Глава 5. Человеческая сущность Гитлера

Трудно судить о человеке бес пристрастно, даже если вы знаете, что скрыто в самых сокровенных тайниках его души. А если этот человек к тому же ваш враг, вызывающий у вас самые низменные чувства, - то эта задача становится еще труднее. Объективный анализ определяется обстоятельствами, которые стали достоянием истории. Чтобы провести границу между человеком и его исторической миссией, нужно стать над событиями.

Биограф Кромвеля или Робеспьера, который ограничивает рассказ личностью своего героя, может легко фальсифицировать историю, не отходя ни на дюйм от исторической правды.

Разыгрывающаяся в Германии драма, свидетелями которой мы являемся, - это революция, которая только что вошла во вторую стадию своего развития. Ее первая стадия, подготовительный период, - это время с 1920 по 1930 годы. Эта эпоха имела своих философов, писателей и апостолов, своих энциклопедистов не очень большого масштаба, среди которых выдающейся фигурой был Меллер ван ден Брук, которого я сравнил бы с Руссо.

Следующий период - это время разрушения, когда земля под ногами колеблется, основы старого порядка потрясены, и весь мир предан огню и мечу. Это - революция, на смену которой неизбежно должен прийти период реставрации и консолидации.

Моя книга - о Гитлере. Я постарался понять, какие чисто человеческие качества помогли ему стать настоящим воплощением принципа разрушения.

Гитлер, подобно сейсмографу, откликается на малейшие колебания человеческих сердец; он озвучивает самые сокровенные желания людей с уверенностью и точностью бессознательного знания; он затрагивает едва заметные инстинкты, страдания и чаяния целой нации. Его первый принцип - принцип разрушения. Он знает только о том, что стремится разрушить; он ломает стены, совершенно не думая о том, что будет построено вместо них. Он - антисемит, антибольшевик, антикапиталист. Он клеймит врагов, но не имеет друзей. Ему чужды какие бы то ни было созидательные принципы.

Я помню одну из первых наших бесед. Это была, по-видимому, наша самая первая ссора.

- Власть! - орал Гитлер. - Мы должны взять власть!

- Прежде чем получить ее, - решительно возразил я, - давайте решим, что мы будем с ней делать. Наша программа слишком неопределенна, а для того чтобы править, она должна быть глубокой и серьезной.

Гитлер, который уже тогда с трудом переносил любую критику, ударил кулаком по столу и гаркнул:

- Прежде всего - взять власть. А потом будем действовать по обстоятельствам.

«Ненависть, - не раз говорил я Гитлеру, - должна рождаться из любви. Нужно уметь любить, чтобы понять, что именно достойно ненависти, и в этом понимании черпать силы для разрушения того, что должно быть разрушено».

Но Адольф ненавидел, не любя. Он был буквально опьянен ничем (в том числе и моралью) не ограниченными амбициями и гордыней, которую можно сравнить лишь с гордыней Сатаны, возжелавшего низвергнуть Бога с Его бессмертного трона.

Гитлер дважды сам давал себе характеристики, которые со временем не потеряли актуальности. Сначала он назвал себя «юным барабанщиком германского народа». Хочу напомнить вам слова, с которыми он обращался к суду во время мюнхенского процесса: «Когда я впервые оказался у могилы Вагнера, мое сердце переполнила гордость от мысли, что под этой могильной плитой лежит человек, который поднялся гораздо выше своей эпитафии: «Здесь похоронен тайный советник Его превосходительство барон Рихард фон Вагнер, дирижер». Я горжусь, что этот человек, как и многие другие люди в истории Германии, смог сохранить для будущих поколений свое имя, а не свой титул. И не из скромности сегодня я хочу быть простым барабанщиком. Для меня именно это - высшее достижение; остальное - суета сует».

Нет, конечно, не из скромности этот «маленький ефрейтор» на побегушках у Эрнста Рема рассказывал о своем презрении к титулам.

Он жаждал поднять массы, стать центром их притяжения, запечатлеться в памяти будущих поколений.

Другое откровенное признание прозвучало 12 лет спустя, когда «барабанщик» революции стал канцлером и президентом Германии. Оно еще показательнее: «Я буду продолжать свой путь, - сказал он, - с точностью и аккуратностью лунатика».

Меня часто спрашивают, в чем секрет необыкновенного ораторского таланта Гитлера. Я могу объяснить его лишь сверхъестественной интуицией Адольфа, его способностью безошибочно угадывать чаяния слушателей. Если он пытается подкрепить свои аргументы теориями или цитатами, то это делается на достаточно низком уровне, и он остается непонятым. Но стоит ему отказаться от подобных попыток и смело подчиниться внутреннему голосу, как он тут же становится одним из величайших ораторов нашего века.

Он не пытается ничего доказывать. Когда он говорит об абстрактных вещах, таких, как честь, страна, нация, семья, верность, то это производит на публику потрясающее впечатление: «Когда нация жаждет свободы, в ее руках появляется оружие...», «Если нация потеряла веру в силу своего меча, то она обречена на самое жалкое прозябание».

Образованный человек, услышав эти слова, поразится их банальности. Но эти слова Гитлера находят путь к каждому сердцу и накручивают аудиторию.

Однако было бы ошибкой считать, что Гитлер всегда был всего лишь беспринципным демагогом. Когда-то он искренне верил в правоту своего дела. У него были чувства - но не характер - революционера, а главное - чутье, которое при общении с массами заменило ему проницательность психолога.

Вот Гитлер входит в зал. Принюхивается. Минуту он размышляет, пытается почувствовать атмосферу, найти себя. Внезапно он взрывается: «Личность не принимается в расчет... Германия растоптана. Немцы должны объединиться. Интересы каждого должны быть подчинены интересам всех. Я верну вам чувство собственного достоинства и сделаю Германию непобедимой...»

Его слова ложатся точно в цель, он касается душевных ран каждого из присутствующих, освобождая их коллективное бессознательное и выражая самые потаенные желания слушателей. Он говорит людям то, что они хотят услышать.

На следующий день, обращаясь уже не к разоренным лавочникам в пивной, а к промышленным магнатам, в первые секунды он испытывает то же самое чувство неопределенности. Но вот его глаза загорелись, он почувствовал аудиторию, все в нем перевернулось: «Нация возрождается лишь усилиями личности. Массы слепы и тупы. Каждый из нас - лидер, и Германия состоит из таких лидеров».

«Правильно! Правильно!» - кричат промышленники, и они готовы поклясться, что Гитлер - их человек.

В 1937 году на съезде в Нюрнберге он обращается к женщинам. Перед ним - двадцать тысяч женщин, среди них - молодые и старые, красивые и безобразные, старые девы, замужние дамы и вдовы, озлобленные и полные надежд, обеспокоенные и одинокие, женщины с высокими моральными принципами и без них. Гитлер ничего не знает о женщине и о женщинах, однако с его губ слетают слова, вызвавшие безумный, безудержный энтузиазм: «Что дал вам я? Что дала вам Национал-социалистическая рабочая партия Германии? Мы дали вам Мужчину!»

И женщины отвечают ему диким воплем восторга.

Гитлер - это медиум, впадающий в транс, оставаясь лицом к лицу с публикой. Это - момент его истинного величия, когда он по-настоящему становится самим собой. Он верит в то, что говорит; ведомый мистической силой, и не сомневается в своем историческом предназначении.

Но Гитлер в обычном состоянии - это совершенно другой человек. Он не может быть естественным и откровенным; он никогда не прекращает играть роль и смотреть на себя со стороны. Сначала он был Неизвестным Солдатом, выжившим в годы Великой Войны. Трогательный в своей неприметности герои, он проливал настоящие слезы над несчастьями своей родины. Когда через некоторое время он обнаружил, что может вызывать слезы по собственному желанию, то после этого он уже рыдал до изнеможения. Затем он стал Иоанном Крестителем, который готовится к приходу Мессии; потом самим Мессией, примеряющим на себя роль Цезаря. Однажды он обнаружил грандиозное воздействие вспышек своего гнева; с тех пор гнев и неистовая брань стали любимым оружием в его арсенале.

Незадолго до нашего разрыва у нас вышел спор о газете, которую я издавал в Берлине, - «Дер Национал-социалист». Кроме меня и Гитлера, там присутствовали также Грегор и сотрудник моей газеты Хинкель. В течение получаса Гитлер приводил совершенно несостоятельные аргументы.

- Но вы ошибаетесь, господин Гитлер, - сказал ему я. Гитлер остановил на мне пристальный взгляд и закричал в бешенстве:

- Я не могу ошибаться. Все, что я делаю и говорю, войдет в историю.

Затем он впал в глубокую задумчивость и молчал, опустив голову и ссутулившись. Он выглядел маленьким и старым человеком, измученным ролью, которую ему приходилось играть.

Мы ушли, не сказав ни слова.

- Грегор, у этого человека - мания величия! - заметил я.

- Ты провоцируешь его, - ответил Грегор. - Откровенно говоря, ты его раздражаешь. Со мной он никогда так не забывается.

Однако Грегор ошибался. В этот день родилась догма о непогрешимости Гитлера. Она была подтверждена во многих писаниях национал-социалистов. Особенно этим отличилась последняя книга Германа Геринга.

В самоинсценировках, которые устраивает истерическая личность, нелегко отделить сознательное от патологического. Без сомнения, Гитлер - человек неуравновешенный. Когда он спокоен, что бывает крайне редко, то находится в каком-то оцепенении. Он как будто находится в летаргическом сне в эти моменты. В своем обычном состоянии он производит впечатление человека, который не бывает спокойным никогда.

Поезд раздражает его тем, что едет слишком медленно. Машину, которая мчится, преодолевая не менее семидесяти миль в час, он обзывает воловьей упряжкой. Для экономии времени он садится на самолет, но при этом жалуется, что в воздухе он совершенно не чувствует скорости.

Человек, который не моргнув глазом втянул Европу в новую мировую войну, мучительно страдает, принимая самое ничтожное решение. Однажды Грегор должен был встретиться с Гитлером и обсудить какой-то незначительный вопрос, связанный с деятельностью штурмовых отрядов в Ландсхуте. В течение нескольких недель Гитлер увиливал от встречи, ссылаясь на чрезмерную занятость. Наконец он согласился встретиться с моим братом в ресторане. Ужин начался вполне удачно, но, лишь только Грегор перешел к делу, Гитлер стал проявлять признаки беспокойства и под каким-то предлогом вышел. Он стремительно покинул ресторан через боковую дверь, которая вела из уборной прямо на улицу, оставив пальто и шляпу, за которыми потом прислал своего шофера.

Конечно, у Гитлера бывают порывы мужества и приступы ярости, но обычно он - слабый, нетерпеливый, раздражительный, неуверенный, колеблющийся человек. Он приходит в ужас от одной мысли о том, что он может заболеть или что он может потерять контроль над своим мышлением. Его называют аскетом, но этим описывается его образ жизни, а не менталитет. Настоящие аскеты жертвуют плотскими удовольствиями ради высшей идеи, в которой они черпают силы. Адольф же отказывается от них из чисто материалистических побуждений: он уверен, что мясо вредно для здоровья, что табак - это яд и что употребление спиртного притупляет бдительность и ослабляет самоконтроль.

Это чудовище, действующее, как правило, на уровне бессознательного, все же страшится моментов душевной близости или невольного проявления чувств. Позволив себе минуту откровенности, он посчитал бы потерю осторожности величайшим позором.

В силу своего темперамента я не склонен доверять людям, которые не желают использовать законные возможности для получения от жизни полагающегося им удовольствия. Когда я думаю о Гитлере, то вспоминаю слова «железного канцлера» Бисмарка: «Немец только тогда переносим, когда он выпивает полбутылки шампанского в день».

- Настоящий немецкий диктатор, - сказал я однажды, - должен научить немецкий народ тонкости и изяществу в еде и любви.

Гитлер от удивления вылупил глаза и на время потерял дар речи.

Я продолжал:

- С этой целью необходимо основать университет, чтобы ни один немец не мог считаться знатоком любого из этих искусств без диплома.

На мгновение показалось, что Гитлер готов разразиться яростной речью. Но на сей раз он был краток. Адольф сухо, с глубочайшим презрением процедил сквозь зубы:

- Ты циник! Ты сибарит!

Ему нравилось считать себя воплощением героической концепции жизни, а мое мировоззрение он называл вакхическим. Ему было бесполезно объяснять, что античные боги не только совершали подвиги, но и любили женщин и вино. Такого рода рассуждения приводили Гитлера в смятение: он всегда старался избежать самых слабых намеков на непристойность.

Единственное, что он мог сказать о женщинах, - что они лишают политика здравого смысла и подтачивают его силы.

Я мог бы возразить ему: «У здравомыслящего политика есть только два учителя. История, из которой он узнает о силах, управляющих миром, и женщина, которая помогает ему понять людей».

Страх фюрера перед простыми человеческими чувствами - строго охраняемая тайна, и всей правды об этом не знают даже его близкие.

Я знал трех женщин, которые сыграли определенную роль в жизни этого аскета-извращенца. Одна из них по секрету поведала мне свою историю - историю весьма поучительную.

Первая из этих женщин была женой Бехштейна, известного фортепьянного мастера из Берлина. Фрау Хелена Бехштейн была на двадцать лет старше Адольфа. Она щедро одаривала его своей исступленной, почти материнской преданностью. Когда Гитлер приезжал в Берлин, он, как правило, останавливался у нее, и именно в ее доме он встретился с политиками, с которыми так жаждал познакомиться.

Когда они оставались наедине, а порой и в кругу друзей, он садился у ног своей хозяйки, закрыв глаза и положив голову на ее пышную грудь. Ее прекрасные белые руки нежно гладили волосы большого ребенка и теребили историческую челку будущего диктатора. «Волчонок, - ласково шептала она, - мой маленький волчонок». Вот дура!

В конце концов, такие чисто платонические отношения перестали устраивать Адольфа Гитлера. Он познакомился с молодой и заметно более привлекательной женщиной - дочерью фотографа Гофмана, яркой блондинкой с открытым и веселым характером.

Юные девушки редко бывают осторожны. Фрейлейн Гофман была слишком откровенна, и однажды ее отец отправился требовать объяснений у мюнхенского соблазнителя.

Гитлер еще не стал рейхсканцлером, но его слава росла, и в Европе уже начали говорить о нем. Проблема была решена мгновенно. Гофману были предоставлены эксклюзивные права на фотографии Адольфа Гитлера. Сговорчивый папаша мгновенно стал одним из самых богатых и уважаемых людей в Германии. В 1933 году его дочь вышла замуж за изнеженного и слабовольного фаворита Гитлера - Бальдура фон Шираха, которого фюрер назначил руководителем молодежных организаций рейха.

Но не всегда будущему хозяину Германии удавалось закончить свои приключения подобным счастливым браком.

Году в 1928-м он привел в свой дом племянницу, милую, веселую и привлекательную австрийку. Ангеле (или Гели, как мы ее называли) было всего 19 лет, и ей было скучно заниматься хозяйством дяди Адольфа. Ей хотелось бывать в обществе, встречаться с людьми, танцевать. Она не была девушкой строгих правил. Она мне нравилась, и я ухаживал за ней.

Однажды я пригласил ее на один из знаменитых мюнхенских костюмированных балов. Пока я одевался, в мою комнату ворвался Грегор.

- Адольф не хочет, чтобы ты ехал с Гели, - сказал он. Не успел я прийти в себя от удивления, как мне позвонил Гитлер.

- Я знаю, - вопил он в трубку, - что ты собираешься провести этот вечер с юной Гели. Я не могу позволить ей появиться в обществе женатого мужчины. Я не собираюсь терпеть твои грязные берлинские трюки в Мюнхене.

Я вынужден был подчиниться этим требованиям.

На следующий день Гели зашла ко мне. Лицо ее было бледно, глаза покраснели, а сама она была похожа на затравленного зверька.

- Он закрыл меня на ключ, - сказала она, плача. - Он запирает меня каждый раз, когда я говорю «нет».

Ее переполняли страх, гнев и отвращение. Гели откровенно рассказала мне о странных предложениях, которыми дядя изводил ее.

Я знал все о патологических пристрастиях Гитлера. Как и все посвященные в его дела, я слышал во всех подробностях рассказ о тех странных вещах, которые, по словам фрейлейн Гофман, Гитлер принуждал ее делать. Однако я искренне полагал, что дочь фотографа - немного истеричка, и откровенно смеялся над ее словами. Но Гели, ничего не знавшая об этом любовном приключении своего дяди, слово в слово повторяла историю, в которую почти невозможно было поверить.

Что я мог сказать? И какой совет я мог дать Гели?

Едва начав откровенные признания, она уже не могла остановиться. Дядя держал ее в полной изоляции. Ей не разрешалось видеться с мужчинами. Однажды вечером, буквально сходя с ума от такого обращения, она уступила настойчивым домогательствам шофера Гитлера Эмиля Мориса. Своей реакцией Гитлер удивил их обоих.

Гели подслушала разговор между этими двумя мужчинами, перед которыми она испытывала благоговейный ужас.

- Ноги твоей больше не будет в этом доме!

- Если ты уволишь меня, то вся эта история попадет на страницы газет!

Шантаж принес свои плоды. Эмиль Морис стал богаче на двадцать тысяч марок и открыл в Мюнхене часовую мастерскую.

Все это было чрезвычайно омерзительно, и я не находил слов, чтобы успокоить эту девушку, которая, не будь она совращена в столь юном возрасте, могла в будущем стать идеальной женой и матерью.

Бедная Гели! Я почти не видел ее больше. Вскоре произошел мой окончательный разрыв с Гитлером. Она погибла при загадочных обстоятельствах в 1931 году. Я долго не знал ужасных подробностей случившегося.

Получив таким образом возможность приподнять завесу тайны над одной из сторон личной жизни Гитлера и зная теперь о его неспособности нормально любить и о тех чудовищных методах получения удовольствия, которыми он компенсировал эту неспособность, я не испытывал более никакого благоговения перед псевдоаскетизмом Гитлера. Несмотря на мои «вакхические» идеи, я всегда с уважением относился к высокой морали.

Гитлер - человек крайностей в жизни, и в любви его бросало в крайности. Все его настоящие друзья были выходцами с самого «дна» - грязного и отвратительного мира. Порядочных людей, которые могли бы его поддержать, Гитлер постоянно отталкивал своими взглядами и действиями.

Людендорф порвал с ним. Пенер отрекся от него. Капитан Гельмут фон Мюкке, командир фрайкора «Эмден» и депутат партийной фракции, отказался идти с ним до конца. Когда же находились несогласные среди стойких сторонников фюрера, подобные моему брату Грегору, то в какой-то момент они становились неудобными фигурами и устранялись физически.

Сейчас Гитлер окружен не друзьями, а сообщниками, злобными и извращенными существами, слепыми и подлыми инструментами его деяний. В их числе абсолютно беспринципный Макс Аманн, директор издательства «Эхер Ферлаг» и издатель «Фёлькишер беобахтер»; Генрих Гофман, заработавший состояние, продав свою дочь Адольфу; бывший шофер Эмиль Морис, который стал одним из вождей чернорубашечников и запятнал себя кровавыми преступлениями ночью 30 июня. Одним из самых подлых приспешников Гитлера является Кристиан Вебер, сутенер, который работал вышибалой в грязном мюнхенском ресторанчике «У Донисла». И этого человека Гитлер принимает каждый день и советуется с ним. Вебер - единственный человек, помимо Гофмана, могущий войти к нему без доклада. Существует фотография, на которой это гориллоподобное существо стоит рядом с Гитлером на аэродроме; она производит устрашающее впечатление. Для хозяина Германии он выполняет ту же работу, что и для Донисла, не гнушаясь теми же методами. У бывших младших сотрудников полиции Шауба, Юлиуса Шрека и Вильгельма Брюкнера еще сохранились какие-то представления о порядочности, но они - безличный довесок в этой банде закоренелых мошенников.

Привилегия обращаться к Гитлеру на «ты» принадлежит исключительно узкой группе закадычных друзей. Всего несколько человек называют Гитлера Ади, панибратски шлепают его по плечу и даже рассказывают в его присутствии непристойные истории. Гитлер любит эту компанию, поскольку она подтверждает его глубокое внутреннее убеждение, что человек по своей сути - существо низкое и подлое.

Уверенность в этом никогда не покидает его. И хотя он не любит читать, так как чтение утомляет его, показательно, что он хорошо знает Макиавелли и «Анти-Макиавелли» Фридриха Великого. Гитлер - горячий поклонник знаменитого флорентийца и постоянно ссылается на него, чтобы оправдать свои преступления и предательские поступки.

Однажды мы спорили с ним о Макиавелли, когда он пришел на завтрак в дом моих родителей в Динкельсбюле, маленьком городке во Франконии, где родилась моя мать. Моя семья переехала туда после того, как отец ушел в отставку.

Макиавелли, по моему глубокому убеждению (и я старался объяснить это Гитлеру), жил в эпоху, когда религия и политика были неразделимы. Добро и зло беспощадно противопоставлялись друг другу. Сейчас же все обстоит иначе. Религия принадлежит священникам, политика же перешла в сферу общественных, мирских интересов. Сегодня человек может быть злым и добрым одновременно.

- Человек зол по своей природе, - ответил Гитлер. - Он подчиняется только силе. Допустимы любые методы для управления им. Ты должен лгать, предавать и даже убивать, если этого требуют политические интересы.

- Я допускаю, что убийство и предательство могут быть допустимы в политике; но что случится с вами, раз уж, как вы говорите, человек - изначально испорченное существо? Не поступят ли они с вами так же - предадут и убьют?

Он мгновенно прекратил дискуссию, как поступал всегда, когда предмет разговора оказывался за пределами его понимания, и сказал вполне откровенно:

- Эта мораль годится только для людей, рожденных повелевать. Она дает им право быть господами.

Какое удовольствие от жизни может получать такой человек, как Гитлер? Он никого не любит. Его не радует природа, он не видит ее красоты. Он редко улыбается, не понимает юмора, ему недоступен этот божественный дар, который дает человеку возможность смеяться даже над самим собой. Сэр Невил Гендерсон в своем докладе признается, что он был поражен отсутствием у нацистских лидеров чувства юмора. Они ведут себя с ужасающей серьезностью. Хотя на самом деле своей степенностью и важностью они напоминают животных.

Но это еще не все. Мы уже видели, что Гитлер страшится логики. Подобно женщине, он уходит от предмета обсуждения и заканчивает разговор, бросая вам в лицо аргумент, не имеющий отношения к тому, о чем вы говорили. Смутные и нечеткие выводы и обобщения - вот его стихия. Но он абсолютно не способен довести до конца какую-либо мысль.

«Благо коллектива выше личного блага». Это один из его любимых лозунгов, и не означает ли он создание нового общественного порядка?

Несомненно, это так; но этот лунатик не стремится к ясности понимания. Систематическое мышление, так же как и критика, ненавистны ему. У него нет идей и настоящих идеалов.

Он слепо идет вперед, ведомый удивительным чутьем, которое в принципе сделало его тем, кто он есть. Мучимый чувством собственной неполноценности, Гитлер ненавидит интеллигенцию. Как субалтерн [младший офицер - прим. перев.] Химмельштосс из романа «На Западном фронте без перемен», он приходит в бешенство от любых проявлении интеллекта.

В его речах постоянно звучат слова «ненависть», «разрушение», «фанатизм», но напрасно мы будем искать там слова «любить», «совершенствовать», «выращивать», «расцветать», «культивировать». Он - раб методик и схем и, по-видимому, не имеет никакого представления о естественной эволюции.

Ему неизвестны чудо созидания и таинство рождения. У него никогда не было детей и нет надежды иметь их в будущем. Радость созидания, самое простое и самое прекрасное чувство в мире, недоступна ему.

Что он знает о жизни?

Розы, покрытые росой; теленок, прыгающий на неуверенных ногах; озорная улыбка ребенка; любовь женщины; золотистые пшеничные поля, которые колышутся под лучами солнца; сумасшествие ноябрьских дней, воспетое Верленом; тишина заснеженных лесов и покрытые льдом реки; звон колоколов, призывающий верующих на молитву, - для всех этих даров Господних он глух и слеп.

Горе людям без морали, миру без любви, веку без Бога!

Но поскольку у Гитлера есть историческая миссия, поскольку он не человек, а инструмент истории, может ли он быть другим? Не должен ли он иметь лицо Сатаны и красноречие Мефистофеля, соблазняющего Фауста? Впрочем, и Мефистофель Гете говорил лишь то, что чувствовал, думал и хотел Фауст, а Гитлер озвучивает то, что чувствует, думает и хочет немецкий народ.

Но в Фаусте жили два человека, и Мефистофель сделался рупором лишь низких инстинктов и грязных желаний. Гитлер также стал выразителем той части населения Германии, которой овладела жажда насилия и разрушения.

Каждый человек и каждый народ - это сочетание зла и добродетели. Фауст освободился от Мефистофеля. Германия освободится от Гитлера.