Три функции внутренней речи

Знаменитый советский нейропсихолог и сподвижник Выготского А.Р. Лурия в годы войны возглавлял госпиталь, где лечили раненых с травматическим поражением головного мозга. Помимо того вклада, который Лурия внес в реабилитацию раненых, он собрал и обработал богатейший научный материал.

В невропатологии и до Лурия было известно, что между локальными поражениями мозга и патологиями высшей нервной деятельности существует устойчивая связь. Но А.Р. Лурия, основываясь на своем богатом опыте, классифицировал большое количество медицинских случаев, дал научное описание зависимости психических и в том числе речевых паталогий от поражения тех или иных участков головного мозга.

Изначально А.Р. Лурия ориентировался на тезис Л.С. Выготского о предикативном характере внутренней речи. Однако изучение речевых патологий (афазий) показало, что предикативность не является исчерпывающей характеристикой внутренней речи. В самом деле, если под предикативностью понимать связность фразы в ее отношении к действительности, то не достает по крайней мере еще одной характеристики, которая бы описывала, что именно, какие элементы связываются в фразе. Таким образом практика подтолкнула Лурия к введению в аппарат созданной им дисциплины — нейролингвистики — нового понятия — понятия “семантической записи”.

В “Основных проблемах нейролингвистики” (1975) Лурия построил свою модель лингвистических механизмов порождения речи. При этом он опирался на идеи Выготского и собственную научную практику, а также на идеи Якобсона о синтагматическом и парадигматическом устройстве языка и принципы трансформационной грамматики Хомского. Важное место в лингвистических гипотезах Лурия занимали также советские лингвисты А.К. Жолковский и И.А. Мельчук с их теорией семантических графов, построенных на плоскости, разбитой на две части — темы и рему (причем в примерах, выбранных Лурия, на половине “тема” описывается грамматическая база подлежащего, на половине “рема” описывается грамматическая база сказуемостной части).

Вслед за Мельчуком Лурия вводит следующую модель речепорождения: “Путь от речи к мысли, заключающийся в подготовке речевого высказывания... 1) начинается с мотива и общего замысла (который с самого начала известен субъекту в общих чертах), 2) проходит через стадию внутренней речи, которая, по-видимому, опирается на схемы семантической записи с ее потенциальными связями, 3) приводит к формированию глубинно-синтаксической структуры, а затем 4) развертывается во внешнее речевое высказывание, опирающееся на поверхностно-синтаксическую структуру.” (“Основные проблемы нейролингвистики”, с.38.)

К сожалению, “глубинность” или “поверхностность” не могут быть качественными характеристиками. Тем не менее симптоматично, что Лурия сам попытался разрушить монополию предикативности во внутренней речи. И все же четырьмя годами позже в “Языке и сознании” он писал: “Внутренняя речь по своей семантике никогда не носит строго номинативный характер, т.е. не содержит “подлежащего”; внутренняя речь указывает, что именно нужно выполнить, в какую сторону нужно направить действие.” (“Язык и сознание”, с.140.) Там же Лурия говорит о предикативном характере внутренней речи и даже о предикативной речи. Совершенно очевидно, что здесь имеется в виду рематичность, но сказывается влияние тезиса Выготского о предикативности.

Разбираться с внутренней речью надо не в рамках структурного подхода, а в рамках функционального подхода. Ведь, в соответствии с идеями Выготского, внутрення речь является посредником между мышлением и речью, т.е. выполняет определенные функции как для мышления, так и для речи. Понять содержание этих функций — означает понять идею внутренней речи.

В описаниях внутренней речи наиболее существенны три характеристики: подразумеваемая Выготским рематичность, описанные Лурия семантическая запись и предикативность. Этих трех характеристик вполне достаточно, чтобы дать целостное и взаимосогласованное описание функций внутренней речи. Функциональное определение внутренней речи должно быть таким: по отношению к мышлению внутренняя речь выполняет рематическую функцию или функцию рема-тематического перевода, по отношению к речи внутренняя речь выполняет две функции — номинативную и предикативную.

Рематическая функция по типу является гностической, т.е. обеспечивает механизмы познания, освоения новой информации. Как отмечал Выготский, эгоцентрическая и, вслед за ней, внутренняя речь выполняют регулирующую функцию, т.е. вызывает ориентировочную реакцию. Рематическая функция внутренней речи — это лингвистический коррелят регулирующей функции — психического феномена.

Рематическая, она же гностическая, она же регулирующая (в разных сферах научного интереса) функция внутренней речи создает то напряжение между сущим и делающимся, которое определяет специфику человеческой психики.

Представление о номинативной и предикативной функции существуют в нейролингвистических работах Лурия. Совершенно справедливо он соотносит номинативную функцию с реализацией парадигматических отношений языка, а предикативную — с реализацией синтагматических отношений языка. Лурия, однако, неоправданно связывает номинативную функцию с обозначением объектов, а предикативную — с употреблением глаголов и сказуемостных групп. Это неудачное разделение функциональной компетенции. На самом деле наименовать приходится не только объекты, но и их отношения, характеристики, действия. С другой стороны, участником предикативных отношений в не меньшей степени, чем глаголы, являются и имена. Так что связывать реализацию номинативной и предикативной функции с частями речи или частями предложения неправомерно.

В акте номинации человек производит выбор нужного, уместного в данной ситуации наименования предмета, объекта, отношения, действия. Происходит то, что Лурия справедливо относит к реализации парадигматических отношений языка: “Главнейшим условием должна быть “фильтрация” всех потенциальных связей, выбор тех из них, которые соответствуют поставленной задаче, и отбрасывание (торможение) тех, которые выходят за ее пределы” (“Основные проблемы нейролингвистики”, с.34.).

В акте предикации осуществляется линейное развертывание отобранного в номинативном акте материала в синтагматическую структуру, модально-временное увязывание этого материала с действительностью, в том числе с действительностью дискурса.

С точки зрения психической реальности нелепо представлять, будто сначала номинативная функция обеспечивает набор понятий, а потом предикативная функция обеспечивает их построение, как собирают цепь из звеньев. Такая схема слишком груба и механистична. Очевидно, что разделение на акты условно. В психической реальности номинативная и предикативная функции реализуются одновременно, то есть понятия отбираются уже предназначенными для определенного линейного развертывания в определенном отношении к действительности. Выбор понятия разрешает парадигматическое напряжение лексикона сразу таким образом, что характер синтагматического построения выбранных понятий (в акте предикации) уже предрешен.

Сходные идеи высказывал Лурия, определяя понятие “семантическая запись”, но не в функциональном, а в структурном подходе. Он писал о семантической записи как о “семантической схеме, состоящей из определенных элементов высказывания, с одной стороны, и группой векторов или связей между этими элементами — с другой” (“Язык и сознание”, с.195.). Лурия справедливо указывал, что в семантической записи реализуется и “система связей, которые потенциально должны фигурировать в будущем речевом высказывании” (“Язык и сознание”, с.195.).

Очевидно, что в акте номинации осуществляется не только выбор понятия, но и выбор походящего варианта его семантической валентности, а также выбор своеобразного “предикативного потенциала” понятия.

В акте предикации семантическая запись наделяется модально-временными значениями, то есть отношение выбранных семантических значений к действительности оформляется в речь. Происходит “грамматизация” понятия.

Таким образом два условных этапа речепорождения предполагают: а) выбор подходящих понятий, б) грамматическое оформление их в отношении к действительности. Первый этап — соотнесение предмета высказывания с внутренней действительностью говорящего, “примерка” понятий и их сочетаемости. Второй этап — соотнесение семантически оформленного предмета высказывания с внешней действительностью (в которой этот предмет занимает свое место — в качестве высказывания).

Если взять в расчет, что речевая деятельность — прежде всего моделирующая, то номинативная функция предоставляет подходящий материал для моделирования, а предикативная функция должным образом создает из него подходящую модель. Делая философское отступление, можно предположить, что продукты реализации номинативной и предикативной функции соотносятся как субстанция и процесс.

Необходимо признать, что не по времени, но по смыслу номинативная функция первична по отношению к предикативной. Чтобы развернуть нечто в линейную структуру, это нечто надо иметь. Доказательство от обратного: как показывают клинические опыты Лурия, больного с распадом предикативной функции, неспособного развернуть высказывание, понять все-таки можно. Речь его несвязна, но предмет высказывания, обстоятельства и проч. наименовываются. Можно ли понять больного с нарушениями номинативной функции речевого моделирования действительности? Возможны ли чистая предикативность, автономный процесс грамматизации?

Date: 2016-05-24; view: 1998; Нарушение авторских прав