Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






У жизни нет черновика





В тот день Лизе так и не суждено было вымыть пол до конца. Известие о том, что Львовский «в бегах», настолько огорчило ее, что она не могла больше ничем заниматься. И вдруг Лиза вспомнила отца Николая. Надо же, во всех этих передрягах ей на память не раз и не два приходили слова старенького священника, сказанные им тогда, на ступеньках кладбищенского домика. А вот сам старик... до него ли ей было? И вот сейчас, когда Лизе было так одиноко, холодно и неуютно в пустой сидоринской квартире, она вспомнила отца Николая. И ей стало стыдно. А вдруг пожилому человеку сейчас плохо, вдруг ему нужны лекарства? Когда-то он помог умным и добрым советом им с Асинкритом, а вот сейчас...

Лиза собралась в минуту. В ближайшей аптеке купила кучу лекарств, приводя в немалое замешательство стоявшую за прилавком женщину.

- Девушка, вы скажите точнее, что вам нужно.

- Все.

- Так не бывает.

- Бывает.

- Хорошо, что у вас болит?

- Душа. Но я не для себя.

- Плохо спите?

- Очень плохо. Так, сердечное взяла. Вот здесь у вас написано – общеукрепляющее. Пробейте тоже...

Через час она уже стучалась в маленькую давно некрашеную дверь старенького домика на кладбище. Никто не ответил. Толстикова слегка подтолкнула – и дверь открылась. Еще одна дверь, в сенях. Лиза вновь постучала и произнесла:

- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную.

- Аминь, - ответил ей слабый старческий голос.

Отец Николай лежал в кровати. Если бы не зажженные в каждом углу комнаты лампады, Лиза вряд ли разглядела, как осунулось лицо священника. Она опустилась на колени и протянула руки для благословения. Отец Николай перекрестил и благословил молодую женщину, затем поманил ее к себе: «Ближе» - и поцеловал в макушку.

- Пришла? Хорошо. Значит, услышала.

- Отец Николай... батюшка, что-то вы хворать вздумали?

- Так ведь, слава Богу, пожил. Грех жаловаться. До Рождества точно доживу, а там...

- Батюшка, не говорите так, – и Лиза вскочила, вспомнив про сумку, – я вот лекарств вам принесла.

Отец Николай улыбнулся:

- Глупенькая ты у меня, Лизонька. Совсем еще девчонка.

Столько в этих словах было любви, что слезы сами навернулись на глаза гостьи.

- Не обижайся, - и он погладил Лизу по голове.

- А я и не обижаюсь.

- Вот и правильно. Мне сейчас совсем другое лекарство требуется, а не твои пузырьки. Ну, да ладно. Поговорить я с тобой хотел. Бери стул, садись поближе, и слушай старика.

Но Лиза не сдавалась.

- Батюшка, я чаю хорошего купила. И черного, и зеленого. Печенье...

- Ох, заботушка! Хорошо, оставь. Пригодится. А теперь я тебя кое о чем спросить хочу.

- Слушаю, батюшка.

- Вчера Михайлов день был, праздник великий – архистратига Михаила. В церковь ходила?

- Некогда было. Простите батюшка.

- Значит, за упокой отца родного и мужа даже свечки не поставила?

- Забыла! – Лиза чувствовала, что краска стыда заливает ее лицо. – Сейчас столько забот навалилось, переживаний...

- Молчи!– неожиданно повысил голос отец Николай. Затем добавил мягче:

- Когда человек оправдывается – гордыня его устами глаголет... Еще спросить хочу. С Асинкритом живете как муж и жена? Что молчишь?

Лиза стала пунцовой и еще ниже опустила голову.

- Не слышу...

- Да.

- Опять не слышу...

- Живем, батюшка. В гражданском браке.

- Как, как это называется?

- Брак. Гражданский. Мы же любим друг друга, батюшка. Когда все утрясется...

Лиза не договорила. Внезапно отец Николай приподнялся и легонько стукнул ее своим маленьким кулачком по голове.

- Эх ты, башка садовая. Утрясется! А ты не думаешь, что потому и не утрясается все?

- Почему? – переспросила заплаканная Толстикова.

- В церковь не ходишь, Бога не благодаришь. Ты думаешь, это твой Асинкрит умный такой – взял и разрешил все проблемы? Молчишь, и правильно делаешь, что молчишь. Живешь в блуду...

Толстикова не выдержала:

- Это неправда!

- Правда!

- Нет, не правда, батюшка. Мы любим...

- Не оправдывайся! Если по-настоящему любите друг друга, сначала под венец встаньте, Богу клятву дайте. И станете тогда одним целым. А то придумали – гражданский брак! Как-то ко мне приходит одна женщина. Мы, говорит, хотим лучше узнать друг друга. И моего благословения, дура, просит. Ну я и «благословил» ее – до ворот палкой гнал.

Священник замолчал.

- А что потом, батюшка? – шмыгая носом спросила Лиза.

- А потом пришла опять. Ревела, как ты сейчас. Хахаль «узнал» ее, а потом ушел «узнавать» другую.

- Сидорин не такой, - начала было Лиза, но под грозным взглядом старика остановилась. – Простите...


- Так-то же. Повезло тебе – пост начинается. Самое главное время для души: когда каешься и постишься – свое сердце до донышка видишь.

- А можно у вас исповедаться?

- Нет, слаб я, да и отказываю всем, почему тебе должен делать исключение?

Лизу огорчили последние слова отца Николая. Он заметил и это.

- Еще и обидься. Я другое имел в виду: кого больше любишь – с того больше и спрашиваешь. А вот после Рождества я соберусь силами, и Бог даст, обвенчаю вас.

- Поняла, - просияла Лиза. – Все сделаю, как вы сказали.

- Вот и хорошо. Когда Асинкрит вернется, пусть придет ко мне. Один. Без тебя. Поняла?

- Поняла, только не ругайте его сильно, батюшка. Он горячий, вспыльчивый.

- И я тоже горячий.

- Вот я и говорю...

- И зря говоришь. Другой у меня к нему будет разговор. Наш с тобой передашь ему сама. А что заступаешься за Асинкрита – это правильно, но, запомни: ответ за семью всегда мужчина держит.

- Вы же сказали – одно целое...

- Ишь ты, вспомнила! Сказал. Да и не я это сказал, а Другой, - и отец Николай торжественно перекрестился. – И вообще, девонька, мудрость – она не в умении правильные слова говорить, а в том, чтобы вера без дела не жила. Ко мне иной раз приходят – чаще совсем молодые, смотрят чуть ли не в рот, мол, научи, батюшка, как правильно жить. Говорят – «правильно», а думают – счастливо. Очень просто, отвечаю. Почитай отца и мать свою – и будешь долголетен. Не суди никого – и болеть не будешь. Если ты женщина – почитай мужа своего, если мужчина – береги и заботься о жене, Богом тебе данной. Детей воспитывай в любви и строгости. Всегда твори милостыню. И за все благодари Господа. Как, спрашивают, и это все?

Вдруг отец Николай засмеялся:

- Они, видать, меня дурачка с каким-нибудь тибетским гуру перепутали. Думают, сяду сейчас в позу лотоса, подниму руки к небу, затем поднимусь к потолку и произнесу оттуда сверху что-нибудь вумное. – Он так и сказал – «вумное». И вновь засмеялся, искренне и открыто, как ребенок.

Лиза улыбнулась, а затем неожиданно даже для себя, спросила, пряча хитринку в глазах:

- А разве вы этого не умеете?

- Чего?

- Левитировать?

- Чего-чего?

- Ну, летать. В воздух подниматься.

Отец Николай погрозил Лизе пальцем, затем сказал:

- А чего тут уметь? Это все фокусы, девонька. Для тех простаков, кто вроде бы истину ищет, а на самом деле – приключений и чуда. Поэтому и прутся в эту Шамбалу, прости, Господи.

- А идти не надо?

- Почему же? Надо. Только не туда, а к Нему, - и одними глазами старец показал на икону Спасителя. И вновь перекрестился – медленно и торжественно. Перекрестилась и Лиза.

- А если человек хороший, добрый, но не верит в Бога, тогда что, батюшка?

- Все равно идти надо – навстречу своему сердцу.

- Что к нему идти, оно всегда с нами, - притворилась непонимающей Толстикова. Ей, как и любой женщине, хотелось больше конкретики, а старец выражался символами.

Отец Николай улыбнулся:

- Хорошо, скажу по-другому: живи сердцем и не стой на месте...

- А если захочется передохнуть?

- Нельзя.

- Но почему?

- Или – вперед, или – назад. Третьего не бывает.

- Батюшка, но ведь иной раз просто паузу требуется взять...


- Для чего?

- Чтобы жизнь обдумать свою...

- Иди вперед – и обдумывай.

- А если человек решится все начать с нуля?

- То есть по-новому?

- Да.

Старец замолчал, будто решая, сказать – или не сказать. Позже Лиза поняла: отец Николай очень не хотел предстать перед ней «фокусником», боялся той самой «прелести», которую имел в виду, говоря о восточных «мудрецах». Но в конце концов он решился, видимо, посчитав, что вера Толстиковой достаточно крепка, чтобы не соблазниться услышанным.

- Когда Асинкрит жил в Тамбове, он купил в магазине маленькую зеленую книжку – стихи местной поэтессы. Слыхала такую фамилию – Дорожкина?

- Нет, не слыхала. Это он вам рассказывал?

- Ничего он не рассказывал.

- Дорожкина, говорите?

- Заметила, какая «говорящая» фамилия? Ему стихи не понравились, и он отложил книгу в сторону. Но не выбросил ее. Так вот, когда он приедет, попроси его найти эту книгу, открыть наугад и прочитать одно стихотворение. Хорошо? И тогда ты поймешь, почему нельзя стоять на месте...

- Именно наугад?

Старец кивнул.

- Все. А теперь иди с Богом. Устал я очень.

 

***

Сидорин приехал через два дня. Лиза кормила его ужином. Странно, но в этот момент она чувствовала себя простой деревенской бабой, которая сидит, подложив руку под подбородок, и рассказывает мужу новости, случившиеся за то время, пока его не было дома. И она рассказала Асинкриту о своей встрече с отцом Николаем. Немного заколебавшись, поведала даже о том, как придя домой, попыталась найти зеленую книгу. Перевернула вверх дном весь дом, но произведения неизвестной поэтессы Дорожкиной в доме не оказалось. Молча поглощавший до этого пищу Сидорин, со вздохом отложил вилку и сказал:

- Тебе же сказано было, Алиса: пусть Асинкрит возьмет, откроет и прочтет.

- Но ведь интересно же было узнать, почему...

-...нельзя останавливаться?

- Почему нельзя... Слушай, ты что, смеешься надо мной?!

- Не-а. Дивлюсь на тебя, душа моя. Ты же глубоко почитаешь отца Николая. И вот старец тебе говорит: сделай так-то и так-то. И что же мы видим? Едва придя домой, не дождавшись мужа...

- Пока мы не венчанные, ты мне не муж! – неожиданно выпалила Лиза.

- Хорошо. Не дождавшись чужого для нее человека, Асинкрита Васильевича Сидорина...

- Ты мне не чужой...

- Еще лучше. Не дождавшись не совсем чужого ей Асинкрита, нарушает просьбу старца. Интересно, когда я завтра пойду к нему, рассказать об этом или нет?

- Только посмей!

Асинкрит, засмеявшись, вдруг погладил Лизу по голове.

- Только попробуй скажи, что я глупая...

- Кто? Ты? Да умнее тебя на всей Среднеевропейской возвышенности нет женщины. Вот те крест! Только объясни мне, неужели ты думаешь, что если он знает о какой-то зеленой книжке, купленной в Тамбове неведомо когда, знает о каком-то стихотворении какой-то Дорожкиной, то почему не знает о том, как ты вчера...


- Позавчера...

- Господи, неужели важны детали?

- Очень важны.

- Соглашаюсь. Как ты позавчера наводила шмон в моих вещах?

- Фи, Сидорин: шмон. А еще борец за чистоту русского языка.

- Не уводи меня в сторону, не получится. Так ответь мне: как ты думаешь, он сейчас там, лежа в своей кровати, знает об этом...

- Знает.

- Ну?

- И все равно: попробуй скажи - убью! И еще. Если будет ругать тебя, вали все на меня.

- Что валить?

- Все! Ладно, хватит об этом. Скажи, где книга Дорожкиной?

- Знаешь, Алиса, здесь на самом деле все забавно получается...

И Асинкрит рассказал, что перед отъездом в Москву он собрал несколько книг, которые пылились у него и лежали мертвым грузом, решив подарить их местной библиотеке. Книг было немного, и Сидорин решил занести «ценный груз» по пути на вокзал. Но в тот день в библиотеке был выходной. Пришлось вести их сначала в Москву, а затем обратно домой. Асинкрит поднялся и принес из прихожей свою сумку. Минута-другая, и вот уже маленькая зеленая книжка лежит на столе. Он видит, как волнуется Лиза.

- Открывай!

- Ты уверена?

- Абсолютно.

- Алиса, я не знаю, что имел в виду отец Николай, но сейчас скажу честно: стихи мне не понравились: типично женские стихи.

- Слушай, что-то ты стал нашего брата критиковать...

- Хочешь сказать, вашу сестру?

- Вот именно. Тебе было сказано: открывай наугад.

- Как прикажете. Кстати, ужин был очень вкусный.

- На здоровье. Так ты откроешь?

Сидорин взял книгу, открыл ее. С минуту он молчал, а затем стал читать:

 

Все беспокойней ночи темные,

Все беспокойней мыслей нить.

Мои года, мне отведенные,

Кому дано остановить?

 

И от кого зависит это –

Длинна ли жизнь иль коротка?

Означен день полоской света

У жизни нет черновика...

 

Рассвет, закат. Еще немного,

И вот – окончен путь земной.

К обрыву подойдет дорога,

А дальше? Дальше – путь иной.

 

Как?! Не увижу птичьи стаи

И в синем небе облака?..

Прошепчет дерево листами:

«У жизни нет черновика...»

 

Смятенье вдруг охватит душу,

Сожмет и не отпустит страх,

И только выплеснешь наружу

Сквозь зубы стиснутые: «Ах!..»

 

Ах, если б знать, что так получится,

Иначе б жил, наверняка...

Но скажет черная попутчица:

«У жизни нет черновика...»

 

Глава сорок третья.

Что такое любовь?

От отца Николая Сидорин пришел задумчивый и даже мрачный. Как ни пытала его Лиза, он упорно отказывался передать свой разговор со старцем.

- А я тебе все рассказала, - делала она очередную попытку, - а ты...

- Прости, душа моя, но мне велено молчать, аки рыбе.

- Но ко мне ведь это не относится?

- Относится в первую очередь. Придет время...

- И что?

- И ты все узнаешь.

Зато в качестве возмещения «морального ущерба», Асинкрит подробнейшим образом рассказал Лизе о своих планах. О том, что выбор его новой «штаб-квартиры» от него не зависит. Завтра-послезавтра он узнает будет ли это Смоленск, Брянск или Калуга. Рассказал о предстоящей через неделю показательной охоте на волков, где он должен быть обязательно.

- И ты не можешь отказаться? – спросила Лиза, зная нелюбовь Сидорина к подобным мероприятиям.

- Меня не поймут, душа моя. Охота будет проходить где-то на рубеже моей прежней территории...

- Хочешь сказать – нынешней?

- Ну да, и той, что скоро станет моим новым рабочим местом. С кем-то попрощаюсь, с кем-то познакомлюсь. Говорят, ожидается приезд всяческих знаменитостей, вроде политиков и артистов, но это можно пережить.

Лиза вздохнула и, пытаясь придать своему взгляду строгость, посмотрела на Сидорина:

- Только обещай мне на охоте не пить...

- Сколько раз я тебе говорил, что на охоте не пьют?

- А что же столько мужиков, собравшихся в одном месте, делают?

- Охотятся. Пьют после охоты. Но я постараюсь оттуда побыстрее смотаться. И вообще, мы сейчас с тобой не о том говорим.

- Да? А мне кажется, ты со мной вообще разговаривать не хочешь. Вхожу в привычку?

- Конечно же, нет, но если мне было сказано...

- Я все поняла, Сидорин, - перебила Асинкрита Лиза, - старец запретил тебе говорить. Но просто о батюшке ты мне можешь что-то сказать?

- Ты же недавно видела его?

Лиза встала.

- Все, я пошла. Посуду вымоешь сам, конспиратор.

Сидорин взял ее за руку.

- Прости. Сядь. Ты права. Просто старец очень...

- Огорчил тебя? – подсказала Толстикова.

- Точнее будет сказать – опечалил. Так опечалил, что о каких-то деталях вспомнить трудно. Но все-таки можно. Прихожу, а он читает. Знаешь, что?

- Судя по твоему загадочному виду, явно не жития святых.

- Точно. «Два капитана» Каверина.

- А может, он смотрел картинки?

- Нет, читал. Сказал мне, что хорошая книга – любви в ней много. Как же, отвечаю, помню. «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Старец, заметил мою улыбку, говорит: «Между прочим, очень мудрая мысль. Люди, действительно борются только тогда, когда что-то ищут, а находят – и сдаются». Как это сдаются, спрашиваю. Он отвечает: «Возьмем, к примеру, тебя. Когда искал любви Лизы, ведь боролся же? А теперь сдался». Кому, интересно, я сдался?

- Спрашиваешь ты, - было видно, что, слушая эти слова, Лиза торжествовала.

- Спрашиваю я, а кто же еще? И как он мне здорово ответил: «Сдался своей собственной победе». Вот так-то. Неужели это правда?

- Не знаю, старцу виднее, - Лиза была сама скромность.

- А потом я спрашиваю, а как, мол, сама Елизавета Михайловна?

- А он что?

- Давно, говорит, капитулировала, полностью и окончательно...

- Врешь!

-...позорно бежав с поля боя!

- Мерзкий ты тип, волчок!

- А мы, серые, все такие.

- Он же другое сказал...

- Другое, - вновь посерьезнел Сидорин. – «Такие, как она, не сдаются», сказал. И добавил: «Кто много терял, тот ценит даже малое». Чувствую, что старец на философский лад настроен, набираюсь наглости и задаю глупейший вопрос.

- Ты спросил, что такое любовь?

Сидорин с удивлением посмотрел на подругу.

- Да. А как ты догадалась?

Лиза улыбнулась:

- Мы с тобой две половинки одного целого... Так что же ответил батюшка?

- А я то думал, что только мне дано удивлять других... Урок мне.

- Сколько у тебя их еще будет, зубастый.

- Вот и с эпитетами у тебя все нормально.

- А то! Но ты мне зубы не заговаривай, что же сказал старец в ответ на твой вопрос?

- Сказал, чтобы я не умничал: «Не определений взыскуй, а любви. Не голову грузи, а сердце». И только посоветовал перечитать тринадцатую главу из первого послания апостола коринфянам.

- Тринадцатую? – с этими словами Лиза встала и подошла к книжной полке. Через минуту она вернулась на кухню с книгой. Нашла нужную страницу и стала читать вслух: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

Не радуется неправде, а сорадуется истине;

Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не пересыхает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится»...

Она умолкла, молчал и Асинкрит.

- О чем ты думаешь? - наконец, после долгого молчания, спросила Лиза.

- О Любови.

- О любви?

- О Любе Братищевой.

- Ты знаешь, я о ней очень часто думаю.

- Как она?

- Плохо. Если ты не видел ее неделю...

- Я не видел больше.

-...ты вряд ли узнаешь Любашу.

- О, Господи! А что говорят врачи?

- Обычные в таких случаях слова: делаем все возможное, но... И разводят руками. Метастазы у нее в позвоночнике. Боли нестерпимые.

- Наркотики колют?

- Колют, и про хоспис говорят. Он в нашем городе маленький. Вадим уже ищет место... Страшно ей, особенно ночи Любочке тяжело даются. За Олю очень переживает, плачет.

- Она знает, что...

- Знает, - сразу поняла Сидорина Лиза, - хотя ей про остеохондроз говорят. Впрочем, одна хорошая новость все-таки есть. Мы с Галиной разыскали непутевого отца Олечки.

- И что, не совсем безнадежен?

- Мне показалось, что совсем. Но у типа этого есть сестра, очень порядочная женщина. Одинокая. Сейчас она здесь, откуда-то из-за Урала приехала. Представляешь? Говорит, чтобы мы за Олю не переживали... О чем ты молчишь?

- Я вспоминаю, есть ли у тебя гитара.

- Есть. Миша не играл, но всю жизнь мечтал выучиться. А при чем здесь гитара?

- А при том, что сегодня воскресенье, в больнице вот-вот тихий час кончится, к больным придут родные и друзья...

- Ты хочешь...

- А какие люба песни любит? – похоже Сидорин не слышал Лизу.

- Традиционно – Окуджава и все песни, что мы в юности в походах у костра пели. Да, Визбора очень любит, Клячкина, Егорова.

- Отлично. Собирайся, душа моя, поехали.

- Ты уверен? Нас могут не пустить.

- Пусть только попробуют.

- Нельзя,- поняла все Лиза, - нам нельзя сдаваться.

- И мы поборемся с ней за Любу. Так легко мы друзей не отдаем.

- С ней? – удивилась Толстикова. – Ты о ком говоришь?

- О черной попутчице в белых одеждах.

 

***

Но их действительно не пустили, вернее, не пустили Сидорина с гитарой. Он категорически не пожелал оставить инструмент в приемном покое. Лиза прошла к Братищевой в палату и укутала подругу заранее приготовленным пуховым платком. В этот вечер Асинкрит пел только по заявкам Любы, которая впервые за много месяцев была искренне счастлива. В палате кроме нее были Лиза, дочь Оля и Нина – та женщина, что приехала из-за Урала. Олечка или Толстикова поочереди высовывались в форточку, и называли ту или иную песни, а Сидорин пел – без перерыва. Лиза видела, что поначалу Асинкрит волновался, но с каждым новым аккордом голос его звучал все увереннее. А голос был совсем не плох, но самое главное – и это почувствовали все – Сидорин поймал кураж. Уже после первой песни раздались аплодисменты: Лиза и Люба не могли видеть, что все окна пятиэтажного здания больницы облеплены больными. Асинкрит поначалу прижал палец к губам, тем самым попросив не хлопать ему, но потом решил, что это было бы неправильно: если уж концерт – так концерт. Пусть люди чувствуют себя зрителями.

А когда он запел самую «затертую» песню Визбора – «Милая, моя, солнышко лесное», то вдруг почувствовал, что ему вторит большой «хор». Пели люди в больничных пижамах, пели молоденькие сестрички и пожилой врач, пела Люба. Пела и плакала, по-детски размазывая слезы по щекам. На какое-то мгновение комок подкатился у Асинкрита к горлу, и только усилием воли Сидорин заставил себя улыбнуться и петь, как ни в чем не бывало:

Не утешайте меня, мне слова не нужны

Мне б отыскать тот ручей у янтарной сосны...

Но закончил он свой импровизированный концерт другой песней. Своей любимой. Пел ее Сидорин в такой тишине, что когда в конце концов умолкли усталые струны, и слушатели будто впали в оцепенение, из которого их вывели только крики, раздавшиеся одновременно на нескольких этажах: «Больные, на ужин». Асинкрит положил гитару на землю и подошел вплотную к окну Любиной палаты. Нарисовал на стекле сердечко и прокричал:

- Сестренка, готовься к путешествию!

Лиза и Люба переглянулись.

- Мы не поняли, акын, – так, разумеется, назвать Сидорина могла только Лиза, но глаза у нее тоже были заплаканы.

- Придет время, поймете.

- Когда придет, Асик? – тихо спросила Люба, но Сидорин услышал ее.

- Очень скоро, очень...

А вот та песня, которой он закончил свой концерт под окнами больничного корпуса:

Я бы новую жизнь своровал бы, как вор,

Я бы летчиком стал, это знаю я точно,

И команду такую: «Винты на упор!»

Отдавал бы, как Бог, домодедовской ночью.

 

Под моею рукой чей-то город лежит,

И крепчает мороз, и долдонят капели,

И постели-метели, и звезд миражи

Освещали б мой путь в синеглазом апреле.

 

Ну, а будь у меня двадцать жизней подряд,

Я бы стал бы врачом районной больницы.

И не ждал ничего, и лечил бы ребят,

И крестьян бы учил, как им не простудиться.

 

Под моею рукой чьи-то жизни лежат,

Я им новая мать, я их снова рожаю,

И в затылок мне дышит старик Гиппократ,

И меня в отпуска все село провожает.

 

Ну, а будь у меня сто веков впереди,

Я бы песню забыл, я бы стал астрономом,

И прогнал бы друзей, просыпался один,

Навсегда отрешась от успеха земного.

 

Под моею рукой чьи-то звезды лежат,

Я спускаюсь в кафе, словно всплывшая лодка,

Здесь по-прежнему жизнь, тороплюсь я назад

И по небу иду капитанской походкой.

 

Но ведь я пошутил, я спускаюсь с небес,

Перед утром курю, как солдат перед боем.

Свой единственный век отдаю я тебе:

Все, что будет со мной, это будет с тобою.

 

Под моею рукой твои плечи лежат,

И проходит сквозь нас дня и ночи граница,

И у сына в руке старый мишка зажат,

Как усталый король, обнимающий принца.

 

***

А через полчаса Сидорин, не объяснив ничего, исчез из города. Он только поцеловал на прощание Лизу и попросил ее:

- Очень тебя прошу, не спрашивай ни о чем. Когда я вернусь – все объясню.

- А когда ты вернешься? – неожиданно робко спросила Толстикова. Она уже поняла, что с этим человеком спорить бесполезно.

Появился Асинкрит через четыре дня, как раз накануне своего отъезда. Вернулся сияющий. И вновь умудрился удивить Лизу. Да что Лизу! В больнице, куда он направился первым делом, главный врач долго пытался образумить Сидорина. Рядом сидел Глазунов и молча смотрел в пол.

- Вы с ума сошли, молодой человек. Ей уход нужен, понимаете?

- Уход будет. Обещаю.

- Я имею в виду квалифицированный уход.

- Я тоже.

- Там в монастыре будет сиделка? Медсестра?

- И сиделка, и медсестра в одном флаконе, простите, в одном лице.

Впервые за все время разговора Глазунов улыбнулся и оторвал глаза от пола.

- Игорь Иванович, а может действительно, стоит попробовать? Вера, она же чудеса творит.

- Вадим Петрович, дорогой мой, о чем вы говорите? Вы, человек науки! Вам известно, в какой Тмутаракани находится этот Баклуковский монастырь?

- Нет.

- Вот видите!

- Не такая уж Тмутаракань, - прервал их диалог Сидорин, - город К., отсюда ровно сто сорок километров.

- Вы же сами сказали, в монастыре одна настоятельница и три послушницы.

- Две послушницы. Третья – просто пришла и живет, но вы не переживайте: повторяю, Люба Братищева ни в чем нуждаться не будет.

- Нет, если вы берете на себя такую ответственность...

- Беру, - негромко, но очень твердо сказал Асинкрит.

- Но почему?! - Игорь Иванович даже снял очки. – Вы хоть понимаете, что рискуете жизнью человека?

- Если вы сейчас мне скажете, что у Братищевой есть хоть один шанс из ста, я извинюсь, и уйду отсюда. Один.

- Но я же не Господь Бог...

- Игорь Иванович, - подал голос Глазунов, - вы же мне сами говорили, что нет шансов.

- А в монастыре им откуда взяться? Но в нашей больнице или в хосписе она хоть уйдет по-человечески, а что там?

- Там матушка Анна – практически в одиночку обитель восстанавливает.

- Такая волевая? – спросил главный врач.

- Такая молитвенница. А еще там святой источник есть, который некогда одна старица выкопала.

- Что еще там есть?

- Там есть шанс.

- Один из ста? Вы уверены?

- Богу возможно все.

- Чувствую, мы говорим с вами на разных языках, Асинкрит Васильевич. Что ж, я умываю руки, но в конце нашей беседы все-таки еще раз прошу ответить на мой вопрос: почему? Почему вы берете на себя такую ответственность?

- А зачем вам это, Игорь Иванович? Вы же повторили слова Понтия Пилата. Мойте руки, а мы с Любой будем собираться. Вадим, поможешь оформить бумаги?

 







Date: 2016-05-25; view: 555; Нарушение авторских прав



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.086 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию