Свет, струящийся издалека

Одной из самых больших опасностей в молитве является подмена духовных чувств душевными. Душевные чувства красочны и ярки. Они подобны шумным вздымающимся валам, которые выше там, где ближе дно. Они вырастают, как холмы на мелководье, между тем как бездна океана обычно спокойна; ее поверхность похожа на огромное поле, едва колеблемое рябью волн. Недаром величайший из океанов называется Тихим. Часто мирскими людьми энтузиазм, восторженность, состояние нервного возбуждения, эксцентричность, поэтическое воодушевление или обостренный интеллектуализм воспринимаются как пробуждение духа в молитве, но на самом деле это только суррогат молитвы.

Три душевные силы порабощают дух человека: первая – его оземленный рассудок, который непрестанно, как паук, плетет из самого себя нити суждений, представлений, домыслов, планов, воспоминаний, предположений, эвристических догадок и абстракций и бегает по этой паутине, стремясь поймать в нее свет истины. Вторая сила, подавляющая дух, – реактивная защитная сила души, которая в нашем падшем состоянии проявляет себя не в борьбе с грехом, а в соперничестве, гневе, ярости, непримиримости. Эта извращенно направленная энергия человеческой души сама стала страстью и обычно устремляется против того, кто мешает человеку осуществить его желание. Третья сила – стремление к наслаждению, постоянная жажда удовольствий. Наслаждение подобно морской воде: оно оставляет после себя чувство горечи, не утоляет жажду, а, наоборот, распаляет ее. (Кто пьет горько-соленую морскую воду, тот еще больше хочет пить и среди моря воды умирает от жажды.) Человек часто смешивает нечто противоположное – душевное наслаждение и духовную радость: наслаждение подделывается под духовное утешение, имитирует его. Наслаждение имеет широкий спектр действия. Это не только грубые чувственные удовольствия, но и наслаждения другого порядка, более тонкие, например: эстетические, творческие, которые люди нередко путают с духовными состояниями. Но все душевные наслаждения принадлежат времени и земле. Все они преходящи. Они создают настроение, но не состояние. Наслаждения могут быть как явно порочными, так и терпимыми. Некоторые из них кажутся отдыхом и наградой для человека, например: наслаждение дружбой, семейными радостями, общение с природой... Но все они – земные, и если становятся целью жизни, то усыпляют дух.

Молитва всегда должна принадлежать духовному плану, потому что молитва – это отрыв ума и сердца от земли и обращенность к вечности. Это часто сопровождается трудами и болью, как если бы человек отрывал липкий пластырь от кровоточащей раны. Поэтому внимательная молитва – самый тяжелый подвиг. В молитве не запрещено просить у Бога земных благ, но в них нужно видеть не самоцель, а всего лишь средство для поддержания сил на земном пути. Душевная молитва, в какое бы разгорячение она ни приводила, какой бы вдохновенной ни казалась, является искажением самой сущности молитвы. Дух пробуждается только через покаяние и борьбу со страстями. Словом покайтесь [199] начали свою проповедь Христос и Его Предтеча. Единственный путь в Царствие Божие лежит через покаяние. Вне его действуют душевные, страстные силы.

Что представляет собой православная икона? Икона – это проявление благодати Божией на земле. Мы не можем внести в эту область какую-либо жесткую систему. Дух дышит, где хочет [200], – сказал Господь. Мы только укажем некоторые признаки православной иконы, малопонятные для большинства наших современников. Лик на древних иконах величествен и строг. Здесь нет места сентиментальности и ласковости – этим проявлениям душевности, суррогата любви. Духовная любовь, отраженная в ликах древних икон, строга и требовательна. Взор святых на них смотрит на нас из вечности. Он как бы охватывает всю вселенную. Вечность и бесконечность отражены в нем. Тут нет и следа примиренности с грехом или снисходительности к нему. Поэтому лики древних икон непонятны, чужды, а иногда прямо страшны для плотского, привязанного к страстям человека. Но в этой ненависти к греху, в этой беспощадной правде – одно желание, всецелое желание – спасение человека. Истинная любовь, духовная любовь, отраженная древними иконописцами, не идет на компромиссы. Это кажется многим из современных людей жестокостью. «Суровые, страшные лики», – говорят они. Им хочется, чтобы икона их ласкала, им хочется «нежничать» с иконой. Духовная любовь неизмеримо глубже, чем душевная. Она больше сопереживает нам, больше страдает за нас. Она как бы безгласно кричит от боли, но не за наши временные невзгоды, а за нашу оторванность от Бога, источника жизни. Она страшится нашей вечной гибели. Лики древних чудотворных икон строги, потому что они прозорливы. Они видят демонский мир, этот мир страшных врагов, окружающих человека, мир невидимых убийц, видят гнездо греха – жилище сатаны в человеческом сердце. Предание говорит, что Господь и Божия Матерь никогда не улыбались: как может улыбаться мать, видя, что тело ее ребенка обвила змея или что он бредит в тяжелой, мучительной болезни?

В католических иконах нет метафизического трагизма. Там трагизм земных, душевных человеческих переживаний. А чаще всего другое – человеческая чувственность, то, что обращено к земле. Рай и ад или забыты, или оземлены, перенесены на землю. Там икона смотрит по земному, может быть, добрыми глазами, но видит только земной мир. Перед такой иконой грешник, не пройдя через огонь покаяния, может вполне отдаться душевным переживаниям. Поэтому так часто на Западе поэты воспевали Деву Марию как прекрасную даму, а рыцари называли Ее королевой своего сердца, что для православного звучит как страшное кощунство и надругательство над святыней. Эта душевная чувственность и сентиментальность католических икон воспринимаются подсознанием человека как возможность примирения с Богом без покаяния, без изменения себя. Поэтому в католической мистике так много говорится о восторженной любви и так мало о покаянии, очищении сердца и повседневной жестокой борьбе со страстями. Православное сознание чувствует в этих по-человечески красивых, но в духовном плане не возрожденных, а только нежно-слащавых ликах нечто совершенно чужое. Эти едва ли не улыбающиеся, а иногда действительно улыбающиеся лица на иконах действуют на грешника усыпляюще, в них – капитуляция перед грехом, примирение с ним: грешник любит, когда на его безобразия смотрят сквозь пальцы.

В некоторые католические иконы люди влюблялись. Но в православную икону влюбиться невозможно: здесь гаснут страсти, здесь пробуждается дух. Поэтому страстный и сластолюбивый человек от такой иконы спешит отойти. В древних иконах нет томности, жалостливости и того, что можно было бы назвать убаюкиванием грешника. Кто знает ужас трансцендентного, демонического зла, тот не станет успокаивать грешника. Тот по-другому будет смотреть на земные страдания, которые так мало значат по сравнению с вечностью. Общение с Богом без сердечной чистоты, вернее, без стремления к сердечной чистоте, невозможно. А сердечная чистота невозможна без покаяния и борьбы с грехом. Поэтому невозможно и прощение грешника без его решимости бороться с собой, без пролития им, образно говоря, своей крови.

Древняя чудотворная икона одновременно близка и далека от грешника. Здесь близость духовной любви, любви к человеку как образу Божию и в то же время огромная дистанция, дистанция, отделяющая грешника от святости. Человек чувствует, как близок к нему Бог и как он сам далек от Бога. Одно из свойств святости – ненависть к греху. Святыня не может соединиться со скверным и нечистым. Лучи солнца падают на поверхность болота, но грязь от этого не превращается в свет. Икона – это свет, струящийся издалека. Отсутствие дистанции между святостью и грехом в иконе низводит ее в сферу душевных человеческих чувств и может в извращенном сознании грешника привести к ложной самоуспокоенности и даже стать «гарантом» безнаказанности его греха («греши как хочешь, Господь все равно по милости Своей примет тебя»).

Взор ликов на древних иконах кажется отрешенным от мира. Он устремлен не на молящегося, а как бы поверх него или, точнее, сквозь него (так луч, проходя сквозь стекло, устремляется вдаль), он видит человека на фоне вечности, в пересекающихся сферах земного и духовного миров; он видит в сердце человека то, что не видит, а часто боится увидеть сам человек. Ликов древних икон страшатся демоны, перед ними волнуются и кричат бесноватые, те, кого привыкли называть общим именем душевнобольных. Древняя икона кажется объятой невидимым пламенем, пламенем Божественной благодати.

Освобождение духа

Учение о молитве тесно связано с православной антропологией[201]. В антропологическом плане молитва является средством к освобождению духа от деформированных, растленных чувств души, находящихся в неуправляемом, хаотическом состоянии, борющихся друг с другом. Мир понимает свободу как возможность человека следовать своей главной страсти, которая на время победила прочие, и находить условия и средства для ее удовлетворения. С религиозной же точки зрения, эта «свобода» – состояние непрерывного рабства различным, постоянно сменяющим друг друга хозяевам. Страсти находят основание, как бы поле действия, в человеческом теле. Тело, «объединившись» с душой, подавляет дух – так союзные войска осаждают город, отрезав все его коммуникации. Но один из союзников этого вражеского войска, а именно человеческий разум, менее, чем другие силы души, поражен грехом и страстями, поэтому он по временам становится на сторону духа и делает попытки освободить его.

Борьба за освобождение духа имеет свою стратегию, свои закономерности и постепенность. Она начинается с внешнего. Если, еще находясь в страстном состоянии, человек будет пытаться пробудить силы духа, то или увидит бесплодность своих попыток, или – что много хуже – посредством горделивых фантазий приведет свою душу в состояние экзальтации, нервного возбуждения, иллюзорных, мечтательных представлений, которые по своей неопытности примет за духовные откровения. Такая душевная, экстатическая любовь подробно описывается в книгах западных «аскетов». Католические энтузиасты принимали подобные состояния за явления Божественного света, в то время как православные подвижники сказали бы, что это лишь дымное пламя человеческих страстей, доведенных до состояния экстаза.

Начинать борьбу надо с тела, с его приучения к дисциплине. Первое – знание меры, воздержание. Мера в еде и сне, в отдыхе и труде. Ласточка дает своему птенцу определенное количество пищи, как бы ни пищал птенчик: если он наестся досыта, то умрет. Надо давать телу необходимое и брать с него оброк – труд и бодрствование в молитве. Когда человек дремлет, то мышцы его расслабляются, когда человек напряженно думает, то концентрация мысли влечет за собой определенное напряжение, как бы поддерживает тело в тонусе. Если человек расслабляет во время молитвы мышцы, то он начинает дремать и грезить, поэтому полезно стоять на молитве подтянутым, как в строю, и делать поклоны, которые являются «вспомогательным языком» молитвы. При усталости и болезни можно сидеть, но не развалясь, не облокачиваясь, не откидываясь на спинку стула, а прямо, соединив ноги вместе, слегка подтянув живот и приклонив голову, – это все помогает бороться с дремотой.

К душевно-телесным добродетелям принадлежат молчание, хранение зрения и слуха. Душевные силы таковы: словесная, желательная и раздражительная. К словесной относятся: способность мыслить на уровне слов и представлений, припоминать, предполагать, строить планы, мечтать, наблюдать, находить причинно-следственные связи, анализировать, синтезировать, проводить эксперименты, выявлять закономерности, составлять гипотезы и теории, применять найденные законы на практике, составлять различные знаковые системы и пользоваться ими. Так рождаются научное, философское, художественное творчество, законы, права, манифесты и конституции. Это необъятное поле действия человеческого интеллекта в двух его аспектах: рассудка и воображения. Здесь – главные корни цивилизации: в накоплении, сохранении и применении информации, идущей извне. Больше всего человек гордится своим рассудком. В нем – основа неверия, та интеллектуальная гордость, которая делает для человека его рассудок маленьким божеством, идолом, от которого он ждет помощи и спасения. В то же время этот рассудок по временам ощущает свою ограниченность, беспомощность и духовную слепоту, и тогда он ищет Бога.

Вторая сила – желательная, сюда относятся все виды наслаждения. Здесь – семейная, дружеская, родительская и чувственная любовь, здесь – патриотизм и общественная солидарность, любовь к искусству, радость от общения с природой, здесь – наслаждение поэзией, музыкой, живописью. Здесь же и человеческие страсти: эгоизм, себялюбие, сребролюбие и жадность, привязанность к вещам, чувство зависимости от внешнего (и в то же время – такие высокие чувства, как сопереживание, жалость, сострадание). К желательной части души относятся смех и шутки, в которых скрыт тайный блуд. Такие понятия, как удовольствие, ласковость, вежливость, изящество, такт, привлекательность, красивость, тоже относятся к желательной силе души. Иногда она обнаруживает себя как стремление к надмирной Божественной красоте и тоска по потерянному раю (это смутное чувство похоже на луч света, внезапно проникший в подземелье). И к ее же области, области желательной силы, принадлежат демоническая мистика и экстатические культы. Вообще всякая мистика, кроме православной, целиком находится в поле душевных сил. Православная же по существу своему духовна (однако поскольку она включает в себя всего человека, то может проявляться вместе с тем и на душевном и телесном плане).

К извращенным проявлениям желательной силы относится также и тайная любовь ко злу и пороку, которую человек по временам явственно ощущает в своем сердце.

Третья сила души – раздражительная. Она подобна способности живого организма выбрасывать из себя всякое чужое, инородное тело, нейтрализовывать попавший в него яд и умерщвлять болезнетворное начало. Раздражительная сила – это крепость и войско души, это способность отличать добро от зла, защитная сила, психический фильтр, который должен задерживать грязь и шлак, это способность души к реакции и действию, святая ненависть к тому, что стоит между человеческой душой и Богом. Может раздражительная сила проявляться и в стремлении к добру, защите людей от несправедливости, в самопожертвовании. Но в греховном, падшем состоянии человека она чаще всего проявляется в постоянном недовольстве, ропоте, жестокости, гневе на людей, нетерпимости, высокомерии, насилии, ненависти, мести, соперничестве, зависти, злобе, равнодушии и безразличии, тайном садизме – от семейного деспотизма до тирании и некромании правителей.

Вообще в душевных проявлениях нужно разграничить следующие уровни: вредное, ненужное, терпимое (или безразличное), нужное, необходимое, крайне необходимое – и затем вести духовную борьбу с собой, отсекая сначала вредное, а потом ненужное.

Вредным в области действия словесной силы являются сознательная ложь, лукавство, хитрость, смех, издевки, клятвы, проклятия, брань, пустословие, осуждение – источники ложной и растлевающей информации. Лучше не знать, чем иметь ложные, извращенные сведения. По слову Соломона, лучше малое с правдой, чем великое с ложью[202]. Только обуздав свой язык, приручив его, как дикого зверя, человек может заняться очищением своего ума от различных мыслей, мечтаний и чувственных помыслов, возникающих в сознании.

Вредные проявления желательной силы – это всякий вид удовлетворения похоти. Я не говорю о плотских грехах, это понятно каждому, но есть и другие, более тонкие виды удовлетворения похоти и сладострастия: встреча и общение с людьми, к которым мы имеем нечистую привязанность и пристрастие, чтение страстных книг и рассматривание подобных картин, просмотр телепрограмм и видеофильмов, ставших источником душевной заразы и разврата. Борьба с такими тяжелыми видами извращенного наслаждения, как употребление алкоголя и наркотиков (здесь наслаждение явно открывает свой демонический лик), отказ от непристойных бесед, анекдотов и тому подобного необходимы. Без этих внешних мер к ограждению души от порока невозможно добиться чистоты желаний, как невозможно смыть с себя грязь тому, кто стоит в болоте. Если человек будет служить своим страстям и в то же время пытаться молиться сердцем, то он получит нервное расстройство или же придет в то демоническое состояние, которое называется прелестью.

Вредным в области раздражительной силы души являются ропот на Бога и гнев на человека, ненависть от оскорбленного самолюбия или неисполненных желаний (поэтому невозможно победить гнев, не обуздав вначале похоть). Греховные проявления раздражительной силы таковы: мщение, коварство, злопамятство, насилие над волей другого человека, порой – даже под видом добра. Победе над гневом способствуют высокие жизненные цели, поставленные человеком перед собой, и ограничение своих желаний. Гнев побеждается покаянием и самоукорением. Сначала надо преодолеть гнев молчанием (как говорит преподобный Иоанн Колов, скорпион, помещенный в закупоренный сосуд, умирает), а затем бороться с ним в мыслях и сердце.

Следующая ступень – терпимое (то, что не является злом, но без чего можно обойтись). В отношении словесной силы это занятия наукой и философией, искусством, чтение литературы и периодики; в отношении желательной – слушание серьезной классической музыки, посещение музеев и картинных галерей, пение мирских песен, путешествия; в отношении раздражительной – стремление к общественной деятельности, соревнования, игры и прочее, подобное сему.

Ступень нужного в плане словесной силы – знание своей профессии, общественных, а также семейных прав и обязанностей, познание окружающей нас природы, изучение богословия – имеет практическое значение. В плане желательной силы нужное – дружеская, семейная, родительская любовь, патриотизм и общественная солидарность, общение с природой, жалость и сострадание к живым существам. В плане раздражительной – память о смерти, понуждение себя на добро, борьба со страстями, терпение, покорность воле Божией, памятование о своих грехах.

Наилучшее из необходимого для словесной силы – концентрация в молитве, для желательной – участие в богослужении как предощущение небесной красоты, для раздражительной – исполнение заповедей как волевой акт. Пробуждающийся дух, воздействуя на словесную силу, дает возможность для непосредственного, интуитивного познания духовного мира, того, что лежит глубже слова; воздействие его на желательную силу сообщает ощущение Бога как единственного блага, в сравнении с которым земные наслаждения кажутся горечью. Воздействуя на раздражительную силу, он пробуждает волю, побуждает стремиться к Богу, охраняет душу от действия греха и страстей и возобновляет, возрождает в душе чистоту и целомудрие.

При пробуждении духовных сил человек понимает, что его – только то, что перейдет в вечность, а себя он может найти лишь в Боге. Пробудившийся дух проявляет себя в тайном знании духовного мира как мира бесконечного, частицей которого является он сам, и в то же время мира, отраженного в нем, как солнце в капле воды; в переживании человеком всем его существом этого мира как высшей жизни и в обращенности к нему как к источнику света и единственному истинно реальному бытию. Тогда открывается как высшая духовная ценность безмолвие сердца, перед которым все прочие добродетели кажутся лишь ступенями лестницы, ведущей к нему. Это может показаться жестоким душевным людям, которые забывают, что всё от Бога, а не от наших сил. Бог может сотворить великие милости для всего мира, если найдет в этом мире чистое сердце, как миловал и спасал Он от гибели целые народы и страны за молитвы таких великих святых, как преподобные Арсений и Макарий, приняв как самую благоугодную жертву безмолвие их сердца[203].

Человек получил от Бога великий дар – способность забывать, не менее ценную для души, чем умение запоминать. Если бы не способность забывать, то жизнь была бы невыносимой. Одна из причин нервных комплексов – заклинивание в памяти какого-нибудь события и нежелание в пласте эмоций забыть его, то есть разрядиться. Нервные комплексы похожи на катаральные зоны в нашем теле, на незатухающие очаги воспаления, которые болят от прикосновения. Забывать так же необходимо, как выбрасывать из квартиры сор и ненужный хлам.

Умение забывать, выносить вон из сознания ненужную информацию особенно ценно для молитвы. Мы вспоминаем посредством ассоциативных связей, поэтому следует постараться разрушить эти связи. Ими могут быть вещи, люди, местности и т. д. Нужно избегать встреч с теми, кто напоминает о прежней греховной жизни: самое сильное ассоциативное воздействие оказывает живой человек. Часто бывает необходимо разорвать дружбу с тем, с кем грешил, даже не молиться за него, иначе грех будет возобновляться в памяти. Следует выбросить вещи, несущие на себе печать греха. Если это невозможно, то хотя бы переставить вещи в комнате в другом порядке. Особую атмосферу создают книги, поэтому не должно держать в своей комнате страстную мирскую литературу. Это один из источников той разрушительной «радиации», которая постоянно облучает человека. Желательно посещать места, где редко бывал прежде, чтобы разорвать паутинную сеть воспоминаний. Иногда во время молитвы хорошо плотно занавешивать окна в своей комнате и молиться в темноте.

Если нет возможности отказаться от тяжелой для нас беседы, то во время нее надо молчать и молиться, тогда слова собеседника будут лишь скользить по поверхности сознания, не проникая в сердце. Во время таких бесед мы нередко делаем ошибки, становимся в невыгодную позицию, а именно – хотим убедить человека и, демонстрируя перед ним свой ум, втягиваемся в разговор и бываем захвачены им, боимся огорчить человека, предпочитая огорчать Бога. Это извращенное понятие о доброте – потакать страстям другого, когда мы, для того чтобы скрыть смущение, улыбаемся и смеемся. Между тем смех – это нечто сродни опьянению, состояние духовного расслабления, когда человек перестает контролировать свое сердце и в результате оказывается незащищенным. В смехе есть блуд, а в шутке – дерзость, поэтому они незаметно для нас воспаляют нашу чувственность. Если не будешь сам проявлять хотя бы внутреннего интереса к словам недушеполезной беседы, то и беседа иссякнет. Человек чувствует, с каким настроением его слушают, поэтому если ты хочешь, чтобы разговор прекратился, то считай слова собеседника не более чем шумом ручья. Некоторые люди, чтобы держать необходимую дистанцию с другими, или говорили им правду в глаза, не страшась обидеть, или юродствовали, притворялись дурачками. С дурачка спрос невелик, но это не метод для всех.

Чтобы скорее забыть греховное прошлое, нужно изменить свои собственные привычки: ходить, лежать, говорить, сидеть за столом и так далее, таким образом также разрушаются определенные ассоциативные связи. Вообще же самыми мощными средствами очищения души от воспоминаний о прошлом являются покаяние и молитва. Прощеный грех забывается легче, а благодать, полученная в молитве, как бы закрывает на ключ двери подвалов нашего сознания, где «хранятся» наши грехи[204]. На своем небольшом опыте я испытал, что когда действительно молюсь, то уже не помню прочитанных мною в прошлом мирских книг, как будто никогда не держал их в руках, а когда преклоняюсь к сочувствию страстям, то опять воспоминания прочитанного всплывают в сознании, как морские гады из глубины на поверхность. Для того чтобы забыть прошлое, надо упростить самого себя, свое сознание, свою речь – так борец смазывает маслом свое тело, чтобы его труднее было схватить. Если же приходится слушать о чужих грехах, то надо выразить сочувствие грешнику и сказать, что и сам виновен в подобных прегрешениях, затем предложить молиться о том, о чьих немощах идет речь, и тогда такая беседа быстро прекратится.

Враги молитвы

У молитвы существуют внутренние и внешние враги. Первый враг – это себялюбие. Себялюбие – неправильная любовь к себе. Оно проявляется в трех видах: как тщеславие, сребролюбие и сластолюбие, то есть стремление к наслаждению.

Молитва – внутренняя жизнь, а тщеславие – театральность, жизнь вовне, жизнь для людей. Молитва – это внутренний, невидимый и самый могущественный фактор бытия человеческой личности; если можно так сказать, молитва – это стержень личности, а тщеславие заменяет лицо маской и саму молитву превращает в представление. Тщеславный – это артист святости, он не может пребывать умом в своем сердце, он непрестанно репетирует роли, которые будет играть перед людьми, в том числе и роль молитвенника. Тщеславный будет намекать на силу и значительность своей молитвы, рассказывать о необыкновенных случаях или даже чудесах, которые происходят по его молитве. Когда тщеславный находится в окружении людей, то он готов молиться целыми часами, чтобы услышать аплодисменты своему благочестию. Страсть тщеславия дает ему для молитвы демоническую силу, а когда он остается наедине с самим собой, то желание молиться у него исчезает. Тщеславный не молится, а только играет в молитву, поэтому молитва его становится бездушной и лицемерной. Тщеславие постепенно переходит в гордость. Гордый не чувствует нужды в помощи Божией, он полагает, что ему достаточно своих личных совершенств, чтобы исполнить Евангелие или даже превзойти его. Гордый сам для себя становится богом, поэтому молитва или вообще исчезает, или при ней совершенно утрачивается чувство благоговения: он разговаривает с Богом, как с равным себе.

Далее – сребролюбие. Помыслы и чувства сребролюбивого находятся там, где его богатство. Он в непрестанном волнении: как сохранить, как увеличить его, даже на молитве он думает о деньгах. Его молитва – мертвая и холодная, это лишь некая внешняя дань Богу, потому что он надеется не на Бога, а на деньги, они стали его богом. Сердце сребролюбивого становится твердым как камень, молитва не оставляет в нем практически никакого следа, как стальной резец на алмазе. Апостол Павел назвал сребролюбие идолослужением[205].

Сластолюбие, или любовь к наслаждениям, – это, в сущности, как себялюбие, неправильная любовь к себе, когда человек отождествляет себя со своим телом. Молитва требует трезвения как прозрачности ума, а наслаждение погашает свет ума. Наслаждение относится к комплексам нервного возбуждения, поэтому, как правило, оно оканчивается душевной опустошенностью, усталостью и тоской. Любое наслаждение – это потеря духовной силы. Наслаждение – один из самых главных врагов молитвы, как суррогат и подмена духовной радости. Любовь к наслаждениям делает человека холодным и эгоистичным, молитва для него становится чем-то непонятным и чуждым, внутренне он ненавидит ее. Если гордость – это прежде всего провокация против веры, «замена» Бога самим собой, а сребролюбие – враг надежды (не Бог, а богатство – источник и гарантия благополучия человека), то наслаждение – это грех против любви.

Следующий враг молитвы – забвение[206]. Вся жизнь – это школа, и каждый день – урок, который получает человек. Главный урок в том, что мы никогда не оставлены Богом. Забвение же уничтожает память о помощи и благодеяниях Божиих, которыми пронизана, словно лучами света, вся наша жизнь. Второй урок – что грех есть смерть. Сколько раз, совершая грех, мы ощущали опытно, что входим в область смерти и отвержения, что после совершения греха наша душа становится гниющим и разлагающимся мертвецом, которого мы носим в себе! Третий опыт нашей жизни – что единственная истинная радость – это Бог, а все остальное иллюзии и миражи. Забвение отнимает у нас память об этих необходимых знаниях, которые мы приобрели мучительным и горьким опытом. Забвение подобно птице, которая клюет созревшие плоды и оставляет ветви пустыми. Поэтому забвение – вид безумия: человек постоянно падает на одном и том же месте.

Другой враг молитвы – незнание, или неведение. Незнание бывает волевым: человек не знает потому, что не хочет знать; а главное знание заключается в том, что истинно существующее – это невидимый мир, тогда как все видимое подлежит разрушению и смерти. Человек боится этого знания, он ищет счастья в веществе и материальности, в которой таится великая ложь, поскольку все материальное находится в рабстве у времени и смерти.

Еще один враг – это неразумие. Неразумие – неправильная шкала ценностей, неправильно выбранная цель или же неправильные средства для достижения цели. Неразумие – это пленение внешним, вечное кружение в той плоскости земного бытия, где только суета и томление духа. Истинная мудрость – считать единственным благом Бога и единственным злом – грех, а все остальное – промежуточными состояниями, не добром и злом, а только ситуациями. Если Бог – высшее и единственное благо, то самое важное в нашей жизни – богообщение, главным средством которого является молитва. Любовь к наслаждениям разлагает волю человека, делает его боязливым. Боязнь – это паралич души, трус – потенциальный предатель и отступник. Чтобы преодолеть боязливость, надо уничтожить ее причину, привязанность к тому, что человек боится потерять. Чтобы преодолеть боязливость, надо уничтожить пристрастия, любовь к телесному покою и наслаждениям. Боязливость рождает ложь. Ложь поглощает духовные силы человека, ибо за одной ложью следуют две другие. Лгущий человек вынужден держать в уме придуманную им картину, придавать ей видимость правды, а на это уходит огромное количество времени и сил. Поэтому великая мудрость – всегда говорить правду: правда проста, ложь многолика, Бог – истина, поэтому Бог прост. Вне правды невозможно видеть Бога, а молитва есть путь к видению Божества; ложь уничтожает или извращает молитву. Мир лжи – это область демона, какими бы причинами и обстоятельствами ни оправдывал себя человек.

Следующий враг молитвы – леность. Леность – одно из следствий наслаждения. Воля в духовном плане проявляется как внимание к словам молитвы. Силы души «обособились» друг от друга, поэтому для молитвы необходима воля, а не ожидание, когда захочется молиться. Наслаждение парализует волю, делает человека жестоким и упорным или, напротив, плаксивым и истеричным. Чтобы уничтожить леность, надо вести борьбу с мечтательностью и грезами, с тем тонким сладострастием, которое, как яд, впрыснутый в вену, разливается по человеческому телу и пленяет ум. Молитва – это во многом дело воли. Если мы не можем сконцентрироваться на словах молитвы и она выскальзывает из нашего внимания, как лучи солнца, которые нельзя задержать рукой, то можно временно оставить молитву и в качестве приготовления к ней заняться размышлением о следующих вещах.

1. Способность молиться является высшим достоинством человека. Если даром слова человек отличается от всех земных существ (у святых отцов он именуется словесным существом), то молитва делает его душу одного достоинства с Ангелами. (Преподобный Максим Исповедник пишет о молитвенниках, что их душа равна Ангелам, кроме того, что Ангелы не имеют, в отличие от людей, похоти и гнева.) Ни одна добродетель, ни одно духовное дарование, ни одна заповедь не способны возвести человека на такую высоту, как молитва, поэтому она – царица всех добродетелей.

Когда нам не хочется молиться и слова молитвы кажутся сухим песком, набившимся в рот, то мы должны сказать, что это ложь, что наш дух всегда хочет молиться, желает всегда быть с Богом, что отвращает от молитвы не лень, а болезнь нашей души. Как мы не можем отождествлять свое тело с гнойниками, покрывающими его, так не можем отождествлять себя и, главное, свой дух с той болезненной жаждой наслаждений, с тем стремлением к внешнему, которое противостоит нашей молитве. Надо спросить себя: «Кто я? Мой дух – око вечности, или мои страсти – могильные черви, питающиеся гнилью? Я – это дух, мое – это моя душа. Отчасти мое – это мое тело, которое воскреснет с другими свойствами, сообразными душевным, и тогда будет истинно моим, а остальное все не мое».

Искать счастье во внешнем – это самый страшный обман демона. Адам искал полноту бытия не в Боге, а во внешнем предмете, в неком плоде, который он в безумии своем счел источником могущества, наслаждения и блаженства. Когда мы ищем смысл жизни и счастье во внешнем, то повторяем роковую ошибку Адама. Обоготворяя внешнее, он потерял Бога как внутренний фактор своей жизни. Обоготворяет внешнее страсть. Возврат от внешнего к внутреннему и от внутреннего к Богу может быть осуществлен только путем молитвы. Поэтому учиться молитве – значит учиться спасению. Найти свое собственное сердце – это найти Бога, а найти сердце можно только через Бога и встретиться с Богом можно только в сердце. Войти умом в сердце можно лишь при свете благодати, потому что без Бога глубины сердца сокрыты для нас и неведомы нам самим. Это сокровище, зарытое в землю; человек точно проходит по, казалось бы, знакомому месту, наступает на него и не знает, что хранится там.

Это первый помысл, первый предмет для размышления, которое, однако, не имеет ничего общего с медитацией. Медитация – это самовнушение, для которого, как при гипнозе, необходимо пассивное состояние нашего сознания. Медитация как бы вводит инородное вещество в духовную природу человека.

2. Второй предмет нашего рассуждения – время, действия в плоскости бытия, вечность и время. Все внешнее находится под властью времени, оно не наше, мы только соприкасаемся с ним; наше то, что мы можем удержать. В потоке времени рушится и исчезает все. Мы подобны человеку, сидящему на берегу реки и смотрящему на бегущую волну: он думает, что она – его, но через мгновение ее уже нет. Жизнь во времени – это низшая форма жизни, это только приготовление к жизни вечной. Великое заблуждение – считать дорогу, уходящую вдаль, своим собственным домом. Истинная жизнь – это вечная жизнь. Там нет потерь, разочарований, чувства своего бессилия, там не перемена, а раскрытие, при этом вечность – не какая-то неподвижность: вечность – динамика. Есть два аспекта вечности: вечная жизнь и вечная смерть. Третьего состояния нет. Земная жизнь протекает на фоне вечности, о которой мы забыли. Время будет убрано, как в театре убирают подмостки, и тогда мы неожиданно окажемся в сфере вечности; там человек увидит себя, какой он есть. Кто не искоренял в своем сердце богоборческие страсти, у того в сердце царит смерть. Страсть и грех – это не просто слабость, их метафизическая основа – ненависть и богоборчество – это тоже царство, царство сатаны.

Молитва здесь, на земле, дает опыт соприкосновения с вечностью, молитва – это доказательство нашей борьбы с грехом и страстями. Молитвой мы как бы говорим демону: «Я не твой». Человек, чуждающийся молитвы, свидетельствует, что он любит свой грех и не хочет расстаться с ним.

3. Третий помысл – помысл о смерти. Один из парадоксов нашего сознания состоит в том, что мы повсюду видим смерть и меньше всего думаем о ней. Нам кажется, что мы – исключение из общего правила: все умирают, но нас смерть не коснется. Смерть всегда нежданна, всегда трагична. Одна из причин этого – наша неподготовленность к ней, мы стараемся обмануть себя, чтобы спокойно грешить. В этом отношении мы все похожи на страуса, который, как говорят, спасаясь от врагов, зарывает голову в песок: он ничего не видит и думает, что враги его тоже не видят. Замечательно, что страус – одно из самых быстроногих животных, догнать которое не может даже всадник на коне, и если бы он знал, от кого и как надо спасаться, то сохранил бы себе жизнь. Если бы человек помнил о смерти и готовился к ней покаянием и молитвой, то смерть стала бы для него переходом в вечную жизнь, а не палачом, который вошел в двери его дома, чтобы связать и затем казнить.

Поэтому надо помнить о последнем дне своей жизни, которым может стать любой, даже сегодняшний день. Преподобный Иоанн Лествичник считает память о смерти необходимой для молитвы. Надо спрашивать себя: «Кто ты, зачем пришел сюда, когда и куда уйдешь ты отсюда?». Иоанн Лествичник пишет: «Некоторые говорят, что молитва лучше, нежели память о смерти, я же воспеваю два существа в одном лице»[207].

4. Следующий помысл – об аде. Ад – это место забвения, это вечное отвержение, там нет ни надежды, ни любви, это море ненависти. Мы содрогаемся, когда читаем повествования о камерах пыток в лагерях и застенках. С какой утонченной жестокостью палачи издеваются над своими жертвами, но там есть конец, по крайней мере, – смерть, а в аду нет смерти, вернее, там вечная смерть, не имеющая конца. Какими бы жестокими садистами ни были люди, какое бы дикое наслаждение ни находили они в мучениях своих жертв, все же в душе каждого палача иногда просыпается что-то доброе и человеческое, хотя бы как воспоминания детства. Но демон – насколько он более страшен и жесток, чем все злодеи, жившие на земле! Он – воплощение самого зла. Демон – это черный пламень ненависти к Богу, он мстит Богу в лице Его создания. Человек – образ Божий, поэтому, ненавидя Бога, демон ненавидит человека.

Однако самое главное в аду – это не мучение, а скорбь потери. Грешник знает, что он потерял, кем он мог быть и кем стал. Но в аду нет покаяния, там демоноуподобление, и потому сознание потери вечной жизни вызывает у грешника ненависть к Богу, подобную ненависти демона. В аду самые близкие на земле люди будут ненавидеть друг друга, там мать для дочери и сын для отца предстанут в виде огромных человекообразных змей и скорпионов. Любить можно только доброе в человеке: действительное или предполагаемое. Рафинированное зло любить невозможно. Зло, когда в нем нет следов возрождающего добра, подлежит самоуничтожению. Ад – это разлучение, разделение добра и зла. Ад, как и рай, динамичен, но только в аду – процесс распада, там лишь центробежные силы, и грех, раскрываясь в вечности, будет делать каждого грешника все бóльшим и бóльшим подобием сатаны. И античному[208], и современному гуманизму одинаково трудно было воспринять учение об аде, они предпочитали считать его либо «педагогическим приемом», либо «жуткой мифологией». На самом деле это – апология греха, самоуспокоение грешника, не желающего бороться со своими страстями. Если бы человек знал, как ужасен и мерзок демон, то он понял бы, что царство демона – это царство вечной смерти, что грех – не просто оскудение добра, но в метафизическом плане – убийство Христа; поэтому нераскаянный грешник – богоубийца. Грех – это разлучение души с Богом. Бог – жизнь и источник жизни, другого источника нет, бессмертие без Бога обращается в смерть.

5. Последнее размышление – о райском блаженстве. Человек создан для рая, рай – это пребывание с Богом; внутренний рай – это Божественный свет в человеческом сердце. Здесь, на земле, человек чувствует себя изгнанником, он несчастен, страдает, причем это универсальный факт. Внешние условия жизни не избавляют от страданий, значит, с человечеством произошло что-то по-настоящему ужасное, раз вся история его превратилась в трагедию. Так может страдать царь, потерявший свое царство. Человек ищет счастья, но нигде не находит его. Философия не дает ни счастья, ни истины – это лабиринт: открыв одну дверь, человек видит десять других закрытых, притом он не знает, приближается к выходу или нет. Чувственные удовольствия также не приносят счастья. У людей, всецело подчинившихся страстям, угрюмые и мрачные лица. Единственный просвет в человеческой жизни – это чувство близости к Богу, это капли духовной радости, которые ощутил человек в молитве, особенно в Таинстве или у чудотворной иконы. Они похожи на капли воды для умирающего в пустыне от жажды.

Человек ищет истинной любви, но здесь, на земле, он находит другую любовь, исковерканную, аффективную, перемешанную с грязью страстей, приносящую лишь одно жестокое разочарование за другим, сокрушающую душу. И только в некоторые мгновения своей жизни он чувствует, как прикосновение Божественного перста, другую, чистую, Божественную любовь; ее может дать только Бог, ей противостоят человеческие страсти. Рай – это любовь души к Богу и Бога к душе. Рай – лучи любви от каждого святого ко всем и от всех к каждому, это настоящий световой океан любви.