности злу личностью. Тем не менее, в фактах их биографии было много общего. Обратимся к труду Э. Фромма «Адольф Гитлер — клинический случай некрофилии» во всех его чертах отчетливо проявлялась страсть «к разрушению. Однако ни миллионы немцев, ни политики всего мира не смогли этого уви­деть. Наоборот, они считали его патриотом, который действует из любви к родине; немцы видели в нем спасителя, который избавит страну от унижений Версальского договора и от экономической катастрофы, великого зодчего новой, процветающей Германии. Как же могло случиться, что немцы и другие народы мира не распозна­ли под маской созидателя этого величайшего из разрушителей? На это было много причин. Гитлер был законченным лжецом и пре­красным актером. Он заявлял о своих миролюбивых намерениях и после каждой победы утверждал, что, в конечном счете, все сделает во имя мира. Он умел убеждать — не только словами, но и интона­цией, ибо в совершенстве владел своим голосом. Но таким образом он лишь вводил в заблуждение своих будущих врагов». Э. Фромм отмечает следующие черты характера А. Гитлера:

1) Садо-мазохистский авторитарный тип личности: «Все, что писал и говорил Гитлер, выдает его стремление властвовать над слабым. Вот, например, как он объясняет преимущества проведении массовых митингов в вечернее время: „По утрам и даже в течение дня человеческая воля гораздо сильнее сопротивляется попыткам подчинить ее другой воле и чужим мнениям. Между тем вечером люди легче поддаются воздействию, которое оказывает на них бо­лее сильная воля. В самом деле, каждый митинг — это борьба двух противоположных сил. Ораторский дар, которым обладает боле сильная, апостольская натура, в это время дня сможет гораздо легче захватить волю других людей, испытывающих естественный спад своих способностей к сопротивлению, чем это удалось бы сделать в другое время с людьми, еще сохраняющими полный контроль над энергией своего разума и воли“.

2) Вместе с тем, со свойственной ему мазохистской покорно­стью, он считал, что действует, подчиняясь высшей силе, будь то провидение или биологические законы: „Все, чего они (массы) хо­тят, это чтобы победил сильный, а слабый был уничтожен или без­жалостно подавлен“.

3) Нарциссизм. Он интересовался только собой, своими жела­ниями, своими мыслями. Он мог до бесконечности рассуждать о своих идеях, о своем прошлом, своих планах. Мир был для него реальным лишь в той мере, в какой он являлся объектом его теорий и замыслов. Люди что-нибудь для него значили, только если служи­ли ему или их можно было использовать. Он всегда знал все лучше других. Такая уверенность в собственных идеях и построениях — типичная примета нарциссизма в его законченном виде.

4) Уход от реальности. В своих суждениях Гитлер опирался в основном на эмоции, а не на анализ и знание. Вместо политических, экономических и социальных факторов для него существовала идеология. Он верил в идеологию, поскольку она удовлетворяла его эмоционально, а потому и в факты, которые в системе этой идеоло­гии считались верными.

5) Абсолютное отсутствие способности любить, дарить тепло и сопереживать. С людьми он всегда был холоден и соблюдал дис­танцию. На протяжении всей жизни рядом с ним не было никого, кого он мог бы назвать своим другом. Он всегда был скрытным одиночкой — и в те времена, когда рисовал открытки в Вене, и то­гда, когда стал фюрером рейха. Шпеер говорил о его „неспособнос­ти к человеческим контактам“. Но Гитлер и сам сознавал свое пол­ное одиночество и был убежден, что единственное, что притягивает к нему людей, это его власть. Его друзьями были собака и женщина, которых он никогда не любил и не уважал, но держал у себя в под­чинении. Благородные человеческие чувства у Гитлера отсутство­вали. Нежность, любовь, поэзия были чужды его натуре. На по­верхности он был вежлив, обаятелен, спокоен, корректен, дру­желюбен, сдержан. Роль этой весьма тонкой оболочки состояла в том, чтобы скрывать его подлинные черты». К числу его очевидных способностей относилась способность к внушению, способность производить впечатление на людей и убеждать.

Способность Гитлера влиять на людей имела несколько корней:

1. Магнетизм, источником которого, по мнению большинства авторов, были его глаза. Описано много случаев, когда люди, отно­сившиеся к нему с предубеждением, внезапно меняли свою точку зрения после его прямого взгляда. Вот как вспоминает о своей встрече с Гитлером профессор А. фон Мюллер, читавший в Мюнхе­не курс истории для солдат по ведомству разведки и контрразведки. «Закончив свою лекцию, я натолкнулся в опустевшем зале на не­большую группу, заставившую меня остановиться. Слушатели стояли, как будто загипнотизированные человеком, без остановки говорившим странным гортанным голосом и со все возрастающим возбуждением. У меня возникло странное чувство, что возбуждение его слушателей тоже все время росло, и это, в свою очередь, прида­вало дополнительную силу его голосу. Я увидел бледное, худое ли­цо... с коротко подстриженными усиками и огромными бледно-голубыми сверкающими и в то же время холодными глазами фана­тика». Э. Фромм объясняет магнетизм Гитлера тем, «что у людей с сильно развитым нарциссизмом часто наблюдается специфический блеск в глазах, создающий впечатление сосредоточенности, целе­устремленности и значительности (как бы не от мира сего). В самом деле, порой бывает нелегко различить по выражению глаз человека духовно развитого, почти святого и человека, страдающего силь­ным нарциссизмом, по сути полусумасшедшего. Единственным эф­фективным критерием является в таком случае присутствие (соответственно — отсутствие) теплоты во взгляде. Но все свидете­ли сходятся в том, что глаза Гитлера были холодными — как было холодным и выражение его лица в целом — и что ему вообще были чужды какие-либо теплые чувства. Эта черта может отталкивать, но может быть и источником магнетической силы. Лицо, выра­жающее холодную жестокость, вызывает страх. Но некоторые страху предпочитают восхищение. Здесь лучше всего подойдет сло­во „трепет“: оно абсолютно точно передает возникающие в такой ситуации смещение чувств. Трепет соединяет в себе ужас и благого­вение. (Такое же двойственное значение имеет на иврите слово „норах“. В иудейской традиции им обозначается атрибут Бога, вы­ражающий архаическую установку сознания, в которой одновре­менно присутствуют ужас и восхищение — страх Господень)» (Фромм, 1994, с. 356-357).

2. Непоколебимая уверенность в своих идеях — еще один фак­тор, объясняющий суггестивные способности Гитлера. В обстанов­ке социальной и политической неопределенности, как это было в Германии в 20-е годы, люди обращают свои взоры к фанатику, умеющему ответить на все вопросы, и готовы объявить его «спаси­телем».

3. Простота слога. Он никогда не утруждал слушателей тонко­стями интеллектуальных или моральных суждений. Он брал факты, подтверждавшие его тезис, грубо лепил их один к другому и полу­чал текст вполне убедительный, по крайней мере, для людей, неотягощенных критической способностью разума.

4. Блестящие актерские способности. Он умел очень тонко пере­давать мимику и интонацию самых различных типажей. Он в совер­шенстве владел голосом и свободно вносил в свою речь модуляции, необходимые для достижения нужного эффекта. Обращаясь к сту­дентам, он бывал спокойным и рассудительным. Одна манера речи предназначалась у него для общения с грубоватыми старыми мюн­хенскими дружками, другая — для разговора с немецким принцем, третья — для бесед с генералами. Он мог устроить гневную сцену, желая сломить неуступчивость чехословацких или польских мини­стров, а, принимая Чемберлена, мог быть предупредительным и дружелюбным хозяином.

5. Приступы гнева. Внезапные вспышки гнева сыграли боль­шую роль в формировании ходячего стереотипа, который был осо­бенно распространен за пределами Германии и изображал фюрера как вечно разгневанного человека, орущего, не владеющего собой. Гитлер был в основном спокойным, вежливым и сдержанным. Вспышки гнева, хотя и довольно частые, были все-таки в его пове­дении исключением. Эти приступы случались в ситуациях двух ти­пов:

а) во время его выступлений, особенно под конец. Ярость его была при этом совершенно подлинной, не наигранной, ибо ее пита­ла настоящая ненависть и страсть к разрушению, которым он давал свободно излиться в какой-то момент своей речи. Именно подлин­ность делала его гневные тирады столь убедительными и зарази­тельными. Но, будучи подлинными, они отнюдь не были бескон­трольными. Гитлер очень хорошо знал, когда приходило время подстегнуть эмоции слушателей, и только тогда открывал плотину, которая сдерживала его ненависть;

б) во время бесед вспышки яро­сти его были совсем другими. Они были сродни капризам шести­летнего ребенка. Своими вспышками Гитлер наводил страх на со­беседников, но он был в состоянии их контролировать, когда это было необходимо.

6. Исключительная память. «Известно, что Гитлер легко запо­минал цифры и технические детали. Он мог назвать точный калибр и дальность любого оружия, количество подводных лодок, которые находятся в данный момент в плавании или стоят в гавани, и мно­жество других подробностей, имевших значение для ведения войны. Неудивительно, что его генералы бывали искренне поражены глу­биной его знаний, хотя в действительности это было только свойст­во механической памяти». «Как показывает внимательное изучение „Застольных бесед“, речей Гитлера и „Майнкампф“, он был жадным читателем и обладал способностью оты­скивать и запоминать факты, чтобы затем использовать их при лю­бой возможности, подкрепляя свои идеологические посылки. Если попытаться объективно взглянуть на „Майн кампф“, мы едва ли сможем квалифицировать его как труд, написанный действительно эрудированным человеком. Это скорее умно — и очень недобросо­вестно — состряпанный пропагандистский памфлет. Что же касает­ся его речей, то, несмотря на их потрясающую эффективность, они были произведениями уличного демагога, но не образованного че­ловека. „Застольные беседы“ демонстрируют его талант в искусстве вести разговор. Но и в них он предстает перед нами как одаренный, но поверхностно образованный человек, не знавший ничего доско­нально. Это был человек, который, перескакивая из одной области знаний в другую, ухитрялся, благодаря своей удивительной памяти, выстраивать более или менее связные цепочки фактов, специально выуженных из различных книг. Порой он допускал грубейшие ошибки, свидетельствующие о недостатке фундаментальных зна­ний. Но время от времени ему удавалось удивлять своих слушате­лей».

7. Маскировка. «Этот терзаемый страстями человек был дру­желюбным, вежливым, сдержанным и почти застенчивым. Он было собенно обходительным с женщинами и никогда не забывал по­слать им цветы по случаю какого-нибудь торжества. Он ухаживал за ними за столом, предлагал пирожные и чай. Он стоял, пока не садились его секретарши». «Роль дружелюб­ного, доброго, чуткого человека Гитлер умел играть очень хорошо. И не только потому, что он был великолепным актером, но и по той причине, что ему нравилась сама роль. Для него было важно обма­нывать свое ближайшее окружение, скрывая всю глубину своей страсти к разрушению, и, прежде всего, обманывать самого себя».

8. Недостаток воли. «Слабость воли Гитлера проявлялась в его нерешительности. Многие из тех, кто наблюдал его поведение, от­мечают, что в ситуации, требующей принятия решения, его вдруг начинали одолевать сомнения. У него была привычка, свойственная многим слабовольным людям, дожидаться в развитии событий та­кого момента, когда уже не надо принимать решения, ибо его навя­зывают сами обстоятельства. Гитлер умел манипулировать обстоя­тельствами, чтобы нагнетать обстановку. Таким образом, моби­лизуя всю свою изощренную технику самообмана, он избегал необ­ходимости принимать решения. Избрав же ту или иную линию, Гитлер проводил ее с непоколебимым упорством, которое можно было бы назвать „железной волей“.

Нарушенное чувство реальности. Мир фантазии был для него более реальным, чем сама реальность. „Люди тоже не были для не­го реальными. Он видел в них только инструменты. Но настоящих человеческих контактов у него не было, хотя порой он бывал доста­точно проницательным. Впрочем, не будучи в полной мере реали­стом, он в то же время не жил целиком и в мире фантазии. Его мир складывался из реальности и фантазий, смешанных в определенной пропорции: здесь не было ничего до конца реального и ничего до конца фантастического. В некоторых случаях, особенно когда он оценивал мотивы своих противников, он бывал удивительным реа­листом. Он почти не обращал внимания на то, что люди говорили, и принимал во внимание только то, что считал их подлинными (даже не всегда осознанными) побуждениями“.

Миф Гитлера формировался различными способами. В „Зас­тольных разговорах“ приводится один из рассказов фюрера о его политической борьбе: „Уже в начале политической деятельности он заявил, что главное не в том, чтобы привлечь на свою сторону жа­ждущее лишь порядка и спокойствия бюргерство, чья политическая позиция продиктована, прежде всего, трусостью, но в том, чтобы воодушевить своими идеями рабочих. И все первые годы борьбы ушли на то, чтобы привлечь рабочих на сторону НСДАП. При этом использовались следующие средства:

1. Подобно марксистским партиям, он также распространял политические плакаты огненно-красного цвета.

2. Он использовал для пропаганды грузовики, причем они были сплошь оклеены ярко-красными плакатами, увешаны знаменами, а его люди с них хором выкрикивали лозунги.

3. Он позаботился о том, чтобы все сторонники Движения при­ходили на митинги без галстуков и воротничков и не особенно при­наряжались, дабы тем самым вызвать доверие к себе простых рабо­чих.

4. Буржуазные элементы, которые — не будучи истинными фа­натиками его идей — хотели примкнуть к НСДАП, он стремился отпугнуть громкими выкриками пропагандистских лозунгов, неоп­рятной одеждой участников митингов и тому подобными вещами, чтобы с самого начала не допустить в ряды Движения трусов.

5. Он всегда приказывал применять самые грубые методы при удалении из зала политических противников, так что вражеская пресса, которая обычно ничего не сообщала о собраниях, информи­ровала читателей о причиненном там членовредительстве и тем самым привлекала внимание к митингам НСДАП.

6. Он послал несколько своих ораторов на курсы ораторского искусства других партий, чтобы таким образом узнать темы высту­плений их представителей на дискуссиях и затем, когда те выступят на наших собраниях, дать им достойный отпор. Он всегда разделы­вал под орех выступающих в дискуссиях женщин из марксистского лагеря тем, что выставлял их на посмешище, указав на дырку в чулке, утверждая, что их дети завшивели и т. д. Поскольку разумные аргументы на женщин не действуют, а, с другой стороны, удалить их из зала нельзя, не вызвав протестов собравшихся, то это самый лучший метод обращения с ними.

7. Он, выступая в дискуссиях, всегда говорил свободно, без подготовки и приказывал членам партии подавать определенные реплики, которые — создавая впечатление — придавали силу его высказываниям.

8. Когда же прибывали оперативные группы полиции, то он да­вал знак своим женщинам, и те указывали им на оказавшихся в зале противников или даже просто незнакомых людей, на которых по­лицейские бросались, ни в чем не разобравшись, как спущенные сцепи волкодавы. Это был наилучший способ отвлечь их внимание или даже просто избавиться от них.

9. Митинги других партий он разгонял, провоцируя там с по­мощью членов своей партии драки, потасовки и тому подобные вещи. Благодаря этим средствам ему удалось привлечь на сторону Движения столько хороших элементов трудового населения, что он во время одной из последних избирательных кампаний перед при­ходом к власти провел не менее 180 000 митингов....Гитлер лично сформулировал так называемые заповеди членов НСДАП. Среди них: „Фюрер всегда прав!“, „Ты — представитель партии, равняй на это свое поведение и свои действия! Быть национал-социалистом — значит быть во всем примером!“, „Верность и самоотверженность да будут тебе высшей заповедью!“, „Право — это все то, что полез­но Движению и тем самым Германии, то есть твоему народу!“

— Как все просто! Как все знакомо!“ — Такими словами коммен­тирует Г. Пикер обеденный разговор от 8.4.1942 г.

Немецкий филолог, профессор Виктор Клемперер в своей книге „ЛТИ. Записки филолога“ описывает язык Третьего Рейха — явле­ние, которое в немалой степени способствовало формированию фашизма. Андрей Битов размышляет об аналогичном „эксперимен­те“ в России: „История геноцида русского языка пока еще не напи­сана... Пока что складывается история геноцида людей... История геноцида языка могла бы быть написана конкретно, научно. Этакий ГУЛАГ для слов. Язык как ГУЛАГ. Для начала как история пар­тийных постановлений и установок. Потом как вымирание словаря. Потом как заселение его разного рода выдвиженцами, под — и пе­реселенцами. Потом как быт порабощенной речи. Периодическая борьба за его „чистоту“ — история чисток. Потом — как история восстаний и подавлений языка...“

Итак, что такое ЛТИ, по мнению Клемперера?

Были BDM (Bund Deutsches Madel—Союз Немецких Девушек) и HJ (Hitlerjugend — Гитлеровская Молодежь), и DAF (Deutsche Arbaits-front — Немецкий Трудовой Фронт), и бесчисленное множе­ство других сокращений. „Сначала как игра в пародию, потом как временная помощь для памяти, нечто вроде узелка на носовом платке, и, наконец, через все эти несчастные годы, как самозащита, как сигнал СОС, направленный самому себе,— появляется в моем дневнике сокращение ЛТИ. Оно выглядит научно, как и все эти звучные иностранные слова, которые так любили употреблять в Третьем Рейхе: „гарант“ звучит солиднее, чем „поручитель“, а „диффамация“ устрашает больше, чем „бесславие“. (А может и не всякий их понимает — тогда впечатление еще сильнее).

ЛТИ. Lingvo Tertii Imperil, язык Третьего Рейха.

ЛТИ — язык необычайно убогий. Его нищета почти принципи­альная — такое впечатление, что он дал обет убогости. „Майн Кампф“, библия национал-социализма, впервые вышла в 1925 г., и с этого момента язык национал-социализма уже утвержден во всех основных чертах. С 1933 г., с момента прихода партии к власти, он из языка группы людей становится языком народа, т. е. овладевает всеми общественными и частными сферами жизни: политикой, юс­тицией, экономикой, искусством, наукой, школой, спортом, семьей, детскими садами, чуть ли не колыбелью. Разумеется, ЛТИ распро­странил свою экспансию и на армию, причем с особой энергией, но между военным языком и ЛТИ происходило взаимное влияние, точнее говоря, сначала язык армии воздействовал на ЛТИ, а затем сам оказался им захвачен...

До 1945 г. включительно, почти до последнего дня... печаталось огромное количество всякого рода литературы: листовок, газет, журналов, учебников, научных и литературных сочинений. И во всей этой временной и жанровой обширности ЛТИ оставался убо­гим и монотонным. В зависимости от того, какие возможности под­совывала мне жизнь,...я изучал то „Миф XX века“, то „Карманный календарь розничного торговца“, иногда перелистывал то юриди­ческие, то фармацевтические журналы, читал романы и стихи, вы­ходившие в те годы, слушал разговоры рабочих на фабрике. По­всюду, будь то слово печатное или устное, у людей образованных и простых был один и тот же стереотип и один тон. И даже у самых гонимых жертв и смертельных врагов национал-социализма, у ев­реев, повсюду,— в их разговорах и письмах, в их книгах, пока они еще могли их публиковать,— царил столь же всесильный, сколь и богий, и именно благодаря своему убожеству всесильный ЛТИ. Причина этого убожества представляется совершенно ясной. Орга­низованная в мельчайших деталях система тирании попросту бдит над тем, чтобы доктрина национал-социализма в каждом своем пункте, а значит, и в языке, осталась чистой. По образцу папской цензуры титульный лист всех книг, касающихся партии, снабжен клаузулой: „Национал-социалистическая партия не возражает про­тив данной публикации. Председатель комиссии партийного кон­троля по охране национал-социализма“. Печататься может лишь тот, кто является членом Имперской Литературной Палаты, а вся пресса может публиковать лишь материал, полученный из центра, самое большее слегка модифицируя обязательный для всех текст — причем модификация эта ограничивается лишь чисто внешним об­рамлением установленных стереотипов. В последние годы Третьей Империи установился обычай, когда по берлинскому радио в пят­ницу вечером читали свежую статью Геббельса для „Рейха“,— за день до появления этого номера — и таким образом всякий раз бы­ло известно, что до следующей субботы должно печататься на пер­вых страницах всех газет. Таким образом, обязательная для всего общества языковая модель творилась очень небольшим кругом лю­дей. Возможно даже, что лицом, определявшим, какой язык дозво­лен, был лишь один Геббельс. Абсолютная власть, осуществляемая языковой монополией маленькой группы людей, вернее, одного человека, распространилась на всю сферу немецкого языка тем бо­лее успешно, что ЛТИ не знает границы между словом устным и письменным. Или вернее: все в нем было, должно было быть обра­щением, воззванием, пробуждением страсти. Между статьями и ре­чами министра пропаганды не было никакой стилистической раз­ницы — именно поэтому его статьи так хорошо поддавались декламации. Обязательный для всех стиль был стилем крикливого агитатора.

И здесь за одной ясной причиной убожества ЛТИ встает дру­гая, более глубокая. ЛТИ убог не только потому, что все должны были руководствоваться одним и тем же образцом, но, прежде все­го, потому, что он умышленно ограничивал себя лишь одной сто­роной человеческой натуры.

Всякий свободно функционирующий язык служит всем челове­ческим потребностям: он является орудием разума и чувств, средст­вом информации и беседы, монолога и молитвы, просьбы, приказа, заклинания. ЛТИ служит исключительно этому последнему. Какой частной или общественной сферы ни коснись, — все становится выступлением, и все свершается публично. „Ты — ничто, твой на­род— все“, — так звучит один из националистических лозунгов. Что означает: ты не один наедине с собой, ты не один со своими близкими, ты стоишь перед лицом народа. Поэтому ошибкой было бы сказать, что ЛТИ во всех сферах обращается исключительно к воле человека. Ибо апеллирующий к воле всегда апеллирует к лич­ности, даже если обращается к состоящему из личностей целому. Но ЛТИ стремится к тому, чтобы полностью лишить человека его индивидуальной сущности, заглушить в нем личность, сделать из него бессмысленного и безвольного члена стада, гонимого в задан­ном направлении, песчинку. ЛТИ — это язык массового фанатизма. Там, где он обращается к личности, причем не только к ее воле, но и к ее интеллекту, где он выступает как доктрина, там он внедряет методы фанатизации и массового внушения. То, что ЛТИ в своих кульминационных моментах должен быть языком веры, понятно само собой, но знаменательно при этом, что как язык веры он пол­ностью опирается на христианство, точнее говоря, на католицизм, в то время как национал-социализм явно и скрыто, теоретически и практически с самого начала борется с христианством и особенно с католической церковью.

При всем том первые жертвы — партийцы, те 16, что погибли под Фельдхенхалле, с точки зрения культовой и языковой тракту­ются как христианские мученики. Знамя, которое несли во главе того шествия, именуют „кровавым стягом“, и новые члены С А и СС принимают присягу, прикасаясь к нему. Соответствующие речи и статьи изобилуют выражениями типа „свидетельство крови“. Даже тех, кто не участвовал в таких церемониях лично или сидя в кино­зале, все равно окутывает благочестивый кровавый туман, заклю­ченный уже в самых определениях.

Первый после захвата Австрии праздник Рождества, „Велико-германское Рождество 1938 г.“, подается прессой в полностью дехристианизированной форме: столь торжественно отмечаемое собы­тие— это исключительно „праздник немецкой души“, „возрожде­ние Великой Германии“ и, следовательно, новое рождение света, вот почему все внимание сосредотачивается на солнечном круге и свастике, а еврей Иисус полностью выносится за скобки. Когда вскорости на день рождения Гиммлера учреждается Орден Крови, это уже явно „орден нордической крови“.

Однако все словесное обрамление взято из христианского сло­варя. Такие понятия как мистика святой ночи, мученичество, вос­кресенье, рыцарский орден, являющиеся символами католическими и парсифалевскими, здесь пытаются ассоциировать с деяниями фю­рера и его партии (вопреки их языческой сути).

При этом необыкновенно важную и специфическую роль играет слово „вечный“. Оно принадлежит к тем выражениям из словаря ЛТИ, нацистский характер которых определяется исключительно бесцеремонностью их употребления: ЛТИ непрерывно пользуется эпитетами „исторический“, „единственный в своем роде“, „вечный“. Слово „вечный“ можно считать высочайшей ступенью в длинной лестнице нацистских превосходных степеней, причем, с этой по­следней ступени вход уже прямо на небо. Вечность — атрибут Бо­жества; называя что-то „вечным“, мы помещаем это „что-то“ в ре­лигиозную сферу. „Мы нашли путь в вечность“ — сказал Лей во время торжественного открытия Школы Адольфа Гитлера (высшая партийная школа) в 1938 г. На экзаменах в этой школе нередко за­дается провокационный вопрос: „Что наступит после Третьего Рей­ха?“. Если не чувствующий подвоха ученик отвечает „четвертый“, то его безжалостно исключают (даже при хороших профессиональ­ных знаниях) как бестолкового адепта партии. Правильный ответ таков: „Ничего не наступит, ибо Третий Рейх будет вечным немец­ким государством“.

9 ноября 1935 г. о погибших при Фельдхенхалле Гитлер сказал: „мои апостолы“ (используя новозаветные выражения, он определяет себя как немецкого спасителя). Их шестнадцать, видимо, он хочет иметь их больше, чем было у его предшественника, а во время по­гребальных торжеств прозвучали слова: „Вы воскресли в Третьем Рейхе“. Фюрер неустанно подчеркивает свои исключительно близ­кие отношения с Богом, свою роль избранника, дитя Божия, свою религиозную миссию. В период триумфального взлета своей поли­тической карьеры он сказал в Вюрцбурге (в июле 1937): „Нас ведет длань Провидения, мы действуем по воле Всемогущего. Никто не может творить историю народов и мира без благословления Про­видения“. Провидение, которое его избрало, появляется в каждой речи Гитлера, в каждом его воззвании в течение всех этих лет. По­сле покушения 1944 года мы узнаем, что судьба сохранила его, ибо немецкий народ нуждается в нем — в „знаменосце веры“. В своем дневнике от 10 февраля 1932 г. Геббельс описывает речь фюрера во Дворце спорта: „В конце он впал в чудесный ораторский пафос и кончил словом: Аминь! Это прозвучало так естественно, что все люди были глубоко потрясены и растроганы, толпу во Дворце спорта охватил экстаз...“ Это „аминь“ ясно показывает, что общее направление всей этой риторики носит характер религиозный и пастырский. Религиозная кульминация деятельности Гитлера за­ключается в использовании конкретных христологических оборо­тов, а затем, по нарастающей, в манере произносить важные пар­тийные речи как проповеди с большой напыщенностью. Но фюрер не может произносить речи ежедневно — даже не должен, божеству подобает пребывать на небесах и чаще говорить устами своих жре­цов, нежели собственными. А что касается Гитлера, тут есть еще и дополнительная выгода: его слуги и друзья могут провозглашать его спасителем еще более решительно и без тени смущения, покло­няться ему еще неустаннее и горячее, чем это делал бы он сам. С 1933 до 1945 г., до самой катастрофы, это вознесение фюрера на пьедестал божества, сравнение его личности и деяний со Спасите­лем и библейскими персонажами свершалось ежедневно, и не было никакой возможности хотя бы в малейшей степени сопротивляться этому.

Культовые почести, воздаваемые Гитлеру, лучистый религиоз­ный нимб вокруг его личности, еще более усиливаются благодаря тому, что повсюду, где речь заходит о его деяниях, его государстве, его войне, появляются религиозные эпитеты. Вилл Веспер, руково­дитель Саксонского отделения Имперской литературной палаты по случаю октябрьской „Недели книги“ провозглашает: „Майн Кампф“ — это священная книга национал-социализма и новой Германии“. Фюрер — новый Христос, особый немецкий Спаситель; великую антологию немецкой литературы и философии от „Эдды“ до „Майн Кампф“, где Лютер, Гете и т. д. занимают лишь переход­ные ступени, называют „германской Библией“; его книга — „немец­кое Евангелие“; его война—„оборонительная священная война“; ясно, что и книга, и война обязаны своей святостью святости само­го автора и, в свою очередь, усиливают его ореол.

Простая масса ощущает понятие „Третий Рейх“ как религиоз­ное усиление понятия „Рейх“, и без того уже наполненного религи­озным смыслом. Дважды существовала Германская империя, дваж­ды она была несовершенна и дважды погибла; однако теперь Третья Империя предстанет во всем своем совершенстве, не руши­мая во веки веков. И да отсохнет рука, не желающая ей служить или поднимающаяся против нее! Религиозные выражения и обороты ЛТИ вместе составляют сеть, которая набрасывается на слушателя и затягивает его в область веры».

Такова внешняя сторона медали: тяготение к религиозной лек­сике и символике. Вместе с тем, нам известно увлечение Гитлера и теософией. «Теософы надели на неоязычную магию восточный наряд, снабдили ее индуистской терминологией и открыли люциферствуюшему Востоку путь на Запад».