Павлов уходит в бессмертие

Гитлеровцы стервенели. Волна за волной шли на Туапсе немецкие бомбардировщики. Злость — плохой советчик, и не один десяток фашистских асов уже сложил здесь свою голову. Поэтому все ожесточеннее становились приказы немецкого командования, и мы не удивились, найдя в планшете одного из сбитых немецких летчиков письмо с признанием в высшей степени характерным: [32]

«Мы не знаем, что с нами будет. В боях за Туапсе уже погибли многие мои товарищи. Но нам приказано: во что бы то ни стало подавить сопротивление красных. Новые и новые жертвы неизбежны. Мы нервничаем. Не знаю — вернусь ли из следующего полета и я. Дурные предчувствия омрачают мое сердце...»

«Дурные предчувствия» не зря «омрачали» душу гитлеровца. Из полета он не вернулся.

Но ожесточение есть ожесточение. И трудно было ждать хладнокровия от наших летчиков, видевших, как день ото дня нарастает волна гитлеровского воздушного наступления.

Сегодня об этом можно только гадать, с какими мыслями ушел командир полка Павлов в свой последний воздушный бой. Последний...

Была ночь.

— Внимание, внимание! К Туапсе приближается группа самолетов противника.

Такие сообщения постов не были тогда неожиданностью. Скорее наоборот: они стали тем очевидным и устоявшимся бытом, без которого невозможно было себе представить нашу жизнь в ту суровую пору.

Небо расцветилось сполохами огня: ударили наши зенитки. Туапсе принимал бой.

Павлов бросился к самолету.

— Взлет по готовности! — крикнул он летчикам. Это был его последний приказ.

...Вечером в капонире, где лежало тело командира, собрались его боевые друзья. Один за другим входили члены Военного совета. Молча стояли, обнажив головы, пока не подошел военный оркестр. Мелодия резанула сердце, но, не успев окрепнуть, потонула в грохоте взрывов. Немцы начали новый налет, намереваясь ударить по аэродрому. В небо пошли истребители.

Ходуном ходила земля, и над головами провожающих Павлова в последний путь с визгом проносились осколки. Бой продолжался более получаса, и люди смогли подняться с земли только после того, как рез моторов отдалился в сторону моря.

До кладбища дошли благополучно. Но едва член Военного совета закончил речь над свежевырытой могилой, воздух снова наполнился грохотом. Вероятно, гитлеровские летчики выследили траурную процессию. [33] Во всяком случае, на этот раз они атаковали кладбище.

Мертвенно-бледный отблеск светящихся авиабомб заставил людей прижаться к земле. Через секунду среди могил стали рваться бомбы.

Так уходил в свой бессмертный, вечный путь командир полка Павлов.

Уходил, как жил — лицом навстречу огню, в сполохах разрывов, в мерцании ракет, в громкой своей ратной славе.

Полк принял Любимов.

В штабе комиссар бригады истребительной авиации вручил ему телеграмму наркома:

«За проявленные в боях храбрость и мужество назначаю майора Любимова командиром 32-го авиационного полка с присвоением ему досрочно звания подполковника».

«Первая месть за Севастополь...»

Новороссийск в руках врага. Мы базируемся под Геленджиком. Скучать не приходится: линия фронта рядом. Обязанностей невпроворот: прикрывать с воздуха наземные войска, морские коммуникации. И главное — поддерживать десант, отчаянно вцепившийся в Малую землю у Мысхако.

Обстановка сложная. В Геленджике базируются малые корабли Черноморского флота, обеспечивающие десант. Гитлеровцы никак не могут примириться с тем, что у них в тылу на каком-то прижатом к морю клочке земли действует противник, отвлекая на себя столь нужные для наступления отборные части.

Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться: со дня на день по Геленджику следует ожидать сокрушительного удара.

Арифметика здесь простая: чтобы уничтожить десант, надо прервать его сообщение с Большой землей, а значит потопить корабли, базирующиеся в Геленджике, — маневренную морскую базу. [34]

Около восьмидесяти самолетов, появившихся однажды рано утром над городком, были той самой малоприятной «первой ласточкой».

Все истребители поднялись в воздух. Пожалуй, только под Севастополем я наблюдал бои столь многочисленных воздушных армад.

Было жарко, очень жарко. Но к порту прошли лишь одиночные немецкие машины.

Первая победа не успокаивала: мы знали — последующие удары будут и более жестокими, и более толково организованными.

Не предполагали мы лишь самого худшего. А судьбе было угодно из всех наипаршивейших вариантов складывающейся ситуации преподнести нам самый плохой. Даже те, кто не был в Новороссийске, знают, что такое тамошний норд-остовский ветер. Штормом, неожиданно обрушивающимся с гор, он прижимает все к земле.

Помните, у Паустовского в «Черном море»? «Впервые наши моряки узнали, — что такое черноморская бора, в 1848 году. Это было через несколько лет после основания на берегу Цемесской бухты, у подножия темных и безлесых гор, Новороссийского укрепления.

В августе этого года бора разметала в Новороссийске эскадру адмирала Юрьева и потопила несколько кораблей. Особенно трагичной была гибель «Струи». [35]

Окрестности Новороссийска отличаются жалкой растительностью. Бора калечит и убивает все. Выживает только сухая трава и кусты колючего держидерева».

Как начинается бора? Над голым хребтом Варада показываются белые клочья облаков. Они похожи на рваную вату. Облака переваливают через хребет и падают к морю, но никогда до него не доходят. На половине горного склона они растворяются.

Первые порывы ветра бьют по палубам кораблей. В море взвиваются смерчи. Ветер быстро набирает полную силу, и через два-три часа жестокий ураган уже хлещет с гор на бухту и город.

Он подымает воду в заливе и несет ее ливнями на дома. Море клокочет, как бы пытаясь взорваться. Ветер швыряет увесистые камни, сбрасывает под откосы товарные поезда, свертывает в тонкие трубки железные крыши, качает стены домов.

Бора дует при ясном небе. Зимой она всегда сопровождается крепким морозом. Корабли превращаются в глыбы льда. Лед, срываясь со снастей, порой ранит и убивает матросов. Он закупоривает наглухо двери домов. Он забивает печные трубы. Во время боры жители города страдают от жестокого холода. Человек, застигнутый борой на улице, катится по ветру, пока не задержится у какого-нибудь препятствия.

Немцы, начавшие свой бомбардировочный миннопостановочный налет на Геленджик примерно в 23 часа, выбрали именно такую погоду. Нашим истребителям почти невозможно было ни подняться с аэродрома, ни сесть на него.

Честно говоря, мы не могли предположить, что немцы решатся на такую авантюру в часы, когда в воздухе властвует бора.

Первым прошел над аэродромом «Хе-111». Сбросил «зажигалки». За ним появились армады «хейнкелей». Через равные интервалы времени появлялись они над летным полем, сбрасывая фугасные бомбы огромной мощности.

Ветер гнал по аэродрому едкие клубы желтого тротилового дыма.

И почти одновременно «Ме-110» с высоты 2500–3000 метров начали минировать бухту. [36]

Что делать? На раздумье даны секунды, а летное поле почти выведено из строя. Взлетать невозможно, но взлетать нужно. И к тому же проклятая бора: может, кому-нибудь и удастся взлететь, но как, интересно, он сядет? Значит, рисковать людьми? Но не рисковать тоже нельзя. Бывают на войне моменты, когда, не идя на риск, командир совершает почти преступление. Не подними мы самолеты — что останется от порта и десантного флота?

Это была невиданная картина. Десятки людей буквально повисли на самолете, не давая ему опрокинуться. Ветер валил их с ног. А они тянули машину в немыслимой какофонии взрывов на поле.

Только в последний момент старта разжимались онемевшие ладони летчиков и техников.

Один «Як» удержать не смогли — он опрокинулся.

Но вот, словно преодолев невидимую стену, набирает скорость самолет Константина Алексеева. За ним уходит в небо Василий Куфтин. Еще четыре машины отрываются от земли.

Алексеев с ходу атакует. Видимо, снаряд попадает в бомбу. Страшный взрыв. Кажется, «хейнкель» разнесло по всему небу. Даже самолет Константина резко отбросило в сторону.

Начало положено: боевой строй вражеских машин сломан. «Яки» атакуют то одну группу «хейнкелей», то другую, то Ме-109. Лезут, кажется, на явную гибель, в самую гущу вражеских самолетов.

Вот еще один «хейнкель», задымив, понесся к земле. За ним — другой. Падает в море «мессер». Армады гитлеровских машин поворачивают на свою территорию.

Как наши летчики посадили машины, одному богу известно.

С трудом закатив «Як» в капонир, Константин хмуро бродил ребятам:

— Сколько?

Его поняли с полуслова.

— Вы — три самолета. Куфтин — два. Остальные — еще три.

— Итого восемь.

— Неплохая арифметика.

— Обычная. Севастопольская арифметика... Ведь, ребята, — это наша первая месть за Севастополь!.. [37]

Сто пятьдесят суток и два «хейнкеля»

Солнце жгло неимоверно. Летчику старшему лейтенанту Зюзину казалось, что скоро и он сам и его самолет попросту расплавятся под испепеляющими лучами.

В кабине было душно. Тело сковывала тяжелая сонливость, и это злило летчика. Внимательность должна быть острой и постоянной: в этот день фашистские самолеты уже дважды пытались прорваться к Туапсе.

Внизу — корабли, флот.

— Какой сегодня день? Зюзин, вспоминая, морщится. Да, десятое августа, «бархатный сезон» в разгаре. Только особый он, в этом грозовом сорок втором году.

Словно в подтверждение его мыслей, небо на горизонте запестрело черными точками.

Один, второй, третий, десятый...

Зюзин сбился со счета, когда перевалил за двадцать, и тут же услышал голос земли:

— Тридцать самолетов противника. Курсом на Туапсе.

— Прикройте, — приказал он ведомым. — Атакую флагмана.

Гитлеровцы явно не ожидали подобной дерзости. На армаду их самолетов шли трое русских. Всего трое... Ну что же, тем хуже для атакующих. Если им надоело жить, пусть пеняют на себя.

Зюзин очень точно рассчитал маневр. Зайдя со стороны солнца, он атаковал головную машину. И прежде чем «асы райха» сумели сообразить, что и к чему, отсечь атаку советских истребителей, «хейнкель» уже пылал. Две меткие пушечные очереди сделали свое дело.

Строй бомбардировщиков рассыпался. Гитлеровцы, сбросив бомбы в море, стали уходить.

Новый разящий удар Зюзина. Второй «хейнкель-111» пошел к воде...

У каждого участника Великой Отечественной войны есть свой главный город, с которым связаны сильнейшие духовные порывы, — писал как-то Герой Советского Союза Сергей Борзенко. — Таким городом двадцать [38] пять лет назад для меня стал Туапсе. Сто пятьдесят суток, озаряемых кровавым светом пожаров, не затухая ни днем, ни ночью, продолжалась битва за этот маленький портовый городок. На подступах к Туапсе стояли насмерть солдаты Черноморской группы войск, моряки Черноморского флота, летчики 5-й воздушной армии. «Многоэтажный» бой гремел на земле, на море и в небе».

И для нас, летчиков, Туапсе стал городом, навсегда оставившим зарубку в сердце.

На советские войска, с боями отошедшие в предгорья Кавказа, навалилась группа фашистских армий — 22 дивизии, из них 9 танковых и моторизованных. Гитлер намеревался с ходу завладеть Новороссийском и Туапсе, чтобы ворваться в Закавказье со стороны Черноморского побережья, лишить наш флот баз, потопить корабли. Часть сил противника ринулась на Грозненский нефтяной район. Специальные горнострелковые части врага нацелились на перевалы Кавказского хребта.

В те дни Зюзин подал заявление о приеме в партию. Были в нем и такие строки:

«Моя жизнь принадлежит Родине. Если нужно, я каплю за каплей отдам свою кровь для достижения победы над врагом».

После оставления нашими войсками Севастополя первостепенное значение приобрели порты Поти и Батуми.

Еще во время севастопольской обороны Поти и Батуми остались единственными на побережье портами, связанными железной дорогой с центром страны. Сюда стали стекаться транспорты с грузами из Севастополя и других прифронтовых портов. Необходимо было их в срочном порядке перегружать в поезда и отправлять в глубь страны. А на эти транспорты, в свою очередь, грузить боеприпасы и продовольствие для Севастополя, Новороссийска, Туапсе.

Кроме того, почти ежедневно прибывали суда с ранеными бойцами и эвакуированными женщинами и детьми. Их также нужно было переправлять дальше.

И здесь помогал огромный энтузиазм населения. Все работали с крайним напряжением, днем и ночью, прерываясь лишь во время воздушных тревог. [39]

«В 1942 году база в среднем за месяц принимала около ста транспортов и других крупных судов и столько же провожала в море, — рассказывает об этом периоде бывший начальник базы адмирал М. Ф. Куманин. — А каждое такое судно — это один-два железнодорожных состава грузов. Для охраны транспортов на переходе база выделяла за это же время около 400 кораблей разных классов — от катеров до экскадренных миноносцев. Сюда не входят корабли отрядов прикрытия, которые посылались для защиты наших коммуникаций на наиболее опасных направлениях.

Враг обрушивал на конвои удары своей авиации и подводных лодок, а с конца 1942 года — и торпедных катеров. Мы не имели возможности надежно прикрыть с воздуха наши коммуникации из-за ограниченности дальности действия истребительной авиации. Вся тяжесть борьбы с самолетами и подводными лодками противника, особенно в удаленных от базы районах, ложилась на корабли эскорта».

Охрана военно-морских баз лежала прежде всего на наших плечах — плечах летчиков морской авиации.

База в Поти очень скоро привлекла острое внимание немцев. Участились разведывательные полеты над портом. Но сбивать эти самолеты-разведчики было трудно. Их пилотировали опытнейшие летчики фашистской Германии. В бои они не вступали. Уходили, как правило, используя облачность.

К ним прибавились гидросамолеты «Дорнье», несущие разведывательную службу вдоль береговой черты. Иногда они садились на воду и оттуда продолжали наблюдения.

Было ясно, что они собирают сведения о выходе в море наших кораблей.

Необходимо было отбить у немцев охоту появляться вблизи базы. Для этого пункт управления авиацией вынесли на берег. Всем ближайшим постам службы наблюдения и связи — СНИС — было предписано сообщать о приближении немецких самолетов прямо на пункт управления. Когда первое сообщение о приближении «Дорнье» поступило на пункт, наши истребители были уже в воздухе и их навели на противника. Немецкий летчик пытался уйти пикированием, однако истребители настигли его и сбили. «Дорнье» упал в море и [40] затонул. После этого случая немецкие гидросамолеты опасались подходить к нам так близко.

Но немцы активизировали другие формы разведки и, в частности, высадку десантников-разведчиков. Такие операции ими проводились вблизи Сухуми, в окрестностях Очемчири, в районе Супсы и близ Поти. Но благодаря бдительности наших солдат и матросов, разведчики были выловлены и обезврежены.

Такой повышенный интерес к нашей базе, как выяснилось позже, объяснялся тем, что немцы намерены были высадить морской десант на побережье. Для этой цели на верфях Галаца и Браилова были уже готовы большие деревянные сейнеры.

Командование базы решило мобилизовать все возможные средства, чтобы сделать порты менее доступными с воздуха. Больше посылалось самолетов для воздушной разведки, больше выходило в море дозорных кораблей. Для этого были мобилизованы все слабовооруженные суда, экипажи которых проявляли небывалое мужество и самоотверженность.

16-го июля 1942 года Поти впервые подвергся жесточайшей вражеской бомбардировке. То там, то здесь воздух сотрясали взрывы, горели дома, рушились здания. Чувствовалось, что немцы хорошо видят свои цели. Одна бомба упала прямо в эсминец «Бодрый», который в это время стоял в ремонте. Другая — в трубу крейсера «Коминтерн», прошла сквозь корабль, пробила днище, но, к счастью, не взорвалась. Одна из бомб угодила в артиллерийский цех, выбросив вверх столб огня и осколков. Несколько бомб упало в море близ порта.

Скоро нависла угроза над Батуми и Сухуми.

Сразу после первого налета я приехал в Сухуми. Странное и скорбное зрелище представляли его улицы. Воронка на месте гигантского цветника. Разбитый дом. Срезанные осколками пальмы.

Но что это? Из палисадника ко мне протягивается обросшая густой коричневой шерстью рука. Невольно вздрагиваю. За оградой — обезьяна. На дереве — вторая. За поворотом улицы встречаю третью. Что за чертовщина? С чего это обезьяны разгуливают по городу? Откуда они взялись? И только потом соображаю: здесь же один из крупнейших в стране обезьяньих питомников. Видимо, бомбы разбили сетки, и животные разбрелись. [41] Странное, какое-то жуткое впечатление производили они на пустынных улицах.

Очень скоро период господства немцев в воздухе закончился. В дело вступили переформированные полки истребителей, в том числе и мой полк. «Хейнкели» и «юнкерсы» все чаще грудой обломков стали оставаться на кавказской земле.

Во время боя один из вражеских самолетов упал в море. Летчик-бомбардировщик спасся и был доставлен в штаб базы. На допросе он рассказал:

— Прежде чем направиться на Поти, наша часть перелетела на аэродром в Багерово, возле Керчи. Там нам показали кинофильм. На экране мы увидели ваш порт со всеми его сооружениями и кораблями, стоящими у причалов. Особенно выделялись линейный корабль и крейсера. На следующий день мы взлетели. Маршрут рассчитали — над Поти будем в предвечерние сумерки. Видимость прекрасная, по пути заметили несколько судов. Не дойдя километров двадцать до порта, самолеты разделились на группы. Вот и место, где должны быть порт и город. Но мы увидели лишь огромное облако бурого дыма. Над ним колыхались аэростаты заграждения. Я услышал в наушниках возгласы своих товарищей: «Аэростатен, аэростатен!» Ведущий приказал набрать высоту семь тысяч метров. Мы пролетели над облаком дыма, развернулись, легли на обратный курс, но никаких признаков порта так и не обнаружили. Командование выбрало для налета предвечерние сумерки, надеясь, что в это время не опасны прожекторы красных. Но прожекторы вспыхнули, их лучи стали слепить нас. Вокруг рвались зенитные снаряды. Я видел, как наши самолеты, нарушив строй, пытались вырваться из лучей прожекторов. Я тоже отвернул в сторону и приказал сбросить бомбы (их у нас было две — в тысячу и пятьсот килограммов) Больше мы ничего не смогли сделать. Напали ваши истребители и сбили нас. Самолет упал в море. Из экипажа уцелело два человека. На надувной лодке пытались выйти к берегам Турции, но добрались только до Батуми. Дальше шли пешком. Когда переплывали речку Чорох, мой товарищ утонул. А меня схватили ваши солдаты...

Можно сказать, что немцу повезло: он остался в живых. [42]

Огненный день

Тревожны были дни и ночи Туапсе. Ранее тихий курортный городок превратился в осажденный бастион.

Поднимались над морем зори, падали в волны кроваво-огненные закаты, но город не видел их. До рези в глазах всматривались его защитники в воздух, стараясь не пропустить зловещих черных точек на горизонте и взморье. Они могли появиться в любую минуту светлого времени суток.

Но и ночь не приносила покоя. Под покровом темноты шли к Туапсе новые и новые армады тяжелых бомбардировщиков. Шли с категорическим приказом: во что бы то ни стало выйти на цель, атаковать боевые корабли Черноморского флота.

— Воздух! Воздух! Со взморья идет группа бомбардировщиков противника!..

— Очистить летное поле!

— Паре Наржимского — в воздух!

К таким информациям и командам здесь привыкли.

Но к опасности, смерти привыкнуть нельзя: человек рожден для другого. И обостренно-решительным становится состояние парней, выруливающих сейчас на взлет...

Серые облака заволокли небо. Густой пеленой идут они на побережье. Что ж, погода явно благоприятствует пиратам: в сонмище туч легко затеряться, скрыться, уйти от преследования.

Машина Владимира Наржимского пробивает первый слой облаков. Никого... Следующий слой... Есть! Вот они! Девятка «хейнкелей-111» крадется к городу.

— «Волга»! «Волга»! Я — «Ястреб». На подходе девятка «хейнкелей»! За облаками. Высота... Нужна помощь! — слышит земля. Отвечает:

— Вас понял. Помощь идет. Задержите противника.

— Атакуем!.. — в наушниках ведомого почти юношеский голос гвардии капитана.

Строй девятки разбит. Гитлеровцы кидаются врассыпную: два истребителя не смогут сразу преследовать все самолеты. Отойдя в сторону от начавшегося боя, некоторые [43] из них ныряют в облака и снова ложатся на боевой курс.

Наржимский атакует ближайший самолет. Ведомый понял маневр, заходит гитлеровцу в хвост. По ненавистным крестам бьет свинцовый дождь.

Бомбардировщик валится на крыло. Подбили? Это нужно еще проверить: сколько раз отрывались таким образом фашисты иногда и от опытных летчиков. Так и есть! Пролетев в свободном падении несколько сотен метров, немец выравнивает машину.

— Врешь!.. Не уйдешь!

Истребитель Наржимского, словно невидимой нитью связанный с самолетом врага, повторяет его эволюции. Немец пытается уйти в облака. Поздно. Наржимский жмет на гашетку. Гулко рокочет пушка. Дымная трасса гаснет в корпусе «хейнкеля». Но смертелен ли этот удар? Наржимский пикирует рядом с летящим вниз самолетом. Сквозь «окно» в облаках стремительно надвигается крутой склон горы. Дальше нельзя — врежешься в скалы. Истошно ревет мотор. Нос истребителя снова направлен к тучам. Наржимский оглядывается: на склоне горы медленно оседает горное облако. Его прорезают молнии: фашист рвется на собственных бомбах.

В разрыве за облаками мелькнули две тени. Наметанный глаз летчика определяет безошибочно: наши. Отлично! Значит, помощь пришла. Теперь — в погоню за остальными.

— Владимир! Владимир! «Хейнкель» сзади! — в наушниках голос напарника.

Стремительный разворот навстречу. «Хейнкель» ведет яростный огонь. Но, не выдержав лобовую атаку, резко уходит влево, подставляя борт для удара. Взрыв. Обломки падают в облачность нижнего яруса. Теперь вверх, за облака.

Что за черт! Навстречу Наржимскому несется темная пылающая масса. Первая мысль: «Наш?» Нет, «хейнкель». Горящий самолет проносится мимо. Неплохо поработал кто-то из товарищей.

В разрыве облаков показался еще один немец. Стремительно уходит в сторону моря.

— В погоню! — кричит Наржимский.

— «Ястребы!» Я — «Волга». Прекратите бой! Немедленно возвращайтесь на базу. [44]

Разгоряченный боем, Наржимский неохотно снижается. Пробиты тучи — внизу показались бухточки и дома Туапсе. И тут Наржимский вздрогнул: вот что скрывалось за приказом с земли — к пирсам, где стояли боевые корабли, шла другая группа немецких бомбардировщиков. Отсекая их от бухты, навстречу неслись два «яка».

Нет, пожалуй, друзья не успеют. «Мы успеем», — думает капитан Наржимский и сразу принимает решение: атаковать ведущего, разбить строй.

Гитлеровец явно не ожидал нападения. Неведомо откуда свалившийся русский, казалось, шел на таран. Лоб в лоб. Ничего, у пилота райха нервы тоже в порядке. На испуг его не возьмешь!

Самолеты стремительно сближались. Еще несколько секунд и...

— Фанатик! — услышали наши на земле. — Фанатик! — яростно прорычал немец. В последнее мгновение он свалил самолет вниз.

Наржимский пронесся над «хейнкелем», едва успев заметить, как испуганно шарахнулись в стороны встречные самолеты. Подбить он, кажется, никого не подбил. Но строй развалил — это тоже неплохо.

Теперь можно выбрать цель для атаки более спокойно. Он развернулся и выбрал ближайший «хейнкель». Перекрестье прицела положил на кабину пилота, открыл огонь и сразу увидел, как осколками разошелся плексиглас на немецкой машине. Она клюнула и свалилась в крутящийся штопор. Нет, это не имитация. Это агония.

А бой уже полыхал. Подоспевшие «яки» гнали гитлеровцев в море. Теперь можно и на аэродром.

Владимир глянул назад. Молодец ведомый! Уже успел выйти из боя и уже охраняет своего командира.

Самолеты идут на морем. Пора менять курс.

Внизу маленькой точкой движется морской охотник — небольшое военное судно. Но почему оно ведет огонь? По кому? Вроде бы немецкие десанты сюда еще высаживаться не пытались.

Снизившись, Владимир увидел, что пушки катера задраны в зенит, бьют по кромке спускающейся на море огромной серой тучи. И Наржимский заметил едва различимое на ее темном фоне звено «хейнкелей».

— Горючего хватит? — спросил он ведомого.

— На пять минут. [45]

Они понимали друг друга с полуслова.

Круто полезли вверх и сразу пошли в атаку.

Из города наблюдали бой катера и подумали было, что это от его меткого залпа загорелся один из немецких самолетов. Но когда тот резко пошел к воде, все увидели, что его сопровождает «Яковлев». Машина ярко выделялась на фоне отяжелевшего, иссиня-черного неба: с моря надвигался шторм.

Они приземлились, когда уже совсем стемнело.

Видимо, кое-какие вести уже дошли с наземных постов до аэродрома, потому что командир полка шагнул из темноты и полушутя бросил Владимиру:

— Нельзя же так, капитан! Если каждый из наших пилотов ежедневно будет вытворять такое — у Гитлера не останется летчиков...

— А может быть это и к лучшему, — отпарировал Наржимский. — Забот у фюрера будет меньше.

Цель — анапа

Вторые сутки небо над Геленджиком было затянуто тучами. И, как испарина земли, навстречу им тянулись слоистые облака белого промозглого тумана.

Мы как раз кляли небесную канцелярию, а заодно и всех наших метеорологов, когда за мной прибыл посыльный из штаба.

— Вот какие дела, товарищ Авдеев, — командующий помолчал, испытующе взглянул на меня. — Знаю: ребята последние дни поизмотались, но что делать... Война есть война... Одним словом, нам стало известно, что в Анапе противник сосредоточивает быстроходные десантные баржи и торпедные катера. Нужно проверить эти сведения. А заодно посмотрите, что делается и на немецком аэродроме у Анапы... Как все это сделать — не вас учить...

— Слушаю, товарищ командующий!

— Ну вот, и действуйте! — он вышел из-за стола и пожал руку.

— Кстати, вот ознакомьтесь. Немецкая новинка. Посмотрите. [46]

Я взял листки бумаги и прочел: «Торпедные катера типа «С-6» появились в Черном море в начале 1942 года. Данные катера следующие: длина 36 м и ширина 5 м, водоизмещение 62 тонны, максимальная скорость хода 40 узлов. На катере установлены два мотора по 1200 л. с. с непосредственным впрыском горючего. Личный состав 10 человек.

Вооружение «С-6» — два носовых торпедных аппарата. Калибр торпед 500 мм. Зенитное вооружение от одной до трех 20-мм пушек. Используется противником при охране караванов, для несения патрульной службы в своих базовых районах и в ночное время для нападения на корабли в открытом море и на коммуникациях. Катер «С-6» сильно уязвим пушечно-пулеметным огнем, так как имеет моторы жидкостного охлаждения и запас быстро воспламеняющегося авиационного бензина (в кормовой части). От огня наших самолетов спасается маневрированием»...

— Что же, будем охотиться и на этого хищника! — Только не увлекайтесь, Авдеев! Помните — нам нужна разведка, а не гибель летчиков. Объекты в Анапе — вещь серьезная. Там сосредоточено много зенитных установок, да и немецкие аэродромы рядом...

«Кого послать? — размышлял я, возвращаясь из штаба. — Вероятно, Белозерова». Этот мастер разведки, впоследствии Герой Советского Союза, командовал разведывательным звеном. На машинах Белозерова мы установили импровизированные самодельные фотоаппараты. [47] Хитрый механизм соединял аппарат с кнопкой. Летчик нажимал ее, производился снимок и автоматическая перестановка кадра.

Я понимаю, что, посмотри сегодняшний пилот-разведчик на нашу аппаратуру, установленную тогда на «яках», это зрелище доставило бы ему немало веселых минут.

А тогда... Тогда мы гордились изобретательностью наших умельцев. Ждать, пока подойдет новая аппаратура, мы не могли и по мере возможности искали выход из положения своими силами...

Звено истребителей, которое вел я, прикрыло звено разведчиков. Облака помогли нам. Вероятно, гитлеровцы решили, что в такую погоду ждать опасности неоткуда: с их аэродрома не поднялся ни один «мессер».

Аппараты Белозерова и на этот раз не подвели. На проявленной фотопленке были отчетливо видны торпедные катера и десантные баржи противника. Маленькие белые черточки, лучами отходившие от линий пирсов, ясно виднелись на снимках.

Но немцы, конечно же, не могли не заметить наших разведчиков. И они ясно представляли себе, что последует за их появлением. Ждать гитлеровцы не будут: рассредоточат корабли по бухтам, укроют в малоприметных с воздуха местах.

Промедление здесь, если не смерти, то проигранной операции подобно.

Запрашиваю разрешение штаба на боевой вылет. Получаю добро, созваниваюсь с командиром штурмовиков.

— Друже, пора!

Нашим коллегам такие операции не в новость. Их реактивные снаряды — «эрэсы» — и пушки отлично приспособлены для штурмовок торпедных катеров.

Вижу, как звено за звеном поднимаются в воздух штурмовики. Делают круг над аэродромом.

Пора и нам. Взлетаем. Разбиваемся в воздухе на две группы: на группу прикрытия и ударную. Первая будет прикрывать непосредственно штурмовики. Вторая — блокировать гитлеровский аэродром. Я — во главе ударной.

Взлетев последним и проверив, что группы в сборе, ложусь на маршрут. Оглядываюсь. Летчики, четко выдерживая интервалы, следуют за ведущими. Шестерки [48] «Ильюшиных» идут в строю «пеленг». Мы, истребители, — парами и четверками.

Прежде всего — скрытность. От нее зависит если не сто, то во всяком случае семьдесят пять процентов успеха нашего замысла.

Дойдя до моря, переходим на бреющий. Внизу, всего в каких-нибудь тридцати — сорока метрах, под плоскостями машин бушует море. Резкий декабрьский ветер гонит над волнами холодную водяную пыль. Кажется, брызги от сшибающихся в ожесточенной своей схватке могучих валов вот-вот накроют самолеты.

Нервы у ребят крепкие. Никто не поддается соблазну подняться немного выше. У Абрау-Дюрсо проходим даже ниже обрыва. Это несколько рискованно, но зато нас не засекут с берега.

У Анапы горы понижаются. Пора. Вырываюсь со своими ведомыми вперед и иду на гитлеровский аэродром. Нужно успеть предупредить взлет немецких истребителей, иначе атака может быть сорвана.

Ударную группу делю на подгруппы. Пара старшего лейтенанта Протасова будет меня прикрывать. Протасов — надежный телохранитель, отличный летчик, он никогда не терял ведущего и не только хорошо прикрывал, обеспечивая атаку, но и сам при удобном случае наносил быстрый, неотразимый удар. На его счету уже не одна победа. Иван Иванович — штурман полка, немалый начальник, но чрезвычайно скромный товарищ, поэтому ходит всегда за ведомого. И любой из пилотов считает за честь летать с ним.

На скорости подходим к аэродрому. И надо сказать, едва успели: пара Ме-109 идет на взлет. С ходу атакуем. Передний «мессер» взорвался. Густой черный дым закрыл взлетную полосу, на секунды заслонил второй вражеский истребитель. Ребята бьют почти наугад. Наверное, это и называется военным счастьем. Едва опал высокий столб хмари, мы увидели, что и второй «мессер» пылает. Теперь — не дать взлететь другим. Бьем по машинам, канонирам, по бегущим к истребителям людям. Одна, вторая, третья фигурки неподвижно застывают на земле.

Аэродром блокирован. Вижу, как через несколько минут вступают в бой группы прикрытия «илов»: это с соседних немецких баз успели подойти истребители. [49]

А в это время, набрав высоту до шестисот метров, на порт обрушиваются штурмовики. Огненные хвосты вырываются из-под плоскостей машин: в дело вступили «эрэсы». Бьют пушки. В одном, втором, третьем месте вспыхивают БДБ — быстроходные десантные баржи. От прямого попадания снаряда щепками разлетается торпедный катер. Другой окутывает туча белого дыма. Ее разрывают огненные молнии: видимо, на катере взорвались торпеды.

Второй заход, третий. На мечущихся по набережной и пирсам гитлеровцев сыплются мелкие бомбы. И снова вспыхивают, как свечи, баржи и катера...

Замечаю: в хвост к Михаилу Грибу заходят два Ме-109. Увлеченный боем, он кажется, не видит опасности. Кричу:

— Внимание, Гриб! Тебя атакуют!..

Да, наш одессит попал в переплет. Весельчаку, балагуру сейчас не до шуток. Единственно, что успевает Гриб, — молниеносно бросает машину в переворот, уходит из-под удара. На первый случай можно мириться и с этим. Спешу на помощь, но меня упреждают два «яка». Это Протасов издали открывает огонь. Немцы отваливают, оставив след пулеметной очереди на плоскости Гриба. Впрочем, он заметил это, только вернувшись на аэродром.

— Увлекся, понимаешь, — оправдывался он. — Самому захотелось спикировать и поработать пушкой!

Мы тогда крепко поругались: уж кто-кто, а Гриб-то отлично знал, что цена такой «увлеченности», потеря бдительности в бою — цена жизни. А мы и так почти каждый день хоронили друзей...

Date: 2016-05-25; view: 281; Нарушение авторских прав