Глава тридцать восьмая

Кто такой котерь?

Они долго думали, как им двоим отправиться в деревню, где находилась дача Слонимского, и остаться незамеченными. Сначала хотели ехать до места разными автобусами, затем одним, но на разных местах. Как часто бывает, спасительная идея пришла неожиданно, словно сама собой. В трех километрах от дачи Слонимского находилось село Ильинское, где проживала Мария Ивановна Петрова, хранившая в памяти бесчисленное количество народных песен и частушек.

Год назад Лиза побывала в гостях у Петровой. Они душевно пообщались, и бабушка взяла обещание с Толстиковой приехать в Ильинское еще раз. Но год выдался у Лизы непростым, и обещание забылось.

И вот она на маленьком рейсовом автобусе едет через осенние поля и перелески в Ильинское, а рядом сидит Сидорин – теперь им не надо маскироваться.

Почти полдня провели наши заговорщики у Марии Ивановны. В какой-то момент и Лиза, и Асинкрит даже забыли, зачем они приехали сюда, настолько увлекла их добрая старушка, настолько очаровали старинные песни, поговорки и прибаутки. Формально общалась с Петровой только Лиза, но она видела, как живо реагировал Сидорин на особо образное слово или меткую пословицу. Пригубив пару стаканчиков «Изабеллы», принесенной гостями, Мария Ивановна раскраснелась, подбоченилась и так частила, что Толстикова, записывала за ней, не поднимая головы.

- Поговорки, говорите? Много у нас их было, не счесть. Записывать, милая, будешь? Ну, давай. Где стадо – там и волк. Это мой батя любил повторять. Голодной лисе куры снятся – тоже его. Каждая лиса свой хвост хвалит. Успеваешь, милая? Овца хромает – волк радуется. Как поживешь, так и прослывешь. С медведем дружись, да за топор держись. Золото и в грязи блестит. Копил, копил, да черта купил. И как же ты, милая, быстро пишешь! Обиженная слеза мимо не капнет. От сердечного не жди ума. Придет беда – не спасет крещенская вода. Рыба мелка, да уха сладка. Спросонья блоха медведем кажется. Уста молчат, да очи речисты. Уж кому бы что, а лысому гребень. Хорош Питер, да бока вытер. И раки не живут без драки. Жил смешно, а умер грешно. Если бы комар много жил – с курицу бы вырос. Вот дом продадим – новые ворота построим. В поле и жук – мясо. Обманул – себя показал. Говорит ежиха ежонку: «Мой гладенький!», а ворон вороненку: «Мой беленький!»

И вот тут Сидорин не выдержал:

- Мария Ивановна! Да это же чудо настоящее. Пожалуйста, повторите!

- Про кого, про ежиху?

- Про нее, про нее, голубушку.

Польщенная старушка повторила, а Сидорин, подошел к ней и поцеловал:

- Господи, Мария Ивановна, каким же кладом вы владеете!

- А никому он не нужен, батюшка. Поверишь ли, но у нас тогда даже язык другой был...

- Не русский, что ли?

- Почему не русский? Русский, но другой. Вот, батюшка, переведи, что я сейчас скажу:

- Массовская кодыня ухлила с массовским шахтиком.

- Массовская или московская?

- Массовская, - победно улыбнулась Петрова. – Ну, ладно, подскажу. Крестьян у нас называли массы.

- Понятно. Значит, так: крестьянская...

- Не ломай голову, батюшка, не догадаешься.

- Сдаюсь, Мария Ивановна.

- И правильно делаешь. А сказала я вот что: «Моя жена ушла с моим товарищем».

- Шахтик – товарищ? Мария Ивановна, да это же чудо! – воскликнула Лиза.

- Да уж ладно. Слушайте, гости дорогие, может, еще по стаканчику себе позволим? Чтоб мне вспоминалось лучше?

Толстикова и Сидорин возражать не стали. После этого старушку уже было не остановить.

- Массовский котерь похлил на степак.

- Так, если кодыня – жена, значит котерь – или муж или парень? – предположил Асинкрит.

- Смотри, милая, а ухажер твой с головой.

- Почему, ухажер, Мария Ивановна? – улыбнулась Лиза. – Почти муж.

- Брось, милая. Муж он или муж, или не муж. Без почти. Если почти, значит, ухажер.

- Согласен с вами, Мария Ивановна, только не сбивайте. Мой парень... похлил – послал? В смысле, далеко очень? Пожалуй, нет. Наверное, полез?

- Ты погляди! Точно, полез. А куда?

- Степак – степь? Нет, слишком просто. Куда можно полезть? На полати?

- Ой, горячо, батюшка!

- Печь!

- Милая, держись за него, умен котерь!

Все рассмеялись.

- А еще скажите что-нибудь на вашем языке, - попросил Асинкрит.

- Чего-чего, а этого добра у меня... Слушай, батюшка, а винцо у тебя больно сладкое.

- Понял, Мария Ивановна. Лиза, присоединяйся.

- Асинкрит, ты не забыл, что нас еще ждет?

- А что нас еще ждет, милая? – полюбопытствовала старушка.

- Нас ждет очень ответственная работа, Мария Ивановна, - ответил за Лизу Асинкрит. – Думаете, эта девушка умеет только песни и поговорки записывать? Вы еще не знаете, кто перед вами сидит, - без тени улыбки сказал Сидорин.

- А кто передо мной сидит, батюшка?

- Даже сказать страшно, Мария Ивановна.

- Да ты что? Тайна?

- А то!

- И не скажешь?

- Посадят, Мария Ивановна. И меня и вас.

- А меня-то за что, батюшка?

Лиза еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

- А вдруг кому-то скажете?

- Вот те крест, не скажу! Да и кому говорить? У массовской куренки остемлялись пенные хурухи, - хитро улыбнулась Петрова.

- В вашей деревне остались одни старухи? – перевела Лиза.

- Не знаю, милая, какую ты тайну знаешь, а что и у тебя голова на плечах – это точно.

Когда солнце стало садиться за ближний лес, когда со стола постепенно исчезли субло (сало) и лихвейка (картошка), гости попрощались с гостеприимной хозяйкой. Мария Ивановна пыталась уговорить Лизу взять в дорогу баночку свежей гармины (молока), но Толстикова осталась непреклонной.

- Ну как знаешь, милая, - и старушка перекрестила Лизу. – Вижу в глазах твоих тревога. Пусть поможет тебе Господь, хороший ты человек.

- Моя кодыня, - улыбнулся Сидорин, - без почти...

Вечерело. Они не спеша шли лесной дорогой. Где-то впереди, среди полуголых березовых ветвей пока еще робко светился молодой месяц. Но чем плотнее становились сумерки, тем ярче и смелее блестел хозяин ночного неба, поднимаясь все выше и выше над притихшим миром. Впрочем, притихшим его можно было назвать с большой натяжкой. Время от времени в дальней чаще грозно ухала сова. Пару раз тявкнул лис, прощавшийся с осенней сытой жизнью.

Неожиданно Лиза прижалась к Сидорину.

- Асинкрит, ты не поверишь, но я ужасная трусиха...

- Не может быть!

- Но сейчас мне не страшно. Поздний вечер, лес, темнота, совы кричат, собаки лают, а мне не страшно.

- Это не собаки, это лис.

- Тем более. А знаешь почему?

- Почему лает? С сытой жизнью прощается.

- Когда ты будешь серьезным? Почему мне не страшно?

- Почему?

- А ты не догадываешься?

- Догадываюсь, но твой котерь очень скромный и не решается сказать об этом вслух

- Вот отчего ты не умрешь, мой котерь, так это от скромности.

- Я понимаю, скромность украшает, но зачем мужчине украшения?

- Ладно, давай серьезно.

- Давай.

- Мне... мне хорошо и покойно с тобой. Но это... не главное.

- А что – главное?

- Поцелуй меня, пожалуйста, тогда скажу.

Маленькая ласка, спрятавшись в пень, удивленно смотрела на двух людей, внезапно прильнувших друг к другу. Ласка сначала захотела юркнуть под старую корягу, но быстро поняла, что от этих двоих не исходит опасности. А они стояли очень долго, прижавшись друг к другу, и вскоре ласке стало казаться, что перед ней один человек. Вдруг таинственное существо вновь разделилось, и одна его половина быстро побежала к пеньку. Ласка, решив больше не испытывать судьбу, с быстротой молнии юркнула под корягу. А человек, встав на пенек, стал бить себя по груди и что-то кричать, что есть силы. Понятно, думал, сидя в норке, счастливый зверек, огорчается, что не поймал меня. Нет, этим людям нельзя доверять. Откуда ласке было знать, что Сидорин, вскочив на пенек, переполненный счастьем и бия себя в грудь, кричал на весь лес: «Я сильный! Сильный!»

- Но легкий! - смеясь, закричала в ответ Лиза.

- Ну и пусть! Ветра все равно нет, - отвечал женщине мужчина.

- А ты помнишь, ежик, как ты обещал...

- Волк! Я свирепый и страшный волк!

- Нет, ежик! Помнишь, ты обещал спеть для меня, без свидетелей?

- Я? Обещал? Если ежеволки что-то обещают, они выполняют.

И низко поклонившись, Сидорин торжественно произнес:

- Музыка Давида Тухманова, стихи Татьяны Сашко. Песня.

Тишину леса, и так безбожно нарушенную, окончательно взорвали аплодисменты Лизы.

- Просим!

Сидорин, откашлялся и поклонился еще раз. И – запел. У него оказался не плохой голос, не очень сильный, но приятный. Впрочем, силы здесь и не требовалось: уходящие в небо деревья, словно трубы органа, усиливали песню, наполняя ей все вокруг. Вот, оказывается, как это происходит у людей, - сообразила ласка понимая, что ей нечего опасаться. Осторожно высунувшись из коряги, она с нескрываемым любопытством смотрела, как человек, размахивая руками, оглашал удивленный лес непонятными звуками:

Эти глаза напротив – калейдоскоп огней,

Эти глаза напротив – ярче и все теплей.

Эти глаза напротив – чайного цвета,

Эти глаза напротив, что это, что это?

Пусть я впадаю, пусть,

В сентиментальность и грусть,

Воли моей супротив –

Эти глаза напротив.

Вот и свела судьба,

Вот и свела судьба,

Вот и свела судьба нас.

Только не подведи,

Только не подведи,

Только не отведи глаз.

Эти глаза напротив – пусть пробегут года,

Эти глаза напротив – сразу и навсегда.

Эти глаза напротив – и больше нет разлук,

Эти глаза напротив – мой молчаливый друг.

Пусть я не знаю, пусть,

Радость найду или грусть,

Мой неотступный мотив:

Эти глаза напротив.

Вот и свела судьба,

Вот и свела судьба,

Вот и свела судьба нас.

Только не подведи,

Только не подведи,

Только не отведи глаз.

***

Когда они вошли в дачный поселок, их встретило ночное безмолвие. Только месяц освещал путь, но и его света было достаточно, чтобы отыскать дом Слонимского. Они старались держаться поближе к заборам. У ворот нужного дома Сидорин пару раз громко щелкнул костяшками пальцев, в ответ – тишина. Асинкрит удовлетворенно хмыкнул: «Кажется, собаки нет». Дернул пару раз за входную дверь – заперта на замок. В доме темно.

- Я же тебе сказала, - прошептала Лиза, - Слонимские недели две назад съехали отсюда. Я слышала, Аркадий Борисович сам говорил, что они оставляют у порога водку для воришек, чтобы те в дом не лезли».

- Тс-с! – приложил Сидорин палец к губам и вдруг, схватившись за верх калитки, резко взлетел вверх. Лиза даже охнула от неожиданности. Асинкрит же, на долю секунды коршуном зависнув над калиткой, бесшумно соскочил вниз.

- Алиса, видишь напротив куст сирени? Спрячься за него и сиди там, пока не позову.

Толстикова быстро исполнила приказание и замерла, присев на корточки в кустах. Прошедшие минуты показались ей бесконечными. Сердце вдруг сильно забилось. Но нет, ничто не нарушило глубокой тишины. Сидорин ухнул по-совиному. Лиза поняла, что он зовет ее. Пусть не так ловко, как ее друг, но и она преодолела забор. Асинкрит подстраховал девушку и, стараясь ступать как можно тише, они быстро прошли тропинкой мимо голых кустов и деревьев, мимо гаража. Вот и дом – небольшой, в два этажа, но словно крепыш, ладно скроенный.

- Фонарь зажечь? – чуть слышно спросила Лиза.

- Пока не надо.

Сидорин не спеша достал отмычку. Толстикова закрыла глаза: «Только бы получилось, только бы получилось». И вновь пошли томительные – теперь уже секунды. В замке что-то щелкнуло.

- Надо же, я думал, будет сложнее, - удивился Асинкрит. – И впрямь, не боги горшки обжигают.

Сердце у Лизы билось также громко, но волнение улеглось. Чувство, охватившее ее, вернее можно было бы назвать азартом.

- Здорово! – только и произнесла она.

- Все-таки бывший хирург, а мастерство, как известно, не пропьешь.

Было видно, что и Сидорин доволен удачным началом.

Они вошли внутрь. Асинкрит захлопнул дверь.

- А вот теперь зажигай фонарь.

Лиза заранее рассказала Сидорину о расположении комнат на даче у Слонимского, а потому он уверенно прошел в большую комнату на первом этаже, проигнорировав кухню и кладовую. Работали четко и быстро. Лиза светила, Асинкрит методично обходя метр за метром, старался осмотреть каждый уголок комнаты.

- Пусто, - спустя десять минут констатировал он.

- Идем наверх?

Он кивнул в знак согласия и, взяв у нее фонарик, без слов стал подниматься по лестнице на второй этаж. Лиза, целиком подчиняясь его воле, шла за ним. Она успела обратить внимание на то, что ступеньки не скрипели – сразу видно, что дом новый. И вновь взломщики методически, шаг за шагом, метр за метром осматривали стены, ящики, самые дальние углы.

Неожиданно Сидорин запел, правда, чуть слышно:

Мы люди непростые,

Лишь вечер на пути,

Фонарщики ночные

Волшебники почти.

Лиза тут же подхватила песенку из детского фильма о Буратино:

Идем мы след, след, в след,

Туда где тень, тень, тень,

Да будет свет, свет, свет,

Как будто день, день, день.

- Ну все, - вздохнул Асинкрит, - кажется, посмотрели все.

- Может, посмотрим на кухне? Или в кладовой?

- Можно, конечно, но...

Договорить Сидорин не успел. С улицы донесся шум подъехавшей машины, затем стук дверей и лязг замка на калитке.

Непрошенные гости переглянулись.

- Может это к соседям? – с надеждой спросила Лиза, будто от ответа Сидорина что-то зависело.

- Погаси фонарь, - приказал он ей.

Спустя мгновение они услышали голоса, входная дверь открылась и...

- Асик, миленький мне страшно, - запаниковала Толстикова, - пожалуйста, придумай, что-нибудь.

- Эх, прав был старик Марк Твен, - прошептал Сидорин, взяв Лизу за руку и увлекая ее из маленькой гостевой комнаты в хозяйскую спальню, в центре которой стояла большая кровать, – выслушай женщину, и сделай все наоборот.

Внизу зажегся свет.

- Делай, как я, - прошептал Сидорин, и со словами: «Эх, похлил котерь на степак», полез под кровать.

Лиза, поколебавшись долю секунды и беспрестанно обещая мамочке впредь быть хорошей, полезла за ним.