Еще раз предоставлю слово бывшему первому секретарю Омского обкома партии Ивану Александровичу Назарову

— Стало понятно, что болезнь затягивается, а мы в рамках партии ничего сделать не можем, — рассказывает он. — Тогда на одной из наших встреч договорились попытаться наладить контакты с рядом руководителей государства. Мы разделились на две-три группы и пошли по «верхам». В нашей группе было два народных депутата СССР — я и Геннадий Петрович Казьмин из Красноярска. Были у министра обороны Язова, у Пуго, Шенина, Лукьянова, у первого секретаря МГК КПСС Прокофьева и первого секретаря Ленинградского обкома Гидаспова. Сам я участвовал в беседе с Олегом Семеновичем Шениным, и должен сказать, что этот человек понял нас до конца, четко изложил свою позицию, и она совпала с нашей. Он ничего от нас не скрывал. Он сказал: «Я хорошо осознаю ситуацию, понимаю ваши требования о том, чтобы Горбачев ушел в отставку. Но давайте действовать не бунтарскими способами, как предлагает собравшаяся здесь молодежь с горячими головами».

Потом мы побывали у секретаря ЦК КПСС Егора Строева. Сегодня я понимаю, что это был случайный человек в государстве и в партии. Это конформист, готовый служить каждому. В мой адрес он бросил такую фразу: «Ты молодой, первый секретарь без году неделя, работаешь недавно. Правда, мы сами еще не понимаем замыслов Горбачева о перестройке, а вы, молодые еще, туда же лезете». Ну, если ты, умудренный опытом человек, не понимаешь генерального секретаря и саму перестройку, тогда за что же ты взялся? Вся его последующая деятельность в Совете Федерации — тоже конформистская.

Неприятное впечатление осталось от встречи со Строевым, Гидасповым, несмотря на то, что в Ленинграде тот слыл революционером. С ним у меня лично разговора не получилось, может, потому, что был я для него малознакомым человеком. Я пытался вызвать его на откровенность, но ничего не вышло. Но самое неприятное впечатление осталось от Лукьянова. Он нас не принял. То ли испугался чего-то, но сослался на занятость. Он, видимо, тоже из разряда лизоблюдов, партократов, из той погани, которая была в партии и привела ее к гибели, а

государство наше — к развалу. И когда Лукьянов, принявший участие в гибели Советской власти, Советского государства и КПСС, сегодня находится в составе ЦК КПРФ, — мне это непонятно. Сейчас он правоверный коммунист, стихи пишет... Стихи ли надо писать? Если уж не пулю в лоб, то, по крайней мере, надо бы покаяться перед народом.

В общем, достойно себя повели в той ситуации только Шенин и Пуго, с которым мне тоже довелось встретиться. По крайней мере, они нам сказали: «Ребята, все будет, как положено, вы не волнуйтесь, не торопитесь». Насколько помню, нам это сказал Олег Семенович. «Не форсируйте, не торопитесь, дайте срок, все будет». И мы знали, что разрабатывается сценарий ГКЧП, их было несколько. Когда нам объявили, что Горбачев ушел в отпуск, мы почувствовали, что вот-вот что-то должно произойти. Потому что, как правило, что-то случалось именно в такие моменты.

Утром 19 августа, когда пришел на работу и услышал о ГКЧП, стал звонить в Москву. Реакция была странная. Наши кураторы — аппаратчики ЦК советовали не вмешиваться, потому что де это дело государственное, партия здесь ни при чем, делайте вид, что ни сном, ни духом. Я сам лично звонил в Москву, но до Олега Семеновича не дозвонился. Я могу ошибиться, но понимаю, что в этой ситуации противником ГКЧП был Дзасохов. Стороннюю позицию занял Строев. То есть сейчас я даже не могу сказать, кто из высшего руководства двух ЦК поддержал ГКЧП. Нам в категорической форме советовали не лезть. «Не лезьте! Занимайтесь своими делами, берите газеты, рассказывайте массам». Я считаю, что это большая ошибка, если не преступление. Это все-таки дело партии тоже, и беду, которую мы тогда чувствовали кожей, можно было предотвратить активной практической партийной работой. Обыкновенной партийной работой, ничего больше. Надо было поддержать настроения трудовых коллективов, а они ГКЧП поддержали однозначно, потому что Горбачев со своей перестройкой всем осточертел. И надо было, сакоммулировав эти настроения, направить их на поддержку ГКЧП.

Поэтому не только я, но, думаю, все мы, партийные работники тех лет, казним себя, потому что вина в том, что действия ГКЧП были непоследовательны, лежит и на нас — мы не смогли организовать должную поддержку призывам ГКЧП спасти страну.

Ко мне приходили ряд военнослужащих, не имею права называть их фамилии, и спрашивали: «Что нужно делать? Дайте команду, и мы все сделаем». Не буду расшифровывать их суть, но такие разговоры были. А «сверху» нас успокаивали: «Не волнуйтесь, все будет нормально». Мы и надеялись, что все будет нормально. А когда через какое-то время я узнал, что Горбачев остался в Форосе — у него «спину прихватило», что Ельцин не арестован, а пьяный лежит на даче, вот тут я понял: что-то делается не так, и мы обречены. Сегодня я понимаю, что делалось «не так» с умыслом. В данном случае Комитет государственной безопасности свой долг, свои задачи не выполнил. И чекисты не выполнили присягу. Поэтому всю ответственность, я считаю, нужно возложить на чекистов.

— А министр обороны? Разве он присягу не нарушил?

— Насколько я знаю, все, что ему предлагалось по сценарию ГКЧП, он выполнил. Но вся эта работа не была доведена до логического завершения.

Или там собрались люди, слабые духом, или им что-то мешало, но что-то произошло. Тогда это не осознавалось. Ну, ладно, коммунистов прогнали, была одна власть — стала другая. Мы чувствовали, что беда может произойти, но что такая беда — не предполагали. Я тогда настолько был уверен, что наши, советские, люди не приемлют капитализма, и как мальчишка был убежден, что только покажи капитализм — и народ взбунтуется. А когда все побежали за ваучерами, для меня это было трагедией. Как же так?! Наверное, все-таки есть элемент общей вины нации. То ли народ наш соблазнили, или уж настолько всем надоел Горбачев, но народ сделал выбор. А почему выбор — такой, мне непонятно.

Лидер советских коммунистов Олег Шенин считает:

«ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ,

НАДО БЫЛО АРЕСТОВАТЬ ЕЛЬЦИНА И ДИСТАНЦИРОВАТЬСЯ ОТ ГОРБАЧЕВА»

Он сказал так, когда в канун 10-летия ГКЧП мы говорили с ним о трех трагических днях, которые изменили страну и весь мир. Но прежде чем привести это наше интервью, познакомлю читателя с характеристикой, которую дал Шенину Александр Яковлев.

«Во второй половине июля зашел ко мне перед отпуском профессор Наумов — консультант по делам реабилитации. Я рассказал ему о своих опасениях относительно возможности государственного переворота и о предупреждениях в связи с этим, направленных мною официально Горбачеву. Поговорили о том, о сем. Я спросил его: «А кто, по-твоему, станет во главе возможной авантюры?» Наумов пожал плечами. Когда он уходил, я бросил вслед: «Думаю, что Шенин». Я действительно считал, что именно Шенин возглавит какой-то реваншистский демарш: как-никак секретарь ЦК, амбициозен, крут, с мозгами, вареными на сталинском бульоне». (А.Яковлев «Омут памяти», М., «Вагриус», 2000 г., стр. 543)

В материалах следствия Шенин тоже именуется «главным организатором заговора». Хотя официально членом ГКЧП он не был. А теперь — интервью.

— ГКЧП потерпел поражение. Советский Союз, который вы тогда хотели спасти, исчез с карты мира. Почему вы не достигли цели? — спросила я Шенина.

— Причин очень много, но одна из основных состоит в том, что историей или судьбой нам было отведено слишком мало времени. Продолжительность существования ГКЧП была столь короткой, время — столь скоротечным, а события развивались так стремительно, что, хотя ГКЧП и назывался Государственным комитетом, но на самом деле стать хорошо организованной и до конца выстроенной иерархической структурой просто не успел. Прямо скажем, была не очень сработавшаяся, не очень спаянная команда. В таких ситуациях надо иметь очень четкое, решительное руководство, и руль управления должен взять на себя конкретный человек — в то время вице-президент СССР или председатель правительства, либо это надо было поручить кому-то из силовых министров или политических работников. К сожалению, командира, который бы лично отдавал приказы, добивался их исполнения и нес ответственность, не было.

Казалось бы, все понимали, что надо делать, заявили благородные и правильные цели. Действительно, само существование Советского Союза и социализма было под угрозой. Мы хотели спасти страну. Но, беда, каждый действовал сам по

себе. Отсюда и результат. Заявление приняли, но действий не последовало. ГКЧП был непоследовательным и нерешительным. Надо было организовывать постоянные выступления конкретных людей из Государственного комитета по телевидению, радио, объяснять, что происходит, и призывать конкретных людей к конкретным действиям.

Еще одна причина — невиданное предательство, которое поразило наше общество, и не в 91-м году, а значительно раньше, и особенно развивалось после 1985 года, когда появились бациллы накопительства, стали насаждаться кооперативы, всевозможные коммерческие и финансовые структуры и появилось много людей, которые ставили перед собой задачу: Советский Союз

— развалить, социализм — уничтожить, самим стать богатыми, народ сделать рабами. Все это делалось с благословения высшего политического руководства. Все они — Горбачев, Ельцин, Яковлев, Шеварднадзе и прочая мразь

— уже признались в своих книгах и интервью, что они, будучи руководителями партии, оказывается, всю жизнь боролись с коммунизмом. Трагедия нашей страны в том, что у руля ее стояли люди, которые ничего общего не имели ни с Советской властью, ни с коммунистической партией, ни с социализмом.

— А если бы время повернуть вспять, то что надо было бы сделать иначе?

— Надо было, естественно, сразу дистанцироваться от Горбачева, тогда бы люди поняли, во имя чего все совершается. А когда руководство ГКЧП заявляет на пресс-конференции, что «наш друг Горбачев болен, но позже присоединится», то ожидать поддержки от народа, который в большинстве своем тогда уже не воспринимал Горбачева, по меньшей мере наивно. Или в стельку пьяный Ельцин прилетает из Алма-Аты и едет в «Белый дом», тогда как его надо было немедленно препроводить в тюрьму за нарушение Конституции СССР, но... ГКЧП бездействует. И если что-то исправлять, то надо было четко выстроить комитет, всю властную вертикаль, поставить во главе человека, который отдавал бы команды, а они беспрекословно выполнялись бы. И действовать так, как было сказано в заявлении и оговорено на заседаниях. Принимать меры к тем людям, которые нарушали Конституцию. Конституционный строй разваливался, все трещало по швам. Трагические события в Нагорном Карабахе, Фергане, Грузии, Молдавии, Прибалтике унесли сотни жизней. Но были конкретные виновники, которые находились на территории Советского Союза. И была Конституция, существовали Генеральная прокуратура, Комитет государственной безопасности, Министерство внутренних дел, и по всем этим каналам надо было действовать соответственно. В том числе и арестовывать тех, кто нарушал Конституцию Советского Союза, — по той же 64-й статье Уголовного кодекса, которую потом предъявили нам.

Я знал, что меня арестуют, но когда предъявили 64-ю статью «Измена Родине», — это не лезло ни в какие ворота. Те, кто защищал конституционный строй и Советский Союз, были названы «изменниками Родины», а те, кто все нарушил и разрушил, оказались «героями нашего времени». Так вот, если бы начать все сначала, надо было выстроить эту структуру и принимать соответствующие меры. И не бояться воя и шума по поводу того, что кого-то арестовали, кого-то интернировали, кого-то задержали, потому что было — кого и было — за что. И большинство бы нас поддержало.

Тогда даже глава Грузии Звиад Гамсахурдиа, ратовавший за независимость, прислал телеграмму в адрес ГКЧП о том, что он приступил к разоружению

незаконно созданных вооруженных формирований. Это был показатель. Если бы продолжали действовать, если бы эту линию держали, если бы кого-то за подрыв государственной целостности привлекли бы к ответственности, то я убежден, что ситуацию можно было бы выправить и удержать.

— Но, может, нерешительность членов ГКЧП была обусловлена тем, что ключевыми фигурами были люди почти преклонного возраста, которые просто боялись рисковать?

— Роль личности всегда велика, а в такие переломные моменты — в особенности. Но в действительности и краткий лимит времени свое дело сделал, и я бы не сказал, что в ГКЧП были абсолютные единомышленники и высокая дисциплина.

— Выходит, ГКЧП был случайной командой?

— Нет. В его составе были вице-президент, глава правительства, силовые министры, председатель Комитета государственной безопасности — то есть все, кто мог и должен был принимать решения. Кстати, все они занимались теми же проблемами по поручению президента. Это была их прерогатива. Президент отдавал себе отчет, что ситуация достаточно сложная и может закончиться трагически. Поэтому проработка варианта действий в условиях чрезвычайной ситуации и подготовка к ней шла и обсуждалась в таком составе: Болдин, Крючков, Язов, Павлов, иногда — Лукьянов, подключался Борис Павлович Пуго — наверное, чаще, чем все остальные. Кстати говоря, к этому делу по поручению Горбачева подключался и я. Эта «команда» никак не называлась. Это было просто поручение. А когда мы собирались, это было совещание, на котором оценивалась ситуация. И на сессиях Верховного Совета, и на совещаниях у самого Горбачева не раз выдвигались требования вводить чрезвычайное положение. Мы это обсуждали. Так что команду случайной не назовешь, но то, что этот комитет не был четко выстроен, сыграло роковую роль. И, я думаю, что никто из названных товарищей сегодня, наверное, не сможет сказать, что они свой долг исполнили до конца. Если бы они выполняли свои прямые обязанности в соответствии с законом и Конституцией СССР, то наверняка Советский Союз можно было бы сохранить.

— Вернувшись из «форосского плена» в Москву, Горбачев заявил журналистам: «Всей правды я вам все равно не скажу никогда». Но с тех пор об августовских событиях много написано и сказано. А для вас в том, что произошло, остались какие-то загадки, тайны, вопросы?

— Каких-то особых загадок не осталось. Но для меня неясно, что предшествовало гибели министра внутренних дел СССР Бориса Карловича Пуго и его супруги Валентины. Ведь до того, как он ушел из жизни, что-то же произошло! Кто-то пришел, позвонил или кто-то что-то сказал или сделал. Что было перед смертью с маршалом Ахромеевым Сергеем Федоровичем? Что, просто так пришел человек в Кремль, зашел в свой кабинет, а потом взял и повесился? Осталось неясным, что произошло с управляющим делами ЦК КПСС Николаем Ефимовичем Кручиной, почему он выбросился из окна? Все вроде было спокойно, он находился дома, беседовал с супругой, был в нормальном состоянии — и вдруг ни с того ни с сего выбросился. Что этому предшествовало? Почему такой «великий демократ», как Явлинский, вдруг бросился арестовывать Бориса Карловича Пуго? Это что, прерогатива Явлинского, его проблема? Что за удовольствие — арестовывать человека? Разве не было органов, которые должны были

этим заниматься? Почему вдруг он участвовал в этом деле? Это для меня загадка. А в самом событии неясностей нет. Я убежден в том, что если бы действовали так, как определились, страну бы мы сохранили. А определились совершенно четко: немедленно собирать сессию Верховного Совета, вводить чрезвычайное положение, созывать Съезд народных депутатов, принимать соответствующее решение относительно руководства государства, потому что было ясно: этот президент ничего, кроме еще большего вреда, народу не принесет. Ситуация была чрезвычайная. Россия прекратила отчисления в союзный бюджет и вообще начала действовать как полностью самостоятельное государство, хотя Ельцин везде заявлял: Россия остается в составе СССР. Надо было арестовать Ельцина. Не сопровождать его на почтительном расстоянии, лишь издали наблюдая, куда он поедет, как это делали силовики по указанию своих руководителей, а арестовать — за то, что нарушал Конституцию Советского Союза. Иными словами, то, что они потом сделали с ГКЧП, надо было сделать с ними — отправить в «Матросскую тишину» и судить всех по статье 64 пункт «а» за нарушение Конституции.

— Для чего были введены танки и войска, ведь на этом здорово тогда играли против ГКЧП «демократы» в России, да и во всем мире?

— Вообще при введении чрезвычайного положения, а оно тогда вводилось только в Москве, полагается обеспечить охрану всех объектов особой государственной важности и порядок. Принятый закон о чрезвычайном положении предусматривал ввод войск. Но, к сожалению великому, войска ввели, а они ничего не сделали. Просто пришли, встали и стояли. Повторю еще раз: поскольку не было четкой иерархии в этом комитете и не было четкого порядка принятия решений и указаний, то не было и четких, ясных приказов. Ни министр обороны Язов, ни председатель КГБ Крючков их не давали. Сейчас много «героев», которые пишут всякие мемуары и дают интервью о том, что будто бы им дали приказ о штурме Белого дома, а они его не выполнили, потому что пролилась бы кровь. Это, мягко говоря, ложь. Если бы дали приказ, то они, как миленькие, пошли бы и выполнили. Приказа не было! В этом проблема.

— Известно, что Горбачев и Ельцин боролись за власть. Они были непримиримыми соперниками. Борьба за личное лидерство заслонила все остальное. Как вы полагаете, когда началось их негласное противостояние?

— Это стало заметно сразу после Пленума ЦК КПСС в октябре 1987 года, когда Ельцина вывели из состава ЦК. Я тогда еще был первым секретарем Красноярского крайкома партии, и мы по окончании Пленума зашли к Горбачеву и предупредили, что это кончится большими неприятностями. Вывод Ельцина из ЦК — опасный момент. И, по крайней мере, если это произошло, не надо создавать условий, чтобы он мог заниматься политической деятельностью на территории Советского Союза. Надо было отправить его послом куда-нибудь в Африку, пусть бы там жил и работал. К сожалению великому, ответ был такой: «Ерунда, пройдет три месяца, и о нем все забудут». Вот так дословно сказал Горбачев. Мы сказали: «Не забудут, не будет этого». Так и вышло. Ельцина назначают министром СССР и первым заместителем председателя Госстроя СССР, и Госстрой становится штабом всего антисоветского отребья. Оттуда пошла вся псевдодемократическая гниль. И, конечно, личная борьба Ельцина и Горбачева влияла на все остальное.

После избрания председателем Верховного Совета РСФСР Ельцин развя-

зывает настоящую войну с Союзным центром, с Горбачевым. Еще до августовских событий Ельцин подгребал под себя руководство союзными министерствами. Он — впервые за всю историю! — вывел МВД РСФСР из подчинения Министерству внутренних дел СССР, и российское министерство никакие команды союзного министерства не выполняло. Ельцин из кожи лез, чтобы показать: я — президент России и плевать хотел на ваш Союз и на ваше Союзное государство; в Москве и на территории Российской Федерации хозяин я, а не какое-то Союзное правительство. Когда определяли бюджет Союзного государства на 1991 год, в который 70 миллиардов рублей должна была направить Россия, чтобы обеспечить дотационный фонд, то Ельцин категорически отказался выполнить это и заявил: «Давайте конкретные программы, конкретные вопросы. Под конкретные программы будем рассматривать конкретные деньги». И я более чем уверен, что он не подписал бы Союзный договор. Практически все шло к этому. Горбачев назначил подписание Союзного договора на 20-е августа. Но Украина не собиралась подписывать, Молдавия, Грузия не собирались, и Ельцин тоже четко встал на эту позицию. Но хотелось собрать всех и там дать щелчок по носу Горбачеву — не подписать договор. Это противостояние шло все время.

— Вы всего год пробыли членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС, а до того руководили Красноярским крайкомом и всем Красноярским краем. Когда, придя в ЦК, вы явственно почувствовали, что политика Горбачева ведет к развалу Советского Союза? Известно, что на одном из заседаний Политбюро вы прямо спросили Горбачева: «Куда идем?»

— Прозрение произошло значительно раньше, еще до того, как я пришел в ЦК. Вспоминаю декабрь 1988 года, один из наших разговоров в достаточно узком кругу, когда я тоже сказал: «То, что делается сейчас, развалит Советский Союз». А уже в 1989-90 годы всем, кто близко соприкасался с этой командой и видел ситуацию в руководстве государством и партией, стало ясно: если не принимать специальных и чрезвычайных мер, то Союз будет разрушен.

— У вас в Центральном Комитете были союзники, или все они плясали под дудку Горбачева?

— Еще до этих событий Дзасохов, например, говорил, что он разделяет мою точку зрения, что ситуация опасная для партии и государства. Лучинс-кий заявлял то же самое. Строев заявлял то же самое. Все трое — секретари ЦК КПСС. С заместителем генерального секретаря ЦК Ивашко мы общались очень часто, когда он был здоров. К сожалению, он много времени болел, перенес операцию, из-за чего мне приходилось очень часто оставаться на хозяйстве и вести Секретариаты, но все равно общение было частым, и он тоже разделял мою точку зрения. Казалось бы, все понимали и говорили, что надо принимать какие-то меры. Когда начались августовские события, то на Секретариате и после него все говорили: да, действительно, надо поддержать ГКЧП. В последующие дни — и 19-го, и 20-го — все ко мне ходили и говорили, что поддерживают ту линию, которую занимаю я, то есть линию на введение чрезвычайного положения. А 21 августа они дружно сели за стол и подписали заявление, что они от всего отмежевываются, что они ничего не знают и ждут, когда приедет их любимый генеральный секретарь.

— Как вы считаете, что руководило ими, что определяло линию поведения?

— Думаю, самая обыкновенная трусость. Увидели, что ГКЧП проигрыва-

ет — что ж поддерживать? 22 августа в Центральном Комитете находились только я и Олег Дмитриевич Бакланов. Я уехал из ЦК часов в 5-6. Дома услышал по радио сообщение — Президиум Верховного Совета лишил нас депутатских полномочий. Стало ясно: арест неминуем. Я спокойно собрался, взял, что нужно, и к моменту, когда в дверь постучали, был уже готов.

— От кого прозвучала команда отбоя, почему и в какой момент ГКЧП самораспустился?

— Перелом произошел в ночь с 20-го на 21-е августа, когда спецслужбы, военные проехали по городу и посмотрели обстановку у Белого дома. Тут почему-то у многих затряслись коленки, и все сказали: «Если что-то делать у Белого дома, пытаться задержать президента Российской Федерации или вести с ним переговоры, то не дай Бог прольется кровь». Хотя, например, моя точка зрения по этому поводу и Олега Дмитриевича Бакланова осталась прежней: лучше малая кровь тогда, чем теперь сотни тысяч убитых, миллионы раненых, десятки миллионов беженцев и разваленная страна. А та сторона очень ждала крови, и по сути дела мальчиков, которые погибли, специально послали. Они же не у Белого дома были, техника шла совсем в стороне от него. Противникам ГКЧП кровь была нужна. Я знаю, мне, по крайней мере, рассказывали, что в стане Ельцина очень радовались, когда парни погибли, потому что сходу можно было обвинить ГКЧП: вот результат его действий — три смерти.

Рано утром коллегия Министерства обороны решила выводить войска, а Язов сказал, что поэтому он не может принимать других решений. Тут все члены ГКЧП собрались ехать к Горбачеву. Я сказал: «Я не поеду, там мне делать нечего и говорить с ним не о чем. Хотите — езжайте, но только приедете оттуда в наручниках». Лукьянов, правда, мне сказал: «Вы плохо знаете Горбачева, я его знаю сорок лет, он никогда этого себе не позволит». Я ему сказал: «Поскольку вы его знаете сорок лет, он вам первому и наденет». Правда, «надел» ему последнему.

Таким образом, в ночь на 21 августа произошел перелом, и поэтому уже днем Секретариат ЦК КПСС стал столь дружно делать заявления, что он ничего не знает, ничего не хочет, от всего отмежевывается и ждет дорогого президента и генерального секретаря.

— В своей книге «Августовский путч» Горбачев называет членов ГКЧП путчистами и предателями, он пишет: «Опасность путча в том, что его организаторы оказались в самом центре руководства, рядом с Президентом. Самое тяжелое, что я пережил в личном плане, — это предательство». То есть он дела-ет вид, что ничего не знал и не ведал.

— Практически Горбачев знал все. О ситуации мы все вместе не раз обменивались мнениями, поручения принимать меры в случае чрезвычайных событий он Давал. А 18 августа, до обнародования документов ГКЧП, мы ездили к нему в Форос, рассказали, как видим развитие событий, какие меры надо принимать. На прощание он всем пожал руки: «Действуйте!» Поэтому говорить, будто он чего-то не знал, что кто-то действовал у него за спиной, — мягко говоря, непорядочно. Просто он точно так же, как некоторые деятели в Москве, сидел и ждал, куда кривая пойдет: если ГКЧП выигрывает, он на коне въезжает в Москву, если проигрывает — говорит: они без меня. Вот и все. Обычная позиция подлеца.

— Олег Семенович, главным обвинением в адрес ГКЧП со стороны «де-

на были на руку контрреволюции и были продиктованы отнюдь не заботой об укреплении социализма в нашей стране. Они повлияли и на развитие Международного коммунистического и рабочего движения, которое стало до того разобщенным, что мы до сих пор не можем собраться с силами и образовать единый центр. Хотя социалисты имеют центр, все другие — тоже. Я уже не говорю о таком крайне опасном политическом движении, как сионизм, который имеет мощную разветвленную сеть и сильнейший центр. У нас ничего этого нет.

Потом начались все эти шапкозакидательские заявления, что у нас все в порядке, социализм раз и навсегда построен, никаких проблем нет и никаких противоречий быть не может, а диктатура рабочего класса не нужна, потому что у нас есть единая общность — советский народ. Потом начали делить партию на промышленную и сельскохозяйственную, потом заявили, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Потом вообще забыли о том, что классовая борьба существует. Конечно, можно создавать некие умозрительные схемы о некоем царстве всеобщего благоденствия и согласия эксплуататоров и эксплуатируемых, но это далеко от реальной жизни. Еще никто не смог и никогда не сможет примирить труд и капитал.

А потом уже пошли и кадровые, и другие ошибки. Партия стала плохо заниматься своей основной — политической задачей, больше стала тяготеть к хозяйственной деятельности. Так постепенно отступали от марксизма-ленинизма, скатывались в болото и докатились до того, что пришли кадры, которым на дух были не нужны Советская власть и социализм, которые только и мечтали об обогащении, личном благополучии и все больше обуржуазивались. А потом заимели такого президента и генерального секретаря партии, который, как он заявил в Турции, всю жизнь боролся с коммунизмом.

Ну а кульминационная точка действительно была поставлена в ночь с 20-го на 21-е августа.

— О чем вы особенно жалеете, вспоминая те события?

— О том, что мы не достигли цели, не спасли страну. Можно было силовым вариантом решить задачу сохранения социалистического государства, сохранить Советский Союз. Все силовые структуры были в руках советского руководства, оно могло действовать и принимать любые меры и решения. Но они не принимались.

— На пресс-конференции в газете «Патриот», посвященной 10-летию августовских событий, кто-то из членов ГКЧП сказал: «Мы договорились заранее: если возникнет угроза пролития крови, мы распускаем комитет, что мы и сделали». Вы знали о такой договоренности?

— При мне таких разговоров не было, но с такими настроениями браться за дело не стоило. В свое время Ленин говорил: «Никогда не играть с восстанием, а, начиная его, знать твердо, что надо идти до конца....Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. Оборона есть смерть вооруженного восстания». ГКЧП должен был идти до конца.

— Вы понимали, что в случае провала ваша личная участь может быть трагичной? Вам не было страшно?

— Я понимал, что делаю правое дело. Страшно мне не было. Понимаете, когда люди решаются на такой поступок, то думать о себе, своей судьбе —

Date: 2016-05-16; view: 493; Нарушение авторских прав