Составитель комментария Мелехина В.В., РтФ, гр. 25081, 2007 г

Бердяев Николай Александрович (1874-1948)

Об авторе. Н.А. Бердяев - русский религиозный философ. На рубеже 1900 находился под воздействием идей марксизма и неокантианства, в дальнейшем обратился к религиозной философии; испытал влияние Достоевского, В. Соловьёва, позднее - Бёме. Участвовал в. сборниках "Проблемы идеализма" (1902), "Вехи" (1909), "Из глубины" (1918), в деятельности религиозно-философского общества имени В. Соловьёва, был инициатором создания Вольной академии духовной культуры (1918 - 1922). В 1922 году был выслан из СССР на знаменитом "философском пароходе". С 1924 года жил во Франции, издавал религиозно-философский журнал "Путь" (Париж, 1925 - 1940).

Отказываясь монистически строить свою философию, выводить её из одного принципа, Бердяев развёртывает её как совокупность нескольких независимых идейных комплексов, каждый из которых вырастает из определённой первичной интуиции: идея свободы, определяющая всю антологию Бердяева, идея творчества и объективации, идея личности лежащая в основе антропологии, социальной философии и этики, идея "метаисторического" эсхатологического смысла истории. Общая основа этих идей -дуалистическая картина реальности, в которой взаимно противопоставляются два ряда начал. Свобода, дух (Бог), ноумен, субъект (личность, "Я") ~ с одной стороны; необходимость, мир, феномен, объект – с другой. Оба ряда характеризуют два различных рода реальности, взаимодействующих межу собой. Это картина, по Бердяеву, близка метафизике Канта, однако основные понятия последней здесь переосмысливаются: ноуменом или "вещью в себе", оказывается у Бердяева субъект - "существа и их существования", только в субъекте, в личности заключена, по Бердяеву, Непостижимая внутренняя глубина, коренящаяся в свободе.

Личность в концепции Бердяева не совпадает с эмпирической индивидуальностью; она мыслится как средоточие всех духовных и душевных сил человека. Понятие "объективации" у Бердяева - не раскрытие духа (ср. с понятием Гегеля), а его искания, "закрытие". Мир объектов лишён духовности и свободы, его закон - страдание, рабство, зло, коренящееся в объективации; ей противостоит в мире творчество, продлевающее отчуждение и внеположность объектов человеку: творческий субъект включает мир в себя, в свою внутреннюю жизнь, открытую для свободы, и там преображает его. Смысл истории - в избавлении от объективации. Конфликт между личностью и объективацией - главное содержание учения Бердяева о человеке и обществе. Восприняв марксистскую критику буржуазного общества Бердяев в то же время выступал как идейный противник марксизма и идеолог антикоммунизма; призывая к "персоналистической революции", он отвергал социальную революцию, как самоцель и называл себя сторонником "персоналистического социализма". Идеи Бердяева оказали значительное влияние на развитие французского экзистенциализм и персонализма, а также на социально философские концепции "новых левых " течений во Франции 1960 - 1970 гг.

Из книги "Смысл творчества"

(фрагмент главы VII «Творчество и свобода. Индивидуализм и универсализм" с комментарием)

Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный творит. Из необходимости рождается лишь эволюция; творчество рождается из свободы. Когда мы говорим на нашем несовершенном человеческом языке о творчестве из ничего, то мы говорим о творчестве из свободы. С точки зрения детерминизма свобода есть "ничто", она выходит из детерминированного ряда, она ничем не обусловлена, рожденное из нее не вытекает из предшествующих причин, из "чего-то". Человеческое творчество из "ничего" не означает отсутствия сопротивляющегося материала, а означает лишь ничем не детерминированную абсолютную прибыль. Детерминирована только эволюция; творчество не вытекает ни из чего предшествующего. Творчество – необъяснимо. Творчество – тайна. Тайна творчества есть тайна свободы. Тайна свободы – бездонна и неизъяснима, она – бездна. Так же бездонна и неизъяснима тайна творчества. Те, кто отрицают возможность творчества из ничего, те неизбежно должны поместить творчество в детерминированный ряд и тем отвергнуть свободу творчества. В творческой свободе есть неизъяснимая и таинственная мощь созидать из ничего, недетерминировано, прибавляя энергию к мировому круговороту энергии. Акт творческой свободы трансцендентен по отношению к мировой данности, к замкнутому кругу мировой энергии. Акт творческой свободы прорывает детерминированную цепь мировой энергии. И для точки зрения имманентной мировой данности акт этот всегда должен представляться творчеством из ничего. Боязливое отрицание творчества из ничего есть покорность детерминизму, послушание необходимости. Творчество есть то, что идет изнутри, из бездонной и неизъяснимой глубины, а не извне, не из мировой необходимости. Само желание сделать понятным творческий акт, найти для него основание есть уже непонимание его. Понять творческий акт и значит признать его неизъяснимость и безосновность. Желание рационализировать творчество связано с желанием рационализировать свободу. Свободу пытаются рационализировать и те, которые ее признают, которые не хотят детерминизма. Но рационализация свободы есть уже детерминизм, так как отрицает бездонную тайну свободы. Свобода предельна, ее нельзя ни из чего выводить и ни к чему сводить. Свобода – безосновная основа бытия, и она глубже всякого бытия. Нельзя дойти до рационально ощутимого дна свободы. Свобода – колодезь бездонно глубокий, дно его – последняя тайна.

Но свобода не есть отрицательное предельное понятие, лишь указующее границу, которой нельзя рационально переступить. Свобода – положительна и содержательна. Свобода не есть только отрицание необходимости и детерминированности. Свобода не есть царство произвола и случая в отличие от царства закономерности и необходимости. Не понимают тайны свободы и те, которые видят в ней лишь особую форму духовной детерминированности, детерминированности не внешней, а внутренней, т.е. считают свободным все, что порождается причинами, лежащими внутри человеческого духа. Это наиболее рациональное и приемлемое объяснение свободы, в то время как свобода и нерациональна, и неприемлема. Поскольку дух человеческий входит в природный порядок, в нем все так же детерминировано, как и во всех явлениях природы. Духовное не менее детерминировано, чем материальное. Индусское учение о Карме есть форма духовного детерминизма. Кармическое перевоплощение не знает свободы. Свободен дух человеческий лишь настолько, насколько он сверхприроден, выходит из порядка природы, трансцендентен ему. Детерминизм есть неизбежная форма природного бытия, т.е. и бытия человека как природного существа, хотя бы причинность в человеке была духовной, а не физической. В детерминированном порядке природы творчество невозможно, возможна лишь эволюция. Свобода и творчество говорят о том, что человек не только природное существо, но и сверхприродное. А это значит, что человек не только физическое существо, но и не только психическое существо в природном смысле слова. Человек – свободный, сверхприродный дух, микрокосм. И спиритуализм, как и материализм, может видеть в человеке лишь природное, хотя и духовное существо, и тогда подчиняет его духовному детерминизму, как материализм подчиняет материальному. Свобода не есть только порождение духовных явлений из предшествующих духовных явлений в том же существе. Свобода есть положительная творческая мощь, ничем не обосновываемая и не обусловливаемая, льющаяся из бездонного источника. Свобода есть мощь творить из ничего, мощь духа творить не из природного мира, а из себя. Свобода в положительном своем выражении и утверждении и есть творчество. Человеку субстанциально присуща свободная энергия, т.е. творческая энергия. Но субстанциальность человека не есть замкнутый круг энергии, внутри которого все духовное детерминировано. В самой субстанциальности человека есть бездонно глубокие родники. Творческая энергия есть энергия прирастающая, а не перераспределяющаяся. Тайна свободы отрицает всякую замкнутость и всякие границы. Старый спиритуализм понимал статически духовную субстанцию и этим обнаруживал свой нетворческий характер. Свобода была для него лишь оправданием моральной ответственности, а не оправданием творчества. Традиционный спиритуализм есть сознание дотворческой эпохи, он в законе и искуплении. К свободе прибегали для обоснования силы зла, а никогда не добра.

Безосновность, бездонность, таинственность свободы не значит – произвол. Свобода не может быть рационализирована, она не поддается познанию рассудочными категориями, но в ней живет божественный разум. Свобода – положительная творческая мощь, а не отрицательный произвол. Отрицательное сознание своей свободы как произвола и есть падение, грех. Отрицательная свобода, свобода как произвол есть свобода бессодержательная, пустая. Хотеть свободы для свободы, свободы без цели и содержания значит хотеть пустоты, уклоняться к небытию. Свобода, осознанная исключительно формально, без цели и содержания, есть ничто, пустота, небытие. Свобода в грехопадении и была такой отрицательной, формальной свободой, пустотой, небытием, свободой для свободы, т.е. свободой "от", а не свободой "для". Свобода в грехопадении не была свободой для творчества, творческой свободой. Отпадение от Бога лишает свободу содержания и цели, обедняет, обессиливает свободу. Отрицательная, формальная, пустая, бессодержательная свобода перерождается в необходимость, в ней бытие деградирует. Положительная, творческая цель и содержание свободы и не могли быть еще сознаны на этой стадии творения, творения семидневного, так как в творении не было еще откровения Абсолютного Человека – Сына Божьего, откровения восьмого дня. В семидневном творении возможно было лишь испытание свободой. Положение, которое занял Перво-Адам в раю, не было еще высшим положением Человека, в нем не открывалось еще активно-творческое назначение человека. Свобода всечеловека – Адама не была еще соединена с свободой Абсолютного Человека – Христа, и в ней скрывалось семя падения и греха. Для Адама был как бы выбор между абсолютным послушанием и абсолютным произволом. Творческая свобода не открывается на этой стадии творения. Свобода Адама была формальной, а не материальной. Материальная свобода есть уже достижение иной эпохи творения, эпохи откровения Абсолютного Человека. Это – свобода, рожденная от соединения человеческой природы Иисуса с божественной природой Христа. Космическая мистерия искупления преодолевает и формально-бессодержательную свободу, и необходимость, ею порожденную. Человеческая природа, усыновленная Богу подымается до осознания материальной свободы, наполненной творческой целью. Свобода проникается мировой любовью. Свобода неотделима уже от своего мирового содержания. В грехе – свобода "от"; в творчестве – свобода "для". Свобода Адама семидневного творения иная, чем свобода Адама творения восьмого дня. Свобода нового Адама, соединяющегося с Абсолютным Человеком, есть свобода творческая, свобода, продолжающая дело Божьего творения, а не бунтующая против Бога в отрицательном произволе.

Есть две свободы – свобода божественная и свобода диавольская. Свобода Перво-Адама не могла быть диавольской свободой, потому что божественная свобода в положительном своем содержании не могла быть еще открыта в семидневном творении. Свобода Адама была первой печатью подобия человека Творцу. И обессиливающий грех был все же знаком мощи человека. Падение первочеловека Адама имело положительный смысл и оправдание как момент в откровении творения, уготовляющий явление Абсолютного Человека. Теодицея, оправдание Бога и есть оправдание смысла зла. Зло как абсолютная бессмыслица и утеря отрицает абсолютный смысл бытия и ведет к дуализму. Традиционное христианское сознание в учении о зле приближается к дуалистическому двубожию. Это учение о зле, отвергающее всякий имманентный смысл в изживании зла, было педагогикой для несовершеннолетних. Не могла вместиться истина об антиномичности зла. Исключительно трансцендентный взгляд на зло порождает рабский страх. Этот рабский страх мешал постигнуть само отпадение от Бога как трагический момент раскрытия и развития свободы человека от старой к новой. Но невозможно всякое не антиномическое решение проблемы зля. Одинаково истинно как то, что существует в мире темный источник зла, так и то, что зла нет в последнем смысле. Свобода первого человека Адама должна была быть истреблена в испытании познания добра и зла, т.е. поглощена необходимостью, чтобы подлинная и высшая свобода была открыта через Абсолютного Человека – Христа. Падение Перво-Адама – необходимый космический момент в откровении нового Адама. Это – путь к высшей полноте через расщепление. Переживание греха – периферично, экзотерично в христианстве. Эзотерично, глубинно переживание богооставленности и богопротивления как внутреннего пути расщепления и раздвоения в божественной жизни. Это знали все мистики. Диавольская свобода народилась уже после явления нового Адама. Окончательное зло возможно лишь после Христа. Диавольская свобода и есть конечное и последнее противление Христу, т.е. истребление Человека и избрание пути небытия. Диавольская свобода раскрывается лишь в восьмой день творения как ложное подобие творческой свободы. Творчество диавола созидает лишь небытие: оно крадет у Бога для создания карикатуры бытия, ложного его подобия. Диавольская свобода и есть окончательная необходимость, последнее порабощение. Необходимость есть лишь форма свободы. В падении Адама свобода переродилась в необходимость, подчинилась падшему ангелу. Но то не было еще окончательной утратой свободы. Окончательная утрата свободы и окончательное рабство возможны лишь в ту эпоху творения, когда было уже откровение Абсолютного Человека – Христа и когда Антихрист, ложное подобие Абсолютного Человека, карикатура Его, соблазняет человека своим блаженством небытия. Тут мы подходим к проблеме эсхатологической. Но пока важно было лишь установить, что две свободы соответствуют двум эпохам творения и откровения. Падение Адама не было еще решением судеб мира. Это было лишь испытание младенца. Перво-Адам не был еще приобщен к тайне Божественной Троицы через Абсолютного Человека и потому не знал еще творческой свободы, он есть лишь первая стадия творения. Но последняя истина о зле скрыта в гениальных прозрениях Я.Беме. Из Ungrund'a, из Бездны рождается свет, Бог, совершается теогонический процесс и истекает тьма, зло как тень божественного света. Зло имеет источник не в рожденном Боге, а в основе Бога, в Бездне, из которой течет и свет, и тьма. Осмыслить зло можно лишь через внесение принципа развития в божественную жизнь.

…Бог ждет от человека высшей свободы, свободы восьмого дня творения. Этим Божьим ожиданием возложена на человека великая ответственность. Последняя, конечная свободы, дерзновение свободы и бремя свободы есть добродетель религиозного совершеннолетия. Прийти в религиозную полноту возраста значит осознать конечную свободу. Несовершеннолетие христианского сознания делало невозможным еще сознание последней свободы человека. Христианство все еще было воспитанием несовершеннолетних, опекой над ними. И потому христианство не открыло еще себя полностью как религию свободы. Само зло должно быть осознано как испытание свободы. Религия свободы – религия апокалиптического времени. Последнюю свободу узнают лишь последние времена. Христианство как религия воспитания и опеки несовершеннолетних, как религия страха соблазнов для малолетних вырождается и мертвеет. Нынешнему возрасту человека, нынешним временам и срокам может соответствовать лишь религия свободы, религия дерзновения, а не страха. Уже нельзя отказываться от бремени свободы, христианское человечество слишком для этого старо, слишком не только зрело, но и перезрело. В конце христианского пути загорается сознание, что Бог ждет от человека такого откровения свободы, в котором открыться должно непредвиденное самим Богом. Бог оправдывает тайну свободы, властно и мощно положив предел собственному предвидению. Несвободные не нужны Богу, не входят в божественный космос. Поэтому свобода не есть право, а есть обязанность. Свобода – религиозная добродетель. Несвободный, раб не может войти в царство Божье, он не сыновен Богу и подчинен низшим сферам. Есть свобода, соответствующая творческой мировой эпохе. До того же была лишь свобода эпох закона и искупления. Каковы же пути свободы? Есть ли аскетизм, ведущий к святости, единственный путь освобождения или есть и другой путь?

КОММЕНТАРИЙ

«Я… ищу «смысла», но мне нужно не только понять «смысл»,

мне нужно и реализовать его в полноте жизни. Современный

же мир ищет «благ» жизни, силы жизни, но не ищет «смысла».

Н.А.Бердяев

В качестве комментируемого фрагмента избран отрывок из книги Бердяева «Смысл творчества». О своей работе автор пишет следующим образом: «Моя религиозная философия, которая была вполне осознана и выражена лишь в книге “Смысл творчества”, отличалась от преобладающего течения. В основании ее лежали иные темы и проблемы, иной духовный опыт. Я, вероятно, более всех был сосредоточен на теме о человеке. Я был не столько теологом, сколько антропологом. Исходной была для меня интуиция о человеке, о свободе и творчестве, а не о Софии, не об освящении плоти мира, как для других». Почему я выбрал данную книгу и данный фрагмент? Ответ достаточно тривиален: кроме значимости данной книги в творчестве самого Бердяева мне просто интересна сама тема творчества, его смысл, а также связь творчества и свободы. Дело в том, что большинство людей либо не использует, либо не имеет вообще творческих способностей. Кроме того, творчество редко бывает понято современниками и далеко не всегда бывает понято потомками. И невольно задаешься вопросом: а зачем оно вообще надо?

Почему об этой книге говорят как об одной из самых важных в творчестве Бердяева? Дело в том, что Бердяев комплексно подошел к проблеме, поэтому книга содержит множество важных мыслей по смежным темам, да и сама тема творчества занимает важное место в философии Бердяева. Он так пишет об этом: «Проблема творчества занимает центральное место в моем мировоззрении. Человек был создан для того, чтобы стать в свою очередь творцом. Он признан к творческой работе в мире, он продолжает творение мира. Смысл и цель его жизни не сводятся к спасению. Творчество всегда есть переход от небытия к бытию, т. е. творение из ничего. Творчество из ничего есть творчество из свободы. Однако в отличие от Бога человек нуждается в материале, для того чтобы творить, и в творчество включается элемент, проистекающий из свободы человека». Автор отмечает, что данная книга является опытом антроподицеи, т.е. оправдания человека, причем оправдания через творчество.

Безусловно, ключевыми словами в данном отрывке являются «свобода» и «творчество». Но сначала было бы логично определить предмет самого разговора. Бердяев утверждает, что во всяком творческом акте есть абсолютная прибыль, прирост, т.е. творческий акт творит не из природы творящего, через убывание сил творящего, а из ничего. Таким образом получается, что всякий творческий акт по существу своему есть творчество из ничего, т.е. создание новой силы, а не изменение и перераспределение старой.

Но нам было бы не о чем говорить, если бы творчество не могло существовать. Поэтому возникает закономерный вопрос: а как возможно творчество? Бердяев отвечает на него следующим образом: «Творчество в мире возможно потому лишь, что мир творим, т.е. тварен. Мир, не сотворенный, не знавший творческого акта прибыли и прироста бытийственной мощи, не знал бы ничего о творчестве и не был бы способен к творчеству». Т.е. само появление мира из ничего уже вносит в него понятие творчества и позволяет нам говорить о творческом акте.

Творчество – это абсолютная прибыль, прирост. Это говорит о том, что оно по определению должно быть «из ничего». Но как же возможна абсолютная прибыль? Ведь сам этот факт противоречит закону сохранения энергии. Но тут и не утверждается, что творческий акт не сопровождается какими-либо энергетическими процессами. Просто философия не оперирует этими понятиями, а если быть точнее, то она оперирует не этими понятиями. Бердяев утверждает, что философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной, она не требует никакого научного и логического обоснования и оправдания. Утверждение о том, что творчество происходит «из ничего» вовсе не означает нарушение закона сохранения энергии. Это прежде всего означает безосновность творческого акта, неприменимость к нему вопросов «откуда?» и «почему?», потому что творчество не из чего не следует, оно невыводное. И именно этим творчество и отличается от науки.

«Наука есть познание необходимости через приспособление к мировой данности и познание из необходимости»,- так определил Бердяев науку. «Еще можно определить науку как сокращенное, экономическое описание данной мировой необходимости в целях ориентировки и реакции самосохранения»,- также пишет он. Хотя польза науки для человечества здесь нисколько не оспаривается, тем не менее, отмечается, что наука подчинена мировой необходимости. Она имеет логический, выводной характер. Для науки важнее всего получить единую формулу. К философии же такие методы неприменимы. Философия свободна. И понятие необходимости противопоставляется здесь понятию свободы. Необходимость – это тот плен, в котором содержится человеческий дух, причем истинным путем является путь освобождение духа из этого плена.

Философия по определению ищет истину и смысл мира, она свободна от того, каким нам дан мир. Но что же такое свобода? Понятие свободы по Бердяеву является базовым, безосновным, оно не может быть логически выведено из чего-либо: «Тайна свободы – бездонна и неизъяснима, она – бездна». Свобода не требует и не допускает никакого рационального обоснования. Она не может быть сведена исключительно к свободе выбора или свободе действия. Такое понимание свободы связывает ее с окружающим миром, а значит, и с необходимостью этого мира, т.е. со своей противоположностью. Действительно свободным может быть лишь такой выбор и такое действие, которое не может быть ничем ограничено. Примером такого действия является творческий акт. При этом Бердяев утверждает, что свобода в положительном своем выражении и утверждении и есть творчество. Таким образом, понятие творчества у Бердяева практически эквивалентно понятию свободы: «Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный творит».

Однако, человек существо природное, а из природы не может следовать творчества, лишь эволюция, преобразование уже существующего материала. Для того чтобы творить, нужно, чтобы человеческий дух освободился от плена необходимости. Но если бы человек был только природным существом, он не смог бы творить и от творчества пришлось бы отказаться. С другой стороны мы признаем существование творческого акта. Тогда как же он возможен для человека? Дело в том, что творческий акт всегда является преодолением, но преодолеть нужно прежде всего себя, свою природу. Сама идея преодоления является далеко не новой и она крайне важна для всего человечества, ведь на ней основаны многие философские и религиозные системы. В данном же контексте именно она позволяет нам говорить о том, что человек существо не только природное, т.е. живущее в мире сем, но и сверхприродное, т.е. «не от мира сего», что и открывает человеку возможности и для творчества.

Таким образом, творчество не есть приспособление к миру, это выход за границы этого мира. Но никто не говорит, что этот выход дается человеку просто. Многие люди навсегда остаются подчиненными лишь необходимости. Они не понимают тех, кто идет по творческому пути, тем самым усложняя его. Этот путь сложен еще и тем, что всегда связан с определенной жертвенностью. Это жертва обеспеченной и безопасной жизнью, и на нее способны немногие.

Но в обществе всегда есть люди, жаждущие легкой наживы. Отсюда и возникает тема зла в творчестве. Есть заблуждение, что существует творчество от Бога и творчество от дьявола. В литературе описаны случаи, когда человек для расширения своих возможностей осуществлял сделку с дьяволом. Но это лишь желание получить определенный результат, причем самым легким путем. А раз это легкий путь, то зачем же нужно преодолевать какие-то сложности? На самом деле этот путь не может дать человеку ни творчества, ни свободы. Это связано с тем, что всякое зло, по мнению Бердяева, есть прикованность к этому миру и его страстям, поэтому «диавол не силен творить, и не творческое все, что от него», истинное же творчество всегда есть выход из тьмы, оно не дается легко. Зло же в этом случае рассматривается как испытание свободы. Только Бог может дать человеку свободную творческую мощь.

Я специально добавил в конце фрагмента еще один абзац. В нем содержатся важные выводы по теме всей главы. В нем говорится: «Бог ждет от человека высшей свободы, свободы восьмого дня творения». Но что же это за день? Восьмой день творения по Бердяеву – это продолжающийся процесс творения мира. Но в качестве творца теперь выступает уже человек. Творчество человека, конечно, не равно творчеству Бога, но подобно ему. Человек сам познает и творит окружающую действительность. Это очень важно, ведь таким образом он выступает посредником между Богом и природой.

А в качестве заключения хотелось бы привести следующие слова Бердяева: «Творческая общественность подземна, катакомбна по отношению к надземному царству. Она не есть царство мира сего: она преодолевает "мир", жертвует его благами во имя иной, свободной жизни. Переход от послушания к творчеству в общественности, как и везде, возможен лишь через жертву безопасностью, гарантированной устроенностью. И жертвенность эта ничего общего не может иметь с анархией, с хаосом, она всегда космична по своей природе».

Н.А. Бердяев Из статьи «Новое Средневековье» /фрагмент с комментарием/

В истории, как и в природе, существуют ритм, ритмическая смена эпох и периодов, смена типов культуры, приливы и отливы, подъемы и спуски. Ритмичность и периодичность свойственны всякой жизни. Говорят об органических и критических эпохах, об эпохах ночных и дневных, сакральных и секулярных. Нам суждено жить в историческое время смены эпох. Старый мир новой истории (он-то, именующий себя все еще по старой привычке "новым", состарился и одряхлел) кончается и разлагается, и нарождается неведомый еще новый мир. И замечательно, что этот конец старого мира и нарождение нового одним представляется "революцией", другим же представляется "реакцией". "Революционность" и "реакционность" так сейчас перепутались, что потерялась всякая отчетливость в употреблении этих терминов. Эпоху нашу я условно обозначаю как конец новой истории и начало нового средневековья. Я не предсказываю, каким путем необходимо пойдет история, в хочу лишь проблематически начертать идеальные черты и тенденции нового типа общества и культуры. Мысли мои часто совершенно превратно понимают и из них делают совершенно неправильные выводы. Я объясняю это тем, что мой образ мыслей истолковывают в категориях новой истории, что его хотят отнести к одному из направлений новой истории, в то время как существо моей мысли в том и заключается, что все категории мысли новой истории, все ее направления кончены и начинается мышление иного мира, мира нового средневековья. Духовные начала новой истории изжиты, духовные силы ее истощены. Рациональный день новой истории кончается, солнце его заходит, наступают сумерки, мы приближаемся к ночи. Все категории пережитого уже солнечного дня непригодны для того, чтобы разобраться в событиях и явлениях нашего вечернего исторического часа. По всем признакам мы выступили из дневной исторической эпохи и вступили в эпоху ночную. Это чувствуют наиболее чуткие люди. Плохо ли это, мрачно ли это, пессимистично ли это? Самая постановка такого рода вопросов совершенно неверна, глубоко антиисторична, слишком рационалистична. Падают ложные покровы, и обнажается добро и зло. Ночь не менее хороша, чем день, не менее божественна, в ночи ярко светят звезды, в ночи бывают откровения, которых не знает день. Ночь первозданнее, стихийнее, чем день …

…День истории перед сменой ночью всегда кончается великими потрясениями и катастрофами, он не уходит мирно. Закат исторического дня античного мира сопровождался и большими потрясениями и катастрофами, он давал чувство безвозвратной гибели. Начало новой эпохи сопровождается варваризацией. В исторический космос, образованный античной цивилизацией, ворвались хаотические силы. И мы всегда должны помнить, что страшные войны и революции, крушение культур и гибель государств не только создаются злой волей людей, но также посылаются Провидением. Мы живем в эпоху, аналогичную эпохе гибели античного мира. Тогда был закат культуры несоизмеримо более высокой, чем культура нового времени, чем цивилизадия XIX века. Тогда не могли еще понять, что Платон - величайшее явление культуры эллинской - был обрашен к грядущей ночной эпохе, был уже выходом за пределы эллинского дня. И в наши дни есть еще историки, как, например, Белох, которые видят в Платоне реакцию против поступательного, прогрессивного хода греческого просвещение и греческой цивилизации. Да, конечно, реакцию, но реакцию, которой суждено было длиться очень долго, тысячелетия, реакцию, обращенную вперед, к грядущей эпохе. Таким реакционером суждено, вероятно, быть Достоевскому. Средневековье можно назвать ночной эпохой всемирной истории. И это совсем не в смысле "мрака средневековья", выдуманного просветителями новой истории, а в более глубоком и онтологическом смысле слова. Новым средневековьем я называло ритмическую смену эпох, переход от рационализма новой истории к иррационализму или сверхнационализму средневекового типа. Пусть просветителям новой истории это представляется мракобесием. Меня это мало беспокоит. Я думаю, что сами эти просветители-люди в высшей степени "отсталые", что образ мыслей их совершенно "реакционный" и целиком принадлежит отживающей эпохе. Я исхожу из глубокого убеждения в том, что нет возврата ни к тому образу мыслей, ни к тому строю жизни, которые господствовали до мировой войны, до революции и потрясений, захвативших не только Россию, но и Европу и весь мир. Все привычные категории мысли и формы жизни самых "передовых", "прогрессивных", даже "революционных" людей XIX и XX веков безнадежно устарели и потеряли всякое значение для настоящего и особенно для будущего. Все термины, все слова, все понятия должны употребляться в каком-то новом, более углубленном, более онтологическом смысле. Скоро неловко, невозможно уже будет употреблять слова, применяя к ним старые квалификации "прогрессивности" или "реакционности". Скоро слова получат свой подлинный онтологический смысл. Скоро для всех будет поставлен вопрос о том, "прогрессивен" ли "прогресс" и не был ли он часто довольно мрачной "реакцией", реакцией против смысла мира, против подлинных основ жизни. Условимся в употреблении слов, чтобы избежать совершенно лишних и праздных споров о словах...

…Религия не может быть частным делом, как того хотела новая история, она не может быть автономна, и не могут быть автономны все другие сферы культуры. Религия опять делается в высшей степени общим, всеобщим, всеопределяющим делом. Коммунизм это показывает. Он отменяет автономный и секулярный принцип новой истории, он требует "сакрального" общества, "сакральной" культуры, подчинения всех сторон жизни религии диавола, религии антихриста. В этом огромное значение коммунизма. В этом он выходит за пределы новой истории, подчиняется совсем иному принципу, который я называю средневековым. Разложение серединно-нейтрального, секулярного гуманистического царства, обнаружение во всем полярно-противоположных начал и есть конец безрелигиозной эпохи нового времени, начало религиозной эпохи, эпохи нового средневековья. Это не значит, что в новом средневековье обязательно количественно победит религия истинного Бога, религия Христа, но это значит, что в эту эпоху вся жизнь со всех своих сторон становится под знак религиозной борьбы, религиозной поляризации, выявления предельных религиозных начал. Эпоха обостренной борьбы религии Бога и религии диавола, начал христовых и начал антихристовых будет уже не секулярной, а религиозной, сакральной эпохой по своему типу, хотя бы количественно побеждала религия диавола и дух антихриста. Поэтому русский коммунизм о разворачивающейся при нем религиозной драмой принадлежит уже новому средневековью, а не старой новой истории. Вот почему о русском коммунизме совсем нельзя мыслить в категориях новой истории, применять к нему категории свободы или равенства в духе французской революции, категории гуманистического мировоззрения, категории демократии и даже гуманистического социализма. В русском большевизме есть запредельность и потусторонность, есть жуткое касание чего-то последнего. Трагедия русского большевизма разыгрывается не в дневной атмосфере новой истории, а в ночной стихии нового средневековья. Ориентироваться в русском коммунизме можно лишь по звездам. Чтобы понять смысл русской революции, мы должны перейти от астрономии новой истории к астрологии средневековья. Россия - в этом своеобразие ее судьбы - никогда не могла принять целиком гуманистической культуры нового времени, его формальной логики и формального права, его религиозной нейтральности, его секулярной серединности. Россия никогда не выходила окончательно из средневековья, из сакральной эпохи, и она как-то почти непосредственно перешла от остатков старого средневековья, от старой теократии к новому средневековью, к новой сатанократии. В России и гуманизм переживался в предельных формах человекобожества, в духе Кирилова, П. Верховенского, И. Карамазова, а совсем не в духе западной гуманистической истории нового времени. Вот почему России в переходе от новой истории к новому средневековью будет принадлежать совсем особое место. Она скорее родит антихриста, чем гуманистическую демократию и нейтральную гуманистическую культуру …

…Рушатся основы миросозерцания XIX века, и потому рушатся обоснованные на нем государства и культуры. Рушатся государства монархические и демократические, одинаково имевшие в своей первооснове гуманизм. Переживает кризис и крах не та или иная форма государства, а само государство. Крепких, долголетних государств не осталось. Ни одно государство не знает, что будет с ним завтра. Никакой легитимизм, легитимизм ли старых монархий или легитимизм новых демократий с их формальной' идеей народовластия, не имеет более силы над душами людей. Никто более не верит ни в какие юридические и политические формы, никто ни в грош не ставит никаких конституций. Все решается реальной силой. Прав Лассаль в своей замечательной речи о конституции. Государство держится не юридическими, а социально-биологическими основами. Это окончательно обнаружила мировая война, совершенно дискредитировавшая идею формального права. Итальянский фашизм не менее, чем коммунизм, свидетельствует о кризисе и крахе старых государств. В фашизме спонтанные общественные соединения идут на смену старому государству и берут на себя организацию власти. Добровольческая фашистская армия существует наряду с старой государственной армией, фашистская полиция наряду с старой государственной полицией и имеет реальное прербладание. Это не есть принцип новой истории, это, скорее, принцип конца римской империи и начала средневековья. И фашизм, единственное творческое явление в политической жизни современной Европы, есть в такой же мере новое средневековье, как и коммунизм. Фашизм глубоко противоположен принципу формального легитимизма, он не хочет его знать, он есть непосредственное обнаружение воли к жизни и воли к власти, обнаружение биологической силы, а не права. Падение законного принципа власти, правового принципа монархий и демократий и замена его принципом силы, жизненной энергии спонтанных общественных групп и соединений я условно называю новым средневековьем, фашизм не знает, во имя чего он действует, но он переходит уже от юридических форм к самой жизни. Совершенно также потеряла власть над душами людей рационалистическая философия, легитимизм познания, обоснованный гносеологически. Гносеология и есть юриспруденция в познании, формалистика, законничество. Теперь вес движение мысли ищет философии жизни и жизненной философии, хочет перейти к предметности. В философском мышлении тоже обнаруживается своего рода фашизм. Он также еще не знает своего "во имя", но переходит от формы к содержанию, от вопроса о законных правах познания к вопросу о самом познании жизни и бытия. Влиятельная философия перестает быть академической, школьной, как влиятельная политика перестает быть парламентской. Все это симптомы одного и того же процесса, стремление приобщиться к жизни. Мир проходит через хаос, но стремится к образованию духовного космоса, универсума, подобного средневековому. Упадок должен предшествовать новому средневековью. Нужно проследить элементы отмирающие и элементы нарождающиеся. Но все время нужно помнить, что в силу присущей человечеству свободы оно может идти двумя путями, что будущее двойственно. Я пытаюсь начертить путь, которым оно должно идти, все время имея. в виду эту двойственность …

…Так, историческая теократия была лишь символична, она давала лишь символы, а не реальности Царства Божьего. Этого могли не сознавать люди, создававшие теократию и с благоговением склонившиеся перед ними. Люди символического религиозного сознания должны стремиться к реальному Царству Божьему, т.е. к подлинному преображению жизни. Познание, искусство, мораль, государство, даже внешняя жизнь церкви не преображали реально жизни, не достигали сами по себе нового бытия, а давали лишь символы преображения, лишь знаки наиреальнейшего бытия. Вот этот символизм культуры, в котором и было ее величие и красота, и переживает кризис. Цивилизация XIX и XX веков отрицает священную символику культуры и хочет наиреальнейшей жизни, хочет овладения жизнью и преображения жизни. Для этого она создает свою могущественную технику. Кризис культуры подготовляется, с одной стороны, реалистической цивилизацией, ее жаждой жизни и могущества. С другой же стороны, из глубины кризис культуры начинается в обнаружении религиозной воли к реальному преображению жизни, к достижению нового бытия, новой земли и нового неба. Воля к преображению культуры в бытие создает кризис культуры. Она ведома величайшим людям культуры, и через них совершается кризис. Воля к последнему, истинно онтологическая воля, не может довольствоваться раздельными, автономными сферами культуры, она направлена к единству и целостности. Но кризис культуры есть вместе с тем упадок культуры в ее старых секулярных формах, упадок искусства, философии и пр. В нашу эпоху нет видимого и признанного духовного центра, центра умственной жизни эпохи. Университет перестал быть таким центром, он не имеет духовного авторитета. Властители дум нашей эпохи не академики. Ни академическая философия, ни академическое искусство не имеют никакого жизненного влияния. Совершенно так же, как официальная парламентская политика идет мимо жизни. Жизненные процессы в наше время осуществляются спонтанно, неофициальными путями. Так и должно быть в эпоху кризисов и переломов. Духовным центорм в грядущую эпоху может быть только Церковь, как в средние века. Но сама жизнь Церкви ныне протекает и развивается какими-то неофициальными путями, внешне неприметными. Границы Церкви не сознаются отчетливо, на них нельзя указать пальцем, как на материальный предмет. Жизнь Церкви таинственна, и пути ее жизни непостижимы для рассудка. Дух дышит, где хочет. И в жизни Церкви происходят творческие процессы, которые внешним, официальным, чисто рационалистическим сознанием совеем не воспринимаются как церковные. Кризис культуры в том и заключается, что она не может остаться религиозно-нейтральной и гуманистической, что она неизбежно должна стать или безбожной, антихристианской цивилизацией или священной, церковной культурой, христианским преображением жизни. А это предполагает творческий процесс в жизни Церкви, раскрытие христианской истины о человеке и его призвании в мире, а также окончательное раскрытие тайны творения, тайны жизни космической. Истины антропологии и космологии не были еще достаточно раскрыты христианством вселенских соборов и учителей Церкви. Церковь космична по своей природе, и в нее входит вся полнота бытия. Церковь есть охристовленный космос. Это должно перестать быть отвлеченной, теоретической истиной, должно стать истиной жизненной, практической. Церковь должна перейти от по преимуществу храмового своего периода к космическому периоду, к преображению полноты жизни. Религия в новое время тоже стала дифференциальной частью культуры, ей было отведено отдельное и очень небольшое место. Она по-новому должна стать всем, силой, преображающей и просветляющей всю жизнь изнутри. Она должна, как свободная духовная сила, преображать жизнь. В христианстве наступает эпоха, когда большую роль будет играть религиозная интеллигенция, подобно тому как это было во времена великих учителей Церкви, начиная со св. Климента Александрийского. „Народ" отпадает от веры, соблазненный атеистическим просвещением и социализмом. "Интеллигенция" же возвращаетеся к вере. Это изменяет стиль христианства.

Комментарий

Старый мир новой истории кончается и разлагается, и нарождается неведомый еще новый мир. Рациональный день новой истории кончается, солнце его заходит, наступают сумерки, мы приближаемся к ночи. Все категории пережитого уже солнечного дня непригодны для того, чтобы разобраться в событиях и явлениях нашего вечернего исторического часа. В этот час старая символика исторической плоти рушится, и человечество ищет новой символики, которая должна выразить совершающееся в духовной глубине. Средневековье можно назвать ночной эпохой всемирной истории. Все привычные категории мысли и формы жизни самых “передовых”, “прогрессивных”, даже “революционных” людей XIX и XX веков безнадежно устарели и потеряли всякое значение для настоящего и особенно для будущего. В новое средневековье войдет опыт свободы, пережитый в новой истории, и все положительные завоевания совести и большая утонченность души. Сейчас исторический мир переживает великую революцию, не коммунистическую революцию, которая в глубине своей совершенно реакционна и есть лишь гниение разложившихся элементов старого мира, а революцию духа. Призыв к новому средневековью в нашу эпоху и есть призыв к революции духа, к новому сознанию. Если нет бога, то нет и человека - вот что опытно обнаруживает наше время. Нейтральное гуманистическое царство, которое хотело устроиться в серединной сфере между небом и адом, разлагается, и обнаруживается верхняя и нижняя бездна. Богочеловеку противостоит не человек нейтрального и серединного царства, а человекобог, человек, поставивший себя на место Бога. Обнаруживаются противоположные полюса бытия и небытия. Переход к новому средневековью, как некогда переход к старому средневековью, сопровождается приметным разложением старых обществ и неприметным сложением новых. На протяжении всей новой истории нарастал внутренний распад обществ, восстание человека на человека, класса на класс. Борьба за противоположные интересы, конкуренция, глубокое уединение и покинутость каждого человека характеризует тип обществ нового времени. В духовной и идейной жизни этих обществ обнаруживалась все нарастающая утеря единого центра, единой верховной цели. Новая история поняла свободу как индивидуализм, как формальное право каждого человека и каждой сферы культуры на самоопределение. Самый процесс новой истории был понят как освобождение. Но во имя чего освобождение? Во имя человека, во имя гуманизма, во имя свободы и счастья человеческого. Но нельзя освободить человека во имя свободы человека, такая свобода оказывается совершенно формальной и бессодержательной. Индивидуализм есть по существу своему отрицательное исправление, он менее всего укрепляет личность, образ человека, и в индивидуалистическую эпоху совсем не процветают яркие индивидуальности, сильные личности. Индивидуалистическая цивилизация XIX века с ее демократией, с ее материализмом, с ее техникой, с общественным мнением, прессой, биржей и парламентом способствовала понижению и падению личности, отцветению индивидуальности, всеобщему смешению. Личность была сильнее и ярче в средние века. Однако, личность есть лишь в том случае, если есть Бог и божественное. Индивидуализм изжил в новой истории все свои возможности, в нем уже нет энергии. Конец духа индивидуализма есть конец новой истории. В час сумерек, в час заката человек становится лицом к лицу перед тайной жизни, перед Богом, он погружается в универсалистическую, космическую атмосферу. Человек выходит к общности. Рушатся основы миросозерцания XIX века, и потому рушатся обоснованные на нем государства и культуры. Падение законного принципа власти, правового принципа монархий и демократий и замена его принципом силы, жизненной энергии спонтанных общественных групп и соединений можно условно назвать средневековьем.

Машина, техника, та власть, которую она с собой приносит, та быстрота движения, которую она порождает, создают химеры и фантазмы, направляют жизнь человеческую к фикциям, которые производят впечатления наиреальнейших реалий. Капитализм и социализм одинаково сопровождаются упадком и угасанием духовного творчества, убылью духа в человеческом обществе. Они возникают на почве убыли как результат долгого исторического пути отпадения от духовного центра жизни, от Бога. Вся энергия направилась во вне. Это и есть переход культуры в цивилизацию. Отмирает вся священная символика культуры. Не церковь, а биржа стала господствующей и регулирующей силой жизни. Люди считают себя свободными от священного безумия.

Новая история создала формы национализма, которых не знал мир средневековый. Реформация и гуманизм дали духовную почву лишь для исключительного самоутверждения и самозамыкания, разрушили идею вселенности. Но с другой стороны, мы вступаем в эпоху, когда судьба всех национальностей перестала быть замкнутой и изолированной, все от всех зависят. Культура перестает быть европейской, она становится всемирной. Россия, стоящая в центре Востока и Запада, получает все более ощутительное мировое значение, становится в центре мирового внимания. Русский народ из всех народов мира наиболее всечеловеческий, вселенский по своему духу. И призванием русского народа должно быть дело мирового объединения.

В каких чертах рисуется новое средневековье? Это есть прежде всего конец гуманизма, индивидуализма и начало новой коллективной религиозной эпохи. Гуманистическое царство разлагается и распадается на предельный, антигуманистический и атеистический коммунизм и на долженствующую собрать в себе всякое подлинное бытие Церковь Христову. Бог должен вновь стать центром всей нашей жизни, нашей мысли, нашего чувства, единственной мечтой нашей, единственной нашей надеждой и упованием. Новое средневековье преодолеет атомизм новой истории. Этот атомизм преодолевается или ложно - коммунизмом, или истинно - Церковью, соборностью. Новое средневековье, как и старое, иерархично по своему строению. Против аристократического, гуманистического самоутверждения всегда восстает демократическое гуманистическое самоутверждение, против абсолютной человеческой монархии - абсолютная человеческая демократия. Царь или дворянство имеют не больше прав на власть, чем народ, чем крестьяне или рабочие. Потому, что вообще не существует человеческого права на власть, всякая похоть власти есть грех. Власть есть обязанность, а не право, и власть тогда лишь правовая, когда она осуществляется не во имя свое и не во имя своих, а во имя Божье, во имя правды. Новое время конструировало власть как право и интересовалось разграничением прав на власть. Новое средневековье должно конструировать власть как обязанность. Естественный иерархизм жизни должен вступить в свои права, и личности с большим онтологическим весом, с большей одаренностью и годностью должны занять подобающее место в жизни.

Русская революция есть великое несчастье, всякая революция - несчастье. Счастливых революций никогда не бывало. Революция есть рок и стихия, и ее нельзя направить, как нельзя ее остановить. И большевики не направляли революцию, а были лишь послушным ее орудием. Революцию нужно пережить, как тяжелое заболевание. Природа революции такова, что она должна дойти до конца, должна изжить свою яростную стихию, чтобы в конце концов претерпеть неудачу и перейти в свою противоположность, чтобы из собственных недр породить противоядие. В революции всегда погибают те, которые ее начали и которые о ней мечтали. В стихии революции не могут господствовать какие - либо умеренные партии, жирондисты или кадеты. Большевизм был извращенным, вывернутым наизнанку осуществлением русской идеи, и потому он победил. Помогло то, что у русских очень слабо иерархическое чувство, но очень сильна склонность к автократической власти. Ни о каком правовом, конституционном государстве русский народ и слышать не хотел. Гражданские войны во время революции являются роковой неизбежностью. Но никакие гражданские войны не могут положить конец революции, не могут быть выходом из трагедии революции. Революции могут быть преодолены лишь силами пореволюционными, лишь началами, отличными и от тех, что господствовали до революции, и от тех, что господствуют в самой революции. Поистине величайшая задача, которая стоит перед Россией, это - задача выхода из кровавого круга революций и реакций, перехода в другое измерение. Русский вопрос есть сейчас прежде всего духовный вопрос. Вне духовного перерождения Россия не может быть спасена. Большевизм нельзя ликвидировать хорошей организацией кавалерийских дивизий. Он должен быть прежде всего преодолен изнутри духовно, а затем уже политически. Должен быть найден новый духовный принцип организации власти и культуры.

Россия переживает эпоху деморализации, погони за наслаждениями жизни. Предстоит страшное понижение уровня культуры, качества культуры. Старая интеллигентски-революционная психология теперь перешла к контрреволюционным эмигрантским кругам. Те чувства, которые раньше были направлены на самодержавие, переносятся на большевиков. Революция нанесла тяжелые раны России, но в одном отношении она будет иметь положительные результаты - она послужит делу возрождения Церкви и религиозной жизни в России. Революция всегда помогает проявить действительно религиозное состояние народа. Она должна сама себя изжить, истребить себя. Коммунистическая идея сама себя опозорила, она не может уже иметь никакого ореола.

Существуют разнообразные переходные формы между демократией и социализмом, их сближения и сочетания, но демократия и социализм принципиально противоположны. Демократия носит формальный характер, она сама не знает своего содержания и в пределах утверждаемого ею принципа не имеет никакого содержания, она остается равнодушной к добру и злу. Демократия не знает истины, и потому она предоставляет раскрытие истины решению большинства голосов. Поклонение всеобщему голосованию возможно лишь при неверии в истину, незнании истины. Демократия отрицает духовные основы общества, лежащие глубже формального человеческого волеизъявления. Она как будто бы не предусматривает того, что большинство может стоять за неправду и ложь, а истина и правда могут оставаться достоянием небольшого меньшинства. Демократии не означают свободы духа, свободы выбора, этой свободы может быть больше в обществах не демократических. Демократия возникает, когда распадается органическое единство народной воли, когда атомизируется общество, когда гибнут народные верования, соединявшие народ в единое целое. Она в силах только механически суммировать волю всех, но общей воли, органической воли народа она получить не может. Воля народа это не есть воля человеческого поколения очень краткого отрывка исторического времени. Это есть воля всего исторического целого, воля всех исторических поколений, не только живущих, но и умерших, в нее входят исторические предания и традиции. Поэтому, в определении судьбы России должен быть услышан голос всего русского народа. Демократия не хочет этого знать, и потому она не знает воли народа, а знает лишь механическое суммирование воли ничтожной кучки современников. Разочарование в демократии связано с ее бессодержательно- формальным характером.

Социализм, в противоположность демократии, носит характер материально- содержательный, он знает чего хочет, имеет предмет устремления. Социализм претендует быть новой верой для человечества, он выступает с религиозными притязаниями, хочет дать целостное отношение к жизни, решить все вопросы жизни. Существует избранный класс - пролетариат, это и есть зачаток истинного человечества, в котором уже не будет эксплуатации. Переход власти к этому классу будет означать прыжок в царство свободы, мировую катастрофу, после которой и начнется истинная история или сверхистория. Таковы упования классического революционного социализма. Но согласно этой теории суверенитет принадлежит не пролетариату как факту, а пролетариату как “идее”, которой должно принадлежать господство в мире. Носителем “идеи“ пролетариата, знающим истину, является избранное меньшинство, и именно ему принадлежит вся полнота власти. Право на свободное волеизъявление принадлежит лишь избранной части пролетариата, обладающей истинно социалистической волей. Всех рабочих, которые не сознали “идеи“ пролетариата, лишают права на изъявление воли. Отсюда тираническое господство меньшинства. Социализм принципиально нетерпим и эксклюзивен, он не может предоставить никаких свобод своим противникам, инакомыслящим. Он хочет решить судьбу человеческих обществ, отрицая свободу духа.

Большевики считались утопистами, но жизнь показала совсем обратное. Они оказались настоящими реалистами, осуществляли наиболее возможное, действуя в направлении наименьшего сопротивления. Большевики наиболее приспособлялись к интересам масс, к инстинктам масс, к русским традициям властвования.

Социализм хочет владеть всем человеком, он претендует на самую интимную и сокровенную глубину человеческой души. Эти притязания подобны притязаниям Церкви. Он хочет механически выдрессировать человеческую душу для земного рая. Целью жизни может быть лишь духовная жизнь и содержанием этой жизни может быть лишь общественное сознание. Поэтому в основу человеческих обществ должны положены религиозно-духовные начала, которые должны быть поставлены выше всякого самоутверждения человеческой воли. Но социализм переходит уже к какому - то нечеловеческому содержанию, к нечеловеческой коллективности, во имя которой все человеческое приносится в жертву. Социализм есть реакция против новой истории и возврат к средневековью, но во имя иного бога. “Идея“ пролетариата, во имя которой льется столько крови, оказывается совершенно бессодержательной идеей. Она говорит об орудиях жизни, но ничего не говорит о самой жизни, до целей жизни социализм так и не доходит.

В жизнь европейских обществ победно вошли сначала демократия, а потом социализм, потому что старые теократические общества разложились. Теократическое государство выродилось в симуляцию священного царства, все более и более теряя свое священное содержание. Средневековый теократический замысел - один из величайших замыслов истории. Но свобода человеческого духа не была в нем принята во внимание. Царство Божье не может быть осуществлено насильно. Искание свободы и толкнуло народы на путь демократии. Человек пошел путем автономного самоопределения, самоопределение перешло в самоутверждение, самоутверждение привело к самоистреблению человека. Символизм старой теократии имел все-таки до времени, до известного возраста человечества подлинно священное значение. Старые общества были полны священной символики. И это имело огромное значение в воспитании и водительстве христианских народов. Но должен был наступить момент в жизни народов, когда они пожелают перейти от символизма к реализму, к наиреальнейшей жизни. Мы переживаем мировой кризис всех социально-политических идеологий и форм. Старое теократическое государство восстановить нельзя, к нему нет возврата, потому что оно не осуществляло Божьей правды, лишь во внешних признаках делало вид, что осуществляет ее. Демократии провозгласили свободу выбора, но нельзя долго задерживаться на этой свободе, нужно ею воспользоваться, нужно сделать выбор правды, подчиниться какой - то истине.

Русский народ, согласно особенностям своего духа, отдал себя в жертву для небывалого исторического эксперимента. Он показал предельные результаты известных идей. Русский народ не может осуществлять серединного гуманного царства, он может осуществлять или братство во Христе, или товарищество в антихристе. Если нет братства во Христе, то пусть будет товарищество в антихристе. Эту дилемму с необычайной остротой поставил русский народ перед всем миром.

Ильин Иван Александрович (1883 – 1954)

Об авторе. ИЛЬИН Иван Александрович (16/28.03.1882-21.12.1954) – русский философ, теоретик и историк религии и культуры, публицист, политический мыслитель и общественный деятель. Учился на юридическом факультете Московского университета, изучая основы права под руководством П.И.Новгородцева и Е.Н.Трубецкого. С 1909 г. Читал на Высших женских юридических курсах историю философии права и вёл семинары по общей методологии юридических наук. В 1910 – 1912 гг. находился в научной командировке в Германии и Франции. С 1912 г. – приват-доцент, с 1918 г. – профессор Московского университета. Резкая критика большевизма в публичных выступлениях, лекциях, брошюрах послужила причиной его неоднократных арестов. В сентябре 1922 г. Философ был арестован в шестой раз и приговорён к смертной казни, которая была заменена высылкой из России. С 1923 по 1934 гг. Ильин преподавал в русском научном институте в Берлине. В 1924 г. Избран членом-корреспондентом Славянского института при Лондонском университете. В 1927 — 1930 гг. – редактор и издатель журнала «Русский колокол. Журнал волевой идеи». В 1934 г. После прихода в Германии к власти нацистов лишён права преподавать и публиковаться. Ввиду угрозы ареста и заключения в концлагерь в 1938 г. Выехал в Швейцарию, где сотрудничал с Русским Христианским Движением. Многочисленные очерки и статьи этого периода составили впоследствии сборник «Наши задачи». Последние годы – в пригороде Цюриха в Цолликоне.

Впервые выдвинулся оригинальной и новой трактовкой учения Гегеля. Система Гегеля интерпретируется Ильиным как своеобразный перевод опыта религиозного постижения мира и человека на язык философии. Впоследствии преодолевает влияние Гегеля и Гуссерля и создаёт собственную оригинальную онтологическую и гносеологическую концепцию. В 1916 – 1920 гг. происходит изменение в интересах Ильина. Он обращается к проблемам России, её истории, поискам путей социального и духовного возрождения родины.

Анализируя современное общество и человека, Ильин считает, что их основной порок состоит в “расколотости”, в противопоставлении ума сердцу, разума – чувству. В основе пренебрежения, с которым современное человечество относится к “сердцу”, лежит, по мнению Ильина, представление о человеке как вещи среди вещей и тела среди тел, вследствие которого творческий акт трактуется “материально, количественно, формально и технически”. Именно такое отношение, считает Ильин, облегчает человеку достижение успеха чуть ли не на всех его жизненных поприщах, способствуя карьере, получению прибылей, приятному времяпрепровождению. Однако “мышление без сердца”, даже самое умное и изворотливое, в конечном счете релятивистично, машинообразно и цинично; “бессердечная воля”, сколь бы упорной и настойчивой она ни была в жизни, оказывается, по существу, животной алчностью и злым произволением; “воображение в отрыве от сердца”, каким бы картинным и ослепительным оно ни представлялось, остается в конечном счете безответственной игрой и пошлым кокетством. “Человек, душевно расколотый и нецельный, есть несчастный человек. Ильин видит путь преодоления расколотости в том, чтобы восстановить в правах опыт как интуицию, как сердечное созерцание. Рассудок должен научиться “взирать и видеть”, чтобы стать разумом, человек должен прийти к разумной и светлой вере “достаточного основания”. С “сердечным созерцанием”, “совестной волей” и “верующей мыслью”. Ильин связывает надежды на будущее — на решение проблем, неразрешимых как для “бессердечной свободы”, так и для “противосердечного тоталитаризма”. Широкий резонанс получила работа Ильина “О сопротивлении злу силою”, в которой он аргументированно критиковал учение Л. Н. Толстого о непротивлении. Рассматривая физическое принуждение или предупреждение как зло, не становящееся добром от того, что оно используется в благих целях, Ильин считает, что за неимением других средств человек для противостояния злу не только имеет право, но и может иметь обязанность применять силу. “Насилием” же оправдано называть только произвольное, безрассудное принуждение, исходящее из злой воли или направленное ко злу.

Родина, отмечает Ильин, есть Дар Святого Духа. Национальная духовная культура есть как бы гимн, всенародно пропетый Богу в истории, или духовная симфония, исторически прозвучавшая Творцу всяческих. И ради создания этой духовной музыки народы живут из века в век, в работах и страданиях, в падениях и подъемах. Денационализируясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни, ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны.

По Ильину, национализм есть любовь к исторически-духовному облику своего народа, вера в его Богоблагодатную силу, воля к его творческому расцвету и созерцание своего народа перед лицом Божиим. Наконец, национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. Истинный национализм не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к духовному расцвету. Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати, в путях Его Царствия.

Русский народ, считал Ильин, нуждается в покаянии и очищении, и те, кто уже очистился, “должны помочь неочистившимся восстановить в себе живую христианскую совесть, веру в силу добра, верное чутье к злу, чувство чести и способность к верности. Без этого Россию не возродить и величия ее не воссоздать. Это значит, что русские люди должны:

• научиться веровать по-новому, созерцать сердцем — цельно, искренно, творчески;
• научиться не разделять веру и знание, вносить веру не в состав и не в метод, а в процесс научного исследования и крепить нашу веру силою научного знания;
• научиться новой нравственности, религиозно-крепкой, христиански-совестной, не боящейся ума и не стыдящейся своей мнимой “глупости”, не ищущей “славы”, но сильной истинным гражданским мужеством и волевой организацией;
• воспитать в себе новое правосознание — религиозно и духовно укорененное, лояльное, справедливое, братское, верное чести и Родине;
• воспитать в себе новое чувство собственности — заряженное волею к качеству, облагороженное христианским чувством, осмысленное художественным инстинктом, социальное по духу и патриотическое по любви;
• воспитать в себе новый хозяйственный акт — в коем воля к труду и обилию будет сочетаться с добротою и щедростью, в коем зависть преобразится в соревнование, а личное обогащение станет источником всенародного богатства.

Взгляды Ильина во многом перекликались с программой национального возрождения на основах Народной Монархии, которую обосновал И. Л. Солоневич.

О. Платонов;

Date: 2016-05-18; view: 392; Нарушение авторских прав