Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
IX. Субкультура и культы 10 page
Однако в его освещении выступает не только трагическая сторона существования гомосексуалов. Будучи сам сугубо гомосексуальным, писатель с дотошным знанием дела и с критическим талантом выискивает в таких людях (и в себе самом) самые скверные, низкие и смешные черты и черточки, чтобы вытащить их на свет Божий и с горьким сарказмом подвергнуть всеобщему осмеянию. Но себя он при этом не открывает. Постоянный рассказчик эпопеи, носящий имя Марсель, а это имя самого писателя, не дает повода читателю усомниться в его нормальности, в любви исключительно к женщинам Так что самокритикой Содом не выглядит. Пруст всё время под плотной маской и никогда ее не снимает. Это открытие вызвало в Жиде смешанные чувства. "Я читал последние страницы Пруста... сперва с негодованием. Зная, как он мыслит и что он собой представляет, трудно для меня увидеть что-либо кроме претензии, желания защитить себя, с очень ухищренным камуфляжем, ибо никому ведь не на пользу было бы отвергать его. Более того, эта самозащита рискует доставить удовольствие каждому: гетеросексуалам, предрассудки которых оправдываются и антипатиям которых она льстит; другим (Жид имеет в виду гомосексуалов. - Л. К.), кто хочет извлечь пользу из алиби - они ведь так мало напоминают тех, кого он изображает. Короче, я не знаю работы, которая из-за своего общего малодушия способна более согласоваться с заблуждением толпы, чем "Содом" Пруста." (Gide 1956: 310). Жид, тогда, в начале двадцатых, еще не объявивший urbi et orbi о своей гомосексуальности, поведал Прусту, что тоже собирается раскрывать в своих произведениях эту тему. Больной писатель посоветовал ему: Вы можете говорить всё, но при условии никогда не говорить "я". И объяснил, что сам он свои лучшие, самые нежные и красивые чувства к мужчинам подавал в своих книгах в виде... чувств девушек и женщин, то есть переряжая в гетеросексуальную любовь, а для гомосексуальной любви оставлял лишь то, что в ней есть скверного (Gide 1956: 306). Потрафляя тем самым стереотипным представлениям толпы. По натуре он не был революционером. Он был милым светским человеком, привыкшим к условностям и приличиям, и, изображая то, к чему его толкала душа, хотел сохранить всеобщее расположение. В этих поздних откровениях Пруста содержится ключ к раскрытию темы гомосексуальности в его творчестве. Конечно, гомосексуальность писателя всё равно проглядывает, хотя бы в постоянных смягчающих оговорках ("порок или то, что называют пороком", "так называемый порок"), в пристальном внимании к самой теме. Здесь он подобен барону де Шарлю. "В настойчивости, с какой де Шарлю возвращался к одной и той же теме, в которой он, благодаря тому, что его ум работал в одном направлении, хорошо разбирался, было что-то, в общем, тягостное. Он был скучен, как ученый, который ничего не видит за пределами своей специальности, надоедлив, как всезнайка, который хвастается тем, что ему известны тайны, и горит желанием их выдать, антипатичен, как те, что, когда речь идет об их недостатках, веселятся, не замечая, что на них неприятно смотреть, нестерпим, как маньяк, и до ужаса неосторожен, как обвиняемый". "Неосторожен, как обвиняемый" - это блестящее сравнение. Пруст тоже бывал неосторожен. В беседе, в которой барон столь явно проявил свои интересы и познания, его собеседник, профессор Бришо, заметил в шутку: "Право, барон, если Совет факультетов предложит открыть кафедру гомосексуализма, то я выдвину вас." (Пруст 19936: 262-264). Во французской литературе Пруст явно создал нечто вроде такой кафедры. Но как он к этому пришел, проследить нелегко. Марсель Пруст (наиболее полные биографии - Painter 1959, 1965; Gautier-Vigal 1976; Bonnet 1985; Hayman 1990) родился в Париже в 1871 г., во время бурных событий Парижской Коммуны, ужасно взволновавших его мать. Мать его, которую он нежно любил, еврейка. От нее он унаследовал огромные светящиеся глаза и знакомства в состоятельных еврейских семействах. Отец - француз, католик, врач, заведовал кафедрой гигиены. Мальчик рос болезненным, страдал бессонницей, с 10 лет проявилась астма, которая преследовала его всю жизнь. С 12 лет он начал регулярно мастурбировать, и однажды его застукал за этим занятием отец. Умный медик не стал наказывать сына, а лишь порекомендовал ему воздержаться от этого, для начала хотя бы четыре дня. Безрезультатно. Дал денег на поход в бордель, но поход закончился фиаско. Школьные товарищи относились к Марселю без особой приязни: он был слишком чувствителен, аффектирован и откровенен. Своему соученику Раулю Версини он признался, что как-то один старший мальчик овладел им, при чем не вполне силой, и что он об этом не сожалеет. Он хочет дружить с одноклассниками, но те сторонятся. Жаку Бизе (сыну композитора) он пишет: "Я очень нуждаюсь в твоей дружбе... Мое единственное утешение... это любить и быть любимым". Он поделился с Жаком даже своими заботами насчет мастурбации. В письме кузену Жака Даниэлю Галеви он объясняет: "Есть молодые люди, особенно типы от восьми до семнадцати лет, которые любят других мальчиков, всегда хотят видеть их (как я - Бизе), плачут и страдают вдали от них, которые не хотят ничего другого, кроме как целовать их и сидеть у них на коленях, которые любят их за их тело, ласкают их глазами, называют их "дорогой" и "мой ангел", вполне серьезно, пишут им страстные письма и ни за что на свете не занялись бы педерастией. Однако зачастую любовь их увлекает и они совместно мастурбируют. Но не смейся над ними.. В конце концов это же влюбленные. И я не знаю, почему их любовь недостойнее обычной любви". Ему очень нравился и сам красивый Даниэль, и он бросался к нему со страстными излияниями, но тот испуганно сторонился столь чрезмерной симпатии. Сохранилось неоконченное письмо, которое 15-летний Марсель адресовал Галеви. В нем он пишет: "Мои моральные принципы позволяют мне считать, что чувственные наслаждения хороши... Ты принимаешь меня за пресыщенного и аморального, но ты ошибаешься". Он хочет убедить соученика, что нет оснований осуждать того, кто пресытился женщинами (это он-то пресытился, не зная ни одной!) и кто "ищет новых наслаждений в педерастии". Более того, он посвятил Даниэлю свой сонет, который назвал не более не менее, как "Педерастия"! "Какое несносное существо!" - записал в своем дневнике Галеви. Юный Пруст был красив, и друзья сравнивали его с архангелом. Восемнадцати лет Марсель прошел годичную военную службу и очень окреп. Его школьный товарищ Жак Бизе ввел его в высший свет. Во фраке с орхидеей в петлице Марсель, хорошо знавший этикет, блистал в салонах матери Жака и других знатных дам Парижа. Здесь он близко познакомился с теми, кто позже стал прототипами его героев. Так, барон де Шарлю списан с нескольких знакомых. Само имя Шарлю взято от одного артиста водевилей, который в молодости был мужской проституткой. Этот реальный Шарлю имел тело циркового атлета и голову старой женщины, с огромным количеством морщин. Не без тайной иронии Пруст сделал его аристократом, очень смахивающим на знатных друзей писателя. По внешности и некоторым повадкам Шарлю Пруста - это барон Доазан, при котором состоял любовником польский скрипач, но барон не пропускал и лакеев, лифтеров, извозчиков. Другой прототип Шарлю - князь Робер де Монтескью (Jullian 1967), с которым Марсель подружился. Высокий, худой и элегантный, с крохотной эспаньолкой, князь писал и печатал стихи и считал себя выдающимся поэтом. Как и Шарлю, князь был помешан на знатности своего рода - он восходил к фигурам времени крестоносцев и был по прямой линии потомком Шарля де Батца, который послужил Дюма прообразом д'Артаньяна. Во владении князя оставалось пиренейское имение Шато Артаньян, где он иногда отдыхал. Барон Доазан был на ножах с князем де Монтескью, потому что тот увел у него 16-летнего баска Габриеэля Итурри, приехавшего в Париж из Аргентины. Князь тотчас переименовал юношу в д'Итурри, хотя тот разговаривал с ужасающим акцентом (вместо "мсье ле комт" он звал князя "муссу ле конт") и совершенно не понимал аристократического обхождения. Когда однажды князь спросил его про одного знакомого, "из какого тот дома" (то есть из какого рода, достаточно ли знатен), Габриэль простодушно назвал улицу и номер дома. Тем не менее он стал князю секретарем, другом и доверенным порученцем (и, конечно, любовником), прослужив в этом качестве при нем двадцать лет. Пруст знал его низеньким лысеющим человечком, уже не очень молодым, который князю однако изменял. С него списан Жюпьен, подружившийся с бароном де Шарлю. Когда Итурри умер, князь тяжело переживал потерю. Оба - и барон и князь - явно домогались любви молодого и красивого знакомого с хорошими манерами, но Пруст не мог ответить им взаимностью. Так же, как и им, ему нравились только молодые люди. Он рад был услужить князю (ему было лестно это знакомство), и он привел в дом к князю 19-летнего красавца-пианиста Леона Деляфосса, в которого князь немедленно влюбился и оставил при себе. С Деляфосса частично списан Морель, в которого влюблен барон де Шарлю. Пруст и сам жаждал найти хорошего друга, но ему не везло. Он пишет страстные письма Гастону де Билли, но столь же страстных ответов нет. В 1892-93 гг. умерли двое его близких друзей - Эдгар Обер и Уилли Хит. Неясно, носила ли дружба с ними интимный характер: Пруст был достаточно осторожен, чтобы не афишировать свои пристрастия. В 1893 г. он поместил в одном журнале рассказ "Пред ночью", в котором героиня, юная девушка, открыв в себе склонность к женщинам, пытается покончить с собой. Она признается в этом своему любовнику. Зная принцип Пруста не говорить "я" в литературных произведениях и маскировать свои чувства под женские, можно догадываться об истинных стимулах этого рассказа. В 1894 г. он сблизился с 19-летним тенором, пианистом и композитором Рейнальдо Аном, евреем, родившимся в Венесуэле. Рейнальдо был очень красив и эффектен, с длиннющими ресницами, и 23-летний Пруст был покорен им. Эта любовь, со страстью и ревностью, с совместными путешествиями и ссорами, длилась два года. Теперь Пруст должен был уже четко себе представлять, что он и сам принадлежит к той же когорте, что и Монтескью и Доазан. В отличие от них он должен был тщательно скрывать свои склонности, чтобы не травмировать свою мать, да и другие его светские знакомые относились к подобным чувствам хоть и терпимо, но хуже, чем с презрением - с ядовитой насмешкой. Ана сменил Люсьен Доде, сын известного писателя Альфонса Доде, автора "Тартарена из Тараскона". Это был стройный 17-летний юноша, завитой, напомаженный, напудренный и подкрашенный, с писклявым голосом - будто специально созданный, чтобы воплощать стереотип гомосексуала. Затем Пруст завел дружбу, если не интимную связь, с молодыми румынско-французскими князьями Антуаном и Эммануэлем Бибеско, которые жили на той же улице в Париже. В 1896 г. он опубликовал сборник своих рассказов "Утехи и дни". Название пародирует классическое "Труды и дни" Гесиода. Снобизм и декадентство поданы с легкой иронией. В этом сборнике притягательную для автора тему продолжает рассказ "Признания юной девушки" Шестнадцатилетнюю героиню, сильно зависимую от матери (ив этом подобную самому Прусту), искушает соблазнами приезжий кузен. Слабовольная, она не может отказаться от блаженных удовольствий. Уроки кузена продолжает другой молодой человек. Любовники обводят мать вокруг пальца. В секретных грехах девушка признается своему жениху. Тот рекомендует молчать, а в будущем блюсти чистоту. Но старые соблазны возвращаются, и девушка не в силах им противостоять. Мать, наконец, узнает обо всем и умирает. Героиня кончает самоубийством. Пруст сумел предохранить мать от травмирующих открытий, и ему не пришлось бежать из жизни. Но в 1896 г. один из приятелей Монтескью написал рецензию на книгу Пруста "Утехи и дни". Иронически обыгрывая то, что Прусту удалось заручиться предисловием Анатоля Франса, рецензент Жан Лоран (это псевдоним, настоящее имя - Поль Дюваль), сам гомосексуальный, предсказывал, что для следующей книги Пруст, вероятно, заручится предисловием Альфонса Доде, "который вряд ли сможет отказать своему сыну Люсьену". Намек был достаточно ясен. Чтобы защитить свою честь, Пруст вызвал автора на дуэль. В начале 1897 г. противники вежливо обменялись выстрелами в воздух, и приличия были соблюдены, Пруст доказал всем, что он отнюдь не столь женственный и изнеженный. А в текст "Содома и Гоморры" легли замечания о том, что: "...гомосексуалист в присутствии еще одного извращенного видит перед собой не просто отталкивающее изображение самого себя, которое, будучи неодушевленным, могло бы только уколоть его самолюбие, но другого самого себя, живого, действующего в том же направлении, способного, следовательно, причинять ему страдания в его сердечных делах. Руководимый инстинктом самосохранения, он готов очернить возможного соперника и во мнении людей, которые могут повредить этому сопернику (причем гомосексуалист N 1 не боится прослыть лжецом, когда он изничтожает гомосексуалиста N 2 в глазах людей, которые могут быть осведомлены о том, какой образ жизни ведет он сам), и во мнении молодого человека, которого он "подцепил", которого у него могут отбить..." (Пруст 1993а: 293). Отразилось это и в эпизоде о мнимой дуэли де Шарлю... ... Между тем, Пруста одолели болезни. За вторую половину девяностых годов он почти ничего не написал. В 1900 г., как он поведал своему приятелю из семейства Дрейфусов, писатель не покидал постели и не одевался уже 7 месяцев. Через несколько лет он оборудовал себе пробковую комнату, в которой проживет до 1919 г. Там он и начал писать свои романы. По многу раз переписывал и отдавал на перепечатку, внося всё новые добавления и поправки. В 1903 г. умер его отец, в 1905 г. - мать. Смерть матери Марсель переживал особенно тяжело. Она была последним связующим звеном с миром молодости и относительного здоровья - тем, который он восстанавливал в своих романах. Однако эта кончина освободила Пруста от некоторых ограничений. С этого времени в доме у него стали постоянно жить один за другим молодые любовники, которых он держал как секретарей или слуг. Но установку на сокрытие своей гомосексуальности, в значительной мере сформированную ради матери, Пруст сохранил. Ради мира своей матери, ее и своих светских друзей и знакомых. Ради своего спокойствия, которое Пруст очень ценил. Маскировка и самозащита были чем-то вроде второго слоя пробкового дерева. Пруст, однако, не всегда был таким уж домоседом. Он очень любил автомобильные поездки далеко за город, имел автомобиль (по тем временам, редкостная и изысканная роскошь) и держал шофера. Шофером он обзавелся молодым и красивым, хотя и несколько вульгарной красотой. Это был 19-летний Альфред Агостинелли, уроженец Монако. Неясно, чем больше любовался Пруст во время поездок - фруктовыми деревьями и цветами за окном или своим водителем. Во всяком случае в журнальном очерке "Впечатление от поездки на автомобиле" он страстно изливает свое восхищение именно шофером - его слитностью с рулем, его неземным обликом в шлеме. Альфред возил его весь сезон 1907 года и был объектом его любви. Пруст впоследствии писал о нем, что "любил его, вероятно, больше, чем всех своих друзей". В 1912 г. он снова предложил Прусту свои услуги, когда у Пруста был уже другой шофер, Альбаре, жена которого Селеста стала Прусту преданной экономкой. Но отказаться от милого предложения Пруст не мог. Он взял Альфреда секретарем - переписывать роман "Сван". Альфред переселился к Прусту вместе со своей любовницей Анной, которую он выдавал за жену. Пруст не мог нарадоваться на своего секретаря. В письме другу он пишет: "Я думаю, ты бы удивился, прочитав фразы, достойные величайших писателей, вышедшие из-под пера этого шофера". Они были очень близки. Их ванны стояли рядом, и они мылись, беседуя. Утвердился ритуал поцелуя на ночь, после которого Альфред уходил к Анне. Поцелуй был глубоким, который в России называют "французским" - с проникновением языка Альфреда в рот Пруста. Пруст осыпал своего любимца дорогими подарками. Но в доме не стало покоя. Анна была женщиной уродливой, ревнивой и жадной. Кроме того, к дому прилипли брат и сестра Альфреда. У семейства Агостинелли были вульгарные вкусы, дорого обходившиеся писателю. Пруст жаловался другу, что, получив 50 франков, они могут двадцать истратить на персики, двадцать на автомобиль и не оставить ничего на завтра. Он уж собирался сбежать из собственного дома в Италию. Но тут Альфред захотел учиться на летчика. Пруст был решительно против и угрожал, что если Альфред упадет на землю, то жена его останется без гроша, а он, Пруст, и пальцем не пошевелит. В 1914 г. Альфред всё-таки уехал на юг Франции и поступил в авиашколу, записавшись под именем Марселя Свана. Писатель и его роман были всё-таки центром его помыслов. При втором же полете самолет его действительно упал в море, Альфред погиб. Но безутешный Пруст много помогал его соломенной вдове. Она лишь обижалась на то, что Пруст не хочет заказать на могилу Альфреда искусственные цветы - ведь это было бы так шикарно. Имя Свана Альфред взял по собственному почину - и ошибочно. В эпопее Пруста он носил другое имя (а у Свана были другие прототипы). Позже (посмертно) появился роман Пруста "Пленница". Это был роман о девушке, которая стала любовницей главного героя, и он держал ее в своем доме, как узницу, не женясь на ней. Тем не менее она не потеряла общественного статуса, признания родных и друзей. Для девушки того времени это было не очень реально (вспомним Анну Каренину), и стали ходить слухи, что прообразом героини был мужчина. Героиню романа звали Альбертина. Судьба ее схожа с судьбой Альфреда: она погибла при быстром движении, но упав не с самолета, а с лошади. Подобно Альфреду, она была причастна к любви и с мужчиной и с женщиной. Ее любовник ревновал ее, однако, только к женщинам. Подозревала ли Анна связь своего мужа с хозяином и ревновала ли к нему, сказать трудно. Впрочем, какие-то черты Альбертины взяты и от Рейнальдо Ана... Еще в 1911 г., до второго соединения с Агостинелли, в доме графа Орлова Прусту приглянулся тридцатилетний лакей с аристократическим именем - Альбер де Кюзиа. Это был бретонец, подростком прибывший в Париж и поступивший на службу к польскому князю Константину Радзивиллу, известному своим пристрастием к мужчинам. У Радзивилла (прототипа принца де Германта) была команда из 12 красавцев-лакеев, а бретонец, высокий и голубоглазый с золотистыми волосами, был очень красив и служил князю не только как лакей. Потом он сменил еще несколько хозяев, повышаясь в ранге. Пруста поразила не его красота (тогда тот был уже не первой молодости), а его интеллигентность и глубокие познания в области этикета и генеалогии знати. Пруст очень сблизился с Альбером и не раз прибегал к его консультациям для своих романов. "Княгиня де Германт дает у меня вечер для генерала и епископа. Кому она должна отвести первенство?" - спрашивал писатель. Альбер, не задумываясь, отвечал: "Епископу, он должен быть посажен по правую руку от хозяйки". "А кому она отведет лучшее место, если пригласит княгиню д'Юзе, первую среди княгинь Франции, и принцессу Мюрат, род которой не столь древен, но зато был одно время королевским?" И Альбер тотчас ответствовал: "А княгиня де Германт никогда не пригласит этих дам на один и тот же вечер". Вскоре лысеющий Альбер де Кюзиа основал в Париже для гомосексуалов мужской публичный дом "Отель Мариньи". Пруст не только поддерживал его предприимчивость деньгами, но и сам стал завсегдатаем этого дома. Более того, получив в наследство старинную мебель своего семейства, он продал ее в этот публичный дом. Биографы писателя теряются в догадках, что за наслаждение находил он в зрелище голых кучеров и лакеев на фамильных кушетках своей бабушки и матери. Было ли тут некое мстительное чувство компенсации за тот страх разоблачения в семье, который так долго мучил Пруста? Он нередко приходил в этот бордель с семейными альбомами фотографий и показывал портреты своих великосветских подруг и своей матери молодым посетителям - извозчикам, телеграфисту... Он специально заказал разыскать для него молодого забойщика скота; его обманули - представили подвернувшегося парня, готового отдаться. Пруст расспрашивал его, верно ли, что он забивал скот - вот этими самыми руками. "Покажи руки", - требовал он. Этот утонченный и чувствительный интеллектуал тянулся к общению с грубой и бесцеремонной силой, с бесчувственностью. Сохранились воспоминания одного из "мальчиков" этого дома Марселя Жуандо о визитах Пруста. Приходя, Пруст выбирал "мальчика" через специальное окошко и поднимался наверх в номер. Когда выбор падал на Жуандо, которому тогда было около тридцати, тот отправлялся в номер Пруста, где писатель уже лежал на кровати, укрытый простыней до подбородка. Жуандо должен был раздеться догола и мастурбировать. Пруст, наблюдая за этим, делал то же самое. Когда сеанс подходил к концу, Жуандо покидал комнату, так и не прикоснувшись к Прусту. Трудно сказать, было ли это всегдашним пристрастием Пруста (совместная мастурбация без педерастии) или просто к старости он уже стеснялся своего расплывшегося тела. Если кульминация не получалась, де Кюзиа должен был принести в комнату две заранее подготовленных клетки с крысами, не кормленными три дня. Клетки ставились на кровать Пруста вплотную дверцами одна к другой и дверцы открывались. Крысы ожесточенно, с визгом, набрасывались друг на друга, пуская в ход клыки, и это зрелище возбуждало Пруста (Bonnet 1985: 80). Андре Жид записал в своем дневнике: "Во время памятной ночной беседы (у нас их было так мало, что я помню каждую) Пруст объяснил мне, что для получения оргазма ему необходимо привлекать наиболее несопоставимые ощущения и эмоции". Так от увлечений молодыми людьми, которые были ему ровней, и от платонической любви к вышестоящим он перешел к любовникам из простонародья, а от тех - к платной любви, к отребью. В его эпопее публичный дом Жюпьена, которому помогал де Шарлю, во многом списан с "Отеля Мариньи". Юные секретари и протеже продолжали и дальше жить в доме Пруста. В мае 1919 г., пригласив к обеду своего старого приятеля Рейнальдо с одним другом, Пруст добавил: "Будете только вы двое, за исключением юноши, которого я взял две месяца назад, но он вам не наскучит, потому что ничего не говорит". От юноши и не требовалось - разговаривать. Его роль была в другом, и оба приятеля Пруста это хорошо понимали. После войны, испытывая страдания от усилившейся болезни и депрессию, Пруст написал "Содом и Гоморру". Закончив их, он говорил, что не любит эти романы, что они ему не удались. Именно тогда он имел встречи с Андре Жидом и, вероятно, почувствовал разницу в подходе к раскрытию гомосексуальности в литературе. Как человек тонкий и впечатлительный он не мог не уловить отношения Жида к его маскировке и раздвоению, к его боязни компрометации, к его компромиссам с предрассудками общества. Сознание его оставалось расколотым: для литературы он сохранял негативное отношение к гомосексуальности, в жизни гомосексуальная любовь была его счастьем. Да и в литературе во многом - его вдохновением. 17 ноября 1922 г. Пруст почувствовал, что умирает. Позвав Селесту, он продиктовал ей добавку к роману, в которой улучшил описание смерти старого писателя Бергота. Подытоживая эту жизнь, Пруст заметил: "Он оправдывал себя в своих собственных глазах тем, что ему никогда так хорошо не работается, как в атмосфере влюбленности". Пруст явно ассоциировал Бергота с собой. Но, конечно, верный своему принципу, приписывал Берготу траты на девочек, а не на собственный пол. Бергот перед смертью оправдывал эти траты таким рассуждением: "связанные с ними удовольствия и разочарования дают мне возможность написать книгу, за которую я получу деньги". Пруст по этому поводу сформулировал афоризм: "ему нравилось превращать золото в ласки и ласки в золото". Он добавил ряд психологических наблюдений над процессом умирания. И умер, едва перевалив за пятьдесят. Последние слова улучшенного эпизода были:
"Его похоронят, но всю ночь после погребения, ночь с освещенными витринами, его книги, разложенные по три в ряд, будут бодрствовать, как ангелы с распростертыми крыльями, и служить для того, кого уже нет в живых, символом воскресения." (Пруст 19936: 161-165)
Разложенные на витринах книги, уподобленные ангелам, были "Содом и Гоморра". Ангельскую функцию в них, как мы помним, писатель числил за собой. Ангел отлетел, но многим было уже ясно, что под маской ангела скрывался грешный и страдающий человек, житель Содома, одаренный в юности ангельской красотой, а в старости - ангельским голосом. С Прустом ушел в могилу век декаданса и раздвоения, век довоенных иллюзий и компромиссов. Андре Жид, хотя и был на два года старше Пруста, но жил гораздо дольше, пережив Вторую мировую войну, и по сути был представителем следующего поколения. Пруст лишь разделял искусство (включая художественную литературу) и мораль, Жид восставал против господствующей морали. Пруст заявлял: "не менее пагубно, чем поощрение сионистского движения, намерение создать движение содомистское, заново отстроить Содом" (Пруст 1993а: 42). Сионистское движение победило - во враждебном окружении создано государство Израиль, находящееся в постоянном противостоянии с арабами. Побеждает и "содомистское" движение - движение за права сексуальных меньшинств. Во всех ведущих странах мира отменены законы против гомосексуального поведения. Но отстроен ли Содом, и нужно ли это? Неизбежна ли война с окружающим населением? Не была ли какая-то правда в страдальческих и скрытных исканиях Пруста, в его жажде мира и компромисса?
7. Огромное меньшинство Пруст (1993а: 70) писал: "Извращенный сначала думает, что таких, как он, нет больше во всей вселенной, а потом ему представляется, - Другая крайность, - что человек нормальный - это единственное исключение". На деле гомосексуалов много, но это меньшинство. Для большинства - экзотическое, может быть, потому, что скрытое, во всем объеме не видное. Феномен гомосексуальности - благодарная тема для антропологов (Bloch 1933; Sonnenschein 1966; Anthropology 1986; Ethnographic studies 1992; Bleys 1995), потому что эта наука изучает природу человека в его вариативности и изменчивости, изучает в сравнительном плане, она помогает каждому, примериваясь к другому, лучше понять себя, а гомосексуальный человек - типичный "другой". Он странный, смешной, презираемый и трагичный. Он "не такой, как все". Такой, каким быть нельзя. Для русских он "извращенец", то есть извративший, вывихнувший норму, свернувший с нормального пути, для англичан - "queer" (странный, эксцентричный, ненастоящий). Для иудео-христианского сознания он грешник и изгой. Рука тянется заклеймить его. Но он человек. Таким может оказаться брат или сын, или друг, если не я сам. "Я" ведь могу и не осознавать свои истинные склонности, гоня от себя опасную правду о себе. Во многих случаях близкие родственники узнают о необычных сексуальных привязанностях члена семьи последними. Иногда весь мир узнает о приверженности своих любимцев к "голубому сексу" только после их смерти, а то и в результате их смерти. Когда Меркюри из группы "Квин" или знаменитый танцор Нуреев умерли от СПИДа, пришлось примириться не только с их смертью, но и с их жизнью. Ведь таких людей много, только они скрывают свои склонности. Это, конечно, меньшинство, но ОГРОМНОЕ меньшинство. Когда век назад германский сексолог Магнус Гиршфельд, сам гомосексуал, распространил анкету о половых пристрастиях среди 3 тысяч студентов, он был отдан под суд. Дело в том, что он получил 1758 анонимных ответов. Оказалось, что лишь 94 % ответивших гетеросексуальны, а 1,5 % гомосексуальны и 4,5 % бисексуальны (Hirschfeld 1903). Можно предполагать, что среди уклонившихся от ответа процент гомосексуалов и бисексуалов еще выше. Тогдашнее общество не могло перенести, что доля немецких мужчин, погрязших в позорных и подсудных сношениях с мужчинами, столь высока - по меньшей мере 6 процентов! Миллионы подданных кайзера не сидят только потому, что не схвачены на месте преступления! Гиршфельд не угомонился и провел такое же обследование 1890 рабочих. Получились приблизительно те же 6 %, только они иначе распределились: 2,3 % гомосексуалов и 3,4 бисексуалов (Hirschfeld 1904). По конечным подсчетам Гиршфельда, гомосексуалов оказалось 525 из 23 771, т. е. 2,2 % (Hirschfeld 1920). В Америке обследование пошло по другому пути: не выискивать непременно завзятых гомосексуалов, а понять, как широко распространены гомосексуальные связи среди мужчин вообще. Гамильтон установил, что из сотни обследованных им мужчин 17 % имели после 18 лет гомосексуальный опыт (Hamilton 1929). Но выборка была небольшой и можно было счесть результаты случайными. Полвека назад анонимное анкетирование белых американцев, проведенное под руководством Элфреда Кинзи, произвело настоящую сенсацию и шок в пуританском обществе Соединенных Штатов. Кинзи был отнюдь не гомосексуалом, жил на виду, имел жену и детей. Это был солидный, серьезный и очень добропорядочный профессор-зоолог. Исследованиями секса он занялся потому, что ему поручили проводить половое воспитание студентов. Как ученый-естествоиспытатель Кинзи прежде всего захотел установить объективно, каков его контингент. Вот он и организовал исследования, которые постепенно расширились и стали делом его жизни. За много лет работы коллектив Кинзи очень подробно обследовал 5300 взрослых белых мужчин разного возраста и социального положения и установил, что в возрасте между 21 и 25 годами 30 % мужчин достигают эякуляции только онанированием и непроизвольными ночными поллюциями, 60 % - петингом (сексуальными ласками) и сношениями с женщинами, а до 10 % - с мужчинами (Kinsey et al. 1948: 488, fig. 126). Тут показана только одна возрастная категория, хотя и самая активная. В распространении на всё белое мужское половозрелое население соответствующие проценты - 24, 69,4 и 6,3, да еще 0,3 % - сношения с животными (Kinsey et al. 1948: 610). Это по актуальным связям. Но ведь имеет значение и накопленный опыт, биографии, потому что этим определяются возможности, потенции, реакции. Оказывается, 25% всех белых мужчин (каждый четвертый!) имели неслучайные половые связи с мужчинами по меньшей мере в течение трех лет своей жизни, 37% мужчин пережили хоть раз гомосексуальные приключения (учитывая только те, что окончились оргазмом) - это гуще, чем каждый третий, а если учитывать и те контакты, которые не оканчивались оргазмом, то 48%, среди неженатых до 35 лет и процент тех, что с оргазмом еще выше - 50! Каждый второй! Date: 2016-08-31; view: 284; Нарушение авторских прав |