Вот тебе, матушка, и Юрьев день

Меня переполняли эмоции. Как всегда, когда я не справлялась с потоком чувств, я делала глупости – одну за другой. «Ауди» летела по городу, не предназначенному для полетов совершенно. Я разгоняла мотор, раскручивала колеса так, что машина гудела, а потом резко тормозила метров через сто – сто пятьдесят, как только догоняла плетущиеся впереди машины. Рожденный ползать – летать не может, а наше Садовое кольцо – тот еще червяк. Я же при этом дергалась и в нетерпении готова была машины, как тучи, развести руками.

– Свихнулась? – крикнул мне из окна какой‑то пижон на затюнингованной до нелепости «девятке». У нее даже подкрылок сзади имелся, чтобы это чудо автопрома, видимо, не взлетело случайно на воздух. Хотя, признаюсь честно, впечатление было больше такое, что его тачка с трудом удерживалась от того, чтобы не «закипеть» посреди дороги. – Чем обкурилась, что так подрезаешь?

– Сорри, – ойкнула я и снова принялась выстукивать барабанную дробь по рулю. Лак на моих ногтях, обкусанный от нервов, был негодящий, но это было мне безразлично. Мне не терпелось поскорее попасть в офис, к Максиму. И, как ни странно, мое нетерпение было связано исключительно с профессиональным рабочим интересом, а не с желанием срочно упасть в его объятия. Мне нужно было срочно получить его профессиональный совет в интересах нашей воришки. Дело было в следующем – в ее, собственно, деле. И дело это после нашего с ней разговора предстало передо мной в совершенно другом свете. Вы спросите, как же это так, никто до этого не нашел ничего эдакого, а я – королева юриспруденции – пришла и что‑то такое обнаружила. Но дело‑то в том, что я к закону вообще никакого отношения не имею. Это раз. А два – я женщина, а значит, мне можно рассказать то, о чем бы никогда не сказала адвокату‑мужчине.

– Возможно ли, что вы просто забыли заплатить? – было написано в журавлевской подсказке‑опроснике, который я зачитывала и старательно конспектировала ответы.

– Я уже говорила сто раз, я именно захотела его украсть. Вот как помутнение нашло. У меня и денег‑то с собой не было, как я могла забыть заплатить, – грустно покачала головой она.

Я удивилась, это было странно, ходить по городу без денег.

– Совсем не было денег?

– Совсем. Я из института выскочила, только сигареты в кармане были – и все. Сумку оставила.

– Как же вы его вынесли – это платье? – снова удивилась я.

– Оно маленькое, летнее. Я его в блузку запихнула. Черт, оно мне даже не шло, мне для него надо худеть. Вы когда‑нибудь пробовали худеть? – спросила она.

Я ухмыльнулась:

– Мне всю жизнь твердили, что я – мечта бультерьера.

– В смысле? – опешила она.

– Костей много, – пояснила я. И продолжила, хотя в вопроснике у меня были другие вопросы, удовлетворять свое личное любопытство. Что‑то беспокоило меня. Не выглядела барышня дурой и воровкой тоже не была. Она – как наша клиентка из Самары – совершенно обычная нормальная девушка. Впрочем, что я могу знать, та‑то, из Самары, все‑таки действительно участвовала в чем‑то, подписывала бумаги. Что я вообще знаю о преступниках и о том, как они выглядят!

– Значит, вы выскочили из института без денег и сигарет...

– С сигаретами. Я сказала, что только их и захватила.

– А, извините. И что дальше? Вы пошли в торговый центр рядом с вузом, вошли в этот бутик, украли платье, которое вам не нравится, и все? И зачем?

– Говорю вам, я идиотка, – развела руками Жанна, но я позволила себе усомниться.

– Вы мне не кажетесь идиоткой.

– А мы можем быть на «ты»? – нахмурилась она. – Все эти ваши коллеги, сколько уже я их видела, застегнутые на все пуговицы, колючие, юркие какие‑то. Вы извините...

– Ничего‑ничего, – рассмеялась я. – Я совершенно согласна с вами, сама от них в дрожь шла по первости. Сейчас пообвыклась. Давайте... давай на «ты». Так зачем ты его взяла и чего ты вообще там делала?

– Не хочу говорить, – помрачнела Жанна. – Не поможет это ничему. Взяла и взяла, чего уж. Щедриков сказал, что похлопочет и, по‑любому, больше условного не дадут, так что... Переживу.

– Больше условного? – поразилась я.

Ах, какой наш Щедриков молодец, пообещал похлопотать за то, что девушке и так достанется при самом плохом раскладе. Кому, интересно, за кражу одного платья, да еще по первоходке, дадут реальный срок? Ну, шельма. И всегда им был, поэтому, хоть и ни черта не умеет и вообще не Синяя Борода, а ездит на «Кайене». И работает с ленцой, с прохладцей. Больше выпендривается.

– Мне, правда, условный срок – тоже плохо, за границу не смогу с родителями поехать. Мы хотели уехать на полгода, у мамы теперь студия в Нью‑Йорке, будет учить студентов. А я останусь, значит.

– Уехать – это хорошо, – согласилась я. – Постой, а тебе не надо учиться?

– Я бросила этот чертов вуз! – помявшись с минуту, призналась она.

– Давно? Почему? Из‑за платья? – поразилась я. – А какой курс?

– Ну, четвертый. А, не хочу. Ничего мне не надо, – помотала она головой и уставилась на чашку с чаем.

– Почему? Что случилось? – сосредоточилась я. – Что‑то в институте? Ты в тот день ведь из него шла?

– Ой, Ника, – вдруг охнула она, упала лицом на руки и затряслась от плача. Видимо, предел ее настал именно в тот момент, именно со мной. Она взвыла как белуга.

– Ты ревешь? – поразилась я.

Честно говоря, единственная женщина, которая рыдала на моих глазах, это была моя мама, но она всегда умела реветь уместно и по какому‑нибудь конкретному вопросу. Заставить папу дать ей больше денег (или просто дать их, если это – период семейного забвения), принудить меня к поездке к каким‑нибудь родственникам, которые станут дергать меня за подбородок. В общем, что делать с незнакомой милой девушкой, которая рыдает на ровном месте без видимого корыстного интереса, я не знала.

– Су‑у‑ки они все. Су‑у‑ки! Знаешь, как я себя ненавижу? Я вообще хочу, чтобы меня посадили. Если бы не родители, я бы ни одного адвоката нанимать не стала.

– Что за глупости? – причитала я, бегая вокруг нее.

Жанна оторвала лицо от ладоней и посмотрела на меня покрасневшими, опухшими глазами. Губы ее скривились в диковатой, ненормальной улыбке.

– Я в тот день с преподом переспала из‑за оценки. Он меня месяц изводил, я четыре раза ему пересдавала, он меня валил. И все говорил, что достаточно одного только доброго взгляда...

– Что? – вытаращилась я.

– Старый и мерзкий, с бородавкой на щеке. Толстый, руки потные, козел мерзкий. Я забыть не могу, как он... а, зачем все это? Что, приведем его в свидетели? Скажем, что это из‑за него я платье украла? Может, ты его вместо меня посадишь?

– Вот свинья! – вырвалось у меня самопроизвольно.

Жанна всхлипнула, истерично расхохоталась:

– Да, ты права. Свинья! Это я – свинья. Я уже чуть ли не полгода молчу, никому не говорила. Мерзко. Узнала бы мама, она бы стала брезговать со мной за одним столом сидеть. Она знаешь какая?! А я, как я могла? Что мне эта пятерка? Как мне теперь с этим жить?

– Жанна, Жанна, успокойся. Ты же... ты же ни в чем не виновата! – выпалила я. – Все они – суки! Вернее, кобели, наверное. Впрочем, слов к ним еще не придумано.

– Гоблины.

– Животные.

– Не, животных обижать не надо, – ухмыльнулась она.

Я протянула ей стакан воды, который она взяла дрожащими руками. Мы сели, я взяла ее за руку, и тут, сама не зная почему, я вывалила ей всю мою собственную историю про Мудвина, про его руки на моих коленках, про позорное увольнение и последующую запись в трудовой книжке.

– Нет, ну что это такое? – возмутилась она, успокоившись. – Что они о себе возомнили?

– Вот именно. И я думаю, что пришло время хоть что‑то с этим сделать. Нет? Ты не хочешь отомстить?

– Что? – удивилась она, но меня уже подняло и бросило вперед. Я задала ей еще миллион вопросов, выяснила, что и как именно произошло, и теперь мне надо было только одно: добраться побыстрее до офиса Синей Бороды, чтобы в ущерб собственной, впервые наметившейся личной жизни заняться делами. Я была уверена, что то, что произошло с Жанной, так или иначе является преступлением. Пусть даже она не устояла и сделала то, чего от нее потребовалось, – все равно. И теперь, когда у меня в союзниках (больше того, в любовниках) имелся сам Синяя Борода, я была уверена: что‑то да сделать можно. Ведь именно после этого омерзительного приставания Жанна вылетела из института, выкурила штук сто сигарет и под конец, сама не зная зачем, испытывая дикую ярость, украла платье, которое было ей совершенно не нужно. А потом и вообще институт бросила, чтобы только не учиться у этого старого развратника, который, как назло, и в этом семестре продолжал что‑то там преподавать.

В общем, я была уже готова рвать и метать, особенно если учесть пробку, в которой я оказалась по дороге на работу. Голова моя была переполнена мыслями, сердце – мечтами о мести, так что я была и слепа, и глуха ко всем внешним обстоятельствам.

Я успела аккуратно припарковать журавлевскую машину на стоянке неподалеку от нашего особнячка, выйти из нее, еще раз полюбоваться на то, какая она теперь стала чистая, красивая, солидная. Машина кликнула в ответ, нежно подмигнув желтыми габаритными фонарями, я улыбнулась, повернулась и пошла в сторону офиса. Солнечный день, большие надежды на сладкую месть – все это ослепило меня, так что я не заметила два черных джипа с включенной аварийной сигнализацией, стоящих прямо на дороге. Хотя здесь, в центре, не всякий, пусть даже и очень дорогой, джип может себе позволить вот так вставать – полиция была повсюду. А тут вообще полицейский стоял в десяти метрах от нарушителей. Его я успела хорошо разглядеть, он был худой и прыщавый, с очень недобрым лицом. Но джипы не трогал.

Также я не обратила внимания и на пару молодчиков с мутными, прищуренными глазками, буравящими меня. В общем, нельзя было терять бдительность, нельзя.

– Вот она! – крикнул один из молодчиков, стоящий слева, и ткнул в меня рукой. Только тут я заподозрила неладное, но, конечно же, было уже поздняк метаться. Правый бросился мне наперерез, выбрасывая вперед накачанные в качалке руки, а левый подсекал сзади. Надо сказать, что страж закона, находящийся рядом, даже не дернулся. Что там, он не то чтобы не дернулся, наоборот, он отвернулся и принялся со скучающим видом изучать надписи на рекламных плакатах в противоположной от совершающегося похищения стороне.

– Помогите! – истошно заорала я и забила ногами.

Руки мои были надежно зафиксированы ладонями левого, но ногами я, кажется, умудрилась нанести несколько болезненных и неприятных ударов. Визжать мне не мешали и вообще, обходились вежливо и культурно, насколько вообще умели. Еще бы, тащить вот так вот дочку босса – поручение щекотливое. Не притащишь – могут и покалечить, обидишь, повредишь ее – вообще закопают.

– Ногу, ногу! – пыхтел надо мной еще один, выскочивший из машины первым двум на помощь.

Я упиралась как могла, параллельно гадая, был ли прыщавый полицейский подкуплен или просто не желает связываться с опасными парнями ради какой‑то сомнительной тощей гражданки. Точных выводов сделать мне не удалось, я была‑таки усажена на заднее сиденье заблокированного на все кнопки переднего джипа, и мы помчали. Естественно, для нас с «братишками» пробки проблемой не стали. Может, у них какой свой навигатор? Или просто их все пропускали, потому что они такие вот хорошие ребята и номера у них примечательные, не для средних умов? Кто знает, но буквально через полчаса – сорок минут максимум я была доставлена в родную загородную резиденцию, где уже бегала из угла в угол мама.

– Доченька! Деточка моя! Нашлась! – запричитала она, бросаясь ко мне с объятиями, но я имела несколько другое представление о происходящем и предприняла все возможные попытки к тому, чтобы немедленно снова потеряться. Мозг лихорадочно анализировал происходящее, пытаясь вычислить слабые места в обороне.

– Ну что, привезли? – услышала я знакомый голос за своей спиной.

– Юра, Юрочка, ты ее не очень, ладно? – рванула к нему мама, но я вдруг поняла, что ни черта его не боюсь. Ну что он мне может сделать? Посадить в подвал? На цепь? Запереть навечно в своей комнате? Я выберусь.

– Где она? А, вот ты, значит! – выдохнул папа, глядя, как я стою и тяжело дышу, яростно вращая глазами.

– Что это было? Как это называется? – процедила я, на всякий случай отступив к стене.

Отец, как ни крути, хоть уже давно покончил с бандитским прошлым, но мог и не сдержаться. Лицо его, осунувшееся и какое‑то серое, было изрезано глубокими морщинами. Он сильно изменился за последние полтора года. Из‑за меня? Мне бы хотелось думать, что нет. Я же всегда держала их в курсе своего здоровья, чтобы не волновались и не взорвали весь город в поисках.

– Если Магомет и гора не идут друг к другу, тогда вот... такая лажа, – выдал он весьма странную фразу, пристально глядя на меня. Потом кивнул на «мальчиков»: – Они тебя не обидели?

– Нет, что ты. Я получила колоссальное удовольствие, – рявкнула я. – Кстати, а как ты вообще меня нашел?

– Как надо – так и нашел. И уж теперь, поверь, не потеряю. Все мое должно быть на местах. Господи, Никеш, во что ты одета? – поморщился он, глядя на мой деловой наряд. – Тебе что, вообще ничего не платили эти олухи холодовские?

– А! – дошло до меня. – Ты их знаешь?

– Это да, – не стал спорить он. – Вот только, жалость какая, они не знают тебя. Знали бы, кто к ним трудоустроился, сами бы тебя ко мне привезли, в коробке и с красным бантом.

– Понятно, – кивнула я, как‑то вдруг внезапно устав. Значит, кто‑то меня вычислил и сдал прямо на рабочем месте. Нигде мне не будет покоя. И буду я всегда в бегах.

– Надо покушать, – прошуршала бабушка, как всегда интересуясь только тем, чтобы все были сыты. Глаза бабушкины блестели, она смотрела на меня и явно что‑то хотела сказать, но я знала, что она промолчит.

– Может быть, ты переоденешься во что‑то приличное сначала? – спросила мама, с неодобрением глядя на меня.

– Ну уж нет. Вы притащили меня сюда и думаете, что я буду играть в ваши дебильные игры? Меня на работе ждут.

– Считай, что тебя уволили с огромным выходным пособием, – заверил меня отец.

– Да? Ты уже все решил?

– Конечно. Сколько можно уже бегать. Свихнулась, покуролесила – будет. Давай уже. Эта... хорош! – Он махнул рукой и изобразил какой‑то жест, смысла которого я не поняла.

– То есть вот так? А ты помнишь, что это именно ты, и только ты один выставил меня из дома? Хорошо помнишь? В одном платье, шлепках, без денег. И что, теперь ты думаешь, что можешь меня вернуть?

– Могу! Я все могу. Ты моя дочь!

– И что? Я не попугай, чтобы меня в клетку посадить и показывать гостям. Что будешь дальше делать? Еще раз меня замуж выдашь?

– Никеша! – взвилась мама. – Ну зачем ты так! Давайте будем по‑хорошему.

– Да не хочу я с вами по‑хорошему. Вы меня выгнали – значит, я свободна. Если вам есть что мне сказать – звоните, обсудим.

– Но ты не отвечаешь! – вдруг выкрикнул отец, и тон его стал больным, а голос – отчаянным. – Меняешь номера. Я уже и не знаю, где тебя искать. У меня же нет другой дочери!

– И что? Ты же всегда хотел сына? – Я скривилась и отошла к окну. В кармане у меня зазвонил телефон. Я вынула его, там определился Синяя Борода. Сердце мое моментально зашлось в испуге. Только‑только в моей жизни начало происходить что‑то хорошее, настоящее, как все рушилось. Как же я, в самом деле, устала бежать. Почему за право жить своей собственной жизнью я должна расплачиваться тем, чтобы постоянно оглядываться в страхе?

– Алло? – сказала я, глядя прямо в глаза отцу. Было видно, что он хотел, очень сильно хотел вырвать у меня телефон из рук, но не стал. Просто стоял и ждал.

– Ты где? Что случилось? Мне звонит Жанна, спрашивает, когда ты ей перезвонишь, говорит, что боится, что ничего не получится? Вы чего там натворили?

– Максим Андреевич, у меня вышла маленькая накладка, – заявила я, подняв руку по направлению к отцу, – мне пришлось срочно отъехать, но я скоро вернусь. Я и машину вашу оставила на стоянке, только вот ключи у меня.

– Вечером все в силе? – спросил он, и я в отчаянии зажмурилась.

– Не уверена. Я постараюсь. А Жанна, мне надо срочно с вами поговорить о ней, ладно? Там все очень непросто.

– С тобой всегда все непросто, – бросил он зло после паузы. – У меня есть запасные ключи. Когда определишься – звони.

– Спасибо. – Я выдохнула с облегчением и нажала отбой. Отец в этот момент оторвал от меня взгляд и перешел к камину. Сел в кресло и устало вытянул ноги. Мама подошла ко мне и сказала:

– Папа болеет.

– Это что, какая‑то новая шутка? – нахмурилась я. – Думаешь, меня этим можно будет удержать?

– Ника, я не буду тебя удерживать, – вдруг выдал отец, заставив меня оторопеть. Таким он не был никогда. – Я хочу, чтобы ты забрала все свои карточки, одежду, машину – все. Не хочешь жить с нами – не надо. Только не пропадай больше. Или давай лучше купим тебе квартиру, как ты хотела. Помнишь? Недалеко от нас. Можешь даже продолжать работать, если тебе уж так нравится. Хотя я не понимаю, зачем тебе...

– Ты что, правда болен? – вытаращилась я, закрыв от испуга рот рукой.

Отец посмотрел на меня долгим выразительным взглядом. Потом отвернулся и спросил:

– А можем мы сейчас просто пообедать? Как у тебя дела? Может, расскажешь, как тебя занесло к этим бездельникам – Холодову и Мазурину? Это фантастика просто, с трудом верится, что возможны такие совпадения, – хмыкнул он.

– Ты...

– Я не хочу об этом говорить, – строго заметил он.

И это испугало меня не на шутку. Я опустилась на стул и молчала, пытаясь собраться с мыслями. Неужели все серьезно? Он всегда был таким сильным, таким... стальным и опасным. Сейчас мой отец смотрел на меня и неумело растягивал тонкие бледные губы в странной улыбке. Я вздохнула и спросила:

– Почему бездельникам?

– Все адвокаты – бездельники. Получают бабки ни за что, – хмыкнул он. – А уж эти... я с ними много лет мучаюсь.

– Я бы так не сказала. Я думаю...

– Да кому это интере... а впрочем, – осекся он, с испугом наблюдая за моей реакцией, – расскажи. Ты же больше знаешь, ты же там работаешь. Тебе нравится?

– Нормально. Я же только помощник, я не адвокат, – пояснила я, изумленно глядя на отца. – А попала я туда по объявлению.

– Да уж, поразительно, – усмехнулся он, с трудом поднимая с кресла свое большое тело.

Я почувствовала укол в области сердца и слезы на глазах. Все же он мой отец. Вот такой, какой есть. С золотым крестом весом килограмма в полтора на груди, с фальшивым антиквариатом из Италии, с бабами по всем углам. Мой отец болен. Чем? У него никогда даже простуды не было.

– У них не было секретарши, а я позвонила по объявлению, но трубку взял Журавлев. В общем, трудно объяснить, в общем, я случайно попала к Журавлеву в помощники. Ты его знаешь? – спросила я, волнуясь.

– Максим – мужик дельный. А вообще – фигня все это. Адвокатура‑шмокатура, понты одни. Дуют щеки, университеты, Гарварды. А у меня один знакомый был. На зоне, – добавил он. – Всем браткам в зоне апелляции писал да жалобы с ходатайствами, да так наблатыкался, что вышел на волю и купил себе корку. Какая там у них корка?

– Удостоверение?

– Нет, не только. Диплом еще. Говорит, отдал десять штук всего. До сих пор, кстати, работает. Известный адвокат, уважаемый человек.

– Пап... а ты...

– Ника, давай не будем, – оборвал меня он, увидев эту плещущуюся у меня в глазах панику. – Просто больше не пропадай.

– Не буду. Только замуж меня не выдавай, – попросила я, с трудом подавив желание броситься к нему на шею и зарыдать. Этого бы он, уж точно, не понял.

– Тебя выдашь, – жалобно проворчал он. – Думаешь, я тебе зла желаю? Внука бы хоть одного. Или уж внучку.

– Пап? – нахмурилась я.

– Все‑все, молчу. – Он поднял руки и улыбнулся. – И, кстати, я хотел сказать тебе спасибо.

– Спасибо? По какому поводу? – нахмурилась я, подозревая, как, впрочем, и всегда, в его словах какой‑то скрытый подвох.

– За твой оригинальный подарок, – хмыкнул он. – Как тебе пришло в голову послать по почте эти шахматы?

– Тебе понравились? Ты же любишь пожирать фигуры! – рассмеялась я в ответ.

Значит, мой подарок достиг своей цели! Я помню, как шла мимо витрины с какими‑то забавными вещицами и увидела эти политические шахматы – со всеми нашими политиками и бизнесменами в качестве фигур. Там были и пешка Хакамада, и ферзь Чубайс, и даже Жириновский – слон. Я сразу поняла, это – то, что надо. Идеальный подарок для такого папочки, как мой.

– Понравилось? Да это не то слово. Я теперь с мужиками только в них и играю. Только вот насчет королей – я каждый раз чувствую себя неудобно, когда приходится кого‑то из них съесть.

А потом мы сидели и ели, и разговаривали о том, что хорошо бы смотаться в Швейцарию, что там в горах климат очень хорош. Или вообще в Штаты, а то мы там давно уже не были. Все было так, словно бы не было этих полутора лет. Отец сидел рядом с матерью и, кажется, иногда под столом нежно брал ее за руку. Это было ново, в его глазах даже светилось что‑то наподобие любви, а мама, та просто не отрывала от него глаз. Дождалась, за столько‑то лет, наконец‑то она ему нужна. И я смотрела на них, впервые за полтора года чувствуя, что, по сути, люблю их обоих.

– А кстати, кто все‑таки меня сдал? – спросила я как бы между делом, когда уже подали десерт. – Откуда вы‑то обо мне узнали?

– А никто, – усмехнулся отец. – Ты, видать, не только от нас бегаешь.

– Что ты имеешь в виду, – опешила я.

– Звонил твой начальник, – пояснила мама, склонившись в мою сторону.

– Кто? – ахнула я.

– Макс Журавлев звонил, на домашний телефон. В воскресенье, да? – Отец уточнил у мамы, та кивнула. – Искал тебя, сказал, что у тебя мобильник отключен и он тебя найти нигде не может. А ты ему очень нужна.

– Все понятно, – кивнула я.

– Ну, я и смотрю – номер знакомый, – ухмыльнулся он. – Да и голос тоже. Мы с Максом не так чтобы много работали, но иногда случалось. Больше с Холодовым, конечно.

– С Головой, – брякнула я.

Отец удивленно поднял брови, потом кивнул:

– Да, с Головой. И это знаешь?

– Я там работаю.

– Чудеса. В общем, смутил меня его голос. Дальше уж – дело техники. Но мои парни тебя не обидели?

– Все в порядке, пап.

Мы еще посидели в гостиной, папа попросил зажечь камин, он почему‑то мерз, хотя было очень тепло. Мама с бабушкой переглянулись, но ничего не сказали. Потом кто‑то позвонил, и отец поднялся, направился в кабинет. Я тоже встала и сказала тихо:

– Пап, мне надо... мне правда надо идти. Меня ждут. Я и так уже везде опоздала.

– Ты вернешься? – спросил он после долгой паузы. Было видно, как он мучительно борется с собой, как хочется ему запереть меня тут и решить все вопросы таким образом. Как он и привык.

– Я вернусь, обязательно. Вечером. Нет, все‑таки завтра. Но я тебе позвоню, ладно? Или ты звони. В любой момент. Вот, это мой номер. Мне просто... очень надо. Это очень важно, правда, – задергалась я.

– Возьми машину, – прокричал отец мне вслед. – Она в гараже. Я ей шины поменял, они у тебя были лысые, оказывается. Совсем не следишь!

– Хорошо, – крикнула я, подбегая к гаражу. Через несколько минут я уже неслась по направлению к городу на своей любимой «Тойоте». И на сей раз ничто мне не мешало – город двигался в другую сторону.

Глава 17

Главный вопрос

Странное это было чувство – как будто недостает какой‑то руки или ноги. Или нет, скорее наоборот, если ты уже вдруг привыкла жить и обходиться без руки, без правой, к примеру, – и вдруг медики совершили переворот в науке и прирастили тебе ее обратно. Ты уже приноровилась, бутылки открываешь зубами, пишешь левой рукой, пуговицы приучилась застегивать пятью пальцами. И шнуроваться тоже как‑то наловчилась – и привыкла. Плохо, неудобно – зато никаких сюрпризов. И тут вдруг – получите, распишитесь. Так и я жила со своей ненавистью, со своей обидой и страхом, с манией преследования, ставшей уже частью моей личности. Я привыкла бояться и оглядываться, я научилась сливаться с толпой и путать следы. И было странно ехать на моей собственной тачке, в моих старых, жутко дорогих солнечных очках, и даже диски мои с музыкой, которую я уже больше не слушала, были расставлены по своим местам.

– Варечка, ты как там? – Домой я позвонила в первую очередь. Кому же еще? Мало ли, вдруг отец и туда засылал своих «ребятишек».

– Что‑то случилось? – спросила, как почувствовала, она.

– Мой папа болен, – сказала, и наконец слезы широкой рекой потекли у меня из глаз.

– Откуда... как ты узнала?

– Он нашел меня, – пояснила я, тут же добавив, что на мою свободу больше никто не покушается. И что теперь у меня с предками мир да любовь. По крайней мере на первый взгляд отец решил пойти на попятный и подавить в себе природные инстинкты хищника.

– А что с ним? – задала резонный вопрос она.

Я пожала плечами:

– Не знаю. Он не хочет об этом говорить. Наверное, что‑то ужасное! Попросил вернуться, безо всяких условий. Машину отдал.

– Так ты от меня уезжаешь? – вдруг огорчилась Варечка.

– Я не знаю, – воскликнула я в замешательстве. Я действительно не имела ни малейшего представления о том, что делать дальше. Жить с родителями? Надо ведь, наверное, теперь жить с ними, но как? Я чувствовала себя совершенно чужой в нашем семейном гнездышке, я не хотела застыть среди гобеленов, не могла представить себя в окружении старой тусовки. Два раза в одну воду? В наше болото?

– Послушай, приезжай сейчас. Поговорим. Мне предложили выставиться в одной галерее, вот я теперь мучаюсь. Час назад я еще хотела всю эту дребедень сжечь и снова дать «объяву» «инострашкам», а теперь и не знаю.

– С ума сошла? Жечь! – возмутилась я. – Не смей, лучше мне отдай.

– Не отдам. Хватит и того, что я тебе портрет подарила. Ладно, жечь ничего не буду. Так ты приедешь?

– Не знаю. Сейчас к НЕМУ. Я вообще не понимаю, что мне теперь делать.

– А в чем вопрос? Что изменилось?

– Ну... я с папой помирилась, и теперь вот... Не могу понять, где я живу, как и с кем.

– Зато я поняла. Ты теперь – богатенький Буратино! Думаешь, с какого омара начать? – обсмеяла меня Варечка. – А старые друзья побоку? Нет, ты скажи, в чем проблема? Ну, завелся у тебя любовник, ну, папа тебя простил.

– Это я его простила... наверное. Сама еще не определилась, что я чувствую. Мне его жаль, хотя от его методов решать семейные вопросы до сих пор в дрожь бросает. Как вспомню этих его «братков», прихожу в ярость.

– Вопрос не в том, что изменилось вокруг. Вопрос в тебе, – сказала Варечка строго.

– Ты права. Ничего во мне не изменилось, – кивнула я. – Приеду вечером.

– Умница‑дочка, – хмыкнула она, а я подъехала к офису.

Конечно же, что‑то изменилось, но... с чего я решила, что должна соответствовать чьим‑то представлениям о себе. Помирилась – немедленно в Милан, за модными новинками, так, что ли? Кеды в утиль? А кто сказал? Ведь я люблю кеды! И Синюю Бороду – люблю. И работать мне нравится. А Милан не нравится, предпочитаю Патриаршие. Кто может меня заставить, если даже отец больше не хочет и пытаться? Да передо мной теперь открыты все двери! И одну я открывала прямо сейчас.

– Ника, ты где была? – встретил меня в офисе Вадик. – Тут такое! Дурдом. Дожили, уже машины с платных парковок пропадают!

– Что такое? – заволновалась я. – У кого что пропало?

– Да у твоего Максим Андреевича сперли «Ауди». Он бегал, со страховой созванивался, сейчас ушел ментов ждать.

– Куда? – ахнула я.

– Как куда? Туда, на стоянку, – бросил он мне вслед, но я уже выбежала и понеслась через дорогу. Как же так? Почему все плохое должно происходить сразу? Папа болеет... Нет, об этом вообще думать не могу. Машину украли, а ведь могут обвинить меня, ведь я последняя, кто на ней ездил.

– Ты? Приехала? – спросил меня Максим Андреевич, мечущийся у входа на парковку. – Ты представляешь, угнали мое корыто.

– Когда же?

– Да вот, когда тебя не было. Ты, кстати, где была? Еще два часа назад должна была быть. Что у тебя с Жанной там произошло?

– Там... история, – пробормотала я, оставив вопрос о том, где я была, без ответа. Я еще не была к нему готова, не знала, как все объяснить. Если бы Максим не знал моего отца, все было бы проще. Подумаешь, девочка из богатой семьи, убежавшая от отца. Подумаешь, вернулась. Но Максим, как выяснилось, мою семейку знал. Это огорчало.

– Знаю я эти истории, – буркнул он, вглядываясь в дорогу. – Нет, эту полицию ждать надо до второго пришествия! Уже полчаса стою. Ладно, рассказывай.

– Тут, знаете ли, вообще все сложно, – сказала я и принялась излагать последовательность событий, произошедших с Жанной в день ее грехопадения.

– Хм, – сказал Максим после долгой паузы. – А почему она этого Щедрикову не говорила?

– Ну, не знаю, – опешила я. – Может, потому, что она женщина, а он – мужчина.

– Это возможно, – согласился он. – Но я не понимаю, как это может нам помочь?

– Вам видней. Только у меня к вам другой вопрос. Я хочу узнать, можно ли хоть как‑то наказать этого... старого козла? – Я против воли сказала это более эмоционально, чем хотела. Глаза мои загорелись огнем былой ненависти. Жанну я очень понимала и сочувствовала ей. Просто не представляю, как бы смогла жить дальше, если бы переспала с Мудвином. О, вот это был бы кошмар!

– Ника, это бесперспективняк, – вздохнул он.

– Но должен же быть хоть какой‑то способ? – взмолилась я.

Максим внимательно на меня посмотрел и сощурил глаза. Он думал долго, прожигая меня этим странным острым взглядом, а я крючилась и вертелась, как уж на сковородке.

– Тебе это важно? – спросил он.

Я кивнула:

– Очень важно.

– Есть один способ, только он вряд ли подойдет, – сказал он.

– Рассказывайте, – сказала я, сжав зубы. В этот момент что‑то странное, не совсем понятное привлекло мое внимание. Я жестом оборвала уже было начавшего говорить Журавлева, сощурилась и побежала в сторону парковки.

– Ника! – крикнул он, но я даже не остановилась. Видимо, иногда я умею творить настоящие чудеса, хоть я и не волшебник, а только учусь. Но в этот день и час я сотворила настоящее чудо. Я побежала к журавлевской «Ауди», которая стояла на парковке в целости и сохранности и мирно дожидалась хозяина.

– Вот же она! – крикнула я Максиму.

Тот, чуть задыхаясь (не спортсмен, да), кинулся вслед за мной и стоял теперь в немом изумлении, переводя взгляд с меня на машину и обратно.

– Но... как же... – выдавил он, а я достала ключи, кликнула и открыла дверь.

– Срочно звоните в полицию, отменяйте вызов, – добавила я. – Что же вы так? Хорошо, что они еще не приехали.

– Но она... – Максим что‑то там бормотал, растерянно доставая из кармана телефон. – Она совсем другая. Я ее не узнал.

– Боже мой! – И тут я просто легла на капот, не в силах сдержать дикий, истерический хохот.

– Что? – Он обиженно пялился на меня. – Что вы тут хохочете?

– Я ее... помыла! – выдавила я, с трудом справляясь с конвульсиями. Через несколько секунд мы уже оба катались по машине, гогоча и тыкая друг в друга пальцами.

– Помыла?! – хлюпал он, с трудом дыша.

– Она... просто... чи... чистая.

– Вот дурак! – захлебывался он. Потом притянул меня к себе и поцеловал. Его улыбающееся лицо, такое светлое, такое молодое и какое‑то открытое, было невероятно красиво. Я взъерошила его волосы, глубоко вдохнула и зажмурилась от счастья.

– Ну, едем? – спросил он после того, как неприятное, нудное объяснение с полицией было закончено.

– Конечно! – улыбнулась я, положив голову ему на плечо.

Он так и не снял руки с моего плеча. Мы стояли на парковке обнявшись и вызывали неодобрительные взгляды у пешеходов. Респектабельный адвокат в дорогом мятом костюме и странная, длинная тощая девушка в кедах, бессовестно обнимающиеся и целующиеся на улице. Неужели же это я? Неужели возможно просто стоять и чувствовать такое вот сумасшедшее, неконтролируемое счастье, чувство свободы, которая есть, но которая уже не так и важна.

– А куда мы поедем? – спросил он, нежно проводя пальцем по моему лицу. – В ресторан? Ты хочешь есть?

– Нет, – помотала я.

– Тогда куда?

– А поехали ко мне, – предложила я.

Максим с удивлением посмотрел на меня. Он не знал, не мог даже представить, как сложно было для меня это сказать. Как много времени и сил потратила я, чтобы создать идеальное убежище от всех людей, гнездо, в котором никогда не планировалось высиживать ни одного птенца, мое собственное, не известное никому укрытие. Подоконник и кусочек Патриарших прудов, которым я ни с кем не собиралась делиться, которые принадлежали только мне.

– К тебе? Поехали, – согласился он, и через полчаса мы уже сидели на Варечкиной кухне, две табуретки рядом.

Варя с удивлением осматривала приведенное сокровище.

– Значит, так? – вымолвила наконец она.

– Примерно, – кивнула я.

– А вы знаете, господин в пиджаке, что вы – первый и единственный, кто сидит на этой кухне в качестве Никиного гостя.

– У вас уютно, – отвечал он ей в ответ, невпопад и с явным недоумением в голосе.

– Уютно? – расхохоталась Варечка, оглядывая свои подкопченные, заваленные старыми вещами, местами разрисованные пенаты. – Вы находите?

– Ты тут живешь? – с недоверием переспросил меня Максим, когда Варя на секундочку вышла из кухни, чтобы поговорить по телефону.

– Да, живу, – кивнула я.

– Я звонил тебе домой, нашел телефон по адресу, – добавил он, смутившись. – У тебя мобильник же был отключен.

– Я не живу с родителями.

– Они сказали. А почему? – кивнул Максим.

Я внимательно посмотрела на него, но никаких признаков волнения не увидела. Стало быть, он так и не понял, кому звонил. Еще бы, откуда ему знать наш домашний номер, папа никогда и никому его не давал. У моей родни была своя большая куча фобий.

– А не живу я с ними, – ухмыльнулась я, – потому что они слишком многого от меня хотели.

– Идеальное будущее? – с пониманием кивнул он.

– Что‑то вроде. Они мечтали, чтобы я вышла замуж, и все такое...

– Нормальное родительское желание. – Он пожал плечами и удивленно переспросил: – А ты, что же, не хочешь замуж?

– Честно говоря, не очень. Не понимаю, чего в этом хорошего? Все, кого я знаю, бьются о свой брак, как о бетонную стену. Да кому я рассказываю, ты же и сам все знаешь, – махнула я рукой.

– Я‑то – да, – неохотно согласился он. – Но девочки‑то все мечтают о свадьбе.

– Но не я.

– Не ты? – Он усмехнулся и притянул меня к себе. – Не верю.

– Я – большая девочка и мечтаю совсем о другом.

– Совсем большая? – хмыкнул он.

– Проверишь сам? – Я подмигнула ему, взяла за руку, наклонилась и прошептала: – Пойдем, я покажу тебе мою комнату.

– А твоя... подруга не войдет? – усомнился он.

Я потянула его за руку, он встал и пошел за мной. Через несколько минут мы срывали друг с друга одежду, стоя посреди маленькой темной комнаты, за окном которой горели огни ночного города. Мы были порывисты, резки и безмолвны. За стеной было слышно, как ходят какие‑то люди, хлопают двери. Мы не пытались как‑то обозначить наши отношения, дать им название, определить роли и выписать слова.

– Ты?

– Я... – шептали мы, прикасаясь к телам друг друга жадными губами. Тут не было места ни нашим личностям, ни нашим историям, ни прошлому, которое у каждого было своим, болезненным, сложным, оставившим свои несмываемые следы, ни будущему, которого никто не мог и не хотел видеть. Была только эта темная маленькая комната, свет из окна, движения двух тел навстречу друг другу и тихий смех, радость от того, что мы есть – здесь и сейчас – друг у друга.

А потом были разговоры ни о чем, отведенные в сторону глаза, планы на завтра. И снова – как в прошлый раз, тень на его лице, от которой мне хотелось завизжать. Он так старательно делал вид, что ничего не случилось, что было даже смешно. Он говорил:

– Тебе завтра надо с утра в суд. Потом можно заняться Жанной, но я не настроен оптимистично.

– Ну, попытка не пытка, – пространно улыбалась я. Зачем мешать человеку, насмерть запуганному собственными демонами? Я уже начала привыкать к тому, как он гонит меня с вечера, чтобы начать искать меня везде с утра.

Мы поговорили о Жанне, о том, что можно сделать с ее делом. Потом он стал суетиться, похлопывать себя по карманам, показывая, что у него есть какие‑то еще не решенные важные вопросы и дела. Я покачала головой и сказала первой, исключительно чтобы облегчить ему задачу, дать ему уйти, если уж ему этого так хочется:

– Знаешь, тебе, наверное, пора. Мне еще надо... кое‑что сделать.

– Да? – обрадовался он. – Тогда я пойду.

– Я тебя провожу, – заявила я, отчего он смутился и нахмурился.

– Зачем?

– Я все равно хочу немного пройтись. И в магазин зайду, куплю хлеба. А то Варька, сто процентов, его не купила.

– Ладно, – хмуро кивнул он и принялся собираться.

Я никак не могла понять, что же такое происходит между нами. Как будто в Максиме сосуществовали два совершенно разных человека. Один из них хотел меня, искал, обрывал провода и взламывал сети, чтобы меня найти. Крепко держал в своих объятиях. И этот, первый, притягивал меня к себе все сильнее. Но существовал и другой – холодный, отстраненный, совершенно чужой, с которым меня будто бы ничего и не связывало. Он смотрел не на меня, а сквозь меня, оставляя ощущение пустоты и невесомости. И как быть с этим, другим Максимом, я совершенно не представляла. Между нами словно появилась невидимая стена, через которую не проходили ни свет, ни тепло, ни звуки. Я стояла в вакууме рядом с ним и думала о том, что меня все это ранит куда больше, чем я была готова признать. Ему было неуютно, он хотел уйти. Я тоже вдруг захотела, чтобы он ушел.

– Я тебе позвоню, – сказал Максим, глядя в сторону.

Я расхохоталась, а он с удивлением посмотрел на меня и насупился.

– Что‑то не так? Я тебя насмешил?

– Нет‑нет, все в порядке, – с трудом уняла смех я. – Конечно, позвонишь. Ты же мой босс!

– Не только поэтому, – обиделся он, но по тону и выражению его лица я поняла, что вся наша ситуация его скорее огорчает, чем радует. Он бы предпочел просто встать с постели и уйти, зная, что я от него ничего не жду. Но, зная по опыту, что женщины вечно от него чего‑то ждут, моя Синяя Борода делает то, что считается правильным. Так положено. Нельзя же, в самом деле, просто переспать с женщиной и уехать, сказав на прощание что‑то вроде: «Ты была хороша, спасибо». Надо же дать какой‑то намек на будущее, даже если это вероятное будущее тебя пугает и отталкивает. Максим хотел иметь право в любой момент отойти в сторону и развязать любые нити. Что ж, такой – значит, такой. Я улыбнулась и кивнула.

– До завтра?

– До завтра, – кивнул он и сел в машину.

Я проследила взглядом за ним, за тем, как он уносится вдаль на своей чистенькой «Ауди», подумала: Господи, какие же мы идиоты. Оба. Почему, зачем все всегда надо усложнять? Я, кажется, люблю его. Сегодня, когда я лежала в его объятиях на своей старой скрипучей металлической кровати с шишечками на спинках, я отчетливо осознала, что испытываю новое, не изведанное ранее чувство. Для человека, который вырос и сформировался в семье с уродливыми отношениями, искренняя и простая любовь была удивительна, неожиданна. И что? Разве это накладывает на меня какие‑то обязательства? Должна ли я превратиться в сумасшедшую истеричку, помешанную на идее семейного счастья? Должна ли я намертво вцепиться в своего избранника и постараться заковать его в какие‑нибудь традиционные сети? Немедленно забеременеть, потребовать большой пышной свадьбы и медового месяца в Таиланде? Что‑то подсказывало мне, что я никогда ничего такого не захочу.

Я оглянулась вокруг. Если бы не фонари и мигающая неоновая реклама ночных ресторанчиков и винных клубов, было бы уже совсем темно. Жизнь рядом с Патриаршими текла по своим законам. Тут почти невозможно было найти продуктовый магазин или мастерскую по ремонту обуви, зато винных клубов с хрустальными бокалами и живыми концертами звезд блюза и морны было более чем достаточно. Здесь было куда легче слоняться по переулкам одиноким, веселым и пьяным, бросившим на Садовом машины, чем думать о серьезных вещах. Здесь все питались в маленьких кафе или брали йогурты в бутылочках из передвижной палатки. Я хотела провести на Патриках всю жизнь, сидя с Варечкой на спинке скамейки около прудов. И все же до чего же это интересное чувство, любить кого‑то! Странное ощущение полета наяву, когда земля уходит из‑под ног, стоит только вспомнить, как блестели его глаза, как были требовательны его руки. И совершенно нет разницы, любит ли он тебя или только хочет обладать твоим телом. И ничего не нужно делать, не нужно ничего ждать. Потому что ничего никогда не будет, кроме того, что есть. Мужчина и женщина, у которых нет ничего, кроме ускользающего времени.

Глава 18