Классификация наук о действии 2 page

Место социологии

Как мы видели, решение вопроса власти, также как и множества других сложных проблем, касающихся сис­тем социального действия, предполагает их отнесенность к факту интеграции индивидов по отношению к общей системе ценностей, которая является источником леги­тимности институциональных норм, общих конечных це­лей действия, смысла ритуальных действий и др. Все эти феномены могут быть отнесены к единому общему эмерджентному свойству систем социального действия, кото­рое может быть названо «интеграцией вокруг общих цен­ностей». Это ярко обозначенное эмерджентное свойство легко отличимо от двух других — экономического и по­литического. И если назвать это свойство социологичес­ким, то социология может быть определена как «наука, которая пытается разработать аналитическую теорию систем социального³⁹ действия в той мере, в какой эти си­стемы могут быть поняты в терминах свойства интег­рации на основе общих ценностей».

Таким образом, на основе эмерджентных свойств систем действия, отсутствующих в элементарной едини­це действия, возможно различить три четко определен­ных сферы таких свойств. Каждая из этих сфер ассоции­руется с группой эмерджентных свойств, которые, с одной стороны, исчезают, когда система дробится на еди­ницы анализа, не свойственные данному уровню слож­ности, а с другой стороны, не могут мыслиться как един­ственно существующие, когда конструирование таких систем переходит за пределы этого уровня сложности. Таким образом, вполне резонно выделить три аналити­ческие социальные науки об организованных системах действия — экономика, политика⁴⁰ и социология. В ос­нове этого деления лежит отношение каждой из них к упомянутым трем эмерджентным свойствам таких систем.

³⁹ Включающего множество акторов, взаимно ориентированных на действия друг друга.

⁴⁰ Автор пришел к такому определению места политики в значительной мере под влиянием обмена мнениями с профессором Гарвардского университе­та К-Дж- Фридрихом. Последний, однако, не несет ответственности за кон кретную формулировку, которой пользуется автор.

Остается единица действия. Ее основные свойства сами по себе не составляют предмета независимой ана­литической науки. Эти свойства образуют скорее общую методологическую основу всех наук о действии, ибо имен­но эти основные элементарные свойства единицы дей­ствия в своих взаимосвязях составляют общую систему координат всех наук о действии. Сказать, что единица действия может быть предметом независимой науки о действии, будет так же неверно, как утверждать, что существует независимая наука о пространстве и времени.

В то же самое время существуют два пункта, в которых систематическое теоретизирование относительно действия не исчерпывается только что упомянутыми тремя система­тическими науками. Во-первых, выше ничего не было ска­зано о проблемах, проистекающих из того факта, что эле­менты и процессы действия включают понятие действующего лица. Это другой органический аспект сис­тем действия, не охватываемый тремя названными группами эмерджентных свойств, о которых говорилось выше. Этот аспект уже упоминался в связи с агрегационной организаци­ей систем действия, предполагающей понятие личности.

Размышления показывают, что конкретная личность может быть частично объяснена на основе аналитичес­ких систем трех названных социальных наук. Этот аспект может быть назван социальным компонентом личности. Однако в результате социального анализа личности по­лучается остаток, не поддающийся объяснению в преде­лах системы координат теории действия. В той мере, в какой этот остаток может быть абстрагирован от специ­фического содержания конкретных целей и норм единиц действия, как фактов среды, он может быть приписан наследственности. Следовательно, существуют опреде­ленные эмерджентные свойства систем действия, кото­рые, по крайней мере частично, объясняются исходя из наследственной основы личности. Таким образом, суще­ствует место для систематической аналитической науки, занимающейся этими свойствами. И нет другого спосо­ба, которым психология могла бы быть определена в по­нятиях используемой здесь общей схемы — как аналити­ческая, но не историческая наука⁴¹. Это должна быть, следовательно, аналитическая наука, занимающаяся пе­ременными свойствами систем действия, выводимыми из наследственной природы личности.

⁴¹ Два из существующих определений делают из психологии историческую, в нашем смысле, науку. Это определение ее, во-первых, как науки о «пове­дении» и, во-вторых, как науки о «разуме» («mind») или «субъективных процессах».

Это определенно делает психологию наукой о действии и, несмотря на общее для них отношение к наслед­ственности, проводит черту между нею и биологией⁴². Категории психологии относятся к свойствам систем дей­ствия в их особой связи с подсистемой личности. Они, таким образом, пространственны. Они являются раз­новидностями функций организма, взятого как целое. Но они абстрагированы от социальных отношений и, следо­вательно, от тех свойств систем действия, которые появ­ляются только на социальном уровне.

Далее, общие свойства единицы действия, абстраги­рованные от экономического, политического и социаль­ного рассмотрения, могут изучаться под углом зрения конкретного содержания целей, норм и знаний. Посколь­ку основные свойства единицы действия не составляют основы независимой аналитической науки, а скорее об­разуют общий базис всех наук действия, то из него выра­стает не одна, а множество дисциплин, в соответствии с классами конкретных целей⁴³. Эти дисциплины могут быть названы технологиями. Конкретно они могут быть очень важными, но относительно мало добавляют к системати­ческой аналитической теории действия.

Общей для всех этих пяти аналитических дисциплин яв­ляется базисная схема действия как на дескриптивном, так и на аналитическом уровнях. Факты, релевантные им всем, могут быть переведены на язык схемы действия как системы координат. Но в то же самое время в большинстве случаев удобно оперировать более специализированными подсхема­ми. По отношению к экономике это в первую очердь схема «предложение—спрос». В политических дисциплинах это, во-первых, схема социальных отношений в особой форме отношений власти, и во-вторых, — схема групп⁴⁴. В социоло­гии особенно удобна схема отношений и групп. В психоло­гии явно центральной является схема личности⁴⁵. И наконец, технологии по своей природе могут работать только в тер­минах элементарной схемы действия "средства—цель".

⁴² См. примечание «Г» к главе II.

⁴³ Таких, как промышленные, военные, научные, эротические, ритуальные, аскетические, созерцательные, художественные и т.д.

⁴⁴ Как, например, теории политического плюрализма.
⁴⁵ Так, основным психологическим понятием является понятие «установ­ка ». Но при этом совершенно очевидно, что конкретные установки не вхо­дят в область только лишь психологии, а релевантны всем наукам о дей­ствии.

История может рассматриваться прежде всего как общая наука исторического типа, имеющая дело с чело­веческим действием⁴⁶. Как уже было отмечено, она имеет тенденцию быть скорее относительно, нежели полностью исторической дисциплиной. Помимо подразделений на периоды и на конкретные социальные группы, народы, нации и т.д., история имеет тенденцию делиться на раз­делы по изучению классов конкретных фактов, особенно релевантных тем или иным аналитическим наукам о дей­ствии. Существуют экономическая история, политичес­кая история, социальная (возможно, социологическая) история, биографии людей и истории различных конк­ретных технологий. История религий должна быть по очевидным причинам включена в социологический раз­дел. Главным критерием различия между отдельными ответвлениями истории должно быть рассмотрение фак­тов в понятиях той или иной дескриптивной подсхемы действия. В этом смысле биография есть история лично­сти. Необходимо заметить, что история здесь рассмат­ривается исключительно потому, что она претендует на статус эмпирической науки или, другими слипами, она пытается достичь эмпирически проверяемых суждений о факте и о причинных отношениях. Любой другой аспект конкретных исторических работ, как, например, работ по искусству, лежит за пределами настоящего обсуждения.

⁴⁶ В отличие от того, что, с одной стороны, может быть, а с другой — исто­рии идей и прочих культурных систем.

В то время как для достижения ясности мышления важ­но подчеркивать логические различия между отдельными аналитическими науками о действии, не менее верно и зна­чимо то, что, поскольку все они образуют подсистемы од­ной и той же большой и всеобъемлющей теоретической си­стемы, их внутренние взаимосвязи чрезвычайно тесны, и ученый не может позволить себе пренебрегать ими⁴⁷. Боль­ше того, представляется, что человек, работающий в одной из подсистем и не имеющий хотя бы некоторых представлений о других, не может выполнить научную работу на вы­соком уровне. Это становится особенно верным на высших уровнях исследования. Социолог может надеяться сделать удовлетворительную работу — эмпирическую или теоретическую - без знаний в области психологии, эконо­мики и политики не более, чем биолог — без знаний физики и химии. Причины здесь одни и те же. «Механизмы» про­цессов, которые интересуют социолога, всегда обнаружи­вают в себе кардинально важные элементы из этих «низ­ших» уровней. Этот факт долгое время затемнялся эмпирицистской методологией и тесно связанным с ней «элементарным» уровнем аналитического мышления в на­уках о действии. Правда, положение нередко спасало то, что в этих областях отнюдь немаловажное место занимает здравый смысл. Хороший здравый смысл часто приносит лучшие результаты, чем плохой теоретический анализ⁴⁸.

⁴⁷ Эти взаимосвязи, естественно, порождают пограничные области, анало­гичные физической химии или биохимии. Например, социальную психоло­гию, социальную экономику и т.д.

⁴⁸ Что вовсе не означает преимущества получаемых им результатов по срав нению с результатами хорошего теоретического анализа.

Необходимо отметить, что место, отведенное в этой классификации социологии, делает ее специальной анали­тической наукой на том же уровне, что и экономическая теория. Эта процедура противоречит методологической традиции в этом вопросе. Господствующий энциклопеди­ческий подход сделал бы социологию полностью истори­ческой наукой в указанном выше смысле. Вебер, опреде­ляя ее как науку о социальном действии, сделал бы ее относительно исторической наукой или синтетико-анали-тической наукой о действии, вкючающей экономику и по­литику.

Исходная точка, из которой выведено настоящее заключение, — это взгляд на экономическую теорию как на специальную аналитическую науку, к чему пришел Парето. Приняв это, было бы нелепо остановиться здесь (если только речь не идет о первом приближении) и гово­рить только об одной такой науке в области действия. Это стало особенно верным, после того как были определены другие структурные элементы действия, которые яв­ляются частью той же самой широкой системы, что и эко­номика, и методологически занимают тот же самый ло­гический статус в качестве эмерджентных свойств систем действия. Логично, следовательно, довести анализ до конца, до создания завершенной системы специальных аналитических наук о действии. Единственной альтерна­тивой было бы возвращение к эмпирической основе клас­сификации, что выглядит несостоятельным в свете пред­шествующего анализа.

Процедура такой классификации, которая предло­жена здесь, уже имела свои прецеденты. Зиммель⁴⁹ сде­лал, пожалуй, первую серьезную попытку создать осно­ву для социологии как для специальной науки в указанном смысле. Его формула неприемлема для нас по причинам, в которые здесь нет места вдаваться. Но она была осно­вана на правильных посылках, и отраженная нами пози­ция может считаться переформулированием ее верных элементов в более приемлемых терминах. Главной труд­ностью для Зиммеля было то, что позиция, которую он занимал по отношению к другим социальным наукам, мешала ему соотнести социологию с остальными анали­тическими социальными науками на одном и том же ме­тодологическом уровне. Для него социология была един­ственной абстрактной аналитической наукой в общественной области⁵⁰.

⁴⁹ SimmelA. Soziologie, Кар. I.

⁵⁰ Интересно сравнить этот взгляд с соответствующим статусом, которым наделена экономика в схеме Парето.

Кроме того, если бы дюркгеймовская концепция дей­ствия продолжала развиваться в сторону волюнтаризма, то весьма вероятно, что и в ее рамках были бы достигну­ты подобные результаты. Еще задолго до последних ра­бот Дюркгейма его концепция общества как «реальнос­ти sui generis» не могла больше рассматриваться как конкретная сущность, а только как абстрактный элемент или группа элементов конкретной реальности. Его кон­цепция общества также хорошо согласуется с приведен­ной выше концепцией эмерджентности. Наконец, специфичное содержание понятия общества в его системе позволяет с полным основанием отождествить его с эмерджентным свойством интеграции вокруг общих ценностей. Точка зрения, изложенная здесь, является логическим завершением попытки поместить полученные Дюркгеймом значимые результаты в систематическую схему структу­ры действия⁵¹.

Можно легко увидеть, почему такой взгляд должен был дождаться относительно полного развития обобщен­ной теории действия. Такое понимание социологии не могло развиться на позитивистской основе. Ибо на ради­кальном позитивистском полюсе все эмпирические науки становятся естественными науками в описанном выше смысле этого слова. Не доходя до этого полюса, системы действия, основанные на утилитаризме, могли рассмат­риваться на уровнях, на которых свойство интеграции вокруг общих ценностей еще не было эмерджентным. В отдельных наиболее удачных случаях оно считалось ос­таточной категорией, обычно выраженной в форме имп­лицитных посылок, таких например, как естественное тождество интересов. Если здесь и было место для чего-нибудь большего, чем психология, экономическая теория или политическая теория в духе Гоббса, то это должна была быть «синтетическая» наука⁵².

С позиции идеализма, напротив, были ясно видны факты ценностной интеграции, но внутренне присущая идеализму тенденция состояла в том, чтобы ассимилиро­вать их с культурными системами (в указанном выше смысле) и, следовательно, прийти к некоторой разновид­ности теории эманации. Фрейер в своей цитировавшейся выше книге с большой проницательностью анализирует эту тенденцию. Таким образом, до тех пор, пока соци­альная мысль оставалась разделенной на позитивистскую и идеалистическую системы, в ней не было места для ана­литической теории социологии в том смысле, как это

⁵¹ Другая точка зрения, совпадающая с нашей во многих отношениях, выд­винута проф. Знанецким («Method of Sociology»).

⁵² Спенсеровская система была столь определенно утилитаристской, что этим и объясняется, почему он считал социологию энциклопедической наукой.

выше определено. Появление такого места является, ве­роятно, глубочайшим симптомом великих перемен в со­циальном мышлении, произведенных описанным выше процессом конвергенции.

Одно слово в заключение. В последнее время имеет место сильная струя пессимизма во взглядах представи­телей социальных наук, особенно тех, которые называ­ют себя социологами. Нам говорят, что существует столько же систем социологических теорий, сколько и самих социологов, что отсутствует общее основание, что все спорно и субъективно. По моему мнению, эти настро­ения основаны на двух одинаково неудачных посылках. С одной стороны, они поощряют тот взгляд, что един­ственной полноценной работой в социальной области может быть подобное фактологическое исследование без теоретического подспорья. С другой стороны, у тех, кто не желает удовлетворяться этим, такие настроения под­держивают опасный иррационализм, ведущий к полному отходу от научных стандартов. В этом втором случае го­ворят, что социология — это исскуство, что все ценное в ней должно измеряться стандартами интуиции и вдохно­вения, которые не проверяются канонами строгой логи­ки и эмпирической верификации.

Нужно надеяться, что наше исследование поможет борьбе с обеими этими опасными тенденциями. Оно мо­жет сделать это в двух принципиальных отношениях. Во-первых, выше было показано, что расхождения в рассмат­риваемой области не так велики, как может показаться на первый взгляд. Имеется существенный общий теоре­тический фундамент, и надо только дать себе труд коп­нуть поглубже, чтобы его обнаружить. Можно рискнуть высказать мнение, что эта общность будет тем более су­щественной, чем более велики ученые, работы которых мы изучаем. Было бы нетрудно представить четырех уче­ных, взгляды которых мы здесь разобрали, как примеры полного отсутствия согласия. И все же, в свете рассмот­ренных доводов, правилен вывод, что такое суждение было бы поверхностным. Их согласие значительно пре­вышает различия, которые имеют место на более поверхностных уровнях. То, что произошло в умах этих людей, е является рождением неорганизованной массы произвольных субъективных суждений. Это часть глубокого и ющного потока развития научной мысли. Это является движением основной мысли, простирающимся далеко за пределы работ небольшой группы рассмотренных здесь исследователей.

Во-вторых, даже если интерпретация природы научнго развития, сформулированная здесь, будет принята юлько применительно к этому частному случаю, то отсюда последует другой вывод. То, что было прослежено, — это не просто движение мысли в широком масштабе, это научный прогресс, и, можно сказать, выдающийся кучный прогресс. Одним из основных его аспектов является более ясное и глубокое понимание широкого диа­пазона фактов человеческого действия. Вся рассмотрен­ная здесь теоретическая работа ориентируется на это достижение и оправдана им. Этого нельзя было сделать без систематического теоретического мышления, кото­рое образует основу и является предметом данного ис­следования.

Следовательно, нельзя согласиться с господствую­щим пессимистическим взглядом на общественные науки, особенно на социологию. Если сосредоточить внимание не на средних работах, а, как это полностью оправдано в подобном случае, на лучших, наиболее выдающихся, то нам нет необходимости стыдиться нашей науки. В преде­лах жизни одного поколения был достигнут заметный прогресс как на эмпирическом, так и на теоретическом уровнях. Мы подвели под будущее строительство проч­ный теоретический фундамент.

592. Естественная и социальная наука

601. Идеальный тип и обобщенная аналитическая теория

610. Логика эмпирических фактов

Мотивация экономической деятельности*

* Motivation of economical aktivities// Parsons Т. Essays in Sociological Theory. Revised Edition. Free Press, Macmillan. N.Y. (London), 1964, p. 50 — 68.

Специализация — это, несомненно, один из важней­ших факторов развития современной науки, поскольку, по достижении определенного уровня профессионализ­ма, даже при максимальном усердии можно постичь толь­ко ограниченную часть суммы человеческих знаний. Но в то же время некоторые виды специализации при опреде­ленных условиях мешают адекватному рассмотрению ряда проблем.

Эти виды специализации оказываются малоплодот­ворными в основном потому, что специализированные науки прибегают к особого рода абстракции. Они обра­зуют хорошо упорядоченные системы знаний, и органи­зация этих знаний происходит вокруг относительно оп­ределенных, а потому ограниченных концептуальных схем. Изучаемые конкретные явления рассматриваются ими не в целом, а лишь в той мере, в какой они непосред­ственно релевантны концептуальной схеме, установлен­ной в данной науке. В применении к некоторым узким проблемам и явлениям такое рассмотрение часто бывает адекватным. Но после того как такая концептуальная схема уже хорошо разработана, лишь в редких случаях ее абстрактность и связанная с ней ограниченность не становятся источником многих затруднений при изуче­нии эмпирических проблем. Это особенно верно в тех областях, которые расположены несколько в стороне от центра интересов соответствующей науки в период вы­работки ее концептуальной схемы, в областях, к которым применяются более широкие выводы из этой концепту­альной схемы и более широкие ее обобщения, и, нако­нец, в областях, в которых следует искать логически не­обходимые предпосылки для такого обобщения.

Именно такое положение дел сложилось в экономи­ческой науке. Оно стало таковым потому, что из всех наук о человеческом поведении (социальном действии) она первая выработала хорошо интегрированную схему по­нятий и до сего дня поддерживает этот аспект своей на­уки на более высоком формальном и логическом уровне, чем какая бы то ни было другая социальная дисциплина. Но примерно сто лет назад экономисты стали проявлять интерес к тем положениям, которые выходят за рамки созданной ими концептуальной системы и за рамки тех фактов, которые удалось упорядочить с помощью этой системы. Часто этот интерес проявлял себя косвенно, в виде теоретических спекуляций, связанных с идеями «не­вмешательства государства», функционирования целос­тной системы «свободного предпринимательства», не связанной никаким контролем извне. Специфика такого теоретизирования заключалась в игнорировании тех эле­ментов человеческого действия, которые в явном виде не присутствовали в концептуальном арсенале классической экономической теории.

Коль скоро внимание экономистов привлекли столь широкие проблемы, то — сознательно или нет — им не­избежно пришлось затрагивать и проблемы мотивации экономической деятельности. Процесс поддержания рав­новесия в свободной экономике основывается, согласно классической теории, на ее чувствительности к опреде­ленного рода изменениям в ситуации действия: ценам, предложениям, условиям спроса и пр. Основное действу­ющее лицо этой системы — бизнесмен — рассматривается в такой ситуации, где преобладающую роль в адапта­ционных процессах (если их проанализировать с точки зрения того, почему индивид действовал именно так) иг­рает расчет прибылей и расходов в их денежном выра­жении. В определенном практическом смысле, по-види­мому, вполне правомерным представлялось сказать, что экономический субъект поступает так или иначе, исходя из задачи предельно повысить свой «эгоистический ин­терес», понимаемый как денежный доход предприятия. Иначе говоря, субъект экономической теории всегда предпочтет больший денежный доход меньшему и мень­ший убыток (в денежном выражении) — большему.

Из этих кажущихся очевидными фактов сам собой вытекал вывод, что вся система функционирует и поддер­живается в равновесии благодаря «рациональному со­блюдению экономического интереса» всех участвующих в ней индивидов. Возникало даже ощущение, что данная формула — это приемлемая основа для общей теории мо­тивации человеческого поведения, по крайней мере, в эко­номической и профессиональной сферах. При этом важ­но также отметить, что указанная формула, как и различные ее модификации, не были прямыми результа­тами наблюдения и анализа, выполненными на эмпири­ческом уровне, как это имело место, например, при со­здании теории стоимости и распределения. Эта формула просто оказалась удачной для заполнения бреши, кото­рая образовалась при попытке создания логически замк­нутой теории экономического действия. При отсутствии эмпирической основы данную брешь можно было запол­нить только при помощи максимально широких обобще­ний. И такие находящиеся вне собственно экономической области распространенные доктрины, как психологичес­кая доктрина гедонизма, казалось, подкрепляли эту фор­мулу и вселяли уверенность в универсальности примене­ния экономической системы понятий.

Тем временем в других науках, изучающих поведе­ние человека, велась своя работа, но большей частью она осуществлялась в отрыве от исследований, ведущихся ^экономистами. Однако и она также затрагивала проблемы мотивации, в частности в таких аспектах, которые оказались существенными и применительно к сфере эко­номических исследований. Этими науками были соци­альная антропология, а также некоторые разделы соци­ологии и психологии. И хотя некоторые выдающиеся ученые, такие, как Парето, Дюркгейм, Макс Вебер, в сво­их работах непосредственно затрагивали и освещали оп­ределенные аспекты взаимоотношения названных наук с некоторыми проблемами экономики¹, все же изоляция экономической теории от указанных областей знаний осталась непреодоленной. Таким образом, всесторонний анализ проблемы экономической мотивации, принимаю­щий во внимание всю совокупность знаний, полученных в разных дисциплинах, в настоящее время, даже в самом схематическом виде, остался неосуществленным. Попыт­ка дать наметки такого анализа и является главной зада­чей данной статьи.

¹ См.: Parsons Т. The Structure of Social Action (N.Y., 1937), где работы дан­ных авторов рассматриваются в этом аспекте.

Среди экономистов широко распространено убеж­дение, что преимущественно «эгоистическая» теория, или теория «корыстной заинтересованности» как основы мотивации экономической деятельности, является логи­чески необходимой для экономической науки. Можно с уверенностью сказать, что тщательный анализ методо­логических основ экономической теории как аналитичес­кой схемы убедительно доказывает, что это не так. Для такого утверждения необходимы, разумеется, определен­ные предпосылки. По моему мнению, их две.

С одной стороны, экономический анализ имеет эм­пирическое значение только в том случае, когда есть про­стор для определенной рациональности действий, т.е. для оценки их преимуществ и недостатков, «выгод» и «затрат», с целью увеличить разницу между ними. Если же, например, поведение чисто инстинктивно или тради­ционно, то оно не поддается анализу в рациональных тер­минах. С другой стороны, значение такого анализа весь­ма велико, поскольку существуют достаточно широкие сферы, в которых вещи, а также люди (в обобщенной эко­номической терминологии — ресурсы) могут рассматри­ваться в «утилитарном духе», т.е. не как конечные цели, а лишь как морально и эмоционально нейтральные (в из­вестных пределах) средства экономической деятельнос­ти. По степени экономической рациональности поведе­ния между различными индивидами и между различными обществами имеются существенные различия. Далее, эко­номическая рациональность обязательно связана с эго­измом в обычном понимании этого слова. Как уже гово­рилось, непосредственная цель экономического действия в условиях рыночной экономики — это максимизация чи­стого денежного дохода или, более абстрактно, разницы между прибылью и затратами. Выбор средств, посколь­ку он в этом смысле слова «экономически мотивирован», определяется в первую очередь именно этой непосред­ственной целью. Однако совершенно неоправданным яв­ляется предположение, что эта непосредственная цель — прямое и единственное выражение изначальных движу­щих сил человеческого поведения. Напротив, преследо­вание этой цели вполне совместимо с очень большими различиями в глубинных мотивах. По сути, основным ре­зультатом всего последующего анализа будет утвержде­ние, что «экономическая мотивация» — это вообще не категория мотивации как таковой, а скорее точка, в ко­торой для ориентации в определенного типа ситуации сходится множество различных мотивов. В соответствии с этим устойчивость и распространенность так называе­мого «экономического поведения» — это не результат «единообразия человеческой природы», ее эгоизма или гедонизма, а следствие определенных особенностей структуры социальных систем действия, которые, одна­ко, не являются абсолютно постоянными, а подвержены институциональным изменениям.

Теоретический анализ экономики абстрактен сразу ^в нескольких различных смыслах этого слова. Это очень важно для нашего рассуждения, так как спорные пробле­мы, о которых здесь пойдет речь, возникают именно в области исходных посылок экономической теории, а так-

же данных, принятых в ней за «постоянные» величины. Для того чтобы показать, что представляет собой эта интере­сующая нас абстрактность, лучше, наверное, начать с формулы, многократно обсуждавшейся в экономике. Думается, что этой формуле можно придать более конк­ретный смысл в терминах современной социологической теории. Эта формула гласит, что экономическая деятель­ность имеет место внутри «институциональных рамок общества», а экономическое поведение является одной из фаз институционального поведения.

Институты или институциональные схемы в том смысле, в каком данное понятие будет здесь употреблять­ся, — это главный аспект социальной структуры в самом общем ее понимании. Это нормативные модели, которые определяют, что в данном обществе считается должным, законным или ожидаемым образом действия или соци­ального взаимоотношения. Есть два первичных критерия, по которым из различного рода нормативных моделей, управляющих действием человека, выделяются модели, имеющие институциональное значение. Во-первых, таки­ми моделями являются модели, основанные на общепри­нятом в данном обществе нравственном чувстве; конформизм по отношению к ним — вопрос не только целесообразнос­ти, но и морального долга. Во-вторых, про эти модели можно сказать, что они не «утопические», так как уто­пическим моделям, какими бы желанными они ни выгля­дели, могут следовать лишь немногие, а если и бывает, что им следуют более широкие слои людей, то только при чрезвычайных обстоятельствах. Например, крайний аль­труизм Нагорной проповеди или крайний героизм очень горячо одобряются, но в действительности никто не ожи­дает от рядового индивида, что он будет всегда посту­пать в соответствии с этими принципами. Другое дело — модель институционализированная: конформизм по от­ношению к ней является частью узаконенных ожиданий общества и самого индивида. Типичная реакция на нару­шение институционально установленного правила — это негодование, связанное с чувством «обманутого ожида­ния». Человек, находящийся в положении опекуна и рас-