Не сильно, милая. А тебя это так беспокоит?

Напарники лазали по шкафам и рыскали по комнате уже слинявшего доктора Манна, выбирая, на чем бы остановиться и что посмотреть. Долгое время их ничего не могло вынудить перестать портить чужое имущество, пока более удачливая Мэлори не нашла кое-что, зацепившее лишь ее внимание.

Каково… – это относилось только к ней, и никоим образом не касалось ни болезни, ни чудовищных экспериментов.

- Что у тебя? – заметив удивление на лице своей ненаглядной, бой-френд мимолетом к ней присоединился, - Показывай…

Чернокудрая держала в руках картину многолетней давности, где она, еще смеющаяся девочка (художник смотрел на нее и рисовал), бегает по окрестностям замка, пытаясь прогнать тоску, хвостом волочащуюся за ней, и выспрашивает отца, за что тот убил мать, каждый раз получая один и тот же ответ “это произошло по чистой случайности”. Оправдания папы не утешали, не выполняли своих функций, а причиняли еще больше неудобств и еще сильнее угнетали.

- Здесь я, когда мне было лет семь-восемь, не помню уж точно. А возмущена я, потому что вообще всегда странно находить предметы, касающиеся нашей семьи, в местах, где их не должно быть…

Затем Ханк, долго терпевший весь этот “беспорядок”, анализировавший и наблюдавший, не вынес и произнес страшную правду вслух. Он больше не хотел, не мог, да и не видел причин держать язык за зубами, не размыкая уст и делая вид, будто совсем ничего не понимает.

Хватит заниматься самообманом, достаточно лжи, довольно водить всех за нос и притворяться – но, чтобы предотвратить уже готовящийся к выходу слезный поток, пришлось обнять Мэлори, прижать ее посильнее к себе, - У тебя никогда не было семьи. Признать, что тот, кого ты называла отцом, им не является, больно и тяжело. Когда-то ты веровала, любила и готова была часами повторять, что в тебе заключается хотя бы малая часть его. Но как же хорошо, как славно, что это не так. Быть похожим на него было бы не привилегией, а проклятьем. И ты не проклята, ты